По ту сторону железного занавеса

 
 



По ту сторону  Железного Занавеса

Семейные воспоминанияиз жизни Саны Левин (Меллер)

Эта книга посвящается моему любимому мужу и моему дорогому брату. А так же всем моим родным и близким погибшим во времена холокоста, в сталинских лагеряхи в сибирской ссылке.

«По ту сторону железного занавеса»
Сана Левин (Меллер)
Август 2010

           Вступление
Эта книга - история моей семьи и моей жизни. Каждый раз, вспоминая кого-то или какую-либо подробность, я спешу записать свои мысли, которые меня не покидают ни на секунду, возвращаясь к событиям тех дней или к дорогим мне людям.
Приношу свои извинения, если что-то упущено моей памятью.
Ваша Сана.

 
      Глава1  Рокишкис - 1929
До оккупации Прибалтики Советским Союзом у меня было прекрасное, счастливое детство: у нас была нянечка, домработница и хорошая квартира с красивой мебелью для тех времён. Я даже теперь помню и вижу по фотографиям шикарнейший буфет в салоне с чудесной хрустальной вазой на нём. Я помню своего директора школы господина Розенштейна – высокого, красивого человека в очках, который часто вспоминается мне, бегающим по классам и лестницам: то он похвалит некоторых, то поругает или посмеётся вместе с ними. У меня даже сохранилось несколько школьных фотографий, одна пуримская, где все ученики наряжены в традиционные праздничные одежды, а вторая - выпускной класс начальной школы, где, переходящие в первый класс гимназии ученики уже одеты в гимназические формы.

Наша семья Меллер до войны проживала в Литве, в городе Рокишкис. Надо отметить, что семья была большая: Юдель - мой папа, четверо его братьев: (Иоханан, Мордехай, Шмуэль и Моше), их дети и мои бабушка с дедушкой со стороны отца: Двора и Авраам.
Родственники со стороны моей мамы Яхи (Иохевет) жили тоже в Литве в городе Тельшай. Это также была большая семья, состоящая из двух её братьев (Янкале и Иосифа), двух сестер (Рашели и Ривки) и моих бабушки с дедушкой -

Ципоры и Моше Левитиных. Они часто приезжали к нам на праздники или дни рождения
На праздники и по субботам большая семья собиралась вместе, посещала Синагогу, встречалась с друзьями. Встречи сопровождались бурными обсуждениями политической ситуации в Европе и в Палестине, так как это были неспокойные годы, когда Гитлер пришёл к власти и когда Сталин вёл свою оккупационную политику, а Литва оказалась в сфере их интересов между «молотом и наковальней».
А мы, дети, пока еще продолжали веселую и безмятежную жизнь, играли в разные игры. Все мы учились в одной школе и были очень привязаны друг к другу, да и проживали все недалеко – благо город был небольшим, с населением 6 тысяч человек, из которых половина были евреи.
Мои родители играли в местном еврейском, любительском театре. Выручки от постановок жертвовались в помощь евреям, проживающим в Палестине и желающим эмигрировать туда.
Моя мама была способной актрисой и танцовщицей, но принимала участие в спектаклях только тогда, когда чувствовала себя хорошо. Мой папа постоянно ухаживал за ней, так как её настроение часто менялось от депрессии до эйфории. Мама была больна, а эффективных лекарств в то время не было. Нам детям не рассказывали, что происходит на самом деле.
Братья Меллер были активными членами сионистских движений «Шомер а цаир», «Общие сионисты» и др.
Папа, как и его братья, руководил молодёжью, настраивал их любить и изучать еврейскую историю, поощрял борьбу за создание еврейского государства.
Папа много работал в семейном бизнесе семьи Меллер. Он был ответственным за картонажный цех, типографию и производство сахарина. Кроме того он отвечал за сбыт продукции и ездил по районам для заключения контрактов с разными магазинами и предприятиями.


