Жгили

 

     Через четыре двора, налево от Артёмкиной калитки, на крошечном, но заботливо ухоженном участке земли, прямо перед поворотом на соседнюю улицу, выводящую прямиком к магазину у Шоши, ютился небольшой и всегда чисто побеленный домик тёти Ани-армянки. Так её, с незапамятных по Артёмкиным меркам времён, звали все соседи, поселившиеся когда-то на его родной улице. Сложилась такая традиция, надо полагать в связи с тем, что проживали здесь две, приблизительно одного возраста, тёти Ани. Одна, Анна Фёдоровна, сестра уже знакомой нам Акулины Фёдоровны, для товарок своих была Нюркой, а для всех остальных соседей, тех, что помоложе, просто, тётей Аней. Вторую же, невысокого роста, полного телосложения и колоритной внешности армянку, тётушку Сирануш, старожилы с Артёмкиной улицы, с подачи бабушки Акули, окрестили Анной, а соседи более молодого возраста, чтобы не выходило путаницы, стали величать, соответственно, тётей Аней-армянкой. Тётушка Сирануш ничего против такого обращения к себе не имела, поскольку по житейской своей мудрости понимала, что настоящее её имя, скорее всего, для русского произношения звучало несколько, мягко говоря, необычно, или даже, более того, экзотично. Когда много лет тому назад, при самом первом своём знакомстве с новыми соседями тётушка Сирануш произнесла своё имя, бабушка Акуля, а тогда ещё вовсе никакая и не бабушка, а вполне привлекательная женщина с древним и красивым русским именем Акулина, слегка подрастерявшись, дважды переспросила новосёлку, как ту зовут. Тётушка Сирануш с добродушной улыбкой повторяла снова и снова, но, видя явное замешательство и молчаливую сконфуженность случившихся на ту пору на улице женщин, предложила упрощённый вариант произношения собственного имени:
- А-а! Можно просто, Ануш…
- Так, стало быть, Анна! – Облегчённо вздохнула Акулина Фёдоровна, и с тех пор вся улица стала звать тётушку Сирануш её новым, но понятным для всех именем.
Прошло много лет... Родился Артёмкин отец, родились дети у теперешней бабушки Акули, у тётушки Сирануш и у всех остальных соседок. Отгремела, позади осталась страшная война, исполосовавшая страну неизгладимыми и неизлечимыми шрамами, выкосившая население, которого бы хватило на целое государство. Праздничными салютами и надрывным плачем пришла долгожданная Победа, и жизнь понемногу, превозмогая незатихающую боль, начала возвращаться в нормальное, мирное русло. У всех теперешних бабушек с Артёмкиной улицы семьи, как это и полагается, продолжали пополняться исправно и прирастали теперь уже внуками, а у кого-то - так даже и правнуками. Жизнь продолжалась…

     У тёти Светы, дочери тёти Ани-армянки не заладилась личная жизнь. Так, во всяком случае, в домашнем кругу, иногда, со вздохом говорила Артёмкина бабушка. Гарик, сын тёти Светы, был на пару лет моложе Артёмки, однако это не мешало им водить крепкую дружбу. Рос Гарик без отца, и, наверно, поэтому в его больших и красивых армянских глазах всегда читалась затаённая детская печаль, которую не в состоянии были изгнать даже самые развесёлые и бесшабашные детские игры. Однажды, посреди лета, Гарик исчез. Артёмка узнал об этом, когда с самого раннего утра, собирая команду, чтобы погонять на улице мяч, постучался в калитку тёти Ани-армянки. Услышав приближающиеся шаркающие шаги тётушки Сирануш, Артёмка удивился, так как ожидал увидеть не её, а Гарика. Старая дверь со скрипом отворилась, и Артёмка услышал тяжёлое, затруднённое дыхание Гарикиной бабушки.
- Что за гости с утра? А-а, это ты. Чего тебе? – С сильным армянским акцентом спросила она,
- А, Артём-джан?
- Здрасьте, тетя Ань! А Гарик выйдет?
