Поезд из ада

       В каком метро не ходят поезда? Этот вопрос интересовал меня больше, чем, казалось бы, более насущное: как я вообще оказался здесь, посреди почти неосвещенного тоннеля, один на многие и многие километры вокруг?

       Возможно, так переменились мои приоритеты и сбились ориентиры именно потому, что все казалось невероятным: так же не может быть!... Но так было. Я стоял на жирно поблескивающих рельсах неизвестно где, потерянный, посреди тоннеля, и все, что я видел, была практически полная тьма, разбавляемая тусклыми пятнами света редких фонарей на потолке, пыльные ребристые бетонные стены, паутина всевозможных  грязных проводов… Спереди и сзади --- одно и то же. Не знаю, сколько прошло времени и что побудило меня идти: в голове и в душе было мутно, и не знаю, где я блуждал больше: в этой чудовищной подземке или в собственном мозгу.

       Тоннель был прямоугольным в сечении; порой я видел ответвления, боковые тоннели, такие же квадратные или круглые, так же скудно освещенные или полностью темные. В них заходить я и не пытался: не хотелось и думать о том, чтобы идти, возможно, часами, в полной, первобытной темноте. Кое-где расстояния между фонарями были больше, и за гранью светового пятна стояла сплошная стена; всякий раз надо было решиться шагнуть сквозь неё. Внутри меня звучала непонятная тоска; именно звучала, я мог слышать эти смутные движения во мне, настолько тихо было вокруг. Тоскливо от неизбежных мыслей: не сошел ли я с ума? Где я? Что произошло? Как я сюда попал? Если это подземка, то что это за подземка, почему она, черт её побери, такая странная? Нет ни поездов, ни платформ, ни каких-либо вообще указаний на то, что она функционирует. Ни в одном из знакомых мне городов ничего подобного я не видел. И почему здесь так гадко на душе? Нескоро я признался сам себе: потому, что я боюсь. Темноты тоннеля, долгих часов и гулких хлопков собственных шагов.

       Наконец я увидел где-то далеко-далеко впереди тусклый прямоугольник холодного синего цвета. Обрадовавшись, я ускорил шаг, я почти побежал, прыгая со шпалы на шпалу. Зря радовался: это была платформа, но мне это ничего не дало. Подойдя к её краю, я уцепился за него, влез наверх, отшатнулся от него, выпрямился и замер. Пространство потрясло меня. Это явно не было земное метро, если можно так выразиться. Нигде нет ТАКОГО. Остановка представляла собой огромный зал, в котором было две платформы, разделенные путями. Не какими-нибудь, а несколькими путями, соединенными между собой. Ни названия остановки, ни схемы метрополитена или ветки я не нашел. Потолок станции парил где-то наверху в многометровой высоте. Все вокруг было холодным, тусклым, серо-голубым, и такого же цвета было освещение. Ни единой души. И не было выхода в город. В легкой панике пометавшись по платформе, я сообразил направиться в другой её конец, неоправданно далекий. Там был переход на другую станцию, столь же странно широкий и пустынный. Я снова сбился, смутился, и сердце опять запрыгало у меня в горле. Истинный лабиринт. Анфилады, переходы, разветвления коридора; некоторые ответвления опять уходят во тьму, как и тоннели. Побродив здесь, я вышел к эскалаторам. Один, абсолютно безумный, под невероятно острым углом уходил куда-то вверх. Я задрал голову и вновь не увидел ничего, кроме мути неосвещенности. Два других эскалатора двигались вниз, как обычные, и не было при них будки оператора. Не место, а сон дурной…

       У меня было время подумать об этом: эскалатор оказался очень длинным. В его неторопливости явилось мне ужасное: я осознал, что спускаюсь ещё глубже, а тем более, в неизвестность, в таком диком и непредсказуемом месте… Моя фантазия разыгрывалась, подкидывая мне образы, от которых начинало тошнить и болела голова. Хуже всего тишина, бесконечность, ровность, незыблемость, спокойствие. И совершенная бесчеловечность этой подземки. В ней нет ничего людского…

        В этом я убедился ещё раз, лишь только очутился на новой остановке: это место ещё более больное, нежели предыдущее. Тут платформа была одна, помещение было столь же громадно, и пути выглядели вполне обычно, но другой конец платформы упирался в тупик, и ближе к нему на неё  спускалось фантастическое сооружение вроде моста, ведшего на балкон на головокружительной высоте. Освещение было мутно-оранжевым, и в целом помещение обдало меня почему-то такой волной ужаса, что я едва не развернулся и не пошел бессмысленно обратно. Но мысль о возращении  и блуждании в уже виденных запутанных переходах была нестерпимее; я неуверенно пошел вперед. Балкон был украшен резными перилами с причудливыми узорами, и лишь в этом было что-то от людской руки. Невольно я остановился, разглядывая: звезды, насекомые, геометрические фигуры, падающие кометы, вырезанные сердца, обломанные ветви деревьев, глаза и цветы, похожие на глаза… И я вновь поспешил прочь.

