Чёрный хлеб

Девочка медленно бродила по плачущему саду. Густой туман, плотно запеленав его вечером, куда-то ушел, оставив после себя седую дымку да тяжелые прозрачные капли на ветках деревьев и стеблях бурьяна. Мокрые холодные бусинки падали наземь, звонко шлепая по рыжей листве. Из серых глазенок девчушки катились слёзы. Они были теплыми и солеными. Те, которые добирались до губ, она слизывала язычком, хлюпая курносым носиком. Ну почему так бывает?… За что ОН её ненавидит? Всех в письме вспомнил, даже тетку Пашку, о ней же - ни слова. Будто вовсе человека нет на земле. А что если умереть? Пожалеет, небось, как отец Тольку, когда тот убился, упав с дерева. Реветь, наверное, будет над гробом.
Девчушка остановилась от внезапно пришедшей мысли. Словно наяву представила маленький гробик и себя, лежащей в нем. Одетой в любимое платьице и те туфельки, которые мама ей не купила на Пасху, сказав, что они дорого стоят. Вокруг все будут плакать, даже вредная тетка Пашка…. Девочка нахмурила брови и задумалась. На похороны ОН точно приедет, будет рыдать, и просить подняться из гроба. Тогда она откроет глаза и скажет: “Что ревешь? Жалко? Раньше надо было жалеть. Почему даже привета в письме не прислал? Не встану”! И не встала бы.
А что если и взаправду умереть? Девочка перестаёт плакать, Но как это сделать? Чтобы умереть – надо заболеть, но тогда мамка вызовет фельдшера, а тот придет со своей трубочкой и противными порошками. А еще, чего доброго, уколы станет делать. Как быть? На дерево не залезешь в ботах, а, если их снять, – чулки испачкать можно.
Девочка продолжает бродить по саду, ударяя прутиком по мокрой листве. Некоторые листики скрючились, и в них собралась водичка. От удара во все стороны летят брызги. Девочка хмурит брови: что же придумать? Пойти к Могилиным, пусть ее гуси защиплют? Но, вспомнив, как летом ее цапнул за живот гусь, оставив большой синяк, она отказалась от этой затеи. Ее взгляд спотыкается о сруб колодца. Вот это то, что надо! Ведь недаром ей постоянно наказывают не подходить к нему.
Девочка решительно направляется в сторону колодца. На полпути останавливается и смотрит на окна дома: не дай Бог, кто увидит, что она нарушила запрет. Но окна безразлично смотрели на нее, распахнув свои зеленые реснички-ставни, и в их зрачках не было движения жизни.
Подойдя к колодцу, она осторожно заглянула в него. Вода была близко, значит, долго падать не придется. И вдруг, словно молния пронзила ее. Неприятный холодок, пробежал по спине и разлился по телу с быстротой опрокинутого ведра холодной воды.
Девочка оцепенела. Как она могла забыть, что в колодце живут две большие толстые лягушки, постоянно сидящие на большом мшистом камне? Они, наверное, такие же холодные и скользкие, как та, которую Колька кинул на нее летом. Разве можно забыть ее остренькие коготки! Малышка замерла. На камне лягушек не было. Хитрющие, наверное, дожидаются, когда она упадет в колодец, вот тогда, эти лупоглазые, и вылезут…
Сердечко забилось часто-часто. Взяв камешек, она кинула его в колодец. Не показываются вреднюги, наверное, выжидают. И как же можно было о них забыть?!
– Ты чего там делаешь? Кто тебе разрешил к колодцу подходить?!
Девочка вздрогнула. Повернулась на голос. На крыльце стояла мать.
– Сейчас же марш от колодца! – скомандовала та, и мягче добавила: – Идём обедать.
Не обращая внимания на нотации матери, девочка забралась на свою табуретку и, сев поудобнее, стала грустно смотрела в окно. Когда перед нею поставили тарелку с борщом, молча взяла деревянную ложку, которую в семье звали огрызком (она ее обкусала, чтобы та стала меньше: ведь целая ложка никак не хотела лезть в рот), и потянулась за латутом. Но посреди стола в деревянной миске лежали черные-черные куски хлеба. Такого чуда она еще не видела. Это и есть, наверное, тот самый ржаной хлеб, испечённый сегодня, из той самой ржаной муки, которую ОН прислал на какие-то алименты. Девочка одернула руку. Все рассмеялись.
– Не смотри, что он черный, он вкусный, – сказала сестра.
Но, взглянув на мать, малышка попросила:
– Дай латута.
– Ешь, что перед носом поставили, – рассердилась мать.
Малышка молча стала, есть борщ без хлеба.
– Вот, настырная! Вся в своего батю!
