Одиссея Черного гусара

               
                Пролог

    Верхняя палуба отходящего от Севастопольского причала сухогрузного судна была завалена ящиками, чемоданами, мешками вперемешку с кавалерийскими седлами, беспорядочно сложенными винтовками, шашками, ручными пулеметами. Среди этого хаоса – носилки с ранеными. Вдоль борта, обращенного к причалу, стояла серая масса солдат и офицеров Добровольческой белой армии. Пароход подавал прощальные тревожные гудки. В промежутках между гудками слышался стон и плач людей. Кто-то посылал проклятия удалявшемуся берегу, кто-то крестился, стоя на коленях и отбивая земные поклоны. Смолкли гудки, замолчали люди. Один-единственный голос продолжал не то причитать, не то молиться.
- Прости нас, Россия! Прости своих сыновей за то, что они покидают тебя в час суровых испытаний! Примешь ли ты нас обратно? Прости! Прощай!
Сотни голосов подхватили последние слова, и возглас этот слился в сплошной гул. Пароход, медленно разворачиваясь в бухте, двинулся к выходу. С правого борта миновали Константиновский равелин, заложенный еще Суворовым. Слева оставили Херсонесский маяк. Впереди, до горизонта, виднелись дымы ушедших ранее пароходов.
У кожуха пароходной трубы на сдвинутых ящиках лежал молодой гусарский поручик в окровавленных бинтах. Его бил озноб, и в полузабытьи он кого-то звал, отдавал команды, просил оставить на берегу. Временами, открыв глаза, спрашивал: “Пароход ушел? Слава Богу, я дома”. Подошел врач, взял поручика за руку, посчитал пульс. Приоткрыл ему веки, посмотрел в затуманенные глаза. Покачал головой.
- Тут нужен полковой священник, а не врач.
Пароход, мерно покачиваясь, продолжал движение. Стемнело. Пожилой солдат взял поручика на руки и перенес к световым люкам машинного отделения. Пристроил его на каких-то тюках. Теплый воздух, шедший от машин, согрел замерзающего поручика, и он спокойно заснул. Всю ночь солдат сидел рядом и прислушивался к его дыханию, а на рассвете задремал.
Поручик открыл глаза, осмотрелся и понял, что он на корабле. Невольно из глаз его полились слезы. Он же ведь просил оставить его на берегу! В бессознательном состоянии его погрузили на пароход, и теперь с каждой минутой Родина становилась все дальше и дальше… В Петрограде, на Васильевском острове, остались его жена и сын. Стон вырвался из груди поручика. Очнулся солдат, поднес ему флягу.  Поручик немного попил.
Солдат достал из своего вещмешка чистую холщовую рубаху и разорвал ее на ленты. Водкой обмыл раны, затянул их самодельными бинтами. Поручик стоически перенес болезненную процедуру. Поначалу водка жгла раны, но постепенно приятное тепло разлилось по всему телу. Раны болели уже не так сильно – молодой организм сделал свое дело…

                На Родине

В конце 1942 года в комендатуру крупной узловой станции пришел человек средних лет, высокого роста, с военной выправкой. На нем были добротные высокие ботинки на толстой подошве, кожаные полукраги, суконные брюки-галифе. Поверх свитера была надета куртка козьего меха шерстью наверх. На голове меховая фуражка с наушниками. За спиной объемный рюкзак, в руках он держал крепкую палку красного дерева с железным наконечником внизу. А в верхней части была продета кожаная петля с кисточкой.
Дежурный по комендатуре – старший лейтенант – вопросительно посмотрел на вошедшего.
- Помогите мне попасть в летную часть летчиков-истребителей, - сказал посетитель. – Там должен служить мой сын, Герой Советского Союза, капитан Катунцевский.
- Бойко! – позвал старший лейтенант. В дежурную часть вошел бравый старшина в зеленой солдатской телогрейке, подпоясанной офицерским ремнем, на котором сбоку висела тяжелая кобура трофейного “парабеллума”. Он лихо вскинул правую руку к надетой набекрень кубанке.
- По вашему… - начал Бойко.
- Ладно, ладно, не тянись. Вот подбрось товарища к летунам, он сына ищет.
- Есть подбросить.
Во дворе стояла старенькая полуторка. В кузове сидели три солдата с автоматами.
- Садитесь, папаша, в кабину.
Сняв с себя рюкзак, человек подал его в кузов машины. Бойко нажал на стартер, но тот, сделав пол-оборота, замер.
- Амба! Придется кривой стартер брать.
- Давайте ручку, я крутну, - сказал пассажир.
Вставив в гнездо шток ручки, человек с силой раскрутил двигатель, который тут же завелся. Подав через окно дверцы ручку, сел в кабину.
- Ну ты, папаша, силен! С нашими дистрофиками полдня крутили бы, а ты с первого раза. Давай знакомиться. Старшина Бойко, с Херсонщины. После госпиталя прикомандирован к комендатуре. Но я все равно сорвусь на фронт, чего бы там ни говорили эти клизмачи. Видишь ли, полжелудка мне отхватили, да и кишок в придачу. Но руки-ноги целы, фашиста не животом бить. Так что я тут как перед марш-броском.
Машина, подпрыгивая на неровностях дороги, выбралась за станцию.
- Я тебя, папаша, подброшу до развилки, а там с километр до КПП пешком пройдешь. Только навряд ли кого застанешь. Вчера все самолеты улетели на новое место. Технари и все остальные из БАО на машинах подались. Так как же зовут тебя?
- Георгий Георгиевич.
- Давно сына не видел?