           Глава2  Семья Меллер
Из пяти братьев семьи Меллер старший, Моше, эмигрировал в Америку еще до Первой Мировой войны, остальные с семьями жили в Рокишкис: Юдель, Иоханан и Мордехай – в съемных квартирах, а Шмуэль – в собственном доме, который до того принадлежал нашему дедушке.
 Первая квартира в Рокишкис, в которой жили мои родители со мной и братом, располагалась на втором этаже деревянного двухэтажного дома, принадлежавшего городскому судье.
Первый этаж снимала семья Хармац, в которой было три сына: Иосиф, Хершале и Фройкале. Я была единственной девочкой и самой маленькой среди всех этих мальчишек. Они не хотели меня брать в свои игры, и мне ничего не оставалось, как в слезах идти и жаловаться своим родителям.
Хершале погиб во время второй мировой войны, а Фройкале умер в гетто. Иосиф, во время войны участвовал в партизанском движении против немцев. После войны он репатриировал в Израиль, где оказывал большую помощь вновь прибывшим эмигрантам.
 Долгие годы он занимал должность директора "Всемирного Орта". Иосиф был представителем Израиля в посольствах разных стран, где у него была возможность помогать экономически и практически, еврейским семьям, репатриирующимся в Израиль и бегущим от диктаторского режима Советского Союза.
Иосиф Хармац также впоследствии помог и нашей семье эмигрировать в Израиль и избавиться навсегда от ужасов тоталитарного режима.
В 1939 году мы переехали в другую квартиру находящеюся в новом двухэтажном каменном доме. Дом был выстроен в центре города, на площади Независимости (Nepriklausomybes), на месте части бывшей городской тюрьмы. Оставшаяся часть тюрьмы была использована хозяином дома, Аршем в качестве подсобных помещений для его магазина стройматериалов.
Магазин и квартира Арша находились на первом этаже, а мы жили на втором. Наша новая квартира была больше и красивее предыдущей. В ней было четыре комнаты, два больших балкона, большая кухня и длинный коридор, в конце которого находилась ванна. Надо отметить, что это был один из немногих домов с водопроводом и канализацией.
В новой квартире нам жилось очень хорошо. Мои родители часто приглашали гостей и организовывали много праздников. Но нашей семье недолго довелось наслаждаться всем этим.
Уже в конце 1940 года (после советской оккупации Литвы) нас насильно выбросили жить в спортивный зал (кстати, до того принадлежавший Иоселе - брату нашего дедушки).
Наша квартира, как и большинство других хороших квартир, были нужны их начальству и командующему составу оккупационных войск.
Все братья Меллер владели несколькими небольшими предприятиями – фабриками. Это были: предприятие, объединяющее под одной крышей картонажный цех, типографию и производство заменителя сахара – сахарина; фабрики по производству шпрот, голландского сыра и конфетная фабрика располагались в трех других помещениях в разных частях города. Сырный цех располагался в конце двора дедушкиного дома.
Я помню, что в подвале дедушкиного дома было большое помещение, где выдерживался голландский сыр круглый и квадратный. Я там бывала с папой, когда он приходил навещать родителей и проверить состояние сыра. Каждый брат руководил одним из предприятий.
За производство сыра и шпрот отвечал старший брат Шмуэль, за конфетную фабрику - Мордехай, а мой папа Юдель с братом Иохананом возглавляли картонажный цех, производство сахарина и типографию.
Я хорошо помню здание, в котором располагались эти производства, так как папа проводил там большую часть времени и иногда брал меня с собой. Оно находилось в самом конце улицы Витауто рядом с пустырем, где папа учил меня кататься на велосипеде. Я так хорошо помню здание фабрики, что могу даже нарисовать её по памяти. Это был длинный одноэтажный, дом с большим количеством узких окон и небольшими дверьми.
На этой же улице, в центре города, недалеко от помпы, находился и дом дедушки с бабушкой.

Старшего брата Моше в возрасте 16 лет уехавшего в Канаду я знаю только по фотографиям. У него сын и внуки. Но у меня нет с ними связи.
До начала войны положение в Литве было спокойным и стабильным. Можно сказать, что я совсем не чувствовала антисемитизма ни на улице, ни в школе. Мой двоюродный брат Муля, сын Иоханана Меллера, учился в литовской школе, а мой брат поступил в литовскую гимназию. Муля рассказывал, что ему очень нравилось учиться в литовской школе, потому что он имел свободные часы во время уроков закона божьего. Так как еврейской гимназии в городе не было, то в литовской, в которой училось много еврейские дети, из уважения к их религиозным чувствам, по субботам не планировались письменные контрольные работы и детям разрешалось приходить в школу без портфелей. Братья также не чувствовали никакого антисемитизма.
Я мечтала после начальной школы стать гимназисткой. У меня уже даже были плиссированное платье и плиссированный чёрный фартук. Это была гимназистская форма. Да ещё белые воротнички и манжетки. Но судьба решила по-другому.
Мой папа был человеком образованным и знал много языков. Его почерк был каллиграфический, и его отношения с покупателями всегда были очень хорошими.
В городе был только один человек, у которого была машина, и этот человек возил моего отца по близлежащим деревням, где он сбывал продукцию семейных заводов.
Иногда папа брал меня с собой в эти длинные поездки, чтобы ему было веселее. Я была девочка спокойная и самая маленькая в семье. Все меня любили, ласкали и баловали.
 

