Дежа-вю

1. Начало

  Две машины на перекрестке впереди нас сталкиваются. Такси и белый чистенький микроавтобус с эмблемой какой-то то ли лаборатории, то ли телефонной компании. Микроавтобус отбрасывает легонькое такси, словно желтый мячик, назад, аж за ограничительную белую черту пешеходного перехода. Капоты у обеих машин смяты, слышен тонкий звон разбитого стекла. Кто-то бросается с тротуаров на проезжую часть, к машинам.
  Светофор переключился на зеленый. Как пыльная взвесь в воздухе, воспоминание улетучилось. "Наваждение" - подумал я про себя и надавил на педаль газа. Улька посмотрела на меня и продолжила кудахтать о чем-то своем, очень приятном и, без всякого сомнения, очень забавном, потому что лицо её выражало запредельное счастье - как у той дамочки, что в рекламе батончиков возлежит на белом мягком песочке и щурит глаза от удовольствия. А я вдыхал запах ее духов, любовался обтянутой синей джинсой ногой, когда переключал скорости и думал только о том, что месячная моя зарплата в ближайшие два часа полностью уйдет на подарок обладательнице этой самой ножки; при этом я совсем не вникал в смысл воркованья, доносившегося сбоку. Если вы сравните фразы Ули с ударами по футбольному мячу во время матча, то поймете, сколько из них влетало в створы моего разума.
  "Нива" моя катилась вместе с потоком машин к заветной цели. Мы свернули с Маркса на Ленина, проехали парк Горького и быстро двигались по Советской. Поток, увлекая за собой мою вишенку-"Ниву", неспешно, словно варенье, тек по раскаленным от жары улицам, не оставляя ни малейшего шанса выбраться муравьям, всеми конечности влипшим в неё.
  Улька курлыкала, солнце жарило, я вспотел и пожалел о том, что не остался дома. Потом мысленно показал себе красную карточку и сказал, что для Ульки должен делать все, чего бы она ни попросила.
  Добравшись в конце концов до кондиционерного рая - салона сотовой связи, - я устало присел на диванчик и предоставил Уле возможность самой выбрать телефон, о чем тоже потом пожалел.
  Я не знаю, сколько минут или часов тратит золотодобытчик на каждую крупинку золота, промывая речной песок в люльке, но Уля потратила времени никак не меньше, отыскивая телефон себе по вкусу. Как выяснилось позже, она его подбирала под кофточку - по цвету...
  Продавец, увидев, какой аппарат она себе присмотрела, предложил мне холодной минералки. Я поблагодарил, сделал несколько больших глотков и за минуту осушил пол-литровую бутылочку, отчего под рубашкой еще обильнее выступил пот. Кондиционеры, правда, и впрямь работали, поэтому через некоторое время я остыл, даже немного продрог, пот испарился, будто его и не было.
  - Игорь, подойди сюда, - поманила меня пальчиком Уля. - Смотри, я такой хочу.
  С витрины на меня смотрел проклятущий разрекламированный айфон.
  - Уля, милая, ты уверена?
  - Конечно. Экран большой, удобный, выглядит круто. А тебе разве он не нравится?
  Она будто котенка выбирала! "Пушистый, ласковый, к туалету приучен".
  - Ну... - замялся я. - Удобный, тебе нравится... Берем.
  Я заполнил бумажки, отдал деньги, милостиво взял какие-то брошюрки и визитку продавца, после чего взял протянутую мне коробочку и отправился к выходу. Уля, словно держа меня на поводке, шла немного сзади. Милая толстая дрессированная собачка...
  Мы пробыли в салоне полтора часа. Жара на улице сменилась прохладной духотой грозовых туч и свинцовой пыли, лежащей толстым слоем на тротуарах. Наверху отвинчивались, громыхая, последние гайки готового пролить дождь неба. Ватными башнями высились иссиня-черные громады туч, сталкивая внутри себя дождевые капельки, кусочки льда. Мы с Улькой залезли в машину, хранящую в себе остатки нагретого воздуха. Я включил магнитолу, Улька достала подарок из коробочки, с некоторым трудом разобравшись в системе открывания, и стала с ним разбираться. Я вел машину по асфальтной глади - хоть в центре города нормальные дороги - и наслаждался музыкой. Правда, из-за выпитой минералки я немного ерзал по сиденью, предвкушая уже встречу с белым другом, но это было в тот момент не столь уж важно.
  Когда мы наконец, проехав мимо кладбища и деревеньки с одинаковыми названиями, приехали в свой микрорайон, расположенный в некотором отдалении от города, полил теплый крупный дождь. Его капли чертили прозрачные струйки, змеились по стеклу, брызгали из-под колес во все стороны, оседая на камне улиц пенной слюной. Мы же, сидя в теплой машине, словно под обстрелом лилипутов, слушали стук капель по металлической крыше, ежились, почти ощущая прохладу воды на своих плечах, и готовились как можно быстрее бежать к подъезду. Свой новенький агрегат вместе с коробочкой Улька положила в сумочку, плотно застегнула ее и положила руку на ручку двери. Я заехал во двор и, поставив "Ниву" как можно ближе к двери подъезда, заглушил двигатель. Потом достал электронный ключ-таблетку, придержал для Ули дверь, включил сигнализацию и поспешил в теплое нутро дома.
  По водостокам туалетно шумела дождевая вода. Я мысленно проклял минералку, утренний завтрак и все медленные старые механизмы, после чего вошел в галантно растворивший двери лифт.
  Из лифта мы вышли, целуясь (стоп-кадр!). Зайдя в квартиру, я попросил Улю подождать, разулся и пошел в палату задумчивости. Сотворив все формальности, я уже приготовился было встать, как вдруг...

2. Бумажки не найдется?