Мать в сердцах бросила ложку на стол и пошла в сени. А девочка, отодвинула от себя тарелку и, положив на согнутые руки голову, стала ждать. Через минуту вернулась мать, неся в руках кусок чёрствого латута
– На, ешь, дуреха…. – начала она и умолкла, замерев.
Девочка спала. Мать тронула ее за плечо, но малышка не отреагировала на прикосновение.
– Мам, что с ней? – тревожно спросила она бабушку.
На что та, вздохнув, ответила:
– Переживает, поди. Отнеси на кровать, да потеплее укрой, пусть поспит. Сон, он все болячки души лечит.

2

Девочку разбудил маленький клубочек светло-голубого цвета. Он всегда приходил к ней, когда она чего-нибудь боялась или у нее было плохое настроение. Девочка любила своего друга. Он приносил с собой теплоту и успокоение. Вот и сейчас, побродив по телу, клубочек остановился там, где стучало сердечко, и в одно мгновение разлился приятно-освежающей волной. Даже пальчикам на руках и ногах щекотно стало. Не открывая глаз, девочка улыбнулась ему. Тревога, которая преследовала её даже во сне, была изгнана из груди, а на ее место пришло ожидание чего-то хорошего.
Девчушка прислушалась к звукам, роящимся в комнате. Потрескивали в печи дрова, равномерно постукивал о доску нож, раздавались легкие шлепки по воде. Протяжно зевнула входная дверь. Первым через порог шагнул свежий воздух. А за ним толпой вошли запахи, сопровождающие дядю Сашу: запах дорогих папирос, в красивой коробочке, на крышке которой были нарисованы горы и скачущий черный всадник в бурке. Запах кожи, исходящий от его новой портупеи, и еще аромат зеленого одеколона, им дядя обычно душился после бритья. А ещё вошли звуки, приходящие с ним: легкое позвякивание орденов и медалей да поскрипывание начищенных до блеска сапог.
– Господи, Шурка, сыночек! – раздался голос бабушки. – А мы ждали тебя на будущей неделе. Вот и решили немножко прибраться к твоему приезду, но ты, как всегда, что снег на голову!
Послышалась веселая возня, звуки поцелуев. Мамин голос звучал радостно, но предупреждающе:
– Осторожно, осторожно, братишка, а то я тебя известкой испачкаю.
Девочка очень любила своего дядю, но из-за неумения проявить свою любовь она всегда в его присутствии страшно смущалась, краснела и, когда целовала его в щеку, не знала, куда деть свои руки.
– Да ты обними его, – подсказывала мама.
Но под взглядами взрослых девочка совсем тушевалась, на глазах появлялись слезки, и она, опустив головку, замирала соляным столбиком. Однако когда рядом с дядей никого не было, она приносила куклу и молча протягивала ему. Эту куклу девочке пошила мама, даже волосы свои не пожалела для нее. Такой куклы ни у кого на селе не было. Стоя рядом с ним, девчушка с улыбкой наблюдала, как дядя, расчесав её любимицу, заплетал косы, после чего подхватывал малышку и сажал к себе на колени.
Молчал дядя, молчала девочка. Молчала кукла. Они понимали друг друга без слов.
Дядя Саша своих детей похоронил, когда те были еще маленькими. И тогда он всю свою нерастраченную отцовскую любовь выплеснул на девочку и ее сестру, которая уже давно звала его папой. А вот малышка никак не могла его назвать этим словом. Как-то бабушка сказала ей:
– Дядя Шура любит тебя, как родной отец, называла бы ты его папой, он об этом давно мечтает, поверь, мне-то куда виднее, чем кому-либо.
Девочка, набычившись, молчала. Что же получается? Если дядя любит её, как родной отец, то тот, другой, незнакомый, тоже любит её?! Своими мыслями она поделилась с мамой. Та, вздохнув, отвернулась и заплакала. Потом, улыбаясь сквозь слезы, стала рассказывать, как они жили с ЕЁ папой на берегу большой реки Волги и, как он мечтал еще об одной дочке. Девочка недоумевала. Ну, вот она, родилась, и на него похожа, как две капли воды, отчего же тогда ОН ее знать не желает?! А ещё мама читала его фронтовые письма. Малышка их знала почти наизусть. Особенно ей нравилось стихотворение, переписанное ПАПОЙ из газеты, на обратную сторону своего фото. Как-то раз, сидя в саду среди лопухов, она читала его своей кукле Ленке:  “…жди меня ; и я вернусь…” Неожиданно, подняв голову, она увидела маму, которая молча плакала, прислонясь к стволу старой яблони. Глядя на ее поникшие плечи, безжизненный взор, девочка чего-то испугалась и громко закричала. С тех пор слово “горе” малышка воспринимала как облик мамы, виденный ею в тот день.