      Глава3  Семья Левиных - семья моего мужа Иосифа
Глава семьи Левиных, Элиэзер, умер вначале тридцатых годах. Его жена Фаня осталась вдовой с пятью детьми. Старший брат Нахман учился в начальной школе в Рокишкис. После ее окончания он продолжил учебу в высшей технической школе в городе Каунас. Он был старшим в семье. Во время высылки Левиных в Сибирь, его не оказалось дома, и он не смог присоединиться к семье, хотя очень просил, чтобы и его впустили в вагон к матери, сёстрам и брату. Но изверги, которые следили за нами, чтобы никто не сбежал, даже близко не подпускали, ни родных, ни друзей, чтобы попрощаться. В Сибирь всех вывезли по железной дороге, со станции Нововилейка.
После расставания с семьей, Нахман вернулся в Каунас, где его и застала война. Он попал в Каунасское гетто, откуда пытался бежать с группой молодых людей к партизанам, но попытка оказалась неудачной, и он был убит.
Фаня с четырьмя детьми обосновалась в Сибири, в деревне Боровлянка.
Двора, старшая сестра, сразу после войны вышла замуж за Фишале Левингер - гражданина Польши, и эмигрировала в Израиль в 1949 году через Польшу. Две сестры Иосифа: Ида и Юдит, вместе с мамой Фаней, присоединились к Дворе только в 1959 году, также эмигрировав в Израиль через Польшу. Они, все годы после отъезда Дворы, думали, что её замужество поможет и им уехать из Сибири, но получилось не так.
 