  Ноги мои подкосились и я, будто притянутый магнитом, плюхнулся обратно на сиденье. Потом свет вокруг померк, мне показалось, что я падаю в какую-то пропасть. Все вокруг кружится, в животе все замерло, но почему-то совсем не страшно. Наоборот, смешно.
  - Кто выключил свет? Эй, что за черт?
  Я протянул руку, чтобы постучать по двери. И тут меня ждало самое большое разочарование в моей жизни.
  Двери не было.
  Я поморгал глазами, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть. Пощупал под собой унитаз. Унитаз нашелся, я ощутил рукой противный холодный изгиб фарфора.
  - Эй!
  Свет, словно по команде, включился. Только это был не тот свет, к которому я привык.
  Небольшую комнату освещали шесть свечей, вставленных в красивый резной подсвечник, стоящий на столике прямо передо мной.
  Мне стало неуютно. Я привык к маленькому, уютному туалету, а сейчас находился в несколько раз большем помещении, к тому же дверь, расположенная справа от меня, была открыта. И, что хуже всего, из неё доносились тихие голоса, говорящие на незнакомом мне языке.
  Я осмотрелся.
  Стены, коих насчитывалось четыре штуки, были ровно оштукатурены. Кроме низенького, по виду журнального столика и унитаза, в комнате ничего не было. Пол, покрытый желтеньким линолеумом, и деревянная, обычного вида дверь, дополняли обстановку.
  Странно.
  Мне на ум сразу пришли многочисленные романы и рассказы о мгновенных перемещениях в пространстве и времени. Крутились, будто запечатленные на пленке внутри стробоскопа, многочисленные писатели-фантасты - Стругацкие, Уэллс, Булычев, Шекли, Нивен, Гаррисон...
  Смешно. Путешественник Во Времени... с унитазом между ног. Теория Большой Канализации или Большого Смыва... что за бред? Я попытался разобрать обрывки фраз, доносившихся до меня, но улавливал смысл лишь отдельных слов - в университетах, чай, не обучались.
  - error... debug... where?
  Господи, да это же английский! Да-да, наверняка английский.
  - ...check it... go, Julie...
  За дверью послышались шаги. Я прикрылся, как мог, руками и низом рубашки, принял возможно более непринужденную позу и приготовился встречать гостя.
  Вошла девушка лет двадцати в махровом халате, накинутом поверх кофточки непонятного в плохом освещении цвета, в юбке и сандалиях. Она, по-видимому, пригласила меня пойти за собой.
  - Hello! Everything is all right. Follow me.
  - Амм... - только и смог вымолвить я. - Hi! У вас бумажки не найдется?
  - What? You are Englishman? Do you speak...?
  - Don't, don't understand! - в отчаянии вскричал я. Я никак не мог вспомнить, как будет по-английски одно слово. Еще бы, такой стресс...
  Девушка, наконец, заметила, в каком я состоянии, прикрыла глаза рукой и повернулась к дверному проёму.
  - Robert, goes to the waiting room! Very strange thing... He probably Russian!
  Роберт, войдя в комнату, в отличие от девушки, сразу заметил мой неприглядный вид и почему-то покраснел.
  - Paper... gives me paper, please!
  - What?
  - Toilet paper, черт тебя!
  Мужчина задумался, вопросительно посмотрел на девушку, прислушивающуюся к нашему разговору, потом вышел из комнаты. Девушка, случайно посмотрев на меня, покраснела, как мак, и тоже вышла. Потом Роберт вернулся. В руках он нес ноутбук.
  - Write. Write, - как можно четче выговаривая слова, обратился он ко мне. - Here, - он ткнул пальцем в ноутбук.
  Я взглянул на экран. На нем отображалось окошко какого-то переводчика.
  - Translate.
  Я напечатал свою просьбу, потом нажал кнопку перевода, чтобы дать понять, что я не совсем тупой и что не надо со мной разговаривать, как с туземцем из племени бау-вау. Роберт, повернув к себе экран и, прочитав написанное, посветлел лицом. Он поставил ноутбук ко мне на колени и снова куда-то вышел, через полминуты появившись с зелененьким рулончиком в руках и улыбкой на бритом лице. Потом он деликатно закрыл дверь, забрал ноутбук и вышел.
  Я тем временем привел себя в порядок и встал, сделав попытку нажать на смыв. Блестящую фальшивым хромом кнопку заело, я в конце концов на все плюнул и вышел из комнаты, шлепая домашними с желтыми помпонами тапочками.

3. Светлой памяти Данте

  Пройдя за дверь, я оказался в комнате, чуть большей по размерам, чем та, в которую я попал изначально. Отделка тут  была точно такая же, только мебель - поразнообразнее. Справа, занимая почти всю стену, стоял небольшой диван с мягкой спинкой, рядом с ним, напротив двери - два одинаковых деревянных стола, а слева было что-то вроде поленницы или склада золотых слитков, только у слитков все углы были прямыми. И они не блестели.
  Девушка, подложив под себя ноги, сидела на диване, мужчина - за столом. Он что-то записывал в ноутбук.
  Над столами и на столах расположилось множество плошек и подсвечников с толстыми, кривыми, похожими на полурастаявших снеговиков оплывшими свечами, покрытыми копотью. Свечи не горели. Сами столы были завалены какими-то бумагами, исписанными вручную (позже я заметил за диваном коробку, полную шариковых ручек). Окон тут не было, поэтому мне показалось, будто мы находимся в каком-то подвале... или секретном-пресекретном бункере.
  Я кашлянул. Девушка недовольно посмотрела сначала на меня, потом на Роберта. Тот смущенно придвинул к столу невесть откуда взявшийся деревянный стул и хлопнул по нему ладонью.
  - Sit down, please.