- А Гарика нету. Нету Гарика! – Всхлипнула тётушка Сирануш,
- Гарик в Ереван уехал. С мамой уехал. И я не знаю, когда они назад вернутся. – У тёти Ани-армянки на широком, круглом, слегка сплюснутом лице, у подбородка, крупной и подсохшей чёрной виноградиной смотрелась всегда пугающая всех Артёмкиных сверстников жуткая волосатая бородавка. Седые и жёсткие волосы торчали из бородавки в разные стороны и в самом конце завивались упругими, желтоватыми полукольцами. И почти такая же бородавка, в таком же густом волосатом обрамление, громоздилась на кончике крупного носа пожилой Артёмкиной соседки. Бородавки эти, несмотря на доброе сердце тётушки Сирануш, придавали её облику определённо свирепое выражение, и все мальчишки и девчонки с Артёмкиной улицы испытывали перед ней что-то вроде благоговейного страха. Тётушка Сирануш почему-то всегда, изо дня в день, выглядела какой-то изнурённой, непричёсанной и измочаленной, капли пота неизменно покрывали её большое и круглое лицо и мелким бисером сверкали в редких, с сильной проседью, коротко стриженых волосах. Она вообще тяжело переносила особенности местного климата, так и не привыкла к нему за долгие годы, а уж в немилосердно знойную здешнюю летнюю пору несчастная тётушка Сирануш испытывала прямо-таки непередаваемые страдания. И даже в этот ранний час, когда в утреннем воздухе, под ежеминутно и неуклонно набирающим силу солнечном зное пока ещё не растворилась окончательно короткая и живительная ночная прохлада, даже сейчас бедная тётя Аня то и дело утиралась старой, некогда белой наволочкой, с которой практически никогда и не расставалась, держа её либо в руках, либо закидывая через плечо. Зычный её голос, зачастую с нетерпеливыми истерическими нотками, неизменно звучал окрест очень громко и категорично, поэтому перечить тётушке Сирануш никто из Артёмкиных сверстников не решился бы ни за что и никогда.
- Вот так, Артём-джан! Теперь без Гарика будете в свой футбол играть. – Тётушка Сирануш в очередной раз энергично провела спасительной наволочкой по лицу, потом вытерла шею и стала пропеллером крутить ею перед собой, шумно при этом дыша и отдуваясь так, словно только что ей пришлось проделать тяжёлую физическую работу. На той бородавке, что громоздилась на носу тёти Ани, дрожала увеличивающаяся в размерах капелька пота.
- Понятно, - С самым серьёзным видом ответил Артёмка, и уже собрался было уходить, но тут тётушка Сирануш вдруг произнесла:
- Артём-джан, только тебе одному скажу по секрету, - В глазах у неё заблестели лукавые огоньки,
- Гарик наш с братиками приедет! Понимаешь, да? Вот так! Артём-джан, только не говори пока никому, хорошо? – Тётя Аня опять принялась вытирать лицо наволочкой, а Артёмка кивнул в знак согласия, хотя ровным счётом так ничего и не понял из услышанного.

     Действительно, где-то через год из Еревана вернулась тётя Света, но вернулась она не просто с повзрослевшим и заметно прибавившим в росте Гариком, а с новым мужем и двумя его детьми от первого брака, Арамом и Робиком, семи и шести лет соответственно. И хоть русского языка сводные братья Гарика практически не знали, уличной ребятнёй приняты они были в свой круг почти сразу (тут сказывался и неподзабытый ещё детьми авторитет самого Гарика, и то, что дружен он был с Артёмкой), и каждый из детей считал своим долгом как можно скорее обучить прибывших из далёкой республики мальчиков русскому языку. И, надо сказать, удавалось им это гораздо лучше, чем взрослым.
На Артёмкиной улице, ещё задолго до его появления на свет, сложилась одна интересная традиция. Если кто-то из соседей вскорости ожидал приезда кого-либо из своих родственников, или просто знакомых, и если эти родственники, или знакомые приезжали поездом, который, прежде чем добраться до городского вокзала, вначале обязательно должен был прогромыхать вдоль их улицы, то тогда у первого железнодорожного полотна, напротив той калитки, где ожидали гостей, аккуратной пирамидой выкладывался сухой хворост, обломанные ветки старых деревьев, трухлявые доски, более ненадобные в хозяйстве, словом, сваливалось в кучу всё, что способно было гореть. И когда под весёлый перестук пассажирских вагонов долгожданный поезд наконец-то приближался к Артёмкиной улице, заготовленная пирамида, заботливо политая предварительно керосином, поджигалась и, под восторженные крики местной ребятни, очень быстро превращалась в грандиозный костёр. На улицу в такие дни, как правило, высыпали все соседи, все дружно начинали махать руками, а когда в окне проносящегося вагона замечалось соседями счастливое лицо, ради которого и устраивалось весёлое это мероприятие, тогда уже шум поднимался невообразимый, мужчины свистели, женщины кричали, а дети оглашали округу звонким и жизнерадостным визгом. Такие же костры горели, когда гостей провожали, то есть, когда поезд шёл в обратную сторону. Так же махали руками, так же свистели мужчины, кричали женщины и визжали дети. Словом, такая вот весёлая сложилась традиция на Артёмкиной улице, и, конечно же, всей местной детворе, включая Артёмку, традиция эта нравилась ужасно.