 
          Глава4  Первая ссылка в Сибирь (1941-1946)
В конце тридцатых годов политическая обстановка в Европе резко накалилась. Я часто заставала моего папу, слушающим новости по радио. А новости были очень тяжелыми. Сообщалось, что нацисты захватывают одну европейскую страну за другой. Также пугала судьба евреев из этих стран. По рассказам родителей, папа собрал всех братьев и дееспособных знакомых евреев у нас в доме для того, чтобы принять решение: как жить дальше и что делать. В городе к этому времени стали появляться первые беженцы - евреи из Польши, которые рассказывали о беспределе нацистов и о том ужасе, который им пришлось пережить. Беженцев приютили еврейские семьи, которые заботились о них. Наша семья тоже приютила одного беженца из Польши по фамилии Апотекер. Он целыми днями разговаривал с папой. Он не переставал говорить, что и в Литве будет то же самое, когда придут немцы. Поэтому нужно бежать. Многие польские евреи и также еврейские беженцы из других захваченных немцами стран, так и делали: они оставляли свои семьи и бежали в Россию. Те, которым посчастливилось перейти границу, оставались живы. Но это удавалось не всем, так - как русские, литовцы и поляки не позволяли свободно переходить границу.
Многим польским беженцам - евреям и некоторым еврейским семьям Литвы в 1940 году, уже после присоединения Литвы к Советскому Союзу, удалось бежать из Литвы через Россию с японскими транзитными визами (Япония в то время иммигрантов не принимала, но разрешала проезд через её территорию при наличии транзитных виз). С такой визой бежал и подопечный нашей семье Апотекер. Японские визы евреям выдавал японский консул Тиунэ Сугихара (Chiune Sugihara). После прихода русских в Литву, лишенный полномочий, но оставшийся на 1 месяц в Каунасе для завершения дел, японский консул продолжал выписывать транзитные японские визы. Он работал вместе с женой по 18-20 часов в сутки, выписывая визы. Когда кончились бланки, они выписывали их вручную. А когда он уезжал из Каунаса в Германию, он выбросил из окна вагона свою печать, с помощью которой было оформлено еще 400 фальшивых виз.
Всего по этим визам выехало, и было спасено более 6000 евреев.
 В настоящее время в Каунасе, в здании бывшего японского консульства, открыт памятный музейный зал с образцами виз, которые выдавал Сугихара. В Вильнюсе ему установлен памятник, а в Израиле присвоено звание Праведника Мира.
Не так давно мне стало известно о дальнейшей судьбе Апотекера. Из Японии он попал в Шанхай, где пережил годы войны, затем некоторое время жил в Голландии и Бельгии, а в 1985 году умер в Израиле. Его дочь живет в Израиле и посей день.
Когда русские захватили Литву, все почувствовали, что случилось что-то очень нехорошее. Мои родители надеялись и думали, что русские не тронут нас. Но оказалось совсем иначе. Было очень жаль бросать все нажитое и бежать в неизвестном направлении.
Вскоре выяснилось, что у русских есть свои планы на семьи с хорошим достатком, на сионистов и несогласных с политикой коммунистов Советского Союза. В городе на каждом углу попадались люди в военной форме с оружием. Я боялась выйти на улицу, папа строго настрого приказал не выходить из дома. А по городу ходили русские солдаты и офицеры, скупали продукты и вещи и чувствовали себя хозяевами жизни. Всю эту военщину поместили на спортивную большую площадь возле гимназии. Папа запретил мне с братом даже приближаться близко туда. Опустели магазины, опустели улицы. Русские оккупанты всё отсылали в разоренную и растерзанную Россию, своим голодным братьям и сёстрам.
У русских к тому времени был хороший опыт, что делать с евреями и неугодными советской власти людьми. Они приходили в дома ночью, когда дети уже спали, а все взрослые были дома. Мы боялись ночью спать, а утром, когда открывали глаза, папе было, что нам рассказать: кого забрали и какие семьи просто исчезли, но куда никто не знал. Знакомые и оставшиеся соседи ходили в недоумении и расспрашивали, куда делась та или иная семья. Но никто не знал, так как всё делалось ночью.
Мама всегда была болезненным человеком, а в этот тяжелый период вообще не могла принимать решения. Поэтому вся ответственность за семью ложилась на папины плечи. Все менялось очень быстро. В одну из таких тревожных ночей раздался стук и в нашу дверь: в дом зашли вооруженные люди с собаками и нас выгнали. Нас загнали в огромный спортзал зал, который был разделён на множество частей мебелью так что получились клетки без окон и без воздуха. В каждой его части была помещена семья. У моего отца и его братьев отняли их предприятия. Было решено, что теперь они являются достоянием народа и рабочих, которые там работали. "Были ваши, а стали наши", так говорили рабочие. Они сами будут руководить, и справляться с обязанностями.
Всех братьев выбросили с их фабрик. Ну, зачем советской власти нужны знающие люди с опытом?! Но руководить заводом или фабрикой оказалось не так просто. Через короткое время были вынуждены пригласить на завод моего папу для оказания помощи. Одновременно с этим, нашей семье позволили покинуть спортзал зал и поселиться в доме дедушки. Сам дедушка умер вначале тридцатых годах. В доме жил папин старший брат Шмуэль с семьей. В эту же квартиру въехала наша семья в количестве четырех человек.
Лишившись своих предприятий, братья Меллеры были вынуждены заняться кустарным производством на дому. Они получили лицензию на изготовление и расфасовку пекарского порошка, специй, искусственного чая и чего-то еще, но я не помню, чего, и довольно успешно наладили дело.
Папа думал, что на этом все наши несчастья закончатся, но это было только началом. Коммунисты имели свои планы, разработанные при приходе к власти: разграбить всё, что люди нажили своим долголетним трудом, а их самих и их семьи сослать или запрятать в тюрьмы, лагеря и воспользоваться оставленным добром.
Вскоре все стало ясно: готовились списки семей на высылку в Сибирь. С приходом русских в Литву, стали действовать новые законы, те законы, которые действовали по всему Советскому Союзу. Они хотели очистить Литву от евреев, от состоятельных людей, от людей, сопротивляющихся новому порядку и тоталитарному советскому режиму. Первыми в списках на высылку в Сибирь значились семьи Меллер, Левин, Зальцман и Клингман. В списках было и много других еврейских и литовских семей, литовских военнослужащих, шяулистов, учителей и других. В списки включали также всех противников оккупантского режима. Списки на депортацию составляли местные коммунисты. Они хорошо знали население города и знали, кто чем занимается, кто чем дышит. У Советов был большой опыт в этом деле ещё с 1937 года. Тогда вывозили целые республики, как крымских татар, немцев с Поволжья и многих, многих других.
Много позже, незадолго до развала Советского Союза, в одной из литовских газет была опубликована секретная инструкция по организации депортации неугодного советской власти населения.
 Согласно этой инструкции, высылке подлежали все члены бывшего правительства, государственные чиновники и представители суда, военнослужащие высших чинов, члены буржуазных политических партий, члены добровольных организаций по защите государства, члены студенческих организаций, люди, активно участвовавшие в вооруженном сопротивлении против советских властей, полицейские и члены военизированных организаций, представители зарубежных фирм и вообще все, кто имел хоть какие-то связи с заграницей (в том числе филателисты и интересующиеся эсперанто). А также предприниматели, землевладельцы, банкиры, священнослужители, члены Красного Креста и прочие.
Под эти категории подпадало 23% населения Литвы!!!
Попавших в список высылаемых, ждала железная дорога, которая вела в Сибирь. Мне, кажется, если бы коммунисты знали о приближении нацистов, они бы не тратили столько сил на евреев, а оставили бы их на попечение немцев, у которых к тому времени был уже большой опыт уничтожения евреев.