  Я сел, покосившись на недовольную чем-то девушку. Она усиленно делала вид, что читает какую-то книгу, даже листала страницы толстенькой зачитанной книжонки. Интересно, если я из-за темноты (горела лишь одна свечка и монитор ноутбука) не смог даже разобрать названия, как она разбирала буквы? Но, несмотря на очевидную нелепость обмана, лицо её выражало строгость и отрешенность какого-нибудь чиновника, ежедневно осаждаемого толпами жаждущих мести пенсионерок. Красивой назвать ее было сложно, хотя определенные задатки красоты все же чувствовались, пробиваясь сквозь напряженность мимических мышц и темноту. Огонек свечки бился, будто мотылек о стекло, из стороны в сторону, заставляя танцевать, то укорачиваясь, то удлиняясь, тени на изгибах тела и лица; временами она казалась даже уродливой - чрезмерно вытягивался нос, глаза превращались в узкие асимметричные щелки; временами девушка превращалась в красавицу с идеальными чертами лица, но большую часть времени она была самой собой - старающейся казаться серьезной молодой девушкой.
  Роберт, в противоположность ей, за выражением своего лица совсем не следил. Его эмоции были как на ладони - взволнованность, озабоченность, досада... я заметил даже некоторую радость в его взгляде.
  Все эти наблюдения я делал чисто машинально, не задумываясь, лишь много позже я с удивлением узнал, что они вообще отложились в моей памяти - так удивляется крестьянин, нашедший у себя в огороде горшок с царскими червонцами. А тогда мне была более интересна моя судьба.
  Для чего я так подробно описал этих двух людей? Читатель скоро обо всем узнает, только хотелось бы сказать, что описываю я не столько мужчину и женщину, сколько два разных типа людей, которые вынуждены были находиться вместе долгое время.
  Роберт задал мне несколько вопросов с помощью того же ноутбучного способа. Он спросил, как меня зовут, откуда я и сколько мне лет. Эти вопросы были стандартными и особого беспокойства не вызывали (хотя я всё равно начал волноваться), но вот последний из них меня очень и очень озадачил.
  - Вы из какого года? - топорно перевела машина. Я вопросительно посмотрел на Роберта. Тогда он, снова повернув ноутбук к себе, напечатал еще одно предложение.
  - Последнее число, месяц, год, которое вы помните?
  Я вбил "30.07.2012" и снова повернул ноутбук. Роберт обрадованно улыбнулся и повернулся к девушке:
  - Look!
  Он еще несколько раз довольно повторил свое "лук!", прежде чем девушка признала свое поражение в каком-то неведомом мне споре. А я все больше беспокоился. Мне никак не улыбалась возможность остаться в дураках. С одной стороны, факты говорили сами за себя: мгновенное перемещение в незнакомое мне место, странность обстановки, неподдельные чувства этих двух людей. С другой стороны, внутренний голос, словно занудный старикашка, твердил мне, что всё это может быть розыгрышем и вот тогда-то я и окажусь идиотом. Статистика неумолима: со мной случалось больше обычных вещей, чем необычных. Я, в свою очередь, задал этим людям несколько вопросов.
  - Кто вы такие? Где я?
  Девушка, прочитав перевод, снова нахмурилась. Очень быстро, так, чтобы я точно не смог ничего понять, она сказала что-то Роберту. Тот сник, но все же возразил ей. Я тем временем написал еще вот что:
  - Могу ли я уйти?
  Теперь и Роберт принял озабоченный вид. Они оба так странно смотрели на меня, что я напугался. Так удав или, скорее, двуглавый змей, смотрит на козленка. Я спросил:
  - Что-то не так? - но тут сверху, над потолком, раздался грохот, будто уронили мешок с песком. Я от неожиданности немного втянул голову в плечи, но мои новые знакомцы - или незнакомцы - ничуть не встревожились, Роберт лишь поморщился. Потом в потолке открылся люк, и из него показались чьи-то ноги в сапогах, покрытых пылью, и странных штанах. На этот раз поморщилась девушка. Из люка, вопреки моим ожиданиям, не хлынул свет, из освещения по-прежнему оставалась только одна-единственная свечка. Вслед за ногами на мгновение показался из-под рубашки толстый волосатый живот, сапоги стукнулись о пол и перед нами предстал грузный немолодой человек, больше всего похожий на Санчо Пансу, каким его описывал Сервантес. Он, отдуваясь, прищурился. Заметив меня, воскресший Санчо воскликнул:
  - Excellent! - а потом произнес несколько слов, которых я не понял, подошел ко мне, похлопал по плечу и завалился на диванчик, изрядно потеснив девушку. Мне уже начал надоедать этот чертов английский, как и вся ситуация в целом. Санчо, как ни в чем не бывало, перекинулся парой фраз с Робертом и своей соседкой. Улыбка с его лица, будто грим, потихоньку смывалась, так что в конце концов уголки губ опустились так низко, что губы стали похожи на обвисшие усы. Он обвел нас всех укоризненным взглядом, встал с дивана, нетерпеливо попросив девушку сделать то же самое. Подняв с помощью подскочившего со стула Роберта сиденье, он вытащил из-под дивана раздвижную стремянку. А я не понимал: неужели нельзя было просто соорудить лестницу наверх?
  Широко махнув опасной штуковиной, он подставил ее под люк и мановением руки пригласил нас подняться наверх. С привычной, по-видимому, грацией, первой поднялась девушка (я не расслышал тогда до конца ее имени, но именно сейчас оно всплыло в моей памяти - Джулия), за ней - я.
  Комната была точно такой же, как и предыдущая. Ни окон, ни света, лишь отдушина под потолком и один стол, а не два.
  Толстяк, поднявшись, достал стремянку, закрыл нижний люк и, приподнявшись на носках, толкнул верхний. Вот теперь яркий солнечный свет теплой волной ударил нам в глаза и заставил меня отвернуться в сторону. Толстяк же, не успев еще привыкнуть к темноте подвала, снова повторил всю операцию со стремянкой.