       И опять разочарование; опять переходы, и эскалаторы, и коридоры; голые стены без излишеств, ровность, гладкость, стерильная чистота; нового были лишь странные и страшные колодцы в полу: прямоугольные помещения без дна, уходившие неизвестно куда, но уже ниже двух метров в них не было видно ничего --- из них на меня смотрит бездна. Только что не моргает…

       Я начал было снова помрачаться сознанием, когда вышел уже на третью встреченную мною станцию. В этом гигантском мраморно-гранитном кубе цвета запекшейся крови не стало легче на душе, тем более что я окончательно уперся в тупик: на этой станции переходов не было. Зато тут были скамьи посредине платформы; на одну из них я и уселся, решив сгрести мысли в единую кучу, собраться с духом и сообразить, что же делать дальше. Долго я так не просидел: что-то словно ужалило меня, стало скрестись внутри, буравить, жечь, гнать прочь. Это был страх, и не оформившиеся ещё в слова мысли, страшные, безлицые и безглазые. Но, так и ничего и не решив, я не мог уйти --- из упрямства. Идей не было, и образы в голове разбегались; так бывает в бреду или во сне. Что за малодушие, что за несобранность?! Не усидев, словно меня кто-то толкал в спину, я вскочил, и в голове тут же загорелось решение: надо снова спускаться на рельсы. Уйду так же, как и пришел. А ведь меньше всего мне хотелось снова входить в равнодушную слепую мглу…
И снова шпалы под ногами; и снова напрягаю глаза, слух и нервы, но ничего не вижу, не слышу, не чувствую. Я пытался ощупывать стены: и испачкал руки в пыли, песке и каком-то жирном черном масле. Чтобы наконец прийти в себя, стал считать шаги, стараясь наступать ровно на шпалы, и понемногу успокоился.

       Первое, что я осознал, почувствовал: это место бесконечно. Я буду ходить так, и наткнусь на новые платформы, и, даже если заберусь на них, не найду выхода на поверхность. Я чувствовал, что и тоннели эти загадочным образом бесконечны. Что же это за место… Смутная мысль толкалась у меня в груди, но я ещё не мог выразить её. Второе, что пришло мне в голову, была мысль о том, что это место имеет какое-то назначение, но я не мог сказать, для чего оно нужно, хотя ощущал, что у него зловещая и страшная роль. И ещё мне не давал покоя вопрос: почему же здесь нет поездов? Ну, и напряжения на рельсах нет --- это-то ясно, иначе бы я тут не бродил… Но раз есть рельсы…
За подобными размышлениями меня застали сразу два потрясших меня события, имевших эффект оглушительного взрыва над самой моей головой: впереди вновь возник световой прямоугольник станции и я услышал первый звук! Первый звук за часы моих блужданий. Не самый приятный… Я поспешил выбраться на платформу и торопливо огляделся: опять огромный, коричневато-оранжевый, с бледным освещением зал. Выходов не было вообще. Я стал прислушиваться, всем телом, каждой клеточкой, я так напряг свой слух, что было больно. Тишина неизменимая, мягкая, вязкая. И обрушившееся как удар молота разочарование. Преждевременное, как оказалось… Потому что в следующую секунду я едва не подпрыгнул: ни с чем не спутаешь этот звук двигающегося в тоннеле воздуха: где-то там, за километры отсюда, идет поезд. Оттуда, откуда пришел я. От мысли, что мог встретиться с ним там, передернуло…

       Но не это было сейчас главное. Ведь у поезда есть депо! Ведь у всякой ветки должен быть конец! Что бы ни было, там,  в конце, это лучше, чем бесконечное блуждание в темноте или в пустоте переходов и станций. И я с нетерпением воззрился на устрашающий черный квадрат. Минуты тянулись, а вместе с ними нарастал и звук, набирал силу; наконец, совсем как в обычном мире, темноту распороли лучи, и поезд ворвался на станцию, неуловимо плавно замедлив свой бег. Он был пуст. И яркая кабина машиниста тоже была пуста, насколько я успел заметить. Уже не важно… Сделав нетерпеливый шаг вперед, я отшатнулся: поезд, едва раскрыв двери, начал с ужасной размеренностью хлопать ими, раскрывая и закрывая их с грохотом и чавканьем, как челюсти зверя. От этого странного и безумного зрелища мне показалось на миг, что я все-таки сошел с ума, но тут грохот и хлопанье так же неожиданно прекратились, как и начались, двери раскрылись, и я все же отважился броситься внутрь, усесться с краю на сиденье и даже ухватиться за поручень мертвой хваткой. Двери закрылись, и, без объявления следующей остановки, состав тронулся во тьму очередного туннеля…