В один из дней солнечного лета, напротив калитки бабушки Акули, вблизи заросшего травой, покрытого ржавчиной и редко используемого первого железнодорожного полотна, появилась большущая дровяная куча. Из Риги, с детьми, должна была приехать тётя Тамара, старшая дочь бабушки Акули. Костёр обещал получиться знатным. Пассажирский поезд ожидался к утру следующего дня, поэтому вечером, на традиционных бабушкиных посиделках, тема эта, в ряду других новостей, была одной из самых главных. Сегодня бабушки, вопреки обычаю, собрались посплетничать у двора тётушки Сирануш, потому что та отмечала очередной день рождения. Поскольку дворик именинницы был совершенно крохотным, на улицу перед домом вынесли стол, водрузили на него пышущий паром здоровенный самовар, и рассевшиеся вокруг стола на принесённых с собой скамьях довольные бабушки, то и дело подливая себе ароматно заваренный чай из пузатых, цветастых чайников, сейчас добросовестно воздавали должное разнообразной собственноручной выпечке тётушки Сирануш. Чего только не было на столе! И головокружительно пахнущие, с румяной корочкой, щедро приправленные зеленью пироги с говядиной и курицей, и истекающие тягучим и липким соком пирожки с малиновым, урюковым, вишнёвым и айвовым вареньем, и замысловато закрученные рулеты с маком и толчёнными грецкими орехами, и сдобренные душистым чёрным перцем пышные расстегаи с рисом и тыквой, и жареные баклажаны, густо посыпанные сверху мелко рубленым чесноком и укропом с петрушкой, и целое блюдо миниатюрных голубцов, приготовленных так, что жирный свиной фарш, благоухающий добрым десятком различных пряностей, обёрнут был не привычным капустным листом, а нежными молодыми виноградными листьями, собранными с виноградника, растущего тут же, во дворе Гарикиной бабушки. Много ещё чего было на гостеприимном столе тётушки Сирануш. Постаралась соседка на славу. Беспрестанно утираясь неизменной наволочкой, перекинутой через плечо, она без устали предлагала товаркам отведать то, или иное кушанье, громким голосом их подбадривала, сопровождая свою эмоциональную, с колоритным армянским акцентом речь, не менее эмоциональной (и удивительно ей идущей) жестикуляцией. Многочисленной детворе, крутившейся тут же, отказа не было ни в чём. Но, быстро наевшись пирогами, расстегаями и пирожками, дети с новыми силами вернулись к своим увлекательным играм и растворились в мягком вечернем сумраке южного лета. Жизнерадостная и ласкающая слух волшебная мелодия десятков чистых детских голосов наполнила собою всю улицу, и первые заблестевшие в небе звёзды благосклонно разглядывали счастливый кусочек земли из дальнего своего и бездонного космического далека.
Бабушки весело уплетали щедрое угощение, наперебой нахваливая кулинарное мастерство тётушки Сирануш и от всей души желая ей всяческих благ и доброго здоровья. Радовались они так же за внука её, Гарика, так как обрёл он, наконец, долгожданного отца, радовались и за дочь её, Свету, недавно вернувшуюся из Еревана с новым красавцем мужем, радовались нежданному пополнению семьи сразу двумя сыновьями, которых теперешний муж Светланы воспитывал до этого в одиночестве, сам, поскольку жена его первая, мать Арама и Робика, несколько лет назад скоропостижно скончалась от какой-то неизлечимой болезни. Повздыхали. Поохали. Потом разговор перетёк к завтрашнему приезду из Риги дочери бабушки Акули.
- Енька мой, к завтрему, костёр заготовил добрый, - Сказала она,
- Ну, Аня, накормила ты нас от живота, - Раскрасневшаяся от пирогов и выпитого чая, бабушка Акуля громко икнула,
- Вона, аж икота разбирает. Господи, прости…
- Бери, бери, соседка, кушай на здоровье, варенье попробуй, из розовых лепестков, - Тётушка Сирануш, отдуваясь, вытирала наволочкой мокрую от пота шею,
- Света моя из Еревана привезла. Запах, какой, а? Аромат! Вах! Волшебный аромат!