  Таким странным образом мы оказались в низенькой, пропахшей дымом и грязью избушке. Не знаю, правда, как сочетается слово "избушка" с британским, видимо, происхождением, моих знакомцев, но другого слова для описания сего жилища я подобрать не могу. Деревянные бревенчатые стены, слюдяные окошки, пол из толстенных досок, глиняная небеленая печка, лавки вдоль стен, обеденный стол, какие-то странные штуки, которые я определил как прялки и швейные машинки, кровать в углу... но выглядело все так, будто в домике никто не жил. Не было той атмосферы легчайшего беспорядка, занятости каждой вещи, которая отличает жилой дом от музея. Что-то явно было не в порядке.
  Новоявленный Санчо пригласил нас всех сесть за стол, при этом он, как мне показалось, укорял своих молодых коллег (как позже выяснилось, они все работали вместе). Наверное, они должны были предложить мне поесть, встречая после долгого перелета (мне на ум опять пришла Всемирная Канализация), тем более что есть мне и правда хотелось. Толстяк достал из ледника варенную в мундире картошку, бутылку вина, завернутую в бумагу, потом из какого-то ящика хлеб, соль и лук. Не знаю, был ли такой странный набор продуктов обусловлен моей национальностью (хотя вино в таком случае было бы явно лишним), но мне показалось, что это была обычная еда всех присутствующих здесь.
  С торжественным видом Санчо налил нам всем вина в удивительно красивые бокалы с тонкой воздушной резьбой, после чего сказал какой-то тост, смысла которого я не уловил (помню лишь, что там были слова "hope", "enter" и "here"). Мы все выпили. Роберт сразу расслабился, обмяк, начал улыбаться и оживленно болтать с толстяком. Джулия откинулась на спинку своего стула и, подперев щеку ладонью, стала о чем-то думать.
  Я же очистил себе пару холодных картофелин и, макая их в соль, без особого наслаждения съел. Вино было среднего качества, не слишком старое, но, к счастью, не та плодово-ягодная гадость, которую я вкушал, отмечая праздник с друзьями, на свое пятнадцатилетие.

4. О, времена, о, нравы!
 
  Я не знаю, как мне относиться к тому, что произошло дальше. С одной стороны, я пережил очень сильный стресс, потерял, наверное, кучу нервных клеток и узнал на себе, что такое настоящая шоковая терапия. В то же время, если бы этого не случилось, я так бы и куковал целый век с этими чокнутыми бриттами, пока не научился бы говорить по-английски...
  Я сидел в растерянности, допивая второй бокал вина. Мне было хорошо, я был сыт, ко мне никто не приставал, никто ничем не угрожал, никто ничего не предлагал. Однако мне точно так же никто ничего не спешил объяснять, никто не отвечал на мои вопросы и мне даже задавать их уже казалось бесполезным и глупым, как если бы я попытался разговаривать с глухонемыми. Роберт спустился вниз - "check", "check" - только и было слышно от него, Джулия разговаривала с Санчо, а тот как-то нервно смеялся и все поглядывал на меня. Эй, я вообще кому-нибудь интересен?
  Солнце за окном садилось. Я спросил, можно ли мне выйти наружу. Девушка скользнула взглядом по моему лицу и повернулась к толстяку. Они затеяли целый консилиум по моему вопросу, после чего позволили выйти с условием "ничему не удивляться, не отходить слишком далеко и никому не попадаться на глаза".
  Сразу за дверью начиналась утонувшая в вонючей грязи улица, на которой вплотную, словно костяшки четок, стояли плачевного вида деревянные домишки. Я взглянул на "свой" домик.
  Снаружи окна были наглухо забиты ставнями. Я даже просунулся на секунду внутрь, чтобы убедиться, что оттуда ставней не видно. Глупости какие! Видно, какой-то особый материал... но зачем? Конспирация? От кого прятаться-то? Тем более что мне позволили выйти - значит, тайны из того, что дом обитаем, они не делают.
  Улочка стала напоминать мне картинки из учебников по истории. Грязь, в два ручья льющаяся по бокам улицы - помои. Слюдяные окошки, странная одежда... правда, сандалии и юбка до колен не вписывались в общую картину. Но все, все вокруг кричало мне о прошлом. О сером, неприглядном Средневековье.
  Словно подтверждая мои догадки, в конце улицы показался всадник на тощей лошади. Он скакал, разбрызгивая жидкую грязь, в моем направлении. Через некоторое за ним показались фигурки еще пятерых всадников - те были на хороших, лоснящихся лошадях, лучше одеты и скакали быстрее. Я хотел было скрыться в доме, пока меня не заметили, но первый всадник окликнул меня. Я, не оборачиваясь, закрыл дверь и повернулся к столу. За ним уже сидел с расстроенным лицом Роберт. Он все бормотал что-то про неисправность, про дурака-русского и мотал, как китайский болванчик, головой.
  - There... in the street... - с трудом выговорил я, показывая на дверь рукой, - horsemen...
  - You! - произнес грозно Роберт. - You are break our TB-two! You... you...
  Пока он так юкал, толстяк подошел к двери и выглянул наружу, после чего плотно закрыл дверь и перекрестился.
  - Inquisition! Holy inquisition! - Санчо бросился к поднявшимся на ноги Роберту и Джулии. - Oh, damn!
  Я и сам порядком испугался, глядя на растерянного Санчо и его коллег.
  Раздался стук в дверь. До этого я слышал последующую за ним фразу в фильмах, поэтому без труда её перевел.
  - Именем Святой Инквизиции, откройте!
  Начались частые сильные удары в дверь. Идти было некуда, а запаниковавшие сильнее, чем я, соседи, начали будить во мне стадный инстинкт. Роберт, заслышав удары, бросился вниз, в подвал, словно лис в свою норку,  Джулия и толстяк, подставив стремянку, полезли наверх - видимо, на чердак.  Они напомнили мне зайцев, бросающихся в разные стороны, дабы сбылась известная поговорка.
