Тётя Саша

Мы так хотели верить в чудо,
Что разучились верить в Бога.
И нас настигла как простуда
Неизлечимая дорога.
               
                А. Лебедев.

1.

Ночью Александре Андреевне Быковой приснился возмутительно неприличный сон. Будто стоит она в белоснежном полупрозрачном платье на берегу моря и пьёт вино из искря­щегося на солнце хрустального бокала. Рядом красавец-мужчина. Обнимает, нахал, за талию, шепчет что-то на ушко, припадает губами к шее...

От возмущения Александра Андреевна проснулась. Перекрестилась, пытаясь унять бе­шено стучащее сердце. Затем поднялась, надела своё будничное чёрное платье до пят и, по­садив на нос очки, уселась у окна читать Псалтырь, для успокоения.

Около семи проснулась её племянница Надя, невысокая пухленькая девочка десяти лет от роду. Скудное мартовское солнце пробивалось сквозь тюлевую занавеску на единствен­ном окне однокомнатной квартиры. Другое окошко, вытянутое и узкое как бойница, давало так мало света, что назвать его окном язык не поворачивался. Кухня весь день купалась в су­мрачном полумраке.

Надя открыла глаза и увидела, что тётя сидит за столом, уронив голову на сложенные руки, и спит. Девочка выбралась из кровати и проскользнула в кухню. Встав на цыпочки,  дёрнула листок отрывного календаря. Жирная двойка, похожая на гуся и крупное слово «сре­да» заставили девочку тяжело вздохнуть. Сегодня целых два урока ненавистного английско­го, которые грозят появлением такого же точно «гуся» в дневнике, и как следствие наказание от тёти. Тётя Саша «птиц» не любила и порола племянницу тонкими, специально для этой цели срезанными во дворе прутьями. Ночь на четверг Надя обычно спала на животе. Кроме того, среда – постный день, а значит тётя сварит картошку, положит на тарелку две штуки и заставит Надю их съесть. Картошка – не самая плохая еда, но, повторяясь изо дня в день, даже она способна вызывать отвращение.

Надя залезла на табурет, пролистала следующие листки: на следующей неделе начина­ется Великий пост – целых сорок дней картошки! В обычные дни, которых как всего хоро­шего, так мало в жизни, к картошке прилагался кусок варёной курицы. Больше ничего тётя Саша не умела или не хотела готовить.
- Деточка, - отвечала она на робкие надины возражения, что существует очень много вкусных постных блюд, - мы приходим в этот мир не для того, чтобы получать удовольствие.

Надя уселась на табурете и принялась мечтать о том, что дадут сегодня на обед в шко­ле. Хорошо бы получить котлетку с толстой хрустящей корочкой или рис с мясом. Разумеет­ся, тётя запрещала ей есть эти «дьявольские продукты», но Надя не могла устоять.
Тем временем тётя Саша проснулась, вытащила племянницу из кухни и, поставив на колени перед иконами, заставила читать молитву. Сама пристроилась рядом.
Тёте Саше всего тридцать семь лет, но в своих тёмных платьях в пол она казалась ста­рухой. Юношеская привычка сутулиться, чтобы скрыть двухметровый рост, старила её ещё больше.

Надя жила с тётей девять лет. Её отец умер, когда девочка ещё не начала говорить и по­тому его образ не оставил следа в детском сознании. Мама у Нади, конечно, была. Она жила в другом районе города, и каждое воскресенье тётя Саша подводила девочку к обитой крас­ным дерматином двери и, нажав на кнопку звонка, исчезала в кабине лифта. Сёстры много лет не общались.

Тётя Саша была никудышной хозяйкой. Относительный порядок в квартире поддержи­вала Надя. Ей  нравилось, намочив тряпку, протирать мебель. Уборка наполняла её гордо­стью. Тётю Сашу мирские вещи вроде пыли и грязи на придверном коврике, не волновали.

Жили скромно, без излишеств. В прихожей – широкий платяной шкаф от стенки до стенки. Тётины наряды все однотипные  - длинные платья с высокими воротничками. Буд­ничные – чёрные, коричневые и тёмно-синие; пара праздничных – белых в мелкую ромашку.

В узкой комнате – две кровати, стол у окна да в переднем углу полка с иконами и тлею­щей перед ними лампадкой. На кухне стол и две табуретки. Что ещё нужно? Из техники в доме лишь холодильник, по большей части ужасающе пустой. Телевизор, «бесовское созда­ние», тщательно задрапирован белой кружевной скатертью.