- Давненько.
Они доехали до развилки.
- Смотри, Георгий Георгиевич, - сказал Бойко, - машина летунов идет. Сейчас все узнаем.
Просигналив, Бойко вылез из машины, Георгий Георгиевич за ним. Встречный ЗИС остановился. В кабине с шофером сидел командир.
- Как сына зовут? – спросил командир, выслушав Бойко.
- Катунцевский, капитан.
- У нас такого нет, я всех знаю. Может, он у бомберов?
- Нет, он истребитель. – сказал Георгий Георгиевич.
- Вам надо до Генерального штаба в Москву. А так, скитаясь по фронтам, ничего не добьетесь.
Машина укатила.
- Ну что, Георгий Георгиевич, делать будем? – спросил Бойко. – Поехали с нами. Я тебя на станцию доставлю, только в одно место заскочим.
У железнодорожного переезда солдаты сошли и направились к дому обходчика.
- Счастливо! – крикнул Бойко солдатам. – Теперь еще в одно место надо заехать, секрет снять. Не устал, Георгий-Победоносец?
- Нет. А почему вы так меня назвали?
- Говорят, был такой святой воин.
- Был. Ох, как он сейчас нужен.
- А ты что, отец, в Бога веришь?
- Всем нужно во что-то верить. Вот вы верите, что победите в этой войне? Верите и надеетесь. Это правда. Россия и не из таких переделок выходила. Россию победить нельзя. Русских на колени и Батый не поставил. Вот вы, Дмитрий, израненный, можно и в тылу отсидеться, вы это заслужили, а рветесь на фронт. Разве с такими людьми, как вы, можно поставить Россию на колени? Нет! Не бывать этому!
- Что правда, то правда. Как вы это хорошо сказали.
- Дмитрий! Смотри вверх, самолеты!
-    Давай из машины! Быстро! – крикнул старшина, выпрыгивая из кабины. Упав в кювет, он застонал. Георгий Георгиевич подбежал к нему.
- Что с вами?
- Живот…
- Какая нужна помощь?
- Ничего, скоро пройдет, - сказал старшина, продолжая следить за небом.
- Смотрите, самолеты на две группы разделяются. Понятно. Одни станцию бомбить будут, а другие на аэродром разворачиваются. А самолеты наши – тю-тю!
Перед бомбардировщиками встала стена заградительного зенитного огня. Откуда-то сверху появился краснозвездный истребитель. Донеслась пулеметно-пушечная очередь. Один из бомбардировщиков задымил, отвернул в сторону и, сбрасывая куда попало бомбы, начал снижаться. Черный шлейф потянулся за ним. Два комочка отделились от самолета, затем вспухли парашюты. С сильным ревом самолет пронесся над машиной, стоявшей на дороге, и километрах в двух впереди врезался в землю. раздался взрыв. Горящие куски разлетелись во все стороны. Парашютистов ветром понесло за станцию. Истребитель набрал высоту и спикировал на другой бомбардировщик. Но короткая очередь захлебнулась, к истребителю потянулась дымная трасса. Пилот успел вывести самолет под хвост бомбардировщика. Потом, подняв нос, истребитель стал приближаться к стабилизатору бомбардировщика. Винт рубанул по хвосту, полетели обломки. Истребитель какое-то время пытался планировать, но вот он сорвался в штопор. Из кабины вывалился летчик, вскоре раскрылся парашют.
- Летчика к нам несет, - сказал Бойко.
- Нет, он сядет вон у той рощицы, - уточнил Георгий Георгиевич.
Действительно, летчик приземлился на краю рощи. Его протащило по земле, потом парашют погас. Но летчик не поднялся. Завели полуторку, Георгий Георгиевич сел за руль. По дороге, а затем полем подъехали к летчику. Он был без сознания, все лицо его было в крови. Летный шлем, сорванный с головы, валялся поодаль.
Освободив летчика от парашютных лямок, Георгий Георгиевич осмотрел и ощупал его. Ран и переломов не было. Стерев с лица кровь, склонился над ним.
- Возьми, отец, - сказал Бойко, протягивая флягу. Георгий Георгиевич разжал зубы летчика и влил несколько капель в рот. Тот открыл глаза. Потом застонал, схватившись за голову.
- Вроде, жив… - с трудом разжимая зубы, проговорил он, - как я его срезал, а? Если бы не кончился боезапас, я бы им еще дал! Где они?
- Истребители отогнали, - сказал Георгий Георгиевич, - вон два над нами кружатся.
- Мои ребята! - летчик встал на ноги и помахал руками. Истребители снизились и один за другим прошли в бреющем полете, покачивая крыльями.
- Порядок, - сказал летчик. – За мной приедут. До станции довезете?
Собрали парашют и забросили его в кузов. Летчик уселся на него и, хлопнув рукой по кабине, крикнул: - Поехали!
До станции добрались без приключений. Старшина, сжавшись в комок, держался за живот руками и тихо постанывал. Въехав во двор комендатуры, Георгий Георгиевич позвал солдат помочь старшине. Летчик, протянув руку, поблагодарил за помощь.
- Простите, вы не знаете капитана Катунцевского? Героя Советского Союза?
- Лично не знаком. Но о нем что-то слышал.
Летчик ушел в комендатуру. Взяв из кузова рюкзак и палку, Георгий Георгиевич пошел через двор к воротам. Но старшина окликнул:
- Отец! Георгий Георгиевич! Куда же вы? Идите сюда.
В небольшой комнатке, куда привел его Бойко, стояли две железные кровати, тумбочка, большой стол и несколько стульев.