  Я остался внизу, один, будто завоеватель в покинутом жителями форте. Удары учащались, дверь прогибалась под ними, пока, высаженная ударом ноги, не слетела с петель. В дом со шпагой наизготовку вошел человек в длинном, замызганном грязью плаще, широкополой шляпе и сапогах со звездочками шпор. Он бесцеремонно ткнул кончиком шпаги мне в грудь, спросил, где остальные, и, не получив ответа, поручил меня двум вошедшим вслед за ним инквизиторам. Я заметил, что один из них был лыс - этого не скрывала даже шляпа.
  Еще двум он приказал обыскать чердак и подвал.
  Мои конвоиры тычками заставили меня выйти на улицу. Я, стараясь не запачкать носки в грязи, осмотрелся по сторонам. Сидя на коне, пытался заглянуть в окна тот всадник, который был победнее. Он испуганно смотрел на меня и на вышедших со мной инквизиторов. Кроме нас, рядом с домом оставался слуга, привязывающий последнюю лошадь к крюку от ставни, вбитому в стену дома.
  Из глубины дома раздались крики, от которых я поежился. Черт, неужели все это на самом деле... Я огляделся в поисках спасения. Внизу была грязь, по сторонам были инквизиторы, а сверху было небо.
  И вот оттуда-то, сверху, и пришло ко мне спасение.
  С чердака послышался грохот, кто-то сдавленно крикнул - я узнал голос Санчо - потом послышался треск проломившегося дерева, удар и быстрый перестук шагов, приглушенный соломой. Конвоиры мои что-то увидели внутри дома и замешкались на мгновение, а чердачная дверка тем временем открылась. В проеме, как французская Свобода из известной картины, показалась Джулия с окровавленной щекой и порванной юбкой. Помедлив, она все же прыгнула вниз с трехметровой высоты и, поскользнувшись, сбила с ног одного моего конвоира. Девушка закричала - видимо, подвернула ногу. Воспользовавшись тем, что лысый конвоир немного отошел к двери дома, я выхватил шпагу у барахтающегося в грязи инквизитора и ткнул лысого в ногу. Тот охнул и осел на землю, схватившись за порванную штанину. Первый тем временем потянулся к моей ноге, стремясь опрокинуть меня на землю. Я отпрыгнул в сторону, как от змеи, ударил его по руке плашмя, будто железным прутом, шпагой, и кинулся мимо кричащей Джулии к последней, непривязанной лошади. В детстве, ездя на лето в деревню, я катался иногда на смирной старой дедушкиной кобыле. Смешно, конечно, звучит, но основные навыки верховой езды я тогда получил.
  Но, сказать по правде, мне лучше было бы не садиться на коня, а спрятаться где-нибудь в деревне или же отдаться на милость инквизиторам - в чем меня можно было обвинить? Хотя, опять же, кто знает, как легла бы карта в таком случае?
  Просунув шлепанец в стремя, я прыгнул в седло, ударил взбрыкнувшего копытами коня (а это был конь) пятками и поскакал, разбрызгивая грязь, по путаным улочкам деревни, утешая себя тем, что все равно не мог взять с собой Джулию и всех остальных...


5. Деньги! Деньги!

  Хотя крики остались далеко позади, я не спешил останавливаться. Меня легко мог кто-то заметить - одежда-то приметная - и навести погоню на мой след. Конь начал уже выдыхаться от бешеной скачки с препятствиями в виде лоточников и собак, которых, как я заметил, становилось все больше и больше. Надо было выезжать в поле и там попытаться замести следы. Я поворотил коня и спустя десять минут тот рысью домчал меня до окраины деревни.
  Передо мной расстилалась пусть неровная, пусть грунтовая, но все же не такая грязная, как в деревне, дорога.
  Солнце село. Сразу стало холодно, неуютно и страшно. У меня появилась неуверенность в правильности своих действий. Я был не как витязь на распутье, но как школьник на экзамене. Вокруг - никого, лишь один суровый преподаватель. Можно было положиться на судьбу и дать ей вести себя на поводке - так мне было бы гораздо легче. А можно было свернуть с проторенной удобной колеи на новую, нужную дорогу. Но ведь в том-то и дело, что я не знаю, куда мне идти! И хоть я и уверовал наконец, что нахожусь в настоящем Средневековье, от такого знания мне было ничуть не легче.
  Эй, Робинзоны древности! Помогите мне, я не знаю, что делать. Как быть? Не скакать же ночью по дороге! Там могут быть разбойники, там могут быть патрули - я ведь не знаю, что в этом времени уже есть, а чего еще нет. Я даже не знаю, в каком я году!
  Мне нужно было где-то заночевать. К счастью, я догадался расстегнуть седельную сумку. Там я нашел какие-то документы, пять монет - судя по цвету, золотых - и мешочек с каким-то крупным порошком. Приглядевшись, я понял, что это порох. Почему все это неудачливый инквизитор хранил тут, я не знаю. Может, карманов еще не придумали?
  Больше, кроме сбруи, я на коне ничего не нашел. Хотя... нет, не так. На меня откуда-то (ну с кого, если не с животного?) перелезли вши. Противные насекомые уже вовсю кусались, заставив меня подумать о бритве и хорошей бане. Я весь содрогнулся от отвращения и, вернувшись в поселение, стал искать по некоторым известным мне признакам какой-нибудь кабак или постоялый двор... да, звучит нелепо, но я только тогда понял, что такие заведения существуют не только в книжках. Усердно расчесывая места укусов, я щурился, вглядываясь в темноту, ища отличающийся от других дом - с вывеской или с лампами у входа, что ли. В общем, таковой дом, оказавшийся простецким кабачком, я обнаружил лишь на какой-то площади ближе к центру. Возможно, то была единственная площадь в этой деревне - ничего конкретно я так до сих пор и не узнал, я не знаю даже названия деревеньки.