Однажды она стала невольным свидетелем разговора между мамой и т. Пашей, которая сердито выговаривала ей:
– Чего голову девке задуриваешь, кормишь сказками!  Так и скажи, что кинул тебя, подлец, с выводком, а сам к очередной стерве ушел. Помяни мое слово, и она не последняя. (Ах, как была права тётя Паша!). В тот день девочка долго плакала, прячась в кукурузе. Она никак не могла понять, что значит кинул. Можно камень кинуть, палку, а разве кидают живых людей? И почему он женат на какой-то стерве? Колька, сосед, потом объяснил, что женатые бабы так называют тех баб, которые уводят из семьи мужиков. И девочке тогда приснился сон, что пришла чужая тетка и, надев на шею отца налыгач, хохоча, повела за собой. Малышка плача побежала следом, но он даже не обернулся. А теперь вот эти алименты, письмо…
Клубочек света снова завозился в груди, стал толкаться, и, вздохнув, она открыла глаза.
– Проснулась наша спящая красавица, – сказала бабушка.– Смотри, кто приехал!
Девочка села на кровати, и смущённо улыбаясь, посмотрела на дядю. А он тем временем раскрыв чемодан, выкладывал на лавку кульки и свертки. Отбросив угол одеяла, малышка спрыгнула на пол и сразу попала в таз с жидкой глиной, которую приготовили для мазки земляного пола.
– Господи, вечно влезет, куда не надо, горе ты мое непослушное, – запричитала мама, разгибаясь.
Ее руки были испачканы в извести, даже на щеке виднелась белая полоска.
– Мама, дай руки сполоснуть или сама переодень ее.
Бабушка, бросив резать капусту, направилась к девочке. Тут вмешался дядя:
– Погодите, занимайтесь своим делом. Я сам ее переодену.
Отодвинув в сторону чемодан, он снял гимнастерку и, аккуратно повесив ее на спинку стула, подошел к малышке. “Будет ругать”, – грустно подумала она, зажмуривая глаза. Но дядя поставил табуретку поближе к тазу и, подхватив девочку под мышки, посадил на нее. Потом стал аккуратно снимать штанишки с чулками, приговаривая:
– Ничего страшного не случилось. Вот сейчас мы переоденемся, пообедаем, и будем пить чай с конфетами. Да?
Девочка сглотнула слюну.
Вымыв ей ноги, дядя открыл сундук и вынул из него чулочки.
– Надевай, а я сейчас кое-что достану.
Пока малышка, пыхтя, натягивала их на ноги и пристегивала к лифчику, он достал два свертка. Из одного вынул темно-синие штанишки-шаровары, а со второго голубое фланелевое платьице в розовый цветочек.
– А ну-ка, примерим, не ошиблась ли тетя Поля в размерах, – сказал он, помогая девочке надевать обновки.
Всё оказалось впору.
– Так, теперь давай причешемся, – продолжал он, снимая с припечки деревянный гребень.
Расчесав длинные волосы малышки, дядя аккуратно заплетает их в косы, кончики которых венчают новые красные банты. У девочки замирает сердечко. Это словно сон, но он продолжается. Из небольшой коробочки появляются туфельки, тоже красные, но намного красивее тех, что мама не смогла ей купить на Пасху. На них живыми бабочками подрагивают бантики. Девочка замерла, а дядя, сделав шаг назад, поклонился и произнес:
– Ну, здравствуй, царица Тамара!
Чувствуя на себе взгляды, малышка потупилась. “Так, наверное, поступают только папы, – подумала она. – Вон, Колькин отец всегда привозит ему с ярмарки петушка на палочке, купает и пеленает его сестру Райку”. Малышка напряженно замерла, решая для себя очень важную задачу, от решения которой зависело очень многое. Молчание длилось недолго. Пытливо посмотрев на дядю своими серыми глазенками, девочка протянула к нему руки и твердо сказала:
– Здравствуй, папа!
Что-то дрогнуло в его лице. Он рванулся к ней с протянутыми руками, и девочка крепко-крепко обняла его за шею. Она ощутила биение его сердца, теплоту сильных рук. Никогда еще в своей жизни она не чувствовала себя такой защищенной. Ведь у нее теперь есть настоящий ПАПА. А тот, другой, просто отец, чужой, незнакомый, который уже никогда не станет её папой.
Через плечо СВОЕГО ПАПЫ девочка посмотрела в окно. От вчерашнего ненастья не осталось и следа. По голубому небу плыли белые облака. Свет взошедшего солнца жидким медом разлился по стеклам окна, а на подоконнике, меж горшков цветущей герани, умывался кот. Девочка засмеялась, а потом, слегка отстранясь от теплого плеча, посмотрела ПАПЕ в глаза и серьезно сказала:
– Я больше бояться лягушек не буду, – и, немного помолчав, добавила: – Только ты, папа, черный хлеб не ешь. От него вот здесь болеть будет, – сказала она и положила пухленькую ручку на левую сторону груди.