- Располагайтесь. Куда вы пойдете, на ночь глядя. Сейчас схожу за кипятком, и мы перекусим.
На столе лежала газета месячной давности. Георгий Георгиевич начал ее читать. Пришел старшина с чайником. Кусок сала, хлеб и банка консервов пришлись кстати.
- Ложись, отец, - сказал Бойко после ужина. – А у меня есть еще дела. Я скоро приду.
Георгий Георгиевич снял ботинки и лег на койку, накрывшись козьей курткой. Но сон не шел. За полночь пришел старшина, двигался он потихоньку, боясь, видимо, разбудить спящего.
- Я не сплю, - сказал Георгий Георгиевич.
- Что так? – отозвался старшина. – Я бы на вашем месте десятый сон досматривал. Вот только я по ночам почти не сплю – живот не дает. Днем, между дел, забываюсь немного.
- Зажгите, пожалуйста, свет, - попросил Георгий Георгиевич.
При свете свечи он достал из рюкзака баночку и матерчатый мешочек. Несколько щепоток из него высыпал в кружку, залил водой из чайника, размешал и минут через пятнадцать дал выпить старшине. Не спрашивая, что это тот выпил кружку залпом.
- А теперь давайте ваш живот, - сказал Георгий Георгиевич. – У меня есть чудесный бальзам из высокогорных трав, меда, пещерного воска и много еще чего.
Старшина снял гимнастерку и лег на спину. Георгий Георгиевич, слегка касаясь страшных рубцов, начал втирать бальзам в тело. Закончив, он накрыл старшину своей курткой. Тот, согревшись, вскоре заснул спокойным сном, тихо посапывая носом.
Перед рассветом пришел солдат и, чертыхаясь, стащил с ног обледенелые валенки, с грохотом бросив их на пол, свалился на койку и тут же захрапел. Георгий Георгиевич сидел у остывающей стенки кафельной печи. Подбросить бы дров, подумал он. Да топка с другой стороны, как бы кого не потревожить.
Проснулся старшина. Увидев силуэт сидящего, удивился.
- Ты что, отец, так и не спал?
- Да нет, вздремнул с часок. Мне этого достаточно.
- Расскажи мне о себе, отец. Откуда ты?
- Я из Петрограда… Извини, из Ленинграда. Ищу сына.
- Давно не виделись? Наверное, с начала войны?
- Да, с начала войны. Тому уж более двадцати лет.
- ??
- С гражданской.
- Я что-то не пойму тебя.
- А чего тут понимать? Жена с сыном остались в Петрограде, а меня, раненого, вывезли из Крыма за границу.
- Ты что, в белой армии служил?
- У нас в роду все были военными, начиная от прадедов. Все служили России и в одном полку. Полк Черных гусар! Не слышал? Да где там, конечно, нет…
- А дальше что было?
- Дальше? Все было. И голод, и холод. Страшная тоска по родине. Но я смог закончить лесную академию. Учился во Франции, имею степень магистра. Юрист. Работал адвокатом, но основная работа – инженер-землеустроитель. В Чехии, Венгрии, Болгарии. Война застала меня в Югославии. Жил высоко в горах, к людям спускался редко. Продукты и все необходимое мне привозили. Радиоприемник я не сдал и постоянно слушал Москву. Однажды услышал очерк о герое-летчике капитане Катунцевском Ювеналии Георгиевиче. Имя и фамилия довольно редкие. Кольнуло сердце. Надо сказать, что сына назвали в честь прадеда, это у нас в роду. И пошел я по горам и долам, странам и провинциям в Россию. Пришлось поколесить, то приближаясь, то удаляясь от нее. И вот я здесь. Трудно передать словами, что я почувствовал. Я очень крепкий, но от слез не мог удержаться. Столько воспоминаний нахлынуло… Долго не мог идти дальше. Расспрашивал всех военных, встречающихся на пути. Но никто не слышал о моем сыне. Меня кормили солдаты, подвозили на машинах и подводах. Даже на танке пришлось прокатиться. Правда, он был без башни – на ремонт перегоняли. Один из летчиков, возвращавшийся из госпиталя, назвал мне этот район. Но вы сами знаете, что из этого вышло. Тот летчик, которого мы подвезли, что-то знает о моем сыне. Но он так быстро ушел, что я не смог его расспросить подробнее. Надеюсь, что он еще здесь.
- Нет его, - покачал головой Бойко. – Как зашёл в помещение, потерял сознание, и его увезли в госпиталь.
- Где этот госпиталь?
- Госпиталь на колесах… Это поезд. С вечера загружали раненых, сегодня он уйдет на восток.
- Проводите меня к поезду. Может, я что-то узнаю о сыне.
- Хорошо, - сказал Бойко, - идемте.
Георгий Георгиевич взял рюкзак и палку.
- Что это у вас за петля с кисточкой на палке? – поинтересовался Бойко.
- Темляк от моего палаша. Крепится у рукоятки, продевается на кисть руки во время боя, чтобы не выронить палаш. Это такая прямая шашка. Это все, что осталось у меня на память.
К санитарному поезду уже прицепили паровоз. Двери вагонов были закрыты. Прошли к первому вагону, где размещалось начальство. Здесь расхаживал часовой в огромном тулупе. Винтовка с примкнутым штыком торчала из-под воротника.
- Стой! Кто идет? – раздался тонкий голосок.
- Комендатура! – ответил Бойко.
- Это ты, старшина?
- Я, я, Оленька.
“Женщина”, - догадался Георгий Георгиевич.
- Подождите меня, я быстро.