Сегодня к надиному удивлению завтракали не картошкой, а сваренной на воде хрустя­щей гречкой. Незаметно выбирая из тарелки недоваренные крупинки, Надя подозревала, что дело здесь нечисто, и тётя опять напортачила, но сказать это вслух она не решилась.

На улицу вышли вместе. Тётя почти бежала. Она надеялась до работы заскочить в храм, переброситься парой слов с отцом Александром. Здесь она чувствовала себя хозяйкой, вто­рым человеком после священника. В храме проводила она всё свободное время.

Надя не любила ходить вместе с ней. Ей было невыносимо скучно. Да и тётя вела себя не как обычные прихожане. Самостоятельно возложив на себя обязанности по охране поряд­ка, она отыскивала в толпе мужчин в головных уборах, женщин без платков или в брюках и, отчитав их за непристойный наряд, выставляла за дверь. Нищие, имевшие привычку просить милостыню на ступенях храма, усаживались теперь у церковных ворот. Тётя Саша и две её старушки-помощницы сгоняли несчастных «осквернителей святого места» палками.
- Ведьма, ведьма пошла! - шептали нищие проходящей мимо них тёте Саше и плевали ей вслед.


2.

День в школе прошёл как обычно. Огненно-красные «гуси» проплыли мимо сжавшейся от страха Нади. Жизнь засверкала всеми цветами радуги. На выданные мамой карманные деньги девочка купила два жирных беляша, и стало совсем хорошо. Осмелев, Надя провела весь день на улице, болтаясь по магазинам, и явилась домой перед самым тётиным приходом.

Поздно вечером случилось чудо: тяжёлая маслянистая слеза выступила на лике Пан­телеймона Целителя и, скатившись ниже, застыла на середине иконы блестящей круглой яго­дой. Тётя Саша заметила её во время вечерней молитвы, долго приглядываясь своими близо­рукими глазами, а, поняв, что это на самом деле, не смогла заставить себя лечь и всю ночь провела на коленях,читая молитвы.

На следующий день, нарядившись в праздничное платье, она позвала в дом отца Александра, через два дня позвонила на телевидение, а ещё через сутки в комнате было не протолкнуться от непрошенных гостей, желавших прикоснуться к святыне.

Тётя Саша расцвела. Оказалось, она умеет улыбаться, быть вежливой и совсем обхо­диться без розог. Каждое утро тётя собирала с иконы драгоценное вещество и раздавала его совершенно бесплатно. Она даже кинула нищему сто рублей, чем вызвала небывалое смяте­ние среди бездомной братии. Кто-то даже посоветовал сжечь «ведьмяцкие деньги».

Тётя Саша стала знаменитой и уважаемой.
- Надо же, - говорили в городе, - Александра-то святая оказалось! А так и не скажешь!
Все, кто когда-то шарахался от неё как от чумы, встретив на улице здоровались, и даже закоренелые атеисты обратили на неё свои внимание.
- Хитро придумано, - считали они. - Баба-то не промах. Далеко пойдёт.


3.

Ещё один сон снился тёте Саше. Будто идёт она по длинному-длинному коридору. По обеим сторонам – двери. А за дверями – комнаты да все разные. Заходит тётя Саша в одну, сидит на кровати – не то. Вроде хорошо всё – мебель красивая, картины на стене в рамках зо­лочёных, а в окошке вид лучше тех картин. Да не её это.

Другая комната словно келья монашеская – стол, стул, стена каменные, некрашеные. И эта не по душе.
Третья – скромная деревенская горница. И отсюда бежит тётя Саша. Быстрей-быстрей, прочь по бесконечному коридору. Словно новорожденный котёнок тычется она в каждую дверь, посидит немного и снова в путь.
«Что если, - промелькнуло в голове, - умру, а так и не отыщу то заветное, одной мне предназначенное место?»

Тётя Саша вскрикнула и проснулась. Перекрестившись, по привычке взглянула на ико­ны и обомлела: не плакал больше Пантелеймон Целитель.
«Как же так? - зашептала тётя Саша. - Что же я не так делаю, Господи?»
Упала перед образами на колени да так и не поднялась до вечера.


4.

Прошёл месяц, другой. Чудо не повторилось. Каждый день тёти Саши начинался те­перь с тщательного осмотра икон. Она снова стала раздражительной и резкой, разорвала едва наметившиеся отношения, превратившись в прежнюю «ведьму», ещё более нетерпимую.