  Поручив коня какому-то человеку, вышедшему внезапно из темноты, я велел ему на своём ломаном английском накормить скотину и вошел внутрь питейного заведения.
  Зал, совсем маленький, почти пустовал. Я уселся за столик в углу и начал ждать хозяина. За окном совсем стемнело, я стал согреваться теплом, шедшим от камина, и уже мечтал о том, чтобы согреться водкой, коньяком или вином. Через пару минут ожидания ко мне подошел хозяин и, с ухмылкой глядя на мою одежду (клетчатая рубашка, джинсы, носки и грязные мохнатые тапочки), спросил, что мне нужно. Первым делом я спросил вина и какой-нибудь еды. Вскоре хозяин уже подходил ко мне с подносом в руках. Нимало не смущаясь, он с ходу спросил меня про деньги:
  - Money? Money? - на что я достал из кармана свои пять монет. Хозяин успокоился (а я не знал, сколько же из них мне придется отдать за принесенный мне кусок мяса с подливкой, вино и хлеб) и спросил, нужно ли мне что-нибудь еще. Я же, коверкая слова и так, и эдак, словно клещами гвозди, попросил его достать мне поношенные сапоги и какую-никакую куртку.
  - Boots, boots! Leather boots!
 Тот смекнул, что, кроме этих пяти монет, у меня за душой ничего нету, и сказал, что за всё - еду, обувь и одежду - он возьмет ровно пять монет. Я же уговорил его оказать великодушие и дать мне вдобавок немного керосина и возможность помыться.
  - Good, - прогудел хозяин и ушел, забрав мои деньги. А я вспомнил еще кое о чем. Черт, как же это из головы-то вылетело?
  Я лучше буду пешком ходить, чем кататься на вшивой лошади. То есть коне.
  ***
  Конь вместе с упряжью (или сбруей? кто ее знает...) ушел всего за сорок монет, потому что, как сразу понял хозяин, он был краденым. Сколько я ни торговался, у торговца было преимущество - он мог запросто сдать меня властям, получив за это к тому же вознаграждение.
  За два золотых я снял на три дня кровать под лестницей и довольно удобно там устроился. Керосин хозяин пообещал мне дать завтра, воду - тогда же, и я, до крови расчесывая укусы, кое-как заснул.
  ***
  Наутро хозяин пришел ко мне с неприятной новостью. "Тебя, говорит, ночью искали трое. Двое с носилками и один с лопатой". Я подумал, что это шутка, посмеялся и отвернулся к стене. А хозяин, уже тише, произнес еще две фразы. "Тебя инквизиция ищет. За укрывательство беру в день шесть монет".
  От такой плохой и в то же время хорошей новости я сразу проснулся. Драть втридорога, конечно, плохо, но с другой стороны... В общем, я заплатил вперед за сегодняшний день полагающиеся шесть монет и стал одеваться. Принесенные мне сапоги оказались слишком большими, куртка (или, скорее, жилет) тоже сидела кое-как, но вещи, что самое главное, были теплыми. Мохнатые тапки, оставшиеся теперь без хозяина, укоризненно глядели не меня из-под кровати, но совесть меня за них, к счастью, не мучила.
  Спал я плохо. Надо мной все время какими-то своими деревянными суставами скрипела под тяжелыми шагами лестница, на меня сыпался всяческий сор, пыль, за стенкой кто-то натужно кашлял, а к укусам вшей прибавлялись укусы комаров. Утром я с нетерпением напомнил хозяину про наш вчерашний уговор насчет керосина и воды для мытья. Тот засуетился, нацедил из какого-то бидона керосин в деревянную плошку, принес жестяной таз с горячей водой. Я поставил все необходимое в свой закуток (слава богу, из зала он не просматривался) и, морщась от запаха, полил керосином голову и всякие другие места, на которых были волосы. От идеи с бритьем я отказался. Едва не задохнувшись, я продержал керосин для надежности около получаса, а после смыл остывшей уже водой. Не думаю, что для волос это было полезно, но вши меня донимать перестали.
  С отвращением я смотрел на дохлых насекомых, плавающих в тазу.
  Вытеревшись и расчесавшись с помощью соответствующих принадлежностей, любезно принесенных хозяином (еще бы - шесть золотых!), я оделся вновь и вышел на улицу.
  Деньги приятно оттягивали карманы, солнце начинало припекать, но меня ничего из этого не радовало. Я чувствовал во всем теле какое-то недомогание, слабость, и подумал даже, что у меня началась простуда. Да, конечно, обычная простуда - ходил в тапках по мокру, спал на сквозняке... мало ли что. Но мне пришлось напомнить себе, что даже короли иногда умирали от простуды. Черт, неприятно будет лечиться кровопусканием.
  Надо бы постараться как-то выяснить, что произошло с моими знакомцами. Или же...
  Или же пробраться к ним в дом! Правда, сейчас там наверняка устроена ловушка. Я же читал "Трёх мушкетеров", я знаю, о чем говорю! Ждут, поджидают, когда же это к ним придет глупый Игорек и скажет: "Вяжите меня, любезные!". Черт, ч-черт!
  Ладно. Деньги пока есть, хозяин вроде бы надежный... во всяком случае, пока у меня деньги не кончатся. Надо будет ему вперед заплатить и свалить по-тихому, пока он не сдал меня. О, фанатики благоверные! Не вы ли - кладезь глупости и жестокости? Варфоломеевская ночь, крестовые походы, высылка морисков из Испании...
  Я впал не то чтобы в отчаяние, но в глухую тоску. План-то у меня кое-какой был - пожить тут несколько дней, узнать про знакомцев, побывать в их доме. Что я еще мог тогда сделать? Сейчас кому-нибудь, может быть, и хорошо об этом рассуждать, сидя в креслице да с кофейком, а вот мне тогда было очень страшно и плохо.