                Глава5  Биография братьев Меллер
Хочу сказать несколько слов о четырех братьях Меллер. Все они были активными сионистами, и все их мысли были направлены на то, чтобы помочь созданию еврейского государства. Будучи владельцами нескольких заводов, они объединяли еврейскую молодежь. На заводах семьи Меллер обучали еврейскую молодежь, какой-нибудь специальности и давали возможность ехать строить поселения и кибуцы в Палестине.
Тут я хочу отметить, что когда папа ещё не был женатым и жил в Мемеле, теперешний город Клайпеда, он был там заведующим лондонского отделения еврейского банка. Папе было поручено давать в кредит каждому, кто хочет ехать в Палестину по 500;, так как без таких денег не давали разрешения въезда туда.
Главный еврейский банк был в Лондоне. В его деятельности, вместе с Теодором Герцелем, принимал участие мой дедушка Меллер Авраам Ицхак. Дедушка занимал в этом банке, какую-то должность, начиная с середины двадцатых годов.   Эти    сведения    я    нашла    в   папиных документах, где находилось его письмо на идиш с его автобиографией. О связи дедушки с еврейским банком в Лондоне упоминается так же в интернете.
Я помню собрания, которые были у нас в доме. На этих собраниях принимались решения, каким образом можно покупать землю в Палестине, и создавать кибуцы. Братья Меллер переводили много денег в фонд "Керен Каемет". В нашем доме также занимались, как я уже упоминала, беженцами из Польши.