Старшина, подтянувшись за поручни, вошел в вагон.
- Товарищ, - донесся тонкий голос часового, - закурить есть?
- А разве часовому на посту можно курить и разговаривать?
- А ты кто? Тоже мне, командир нашелся. Из партизан, что ли?
Из вагона вышел старшина.
- Не везет тебе, отец, - сказал он. – Летчик скончался от кровоизлияния в мозг.
Георгий Георгиевич перекрестился. Часовой – Ольга – хихикнула.
- Цыц, девка! – прикрикнул на нее старшина.
Поезд дернулся раз, другой и потихоньку тронулся. Ольга никак не могла залезть на высокие ступеньки вагона. Старшина подтолкнул ее. Винтовка выскользнула из рук горе-часового и, упав на землю, выстрелила. Охнул Георгий Георгиевич, схватившись рукой за голову. Старшина бросился к нему. Поезд набрал скорость и, постукивая на стыках рельс колесами, вышел на главный путь. Из-под пальцев Георгия Георгиевича показалась кровь.
- Ничего страшного, - сказал он. – Кожу со лба содрало. Легкая контузия.
Он достал платок, приложил его к ранке, а сверху надвинул шапку. Старшина подобрал винтовку, открыл затвор. Гильза, звякнув, упала на землю. Магазин был пуст.
- Надо же, всего один патрон, - сказал старшина.
- Бывает и хуже.
- Это точно. Куда вы теперь? Идемте к нам. Там что-нибудь придумаем.
Во дворе комендатуры им встретился командир с одной шпалой в петлицах.
- Здравствуй, Бойко. Кого же это ты прихватил? – Капитан внимательно осмотрел Георгия Георгиевича. – Хорош гусь. Наверное, и документов нет.
Старшина начал было объяснять капитану, но тот, прервал его, приказал отвести “задержанного” в свой кабинет. А сам пошел в дежурное помещение.
- Смерш, - тихо сказал старшина.
- Что это? НКВД?
- Пострашнее. Смерть шпионам. Этот своего не упустит. Попал ты, отец, в переплет. Документы хоть есть?
- Есть кое-что.
- Ну, держись. Обо мне ни слова. Я и так у него на крючке.
Капитан пришел с автоматчиком, который встал у двери.
- Свободен! – бросил капитан старшине.
Допрос длился более трех часов. Капитан исписал гору бумаги, звонил куда-то по телефону. Ночь Георгий Георгиевич провел в подвале. Утром два пожилых солдата повели его на станцию. Один шел впереди, второй сзади нес рюкзак и палку. Он мог свободно уйти от конвоиров. Обезоружить и обезвредить их для него было бы делом нескольких секунд. Но зачем? Будь что будет…
Подвели к арестантскому вагону, сдали под расписку.
И повезли в неизвестность.

                Попутчики

    Май 1955 года. На поезд Уфа-Новосибирск объявили посадку, к шестому вагону подошли два молодых человека. Один был одет во флотские брюки и перешитую из матросской фланелевки курточку с замками-молниями, модную в то время. Длинные светло-каштанового цвета волосы были зачесаны назад. В руках он держал небольшой фибровый чемоданчик. Второй был одет в простенький костюмчик “хэбэ” серого цвета. Солдатский вещмешок висел на одном плече. В противоположность первому – ростом за метр семьдесят четыре, стройному, крепкого телосложения, второй был невысокого роста, коренастый, сутуловатый. Таких на флоте зовут “кранцами”.
Первый предъявил проводнику воинские проездные документы.
- Вы что же не по форме одеты? Комендант заметет.
- Мы, красавица, пять лет назад отслужили. А теперь нас на три месяца на переподготовку вызвали. Ну никак флот без нас жить не может.
- Билеты у вас до Владивостока. Перед Новосибирском зайдите к начальнику поезда. Закомпостируйте билеты на следующий.
- Спасибо! – Первый легко запрыгнул на площадку вагона и, протянув руку, сказал: - Давай, Николай, “сидор”!
- Я сам. иди, Володя, в вагон, занимай средние полки. Я сейчас спать завалюсь.
- Ну и здоров же ты поспать.
- От этого еще никто не умирал.
- Как сказал небезызвестный герой фильма: “Поезд идет на восток”.
- Это точно!
- Хохмачи! – изрекла проводница.
Владимир и Николай, жители приволжского города Сенгилея, на флоте служили минерами. И вот через пять лет их направили на переподготовку на Тихоокеанский флот. Сняв с верхних полок матрацы, Николай развернул их на двух смежных полках. Николай, положив вещмешок под нижнюю полку, полез наверх.
- Подожди, браток, немного. Пойдет поезд, возьмем белье, и ляжешь.
- Ты как хочешь, а я падаю. Возьми и мне постель.