Весь год хмурила тётя брови и то и дело пускала в ход розги. На Крещение неожиданно подобрела и впервые взяла Надю с собой на речку. Стоял трескучий мороз, но девочка дро­жала больше не от холода, а от боязни окунуться в ледяную воду. Тётя Саша взяла Надю на руки и вместе с ней опустилась три раза в обжигающую прорубь. Потом укутала девочку по­лотенцем, прижала к себе. Надю накрыла волна тёплой безграничной любви и нежности.
- Тётенька, я тебя очень-очень люблю! - прошептала она. Тётя Саша фыркнула и отвер­нулась.

На следующий день они стояли в храме, и Надя всё никак не могла наглядеться на тётю. Словно в первый раз её увидела.
«Милая, добрая тётя Саша», - думала она. Нежность переполняла душу девочки. Хоте­лось броситься на тётину шею и расцеловать каждый кусочек её лица.

- Шалавы, проститутки! - разнеслось вдруг по храму. Тётя Саша на чём свет стоит руга­ла двух девушек, одетых не по сезону. Одна в короткой юбке, едва видневшейся из-под по­лушубка; вторая в узких джинсах и кургузой курточке, между которыми блестела синюшная полоска обнажённого тела.
Надя едва не расплакалась. День был безнадёжно испорчен.


5.

Надя сидела у окна и думала о том, как сделать тётю доброй и счастливой.
«Если чуда нет, - решила она, - нужно его придумать». Только как? Надя забралась на подоконник и потянулась к полочке с иконами. Она едва могла до них достать. Подцепила указательным пальцем крайнюю, подвинула на пару миллиметров. В этот момент вошла тётя. От неожиданности девочка потеряла равновесие и полетела на пол, увлекая за собой иконы.

Тётя Саша лишилась дара речи. Беззвучно открывая и закрывая рот, она рухнула на ко­лени и подползла к девочке:
- Жива? - выдавила она из себя.
- Вроде, - Надя уселась, пошевелила руками и ногами, - нормально всё.
- Ах, ты, паскуда! - заорала тётя Саша. - Да что ж ты наделала! Чтоб у тебя все руки от­сохли твои поганые!

Она вцепилась племяннице в плечи и начала трясти.
- Как же можно? Святые образа... мерзавка!
Надя вырвалась, схватила куртку и выбежала на улицу.

- Противная тётка, - шептала девочка, размазывая по лицу подмерзающие слезинки. - Ну, её! Пусть сидит одна со своими ненаглядными деревяшками! А я с мамой жить буду!
Надя надела капюшон, завязала потуже завязки с кисточками и отправилась в путь. Мама жила в приземистом двухэтажном домике недалеко от старого вокзала. Сейчас он за­крыт, а раньше принимал в свои объятья сотни поездов и тысячи пассажиров.

После нескольких попыток Наде удалось допрыгнуть до звонка, красная дверь отвори­лась. На пороге стояла мама. Девочка обняла её за талию, прижалась к животу. Какой у неё запах чудесный! Пахнет молоком, теплом и уютом. Надя вот-вот расплачется.
- Ты почему сегодня пришла? - спросила мама. - Сегодня же суббота.
- Я соскучилась.

Сергей, мамин муж, высунул в коридор голову:
- Кто там ещё?
- Ой, - сказала Надя, - а чего у Вас волосы такие блестящие? Вы их чем-то мажете, да?
- Я могу отдохнуть хотя бы раз в неделю? - разозлился Сергей.
- Не волнуйся! - успокоила его жена. - Она посидит немножко и пойдёт. Правда, милая? Хочешь посмотреть на сестричку?
Надя кивнула.

Мила сопела в кроватке и была такой крохотной, что Надя засомневалась, что она когда-нибудь вырастет и станет совсем взрослой. Интересно, а она тяжёлая? Девочка аккуратно взяла ребёнка под мышки и приподняла. Мила заплакала.

- Что ты делаешь! Отойди немедленно! - мама оттолкнула девочку плечом, взяла дочку на руки и принялась укачивать. - Она же только что уснула!
- Ну, я пойду... - упавшим голосом сказала Надя, уверенная, что её попросят остаться.
- Иди, иди. Привет тёте Саше.


6.

Надя отправилась к дяде Максиму. Если бы она могла выбирать, то жила бы непремен­но с ним. Дядя Максим весёлый. Когда Надя была совсем крохотной, он сажал её себе на ко­лени и рассказывал удивительные истории.
- Поплыли мы однажды на Барбадос. Ты знаешь, где находится Барбадос?
- Нет.
- Серьёзно? Ты меня, наверное, обманываешь. Каждый знает, где находится Барбадос.