Письмо папы
(перевод с идиш)
Моя жизнь разделилась на несколько периодов.
Я родился в городке Рокишкис в 1899 году. Уже с 1906 года, мой отец был известный сионист и относился к организации " Ховевей Сион". С этого года у нас дома проходили собрания, и наш дом посещали члены организации.
 1925 - 1930. Я женился в Мемеле, теперь Клайпеда, в 1925 году. В Клайпеде я организовал банк для выдачи кредитов. Меня выбрали быть директором этого банка. За время, что я был директором, я выдал большое количество кредитных чеков по 500 ;, что дало возможность многим людям репатриироваться в Палестине (Израиль). В то время английское правительство разрешало приехать в страну только тем репатриантам, которые могли доказать, что имеют не меньше, чем 500 ;.
1930 - 1941. В 1930 году, с ростом гитлеризма, я со своей семьёй переехал жить из Мемеля в Рокишкис. Относясь к организации "Общих Сионистов", я продолжил активную сионистскую деятельность в Рокишкис.
1942 - 1964. В июне месяце 1941 года меня и всю мою семью в составе: моей жены Иохевет, моего тринадцатилетнего сына Мирона, и моей одиннадцатилетней дочери Шошаны (Саны), арестовали и увезли на железнодорожную станцию. Одновременно, то же самое сделали с моими тремя братьями и их семьями. Нас всех запихали в товарные вагоны и отправили в Сибирь.
Примерно через год после ареста мне сообщили, что я арестован по статье КРО. Это значит контрреволюционная организация. Если бы мои братья были бы живы год после ареста, они были бы обвинены по той же статье и получили бы, как и я 10 лет тюремного заключения. В Сибири все мои братья погибли от голода и холода и тяжёлой работы. В конце 1945 года меня освободили, но я должен был продолжать работать при лагере. Только в 1946 году я был освобождён. Я с моей семьёй уехал в Вильнюс и устроился на работу. В1951 году в июне месяце меня и мою семью, которая состояла из меня, моей жены, моего сына Мирона и моей дочери Шошаны, снова ночью арестовали и, продержав 10 месяцев в тюрьме, нас отправили в Сибирь в маленькую деревню. Так мы мучились до 1964 года. В 1964 году, после многочисленных жалоб
 и просьб, меня, наконец-то реабилитировали и через несколько месяцев мы вернулись в Вильнюс. Таким образом, я провёл 18 лет в лагерях и в тюрьмах как арестованный и ссыльный. Я был стар и болен, и моё единственное желание было поехать в Израиль, но мне всё время отказывали на мою просьбу.
 В 1972 я, наконец, получил разрешение вместе с моей дочерью эмигрировать в Израиль. Мы приехали в страну 18 декабря 1972 года. Единственная моя просьба и желание, чтобы выпустили в Израиль и моего сына с семьёй. Сын, в настоящее время находится в Вильнюсской тюрьме за незначительную автодорожную аварию, произошедшую не по его вине. Но как еврей, которого можно во всём обвинить, тем более что он подал заявление с просьбой на выезд в Израиль, его засудили и посадили. Очень прошу помочь мне в моей просьбе. Я буду вам очень благодарен.

 С уважением Меллер Юдель, подпись.