- Ох, Аня, я уж и напробовалась-то, поди, на цельный месяц вперёд. Погоди вот, передохну маленько, попробую.
- Это Акулька наша всё скромницей прикидывается, - Вставила со смешком Анна Фёдоровна, сестра бабушки Акули. Была она всегда в некотором соперничестве со своею сестрою и при любом удобном случае шпильку вставляла, как бы невзначай,
- А пострелята твои, соседушка, гляжу, по-нашему вроде как-будто слегка балакать начали. Быстро, однако, чернявенькие осваиваются…
- Вай, Нюра-джан, если бы не дети, не знаю, как бы мы сами справились! Они играют с детьми и незаметно учатся, - Тётушка Сирануш обеими руками прижала наволочку к лицу,
- К школе как раз, мы все надеемся, научатся. Вай, душно как, не могу, хоть водой обливайся! Кушай, Нюра-джан, кушай, угощайся, чай наливай!
- Благодарствую, соседушка, не сомневайся, всё отведаем, всё испробуем, дай бог здоровья! – И все присутствующие, как по команде, вновь стали наперебой нахваливать стряпню армянской соседки. За столом произошло очередное радостное оживление, руки потянулись за новой порцией яств, весело застучали ложки и вилки, и в этот момент тревожный голос вдруг прервал всеобщее ликование:
- Акуль, глянь-ка, Акуль, а чего это, я смотрю, горит как-будто? А, Акуль? И аккурат напротив твоей калитки? – Спросила привставшая со своего места тётя Дуся Лесникова, ещё одна бабушка с Артёмкиной улицы,
- Никак, ненароком, костёр твой подпалил кто?
Бабушка Акуля, сидевшая спиной к своему дому, сначала замерла, потом обернулась с раскрытым от удивления ртом, спустя мгновение вскрикнула, всплеснула руками, поднялась, схватилась за сердце и запричитала во весь голос. Тётя Дуся оказалась права. Теперь уже все бабушки поднялись из-за стола и, как могли, заспешили к разгорающемуся с каждой секундой костру. Поодаль, полукругом, толпились дети.
- Да что же это, господи, - Кричала бабушка Акуля,
- Признавайтесь, окаянные, кто огонь запалил? – Вопрос обращён был к детям. В глазах их читался и испуг, и озорство, и лукавинка, и предвкушение скорой неминуемой расправы над истинным виновником поджога. Потому, что дети-то уж точно знали, кто именно поджог приготовленную на завтра кучу. Знали, но благоразумно молчали. А костёр уже полыхал вовсю! Бежать в дом за водой было бесполезно, потому что вода из-под крана весь день и почти всю ночь всегда, и особенно летом, в каждом доме, бежала тонкой струёй, и напор её, если и прибавлялся, то не раньше, чем часам к четырём утра. То есть, чтобы набрать хоть одно ведро воды, требовалось с десяток минут, или около того. Поэтому костёр уверенно набирал силу, а собравшимся у огня соседям не оставалось ничего другого, как беспомощно за ним наблюдать. В сторону вокзала промчался пассажирский поезд, и осмелевшие дети, вначале нерешительно, а потом дружно и все вместе помахали ему вслед рукой. Пусть неведомые пассажиры думают, что добрая улица встречает таким образом их всех, без исключения. Тётя Дуся Лесникова попыталась утешить бабушку Акулю:
- И чего горевать-то, голубушка? Радуйся, что именины нашей дорогой Аннушки таким вот фейерверком царским мы увенчали!
- И то, правда, - Шмыгнула носом бабушка Акуля,
- Бог с ним, сгорело, и сгорело, чего уж теперь тужить-то? Всё без толку!
- Да завтра с утра пораньше, новый костёр тебе соберём, Акуль. Кто, чем может – поможет! Так ведь, соседушки? - Тётя Дуся Лесникова огляделась, ища поддержки. Все бабушки дружно закивали. Анна Фёдоровна не удержалась:
- Слышь-ка, Акуль, и я, так и быть, тебе пару досточек приготовлю. Али брёвнышек, поглядим ещё, всю ночь ворочаться буду, думу тяжкую думать!
- А ну! – Грозно выступила вперёд тётушка Сирануш. Её шевелящиеся вместе с мимикой лица волосатые бородавки не предвещали ничего хорошего. Дети попятились.