- Что ж он тебя к себе не берёт, такой добрый? - возмущалась тётя Саша. - Сказочки каждый рассказывать горазд!
- Он не может, - возражала Надя, - он моряк и много плавает.
- Кто моряк? Максим? - хохотала тётя.
- Да. У него тельняшка и якорь на руке. Он в океане плавает.
- В бутылке водки он плавает!

Дядя Максим свой. С ним можно обо всём говорить. Только бы был дома, а не на своём корабле. Надя постучалась.
- Эй, кто там скребётся как мышка? Заходи, открыто.

Максим сидел за столом с приятелем: початая бутылка, стопки, толсто нарезанный хлеб, трёхлитровая банка с мутным рассолом.
- Племяшка! Вить, да да это ж племяшка моя родная! - Максим подскочил к девочке, помог снять курточку. - Руки! Руки-то совсем отморозила! Озябла, моя радость. Давай-ка сюда, к батарее поближе! Витька, задницу-то подними! Уступи ребёнку!

Надя взобралась на высокую табуретку. Дядя утверждал, что она с того самого загадоч­ного Барбадоса. Надя знала про это место всё: люди там тоненькие словно стебельки цветов и любят сидеть на таких же табуретках словно куры на насесте.
- Задурил девчонке голову! - ругалась на брата тётя Саша. - Он, Надюшка, сроду нигде не работал. Пришёл с армии и жене на шею. Она его выгнала, так он теперь «бомбит». Неде­лю катается, неделю квасит.

- Квас что ли варит? - не поняла девочка. А потом вспомнила, что у дяди Максима в кухне весь пол заставлен пустыми бутылками. Значит, точно варит. Потом разливает и про­даёт. Вот и сегодня он налил ей целый стакан пахнущей хлебом жидкости.
- Сейчас, сейчас, деточка, - и вытащил из банки огромный солёный огурец. - На-ка, ку­шай!
Надя откусила кончик. Вкусно!

- Картошечки не хочешь? - предложил Максим. Девочка отчаянно замотала головой. На картошку у неё аллергия до конца жизни.
- Молчит. Совсем её Сашка замордовала, - дядя наполнил стопки. - Таскает по мона­стырям да по церквям. А там одни старухи усохшие. Тьфу! Слов нет! Изуродует девчонку! Давай за Надюшку!

Выпили. Надя хрустела огурцом, прислушиваясь к разговору.
- Сашку-то помнишь? - спросил Максим у своего приятеля.
- Не помню. - Витька так резко дёрнул головой, что чуть не упал.
- Как так? Сашка – сестра моя младшая. Она ж с тобой, дураком, в одном классе учи­лась!
- Не помню! - стоял на своём Витька.

- Да длинная такая, белобрысая. Стихи всё читала. Залезет на сцену и давай руками раз­махивать. «Тонкая натура». Так бабка наша покойница её называла. «Пойдёт далеко». По­шла... в семнадцать лет принесла в подоле. Мать её пытает, кто отец. Молчит. На неё, оказы­вается, в подъезде напали. Человек их пять было, что ли. Ну, мы ж это после узнали. А тогда мать её за волосья оттаскала и на аборт потащила. А у этой дуры уже шестой месяц. Ирка то­гда ещё только замуж вышла. Приехала домой да как влепит Сашке с порога пощёчину. Чего, говорит, семью позоришь. А эта стоит, трясётся, и слёзы, вот такие! С кулак! - Максим продемонстрировал свою руку, вздохнул и налил ещё по одной.

- Ребёночка она родила полуживого, шестимесячного. Да он скоро и помер. Радоваться надо, недолго мучилась, а она в крик: «Это вы во всём виноваты! Он из-за вас помер!» Вы, говорит, били, а он (я то есть) стоял и смотрел. Не, ну ты подумай, чего мне-то в бабские дрязги встревать. У меня своих дел было выше крыши – я с армии только вернулся.

Витька заснул, прислонившись к стене. Надя попросила ещё огурец.
- Лезь сама, - сказал Максим. - У тебя ручка крохотная – до самого дна достанешь.
- Эх, Надюшка, - продолжал он. - Знаешь с чего твоя тётка свихнулась?
Надя покачала головой.
- Её один семинарист с панталыку сбил, - Максим пнул ногой Витьку. Тот заморгал, озираясь.

- Сашка в него втюрилась по уши. Он, вроде, тоже. И давай её в церковь водить да книжками разными божескими пичкать. Ну, проходили они годок за ручку. Тут ему уж семи­нарию свою заканчивать, а мать наша отвела его как-то в сторонку да говорит: «Не нужно тебе на Сашке жениться. Она у нас девушка с прошлым, гуляла напропалую, ребёнка в подо­ле принесла». В общем, нашёл этот семинарист себе нормальную матушку, получил приход да укатил отсюда. А Сашка в бабкину «однушку» переехала, заперлась и с нами уж больше не общалась. Даже на материны похороны не явилась. Она, говорит, сыночка моего убила да мне всю жизнь попортила. Да кто ж знает? Может, этот её ребёнок и так бы помер. А била её мать за дело. На то она и мать. Да ты слушаешь меня или нет?