       Если бы поезд сейчас полетел или стал ездить, как огромные американские горки, я, верно, не удивился бы. Но ничего подобного не происходило. Теперь я мог перевести дух, сидя в ярко освещенном светлом вагоне без рекламы и схем, и спокойно размышлять.
В окне напротив отражалось мое лицо, лицо испуганного молодого человека со светлыми волосами, средней внешности и с диковатым от нереальности пережитого взглядом. В нем было нечто от сна, выражение спящего с открытыми глазами. Я смотрел на себя, на полосы проносящихся мимо стен тоннеля, и понемногу впал в задумчивость, почти что в транс. Что же вывело меня из него?...

       А, вот что: после, наверное, часа езды, стены тоннеля раздались: он начал становиться шире. Теперь их плохо было видно, и мутно освещенная тьма за окнами липла к стеклу поезда. Липла до тех пор, пока неожиданные отсветы не озарили её, не рассеивая; я отодвинул форточку окна и попытался выглянуть: очень далеко впереди, снаружи, в широком прямоугольнике тоннеля полыхало пламя. Отсюда было видно, что оно очень горячее; был слышан его рев, и гудение, и стучащие звуки неизвестных страшных механизмов. Струи обжигающего воздуха уже долетали до моего лица; я нырнул внутрь, повалившись, чуть ли не лежа, на сиденье и меня затрясло; поезд вновь удивительно плавно замедлил ход и теперь скользил к огню. Меня трясло все сильнее; из тоннеля тянуло запахом огня, гари, отвратительно пахнущего дыма. Я догадывался, куда скользит поезд и почему, но от этого мне не становилось легче. Не хватало сейчас только погребальных песнопений --- вместо них была тишина, приближающийся стук, ритмичный грохот, клокотание огня. В голове стали всплывать очертания предыдущего дня, то, что я никак не мог вспомнить в последние часы: обычный день, дождь и прохлада, ссора, досада, угрызения, рассерженное милое лицо, и беспокойное блуждание по дорожкам парка; и эти картины перемешивались в моей голове с другими, выползавшими из каждого угла: образы ада, каких-то калек, уродов, частей тел, церковные образы демонов и святых, образы зданий, поступков, предметов, болезненных и неестественных. Все это готовилось вспыхнуть ярким огнем в том пламени, куда меня влекло, и в голове моей полыхнуло: «Да ведь это крематорий! Настоящий крематорий, как там… наверху». И это «наверху», это невзначай возникшее слово, породило продолжение мысли, от которой я впал в ступор: «Именно наверху. В моем мире. А здесь, внизу, метро --- это ад. И адовость, ужас его --- в бесконечности, в отсутствии людей, в забытьи, в бессмысленности. В том, чтобы заблудиться навсегда, никогда не вернуться, потерять память, личность, ум, превратиться в овощ…» И первые окна моего вагона поравнялись с огнем… Я невольно вскрикнул, пламя ворвалось внутрь, и вагон потонул в свете.

        Я весь был в потоке света, яркого, огненного: он лился на меня сквозь багровые и оранжевые листья парковых кленов. Паутина прилипла к моему лицу, и щекотала нос и щеку. Я сидел на скамье, взмокший на ярком солнце в своем коротком драповом плаще. Слабый юный ветерок освежил мою кожу, я вдохнул, словно человек, вынырнувший из глубокой воды, но все не мог поверить, что я проснулся. Не могло же быть так, что я столь резко очутился здесь… Рассеянно оглядевшись, я вздрогнул: ко мне шла Она. И сразу вспомнился прошлый день и развеялся ад в моей голове и душе: я сам себя наказал, а может, меня наказал кто-то. Было за что. За мое непростительное нежелание понять и за глупую капризность. Теперь я все понял. И я видел по её глазам: она уже больше не злится, потому что она поняла меня тоже. Больше не нужно было ничего, кроме того, чтобы встать, стремительно шагнуть к ней, коснуться её рук и сказать: «Прости меня. Без тебя я заблужусь один, сгорю сам в себе». И улыбнуться в ответ улыбке в её глазах…