           Глава6  Ссылка в Сибирь
По ночам военные приходили в дома людей, подлежащих высылке. В три часа утра, в ночь с 15 на 16 июня 1941 года, мы услышали сильный стук в дверь и требование открыть. В квартиру нагло ворвались три или четыре вооруженных солдата с собаками. Папа, мгновенно встал и, приблизившись к двери, спокойно спросил: "В чем дело?" В ответ ему прокричали, что нам дается один час, для того, чтобы упаковать чемоданы, не более ста килограмм. Пройдя в комнаты, солдаты бесцеремонно стали проводить обыск. Мы начали быстро собираться. Папа погрузил чемоданы и всех нас на телегу, запряженную лошадью, которая стояла тут же во дворе, и в сопровождении солдат мы отправились в сторону железнодорожной станции. На наши вопросы: "Куда и зачем нас везут?", ответом было молчание и угрюмые лица, сопровождающих солдат. Видимо было получено указание, с людьми не разговаривать. Когда мы приехали на железнодорожную станцию Рокишкис, находящуюся недалеко от центра города, там уже стояло несколько вагонов. Запертые снаружи вагоны были полностью загружены людьми. Шёпотом говорили, что отправляют в Сибирь, так как было известно, что в других городах русские делают то же самое.
В этот трагический момент папин брат Мордехай сказал: "Не плачьте! Нас везут в неизвестность, но оставшиеся уже через неделю позавидуют нам, так как их ждет неминуемая гибель". Эти слова оказались пророческими.
Сам Мордехай и два его брата погибли в лагерях и ссылках, но большинство сосланных, пройдя через страшные лишения, всё же выжили. Оставшиеся погибли ВСЕ.
Из Рокишкис наши вагоны были перегнаны на станцию Нововилейка недалеко от города Вильнюса
Среди депортируемых семей, были семьи, чьи дети учились в Каунасе и других городах Литвы. Нахман, брат Иосифа Левина - приехал из Каунаса, чтобы присоединиться к своей семье. Приехали на станцию после учёбы и две мои двоюродные сестры: Тамар и Шошана, дочки Мордехая, папиного брата. Приехали многие другие знакомые и дальние родственники. Все хотели попрощаться или передать что-то. Но их эти солдаты - роботы даже близко не подпускали к вагонам. Все ужасно плакали и в вагонах и на улице.
В каждом вагоне было помещено от четырех до восьми семей, которые теснились на четырех деревянных нарах, дышать было нечем, особенно трудно было женщинам. Посреди вагона стояло огромное ведро для нужд, которая называлось на тюремном жаргоне "параша". Каждое утро кто-то должен был выйти под присмотром солдат и опорожнить его. В нашем вагоне было три семьи Меллеров и еще четыре еврейские семьи, имен которых я не помню.
Мы стояли на станции Нововилейка три дня и три ночи. В конце третьего дня пришли какие-то начальники в сопровождении вооруженных солдат с собаками и сказали, что нехорошо, что женщины и девушки находятся в одном вагоне с мужчинами и подростками старше пятнадцати лет. Всех мужчин перевели в другие вагоны и другой эшелон. Нам же сказали, что по прибытию на место мы встретимся. Но никто не говорил, куда мы должны прибыть и сколько времени это возьмет. Со временем, выяснилось, что поезд с мужчинами направлялся в исправительно-трудовые лагеря (Гулаг), где все они были осуждены заочно так называемой "Тройкой " на долгие года без суда и следствия.
Таким образом, поезд, наполненный тяжелыми мыслями, слезами и надеждами медленно начал двигаться в сторону неизвестности. По дороге, поезд делал остановки, которые иногда длились часами, а иногда и целый день. Нам объяснили, что началась война с немцами, и мы должны дать дорогу поездам с танками, солдатами и оружием, идущим на фронт.
Находясь в закрытом вагоне, мы пытались через решётки смотреть в крошечные окошки чтобы, узнать, что происходит на улице. Многие люди с улицы интересовались, кого везут в закрытых товарных вагонах. Многие нам сочувствовали и иногда приносили попить, а особая радость была, когда нам приносили поесть супа. Суп состоял из воды и чего-то непонятного, плавающего в нем, но мы были благодарны и за это.
После нескольких дней пути мы услышали, как война приближается, раздавались взрывы, то впереди нас, то позади. Нам сказали, что поезд с мужчинами, вышедший после нас, разбомбили и все, кто находился там, погибли. Но, это была лишь отговорка, для того, чтобы никто не задавал никаких вопросов. Исчезала надежда на встречу со своими родными: папой, и двумя его братьями Иохананом и Мордехаем. Третий брат, Шмуэль Меллер с семьей, был в нашем вагоне. Его не отделили от семьи, так как он был в возрасте сорока пяти лет и не был активным сионистом.
 

               Глава7  Дорога в ссылку: Рокишкис - Сибирь
Так медленно мы продвигались вперед, в неизвестную Сибирь, которую до этого я знала только по книгам и карте. В вагоне люди рассказывали друг другу, что там очень холодно, много медведей, волков и другой живности. Еще люди говорили, что условия жизни очень тяжелые и что женщины из-за холода не могут выжить. Мне было невыносимо трудно представить себя, живущей в Сибири. Мне казалось, что там людей вообще нет, только леса и тайга. В моем детском воображении Сибирь была огромным лесом, наполненным страшным зверьем.
По пути удавалось увидеть несколько сибирских деревень. Все они выглядели очень бедными. Люди думали, что мы можем им что-то дать и бежали к поезду с протянутыми руками – они просили дать немного еды, но солдаты безжалостно отгоняли их от вагонов. Так закончилось мое счастливое детство. Мне было одиннадцать лет, и я была избалованная девочка