Витька кивнул и хлебнул прямо из горлышка.
- А десять лет назад у Ирки Надюшка родилась, - Максим погладил девочку по голове. - Ирка ребёнка не хотела. Они с мужем как кошка с собакой жили. Да не разводились однако. Чего она его терпела? Не пойму. Этот-то её Колька, как Надюшка родилась, сразу и утоп по пьяни. Через пару лет Ирка Серёгу своего встретила. Ну, этот муж её нынешний. Тут Сашка и возникла. Зачем, говорит, тебе ребёнок? У тебя семья новая, ещё родите. А девочку мне отдай. Ну, Ирка не очень-то сопротивлялась. Решила жизнь с чистого листа начать. Мне, го­ворит, надькино лицо чем дальше, тем больше лицо её ненавистного папаши-алкоголика на­поминает. Не будет из неё толку. Так-то вот. А ты, Надюшка, не дрейфь! Ты у меня самая любимая. Держи-ка!

Максим достал из холодильника пакет шоколадных конфет.
- Для тебя специально. Как знал, что заглянешь.
Надя обхватила пакет руками, слезла с табуретки.
- Я домой пойду, - сказала она.
- Ступай, деточка, - Максим поцеловал её в макушку, - не забывай своего старого боль­ного дядьку.


7.

Оконное стекло холодное словно лёд. Если прижаться щекой, начинает невыносимо ло­мить зубы. Надя сидела в подъезде на подоконнике, уткнувшись лицом в окно. Начинало темнеть. Бежала по двору собака, рыжая в белых пятнах. Она остановилась на минуту, под­няла голову, взглянув на девочку, и приветливо завиляла хвостом. Тётя Саша не любила жи­вотных. От кошки шерсть по всему дому, а собака вообще «дьявольское отродье».

Надя ела конфеты, одну за одной. Тётя не покупает шоколад. Он приносит радость и удовольствие, а потому под запретом.
«Бедная тётя Саша, - думала девочка. - Никому она не нужна. Вот у меня есть мама, Мила, дядя Серёжа и дядя Максим. А в школе – Юлька Стрельникова и Пашка Антонов. А у тёти никого нет».

Надя вспомнила как осенью тётя Саша взяла её с собой на работу. Тётин стол в большой комнате. Вокруг за компьютерами много женщин. Они работают, пьют чай, болта­ют друг с другом, смеются. И только тётя Саша сидит весь день как приклеенная, щёлкает мышкой. Вечером говорит «до свидания», но никто её не отвечает.
Надя вздохнула, дожевала последнюю конфету и решила пока не сбегать.

Тётя Саша стояла на коленях у окна. Сломанные полки были спрятаны, иконы разме­стились на подоконнике. Надя тронула тётю за плечо.
- Деточка моя вернулась, - тётя Саша вскочила, поправила сбившийся набок платок. - Проголодалась, наверное. Картошечку будешь?
- Буду, - ответила девочка и в самом деле съела целых пять картошин.

Ночью Наде стало плохо. Солёные огурцы и шоколадные конфеты – не лучшее сочета­ние. Тётя сидела у её постели, приложив холодную ладонь к детскому лбу.
- Нет у тебя температуры! - отрывисто сказала она. - Ела что вредное?
- Конфеты, - призналась девочка.
- Вот видишь! Это Бог тебя наказал! Бог-то он всё видит!

Надя схватила шершавую тётину кисть, сжала в руках, прижалась губами:
- Я тебя так люблю, тётечка, так люблю... - прошептала она, задыхаясь от необъясни­мой нежности.
- Скажешь тоже! - тётя сердито вырвала руку. - Конфеты где взяла?
- Дядя Максим дал.
-Ах, он сволочь, паразит, алкаш проклятый! Девчонку извести решил, паскуда!
Надя отвернулась, пряча слёзы. Опять тётя Саша всё испортила.

Александра Андреевна разделась, улеглась в кровать, вытянувшись под одеялом тонкой напряжённой стрункой. И долго не могла уснуть, любуясь лунным светом, золотившим окла­ды икон на окне. А когда наконец заснула, то бродила до самого утра по узкому петляющему коридору, но так и не сумела найти из него выхода.