  Апатия моя продлилась два дня. Я прогуливался около кабачка, со страхом высматривая конных и пеших в инквизиторском одеянии, кушал, тратя на еду по золотому в день, думал о своем и лежал часами напролет в своем закутке. На третье прожитое мною тут утро я не смог подняться с постели. Хозяин, по доброте ли своей или по жадности пригласил ко мне то ли врача, то ли алхимика - мне уже было всё равно - который, осмотрев меня, произнес только одно слово:
  - Тиф.

6. Снова Данте

  Я не знаю, стоит ли описывать те сны, которые я видел во время моей болезни. Они давным-давно описаны вот хотя бы Чеховым - кто хочет, пусть прочитает, в любой библиотеке есть.
  Но, думаю, стоит описать то удивительное путешествие, которое совершило мое тело, пока сознание его витало где-то между небесами и могилой. Обо всем этом я узнал немного позднее от Никиты Валентиновича, о котором, в его очередь, будет рассказано далее.
  ***
  Когда средневековый лекарь поставил мне такой диагноз, тем более справедливый, что после я узнал, каким неприглядным путем тиф передается от человека к человеку, я сразу потерял сознание и об окружающем меня мире мог судить только по некоторым отрывкам - как если бы кинопленку, попорченную руками ребенка или же киноненавистника, попытались бы проиграть в киноаппарате. Из ощущений больше всего места в моей памяти заняли звуки - голоса, шум, скрип, ржанье лошадей во дворе. Иногда я, видимо, открывал глаза, потому что отчетливо помню лицо того лекаря, который  лечил меня кровопусканиями и какой-то горячей гадостью из деревянной кружки.
  Я запомнил пасмурное небо, узкими лепестками пробивающееся сквозь дощатую крышу повозки, тряску, печной жар одеял, в которые я был, подобно мумии, укутан, снова горячая гадость и боль в изрезанных бритвой ногах.
  Потом сознание одним резким финишным рывком вошло в меня, и я как-то сразу осознал, что непременно, наперекор всему, выздоровею.
  Слабым, подкашивающимся, словно ноги у новорожденного козленка голосом я спросил:
  - Куда мы едем?
  На английский сил у меня еще не было. Однако, к вящему своему удивлению, я услышал ответ на свой вопрос, причем произнесен он на чистом, как ледниковая вода, русском языке.
  - Домой. Все, спи...
  И я заснул крепким, здоровым сном.
  ***
  Путешествие мое от британских островов до славянского городка Смоленска на трясучей повозке заняло около трех месяцев. Ехали мы в местах прибрежных, где воздух был свеж и чист, хотя и прохладен, я потихоньку выздоравливал и, когда мы уже находились в пределах Руси времен монгольского нашествия, смог наконец-то получить ответы на почти все свои вопросы.
  Кроме меня, в повозке ехал только Никита Валентинович - лекарь, получив плату за лечение, остался в еще в той деревеньке. Еще был, конечно, кучер, но участия в наших беседах он не принимал никакого и к истории моей имеет отношение лишь самое минимальное.
  Приведу ответы моего доброго спасителя в форме монолога - чтобы читателю не пришлось отвлекаться на мои вопросы.
  - Тебя спасло лишь то, что ты недалеко уехал от дома временщиков. Мы ведь контактируем друг с другом регулярно, обмениваемся опытом, как по правилам положено. Фирма-то ведь одна на весь мир... И не хочется, а надо, потому что иначе ничего бы не вышло.
  Мы - временщики. Возникли мы... ты из какого года попал-то сюда? Ну-у, тогда нельзя тебе знать. Скажу только, что недолго бы тебе ждать оставалось, если бы ты сюда не попал. А теперь - только через пятьсот с лишним лет.
  Случайно ты здесь оказался. Слу-чай-но. Транспортники снова с исследователями не договорились, идиоты, попытались с неточными расчетами переместить груз. Времени у них не хватает... ты уж извини за каламбур. Груз застрял в твоем году и, видимо, в твоей квартире - перемещатель просто выключился, активировать его некому было. А ты, видимо, как-то его задел - и включил. Что за груз? А... непонятно разве? Да, он самый и был грузом. Англичане-то с удобствами ходить любят, вот и оплатили доставку. А про перемещатель ничего тебе сказать не могу, извини.
  Как он у тебя оказался? Ну, это уже другой вопрос. Мы ведь еще только в самом начале пути. Только начали изучать феномен ти-би-излучения.
  На каждой станции четыре человека дежурят. Один от транспортников, второй - от исследователей, а третий и четвертый - от правительственных служб, контролируют всех. А та станция недавно только поставлена была, персонал еще не весь прибыл - они еще одного ждали. И тебя за сотрудника поначалу приняли. А потом... все равно с собой оставить пришлось. Куда бы они тебя дели?
  Да, только вот методы у всех разные. Одни осторожничают чересчур, с причинами-следствиями обращаются как с раскаленной кувалдой - боятся. Другие же все в меру делают, где надо - боятся, где не надо - храбрятся. А таких, чтобы буром перли - таких нету. Были, наверное... но сейчас точно нету. 
  По правилам мы должны быть незаметны. Мы - ложная память этого мира. Нас ведь не должно тут вообще быть...
  Боюсь тебя огорчить, но... помнишь тост, который один из них озвучить должен был при тебе? А, не знаешь английского... Ну ладно, как привал будет, я вина достану, выпьем.
  Англичан твоих казнили всех. А что поделаешь - сами виноваты. У инквизиции ведь какая логика: прячешься - значит, колдун. И ты делов натворил, разозлил их. Тем более они унитаз нашли - такая дура, да еще и блестит! Они его, поди, тоже казнили - с крыши сбросили или еще как-нибудь...