Владимир сел к окну и стал наблюдать за суетой на перроне. Вот чинно прошествовал человек в сером плаще и фетровой шляпе. За ним следовал носильщик с двумя чемоданами. “Этот в мягкий вагон сядет – начальник”, - подумал Владимир. А вот бежит женщина с узлами через плечо. В одной руке кошелка с торчащей куриной ногой, в другой – бидончик. На перрон вышел дежурный в красной фуражке и трижды ударил в до блеска начищенный колокол. Вспомнилась присказка военных лет: “Я говорил и говорить буду, что на каждой станции есть кипяток и притом бесплатно. Начальник станции – всегда в красной фуражке”. Владимир улыбнулся воспоминаниям. Дернулись вагоны. Медленно поплыл назад перрон. Навстречу уходящему поезду быстро шли три человека. Одежда двоих резко бросалась в глаза. Впереди шел в обыкновенной гражданской одежде человек с военной выправкой. Двое спешивших за ним были с одинаковыми фанерными чемоданами. Один из них, высокорослый, нес палку железным наконечником вперед, с противоположного конца палки свисал кожаный темляк. “Как будто шашку поддерживает”, – подумал Владимир. Определил потому, что его отец, когда служил до флота в армейских частях, тоже носил шашку. Шашка хранилась в семье как реликвия, и на ней был такой же кожаный темляк. “Интересные люди”, - подумал Володя. Поднялся и вышел на площадку тамбура посмотреть, куда направляется  эта тройка. В тамбуре он с ними столкнулся. Они шли ему навстречу в том же порядке. Когда Володя посторонился, чтобы их пропустить, то проходящему с палкой оказался чуть выше плеча. “Вот это дядя!” – подумал Владимир.
Покурив в тамбуре, он взял у проводника постельное белье на двоих и вернулся в свое купе. У окна сидел человечек невзрачного вида, сжавшись в комочек. Рядом сидели двое.
- Нашего полку прибыло, - бодро сказал Владимир. – Будем знакомиться?
Человек, похожий на военного, не обратил на это внимания, молчали и те двое.
- Как я уже вам говорил, - сказал переодетый, продолжая, видать, начатый разговор, - все исполняйте точно. Вот ваши билеты, документы. Деньги у вас. Все. Да, вас встретит кто-нибудь из работников дома престарелых. А теперь можете знакомиться.
У разъезда поезд остановился. Сопровождающий тех двоих вышел из вагона и, не оглянувшись, сел в легковую машину, которая ждала его у переезда.
Поезд пошел дальше.
Владимир был общительным человеком, и молчать было не в его правилах. Тем более с людьми, ехавшими вместе.
- Извините меня, - сказал он, - можете не отвечать, но я вижу у вас темляк от шашки.
- Вы правы. Это “клюква”, первая офицерская награда старой армии. Когда-то темляк был красным и висел на палаше Черного гусара. Вы служили в кавалерии?
- Нет! – Владимир рассмеялся. – Но кое-какое представление имею. Когда-то отец учил меня владеть шашкой. Рубили лозу. – И он рассказал про отца.
 Потом сказал:
- Одеты вы странно. Таких костюмов мне не приходилось видеть.
- Это нам в лагере,в зоне то есть, подобрали. Ничего получше не нашли. Ботинки солдатские – “ГД”, ну, а брюки и куртки из арестантского гардероба. Фуражки купили на вокзале. Из-за чего чуть не опоздали.
- Да, фуражки у вас заметные. Зеленые, с высокой тульей. Им, наверное, лет пятьдесят, не меньше. Как они только завалялись здесь? Похожи на купеческие из пьес Островского.
- Играют Островского?
- Конечно. “Гроза”, “Без вины виноватые”…
- “Доходное место”?
- И это тоже… Вот мы вроде и познакомились, да не знаем, как кого зовут. Меня – Владимир, сын Алексеев, фамилия …
- Хорошо вы сказали – “сын Алексеев”. Помните отца?
- Конечно. Ему сейчас 51 год, он в отличной форме.
- Георгий Георгиевич Катунцевский, бывший Черный гусар. Уроженец Петрограда. Теперь – бывший зэк. Статья 58-я. Пункты у меня менялись в зависимости от следователей. Шпионаж, диверсия, измена Родине… Ну, и так далее. Дорога у нас длинная – в Забайкалье и дальше. Где-то в тайге есть дом для престарелых. Короче говоря – ссылка.
- А мы на край земли, во Владивосток.
Так познакомились два человека – шестидесятитрехлетний бывший поручик Черных гусар и двадцатидевятилетний бывший моряк Черноморского флота.
Поезд идет, постукивая колесами, покачивается вагон, тихо льется беседа. Посапывает, сжавшись в комок, напарник Георгия Георгиевича. Храпит на второй полке Николай. Подтолкнет его Владимир, тот замолкнет, повернувшись на другой бок. А немного погодя опять начинаются рулады.
Пока ехали до Новосибирска, узнал Владимир судьбу Георгия Георгиевича до 1942 года. Его попутчик в разговор не вмешивался, держался особняком. На остановках бегал в магазины за “мерзавчиком”. Садился в уголок к столу, отпивал несколько глотков из бутылочки, прятал ее за пазуху, а потом дремал, откинув голову к стенке вагона. Георгий Георгиевич его не знал, их свели перед отъездом.
- Так что же было с вами дальше?
- Дальше? – Георгий Георгиевич задумался. – Был лагерь. Лесоповал. Суда, как такового, не было. Смотрите, Новосибирск!
Весь день Владимир с Николаем бродили по Новосибирску.
Поезд на Владивосток уходил поздно ночью. Вернулись на вокзал и нашли своих спутников в общем зале.
- В городе были? – спросил Владимир.
- Нет. Ходили в столовую. А куда нам идти в такой робе? Раз пять милиция проверяла. Сказали: сидите и не рыпайтесь. Да еще незадача – билеты нам дальше не компостируют, мест нет.
- Давайте ваши билеты, - сказал Владимир. – Попробуем через воинские кассы.
Проблему с билетами удалось решить.
- Поедете с нами в одном вагоне, - сказал Владимир, вернувшись от касс.
Запаслись продуктами на дорогу и прошли в воинский зал.
- Извините меня, - сказал Георгий Георгиевич. – Мне бы переобуться.
- Не стесняйтесь. В этом зале все можно.