- Говорите честно, признавайтесь, кто зажёг? А? – Наволочка промокнула вспотевший лоб, охватила всё лицо и улеглась на плече,
- Говорите быстро, а то тётушка Сирануш сейчас совсем рассердится! Ну, кто зажёг? – Армянский её акцент стал ещё более ярко выраженным.
- Это ми жгили, - Неожиданно выступил вперёд шестилетний Робик. Глаза его горели от счастья, и казалось, он искренне недоумевал, отчего это бабушки так рассердились.
- Че-го? – Обомлела тётушка Сирануш,
- Какие такие жгили? Робик-джан, что ты такое говоришь? Постой-ка, это что, это – ты? – И бабушка Гарика, а с недавнего времени ещё и бабушка Робика с Арамом, от блеснувшей в уме догадки, растерянно ткнула пальцем в сторону начавшего уже терять прежнюю силу костра. Силы стали покидать и бедную тётушку Сирануш. Она была в растерянности, в замешательстве, недоумении. Нельзя же было, в самом деле, с первых дней, ругать, да ещё прилюдно, совсем недавно обретённого внука! Счастливо обретённого. Тётушка Сирануш обернулась к повеселевшим товаркам и виновато развела руки в стороны. Наволочка соскользнула с её плеча и упала на землю.
- Отметился, стало быть, внучок твой неожиданный, - Засмеялась тётя Дуся Лесникова,
- Ладно уж, Аня, не ругай его, слава богу, все целы-невредимы! К твоим именинам – в самый раз подарочек!
- Ай, да Робик, - Качала головой в голос смеющаяся Анна Фёдоровна,
- Никак, пожарником будешь, когда подрастёшь?
У всей детворы отлегло от сердца, стало ясно, что гроза миновала, кто-то крикнул: "Робик – пожарник!", и улица наполнилась дружным и радостным смехом. Тётушка Сирануш, наблюдая всеобщее веселье, облегчённо вздохнула и раскрыла широкие объятия:
- Робик-джан, иди к бабушке! – Робик подбежал, и тётя Аня, кряхтя, согнулась над ним,
- Но ты всё равно расскажи, золотой мой, расскажи нам, как ты зажёг, чем ты зажёг, зачем ты зажёг?
Робик явно не понимал узкого смысла нагромождённых тётушкой Сирануш вопросов, и брови его забавно сдвинулись к переносице. Он задумчиво потрогал бабушкины волосатые бородавки, сначала одну, затем вторую и, на всякий случай, подёргал их за волосы. Потом полез в карман коротких, до колен, штанов и торжественно выудил оттуда измятый коробок со спичками:
- Вот… Ми возьмили!
- Что? Где ми возьмили? - Невольно повторяя за внуком неправильно произнесённые им слова, спросила вконец растерявшаяся именинница. Робик указал пальцем на стоявшего рядом старшего брата, то есть, на Арама.
- Та-ак, - У тётушки Сирануш в голосе зазвенел металл, волосы на бородавках угрожающе зашевелились,
- И ми сожгили! – Восторженно подвёл итог сияющий счастьем Робик. Заметив в глазах новообретённой бабушки явное недопонимание, маленький поджигатель решился на более пространное объяснение:
- Ми жгили, жгили, а она, - Робик махнул рукой в сторону догорающего костра,
- А она никак не жгили! Потом ми возьмили, - Малыш достал из другого кармана своих штанишек обрывок старой газеты,
- Вот эта ми возьмили, и жгили, и жгили, много жгили, и потом сожгили! – Чёрные, как уголь, глазёнки маленького Робика сияли гордостью и торжеством.
- Ми сожгили! Ми сожгили! – Прыгали от радости и повторяли вслед за ним хлопающие в ладоши и смеющиеся дети. Костёр уже почти догорел и облизывался теперь последними, фиолетово-рыжими языками. От тлеющих углей вокруг распространялся нестерпимый жар.
     Бедная тётушка Сирануш, укоризненно покачивая головой, забрала у Робика спички, негромко что-то сказала по-армянски, строго посмотрела на Арама, и на этом инцидент был исчерпан. Бабушки ещё какое-то время посидели у двора тёти Ани-армянки и, довольные и счастливые, разошлись по домам. А наутро напротив калитки бабушки Акули выросла аккуратная пирамида самых настоящих дров, поэтому поезд с тётей Тамарой из Риги встретили в полном соответствии со сложившейся с незапамятных времён традицией. А за Робиком после этого случая на долгие годы закрепилось новое имя: Жгили.


Май-июль 2011г.