  ...Вечером Никита Валентинович, как и обещал, налил нам по чарке и торжественным голосом произнес:
  - Оставь надежду, всяк сюда входящий! - и испытующе посмотрел мне в глаза. Я же, хоть и раньше подозревал недоброе, все же едва не поперхнулся.
  - Совсем никак? - слабым голосом осведомился я.
  - Совсем. Не придумали еще. Вот как придумают, так обязательно нас всех обратно вернут.
  - А зачем же вы тогда сюда пошли? То есть... переместились? В смысле, нанялись на эту работу? Как же вам зарплату-то платят...
  - Зарплату нам не платят, оказались мы здесь по доброй воле... а почему - черт его знает! Не всякий поймет... Знаете вот Гагарина хотя бы, Юрия Алексеевича?
  - Конечно.
  - Так вот. А знаете вы, что после полета в космос ему и его семье подарили очень-очень много очень-очень дорогих по тем временам вещей? Квартиру ему, его родителям - дом? Приказ, кстати, давно уже рассекречен. По тому, конечно, времени, из которого мы прибыли. Ну и мы ведь тоже не хуже - первопроходцы, знаете ли, во временном измерении и все такое... Почище гагаринского будет подвиг. И вы тепеь с нами, поздравляю! Вы - как Нил Армстронг. Нам честь - и вам честь. Хотя и поменьше.
  Я только поморщился, слушая эту тираду. Первопроходцы, конечно, но гордости в них - немерено, ведром за год не вычерпать...
  - А вашим семьям что дали?
  - Пенсии. По гибели единственных кормильцев, погибших на службе у государства, Героев, между прочим, Российской Федерации.  А с нас взяли расписки - если мы что-нибудь такое сотворим, что повлияет на будущее, семьям нашим будет плохо. Никто, правда, не знает, заметит ли хоть один человек какое-либо изменение в истории и, соответственно, в мире. Ничего ведь еще не исследовано. Нам с большими трудностями доставляют сюда аппаратуру, аккумуляторы, сотрудников - потому что на каждый грамм перемещаемой массы требуется огромное количество вычислений. А работа вычислительных центров обходится, знаете ли, недешево - дороже только оплата аренды иностранных центров. Хоть они и работают быстрее... Была, конечно, такая идея: переместить к нам мощный суперкомпьютер, построить тут небольшую атомную станцию и оставить этот компьютер кипятить воду в радиаторах на полтысячи лет, до самого создания перемещателей, - он говорил медленно, с расстановкой, будто читал по книжке вслух своим густым от выпитого конька голосом. - Есть одно маленькое но: масса объектов слишком большая, тут даже мега-суперкомпьютер призадумается этак на двести лет. Мы аккумуляторы-то к ноутбукам экономим... Да и диски жесткие за двадцать-тридцать лет размагничиваются. А Blu-ray - через сто с лишним, но нам-то разве от этого легче? Есть другой выход: солнечные батареи. Но одна батарея площадью хотя бы в метр требует монтажа, специалиста, - а отдача от неё маленькая. А уж о том, чтобы строить поле солнечных батарей, речь даже и не идет... Работаем тут, собираем помаленьку сведения, но работа, надо сказать, иногда преподносит сюрпризы. В общем, живем, как обычные люди. Вы уж извините за такие длинные объяснения: я в первый раз рассказываю обо всем этом. Коллеги мои все сами знают, а больше никому нельзя говорить - гостайна.
  Мы еще с ним поговорили, выпили и заснули уже в повозке. Лента дороги сужалась сзади, расширялась впереди, иногда светило солнце, иногда лил дождь - а мы все ехали. Я знай себе удивлялся одежде и нравам людей, обычаям, разговорам, оправлялся от болезни и все пытался принять мысль о том, что останусь здесь навсегда.
  Год, кстати, был 1223 от Рождества Христова.
 

7. Конец
 
  Шли годы. Мы видели много всего - жестокого и благородного, красивого и грязного, величественного и жалкого. Мы ездили по Европе, общались с нашими современниками на станциях, я выучил английский, немецкий и французский языки. Мы читали книги, слушали музыку, ездили на охоту. По внешнему виду, манерам, разговору мы ничем не отличались от всех окружавших нас людей. Наверное, это проникло и внутрь нас. Мы без тошноты смотрели на казненных людей, вонючих нищих, с завистью - на богатых помещиков, графов...
  Мне пятьдесят два года, я ни за что, при всем моем желании, не доживу до следующего моего дня рождения. Я слишком много пью, я пристрастился к гашишу, тоска по дому, по любимым, гложет меня изнутри, будто клубок плотоядных червей. Я сожалею о своей жизни - в этом времени я так и не смог приспособиться жить по-человечески.
  Я не на Земле - я в аду, я на другой планете, я в другой Вселенной. Здесь все - чужое, непонятное, страшное.
  В этом мире - цари-самодуры, лизоблюдство, похоть, - все снаружи, никто ничего не скрывает. В моем мире никто не хочет вспоминать о прошлом, хотя у нас почти то же самое - только мы подавляем дурное в себе.
  Хотя... у кого это - у нас? Я теперь тоже чужой для вас. Я уже не вернусь к вам, даже если меня прямо сейчас переместят на ваше место.
  Мне уже плевать на всех вшей - и тех, что снаружи, и тех, что внутри.
  Я оставляю свою рукопись в трех экземплярах. Я спрятал ее надежно - не думаю, что ее найдут те, кому она предназначена. Её найдут либо раньше - и примут за сказку, за вымысел, - либо позже, и тогда ужаснутся глупости нашей. Но мы в любом случае - чужие, неправильные. Ложные.
  Ты, читающий это - ты в курсе, что из ада не возвращаются? Так вот, друг мой: мы все храним в себе. Все в нас.
  И помни: выхода из темноты, если погас свет снаружи, ты не найдешь. Кто-то всегда должен освещать дорогу...