Распустив сыромятные шнурки, Георгий Георгиевич снял ботинки. Вместо носков на ногах были навернуты портянки из вафельного полотенца.
- У вас нет носков?
Георгий Георгиевич смутился.
- Извините. – Владимир понял бестактность своего вопроса.
- Ничего. Я бы купил носки. Но сейчас, наверное, уже поздно?
Николай принес из камеры хранения свой вещмешок и чемодан Владимира.
- Вот вам носки, - сказал Владимир, доставая их из чемодана.
- Спасибо.
За всей этой сценой наблюдал сидевший напротив армейский сержант. Молча достал из своего чемодана парусиновые туфли, носки, новую гимнастерку.
- Примеряй, отец, туфли. И это возьми… Да не отказывайся.
Туфли были как раз, но рукава у гимнастерки оказались по локоть, а на спине вот-вот лопнет.
- У меня есть деньги,  проводите нас в магазин. Мы бы купили кое-что.
В привокзальном магазине подобрали брюки, клетчатую рубашку-ковбойку, несколько пар носков, носовые платки. Деньги у Георгия Георгиевича были, и немалые.
- Это я заработал там за последние годы, - пояснил он. – Был начальником деревообрабатывающего цеха.
Напарник ограничился простеньким пиджачком.
На вокзале Георгий Георгиевич переоделся.
- Вы теперь похожи на геолога, - заметил Владимир. - Вам бы еще
рюкзак и панаму.
- Держи, отец, - один из солдат протянул армейскую панаму.
- Вот теперь как раз. А что это вы за брюки держитесь?
- В поясе широковаты, а ремня нет. Я старые веревочкой подвязывал.
- Братва! – громко сказал Николай. – У кого есть лишний брючный ремень?
- Лови! – донесся чей-то голос, и через головы сидящих прилетел свернутый кольцом ремень. – Носи на здоровье!
- Нет, не умер еще дух солдатского товарищества, - со слезами на глазах произнес Георгий Георгиевич. – Жива Россия!
Подошел моряк одного роста с Георгием Георгиевичем.
- Сейчас лето, - сказал он, - но придет осень, - хана. Держи, отец, бушлат, и будь здоров!
Объявили посадку на поезд. Большую часть вагонов заняли солдаты и матросы, возвращающиеся из отпусков. Как только поезд тронулся, достали продукты, у кого что было. Делились всем. В купе, где ехал Владимир с попутчиками, набилось человек 10-12. Стояли в проходе, старикам передавали съестное.
- Спасибо! У нас все есть.
- А вы сперва наше, а потом каждый свое, - шутили ребята.
В дальнем конце вагона кто-то неумело тренькал на гитаре. Владимиру это надоело, и он попросил позвать гитариста. Пришел молоденький матрос.
- Маэстро! – обратился к нему Владимир. – Не одолжите ли вы инструмент на время?
- Бери, пожалуйста. Ерундовая гитара.
- Плохому танцору всегда кое-что мешает, - пошутил кто-то.
Взяв гитару, Владимир слегка постучал пальцами по верхней деке, подстроил. Начал перебирать струны.
- Давай, друг, не томи душу, спой!
- Это можно. Вот только песни у меня все флотские.
- Давай флотские.
Взяв пару аккордов, Владимир запел:
По полю танки грохотали,
Матросы шли в последний бой.
А молодого комендора
Несли с разбитой головой.
Эта песня, родившаяся у защитников Одессы, всем понравилась.
- Еще! Давай еще! – чуть ли не весь вагон сгрудился у купе.
Владимир спел еще несколько песен. Но вот он задумался, тихо перебирая струны.
- А сейчас я вам спою песню из жизни моряков парусного флота.
Тихо полилась песня, мерно постукивали колеса. Слова и мелодия брали за душу.
Руки потресканы, тросом порезаны,
Кровь по ладоням бежит.
Капает, капает, с грязью смешается,
Вспомнишь, так сердце болит.

Песня заканчивалась словами:

Ах, если нашлись судьи такие,
Чтоб рассудить нас могли.
Целые месяцы в море мы плаваем,
Долго не видим земли.

    Прозвучали последние аккорды. Молчат слушатели. Идет поезд. Постукивают колеса. Николай взял фуражку, сделал постное лицо и загнусавил:
- Люди добрые! Подайте бродячим артистам на кусочек хлебца… - и, выдержав паузу, добавил: - И вагон масла! Да не оскудеет рука дающего. И не отсохнет рука берущего!
Грянул хохот.
В фуражку посыпались мелкие деньги, папиросы. Владимир отдал гитару хозяину. Расходились нехотя. Вскоре в вагоне выключили верхний свет.
Спят в вагоне пассажиры. Не спят только Владимир и Георгий Георгиевич.

                Встреча

- Так что же с вами было после того, как вас повезли в арестантском вагоне?
- Куда везли, я точно не знал. Но везли на восток. Ночью высадили на каком-то полустанке. Передали ожидавшим солдатам мой рюкзак и палку, посадили в кузов крытой машины. Ехали долго. Когда выходили из машины, увидел ряды колючей проволоки и бараки, бараки. Завели в один из них. Было тепло и пахло каким-то варевом. “Заходи!” – раздался голос из-за двери. Зашел в комнату. На длинной скамье у стены лежали мои рюкзак и палка. Помещение было без окон. Два стола, шкаф, полки с книгами, несколько табуреток. У круглой железной печки стоял спиной к ней немолодой командир в накинутой на плечи шинели с усталым и болезненным лицом.
- Проходи и садись вон на тот табурет, - сказал он. – Разговор будет долгим.
Действительно, разговор оказался долгим.
- Ты мне Ваньку не валяй про сына, - наседал военный. – Эти сказочки мы знаем. Как только ты появился вблизи аэродрома, тут же немцы прилетели.
- Это просто совпадение. Ведь я же сам пришел в комендатуру.
- Сам! А там разгильдяи сидят. Даже документы не проверили.
Следователь встал со стула, подошел к скамье, нагнулся и взял рюкзак, но тут же, застонав, выронил его, так и оставшись согнувшись.
- Петров! Петров! – позвал он. Но никто не отозвался .
- Ну, держись, Петров! Загремишь ты у меня на “губу”.
Георгий Георгиевич встал с табуретки.
- Сидеть! – прикрикнул следователь. Георгий Георгиевич сел.
Следователь хотел сделать шаг, но не смог.
- Вам же очень больно, - сказал Георгий Георгиевич. – Давайте я вам помогу.
- Черт с тобой! – сдался следователь. – Открой дверь, позови солдата.
Георгий Георгиевич заглянул за дверь. Сидя на корточках в обнимку с автоматом, Петров спал, приоткрыв рот.
- Петров! – опять крикнул следователь.
Солдат вскочил на ноги и, увидев в дверях арестованного, закричал:
- Назад, гад! – глянул на полулежащего на столе следователя. – Ты что с ним сделал?
- Петров, - простонал следователь, - вот меня немного отпустит, я тебя таким сделаю, что мать родная не узнает.
- Опять радикулит, товарищ майор?
- Опять, лихо его возьми…
- Господин майор, - вмешался Георгий Георгиевич, - разрешите, я вам помогу. У меня в рюкзаке есть бальзам.
- Какой я тебе “господин”? Они у нас в семнадцатом году отменены… Петров, посмотри, что там у него в рюкзаке.
Петров достал баночку из темного стекла. Втерев мазь следователю, Георгий Георгиевич снял с себя свитер и, обернув его вокруг поясницы майора, сказал: - Теперь можно распрямиться и сесть к печке.
- Вроде полегчало, - сказал следователь. – Спасибо за помощь, но я все равно вам не верю.
- Ваше дело такое – не верить.
- Иди, Петров, ты мне не нужен. Отдыхай.
Майор достал из тумбочки стола сверток, в котором оказались кусок хлеба, луковица и сало. Ножом поделил все на две половины.
- Придвигайтесь, закусим.
- У меня в рюкзаке должны быть продукты.
- Были. Их у тебя еще в вагоне слопали.
Перекусив, запили теплой водицей из графина.
- Давайте продолжим, - сказал майор. – Если все это правда, что вы мне рассказали, то, как здравомыслящий человек, вы должны были подумать о дальнейшей судьбе своего сына. Вдруг объявляетесь вы, бывший белогвардейский офицер, и все у сына идет кувырком. Его тут же разжалуют, лишат звания Героя. Могут и посадить. Семья, если она у него есть, будет опорочена, нормальной жизни ей не будет. Вас же никуда, а возможно и никогда, отсюда не выпустят. Мой вам совет: забудьте все о сыне, это не для протокола. Надеюсь, вы меня поняли?
Георгий Георгиевич задумался, а потом сказал:
- Я беру все свои слова обратно. Пишите. Все, что я говорил до этого, - легенда. От тоски по Родине я вернулся в Россию, чтобы помочь защитить ее от вражеского нашествия.
На том и порешили. Чрезвычайная тройка, не вчитываясь в дело, объявила Григория Григорьевича изменником Родины и приговорила к десяти годам лишения свободы с отбыванием наказания в лагерях особого режима.
Почти тринадцать лет провел он в лагере за Уралом. Поначалу на лесоповале. Организовал работу на делянке, повысил производительность труда, и его перевели на лесопилку. Стал здесь мастером. Оценив способности, назначили начальником лесопункта. Под его руководством реконструировали цеха, налаживали станки. Пилили лес на шпалы. Делали заготовки к прикладам винтовок и автоматов.
Работал Георгий Георгиевич на совесть, так как был специалистом. Однажды изготовил состав из трав и прямо на корню древесину нескольких растущих берез окрасил в цвет красного дерева. Но никому до этих новшеств не было дела. Он собирал лекарственные травы, лечил заключенных и многих из обслуживающего персонала и охраны. Ему доверяли, выделили комнатенку в бараке для расконвоированных.
Летом 1953 года многих политзаключенных возили на пересуд в ближайший город. В начале 1954 года повезли в город одного Георгия Георгиевича. Поселились в частном доме. В одной половине жили две старушки, вторую заняли Георгий Георгиевич с охранником. Обоих одели в полувоенную форму. Георгий Георгиевич щеголял в поношенной офицерской шинели, высоких яловых сапогах и серой шапке-ушанке. Сопровождающий был одет попроще: потертый солдатский бушлат, валяные сапоги. В каком звании и как зовут охранника, он не знал
День был расписан так: подъем в семь часов, завтрак, прогулка по улице из конца в конец. До обеда из дома не выходили. После обеда двухчасовой отдых. Охранник уходил за продуктами и приходил через часа два-три.
Георгий Георгиевич слушал радио, читал газеты, которые приносил охранник. Все разговоры сводились к односложным замечаниям: “да”, “нет”, “идем”, “спать”, “подъем”… Приготовление еды Георгий Георгиевич взял на себя. Большую часть времени охранник валялся на постели, уставившись в потолок. Георгий Георгиевич переколол все пеньки у старушек, кое-где подлатал забор, перевесил перекошенные двери.
Через месяц такая жизнь стала невмоготу. Почувствовал, что начал полнеть. По утрам стал делать зарядку до изнеможения. Попробовал растираться снегом, но он был грязным от угольной пыли.
За водой ходили к колонке на угол улицы. Охранник поначалу сопровождал его, а потом бросил, поняв, очевидно, что никуда его подопечный не денется.
Прожив так два месяца, Георгий Георгиевич не прочь был вернуться в лагерь. Теперь длинные вечера проводил он у старушек. Говорили о жизни, о Боге. Он рассказывал жития святых и то, что помнил из Евангелия. Старушки были набожны, но совершенно неграмотны в религии. Знали две-три молитвы.
Во время утренних прогулок он стал замечать, что в одно и то же время к их дому подъезжала легковая машина. В ней сидели двое – солдат-шофер и, видимо, офицер в белом полушубке, перепоясанном ремнями. Когда возвращались с охранником домой, машина уезжала. Время приезда было одно и то же, а вот дни разные. Иногда появлялась ежедневно, а то вдруг исчезала на день-два.
Прошло три месяца. Как-то после обеда Георгий Георгиевич мыл посуду, а охранник, как обычно, лежал на кровати. В дверь постучали. Охранник вышел в коридор. Дверь осталась приоткрытой, и Георгий Георгиевич слышал, как охранник сказал: “Понял, можешь идти. Сделаю”. Вернулся в комнату и опять лег.
Утром в обычное время Георгий Георгиевич собрался на прогулку, но охранник остановил его. Выждав еще час, сказал:
- Бери ведра, пойдем за водой.
- Так есть же вода.
- Вылей. Наберем свежей, - настоял охранник.
Вышли на улицу. Черная машина стояла на обычном месте. Набирая воду, краем глаза Георгий Георгиевич увидел на заднем сиденье офицера в каракулевой папахе. Вскоре он вышел из машины и, подойдя к Георгию Георгиевичу, попросил: “Дай-ка напиться, браток!”. А воду пил и вроде не пил. Приложившись к краю ведра, ощупывал взглядом Георгия Георгиевича с ног до головы. На погонах офицера были крылышки. “Летчик”, – догадался Георгий Георгиевич.
- Спасибо, хороша водица, - сказал офицер и вернулся к машине. Проходя мимо, Георгий Георгиевич бросил на него взгляд. Глаза их встретились. Но охранник подтолкнул в спину. Кольнуло сердце как занозой. Вечером пришла лагерная машина и увезла их обратно.
- Я так думаю, - продолжал свой рассказ Георгий Георгиевич, - что это был мой сын. Приехал посмотреть на меня. Как узнал про меня, не знаю. Конечно, у него своя жизнь. Он вроде бы генерал, а я кто для него? Так, песчинка во вселенной, подхваченная ветром судьбы и занесенная Бог знает куда…
Освобождение мое прошло буднично. Зачитали бумагу о снятии судимости, выдали паспорт и путевку в дом инвалидов или престарелых – где-то на краю света, за многие километры от железной дороги, в тайге. Ничего. Лес – моя стихия. Надеюсь прожить там остаток своей жизни.
Слушая этот рассказ, Владимир думал о том, как судьба может обидеть человека, а может и приласкать.
Ночью прибыли на станцию Байкал. Поезд остановился недалеко от озера – семафор был закрыт. Пассажиры, прихватив с собой разную посуду, побежали к озеру набрать воды. Быть у Байкала и не попробовать его воды невозможно, это традиция. Георгий Георгиевич и Владимир, набрав воды, возвращались обратно бегом и запрыгнули в уже тронувшийся поезд. В тамбуре остановились. Владимир тяжело дышал.
- Вот это кросс с препятствиями, - сказал он, переводя дух.
- Вы так молоды, Володя, а уже задохнулись. Смотрите на меня. Мне 63 года, а я сделал два глубоких вдоха, и дыхание восстановилось полностью. Я вам дам рецепты, и вы всегда будете в норме.
На другой день рано утром поезд остановился на какой-то станции. Владимир опустил окно и выглянул. Вдоль вагонов шел обходчик с молотком на длинной рукоятке, постукивая по колесам и открывая крышки букс.
- Здравствуйте. Как называется ваша станция?
- Доброе утро, - бросил обходчик и пошел дальше.
Владимир обратился к другому прохожему с тем же вопросом и получил в ответ еще одно “Доброе утро”. “Какой вежливый здесь народ” – подумал Владимир. Но когда поезд пошел дальше, он увидел на торце вокзального здания надпись: “Доброе утро”.
Вот это анекдот!
К вечеру пришел проводник и сказал Георгию Георгиевичу, что через десять минут его станция.
- Прощайте, Володя! Очень рад был познакомиться. Наша встреча навсегда останется в памяти. Вот вам рецепт. – Он протянул свернутый листок бумаги. – Делайте это один раз в год.
Когда вышли в тамбур, Владимир спросил:
- Как у вас сохранилась эта палка?
- Палка? Она другая, я ее сделал совсем недавно. А темляк прежний. Мне его тот первый следователь отдал, которого я лечил от радикулита. Возьми, говорит, пусть это скрасит тебе тюремные дни. Темляк я носил на шее, как амулет. Теперь он для меня ничего не значит. Так, шнурок кожаный. Хотите, я вам его подарю?
- Нет, нет, что вы. Это принадлежит вам.
Поезд тронулся. На перроне остались два человека из далекой эпохи. Но вот и их уже не видно, все поглотила ночная темнота. Да и были ли они?