           Глава8  Наша жизнь в деревне Вылково
Нас привезли в Барнаул, столицу Алтайского края. Сколько времени мы добирались, не могу сказать, были остановки длиной в недели. Мне казалось, что прошла целая вечность. Мы выехали вначале лета, а добрались лишь осенью. Так и приехали в легкой одежде, а становилось все прохладней и прохладней, и по ночам, выйдя из вагонов, мы спали, крепко прижавшись, друг к другу. Только маленькие дети с матерями постоянно оставались в вагонах.
В Барнауле прибывших распределили по местам поселения.
Семью старшего папиного брата Шмуэля направили в село Рассказиха - неподалеку от Барнаула; жену Мордехая с сыном Амноном - в районный центр Тюменцево, а меня с мамой и братом Меней и жену Иоханана Фаню с сыном Мулей – в село Вылково, Тюменцевского района.
Считая, очевидно, что Рассказиха – это слишком шикарное место для ссыльных, Шмуэля с семьей вскоре переселили в село Казачье в устье реки Яны на берегу Северного Ледовитого океана.
Далёкая деревня Вылково находилась в более 200 километров от Барнаула. Мы в сопровождении конвоиров добирались туда на теплоходе по Оби и на конных подводах. Но прежде, чем усаживать нас на телеги, солдаты и сопровождающие полицейские захотели каким-то образом "уменьшить" наш багаж. Они просили раскрыть чемоданы и картонные коробки и выбирали, что им хотелось, утверждая, что лошадям тяжело будет, или же - такое просто нельзя брать с собой. Я хорошо помню, как мой брат плакал горькими слезами и просил оставить ему его коллекцию марок, которую он собирал и разменивал долгие годы. Это было несколько толстых альбомов. Но не помогли, ни слёзы, ни просьбы. Эти бездушные солдаты и полицейские забирали всё, что считали нужным, для себя и их семьям.
Наконец нас усадили на телеги, запряжённые двумя лошадьми, и мы двинулись в путь. По дороге пришлось ночевать в поле, а было уже довольно холодно. Наш путь в Вылково проходил через районный центр Тюменцево, где от нас отделили жену папиного брата Мордехая и их сына Амнона. Они остались в посёлке Тюменцево.
 Когда, наконец-то, приехали в посёлок, который назывался Вылково, нас разделили и поселили в разных местах: кого-то в деревнях, а были семьи, которых отправляли просто в лес, в построенные там бараки для привезенных поселенцев.
Оставшиеся две семьи Меллер: нас - маму, меня и брата и жену Иоханана с сыном отправили в лес рядом с деревней Вылково. Там были построены бараки для ссыльных. Нам бросили несколько палок и кусок брезента и сказали: "Постройте себе палатку или идите в бараки". Мамы пошли в деревню, а мы дети остались в бараках. Мы пробыли там несколько дней и ночей пока наши мамы вернулись и забрали нас в деревню.
В деревне хорошие люди освободили для нас комнату в пятистенном бревенчатом доме. Пятистенным домом в Сибири называется прямоугольный дом, разделенный на две части. Первое помещение от входа является кухней, второе - горницей.
На кухне была большая русская печь, на которой можно спать, и полати (антресоли), на которых тоже спали.
Мы все пятеро: наша семья и семья брата Иоханана поместились в этой одной комнате. Там и спали, варили, кушали и уроки делали. Как расположились спать, я не помню, но хорошо помню эту горницу. Вдоль стен были широкие скамейки, а в середине стоял стол. Мы, очевидно, спали: кто на этих скамейках, а кто на полу, на сделанном нами деревянном, установленном на чурках, настиле.
Электричества в селе не было. Так что освещались керосиновыми лампами, а когда не было керосина лучинами (тонкими сосновыми длинными щепками, которые хорошо горят, но при этом коптят и дают много дыма.)
Во дворе у хозяев была баня «по черному», в которой мы регулярно мылись. Важно только было не прикасаться к стенам, чтобы не испачкаться в саже.
Хозяева (их фамилия была Нечаевы) спали на кухне.
За комнату мы заплатили детскими вещами: рубашками, трусами или обувью. Мы, дети должны были работать на хозяйку дома: убирать сад, копать лопатой землю, сажать картошку, поливать яблоню, сажать морковку и свеклу и делать многие другие вещи.
Довольно большим подспорьем оказался привезенный тетей Фаней сахарин, в обмен на который мы получали молоко.
В целом, конечно, мы жили впроголодь.
Когда мы садились за стол, приготовленная еда делилась на пять равных частей, а потом разыгрывалась при помощи карт. Меня строго следил за тем, чтобы все ели, не торопясь и тщательно прожевывали пищу, чтобы её эффективность была более полной.
Меня с Мулей где-то подсмотрели конструкцию и сами изготовили "крупорушку", на которой мы превращали пшеничное зерно в крупу.
Пшеницу мы покупали мешками и возили на мельницу, чтобы иметь муку. Делали муку также из высушенной картофельной шелухи, добавляли к ней немного пшеничной муки и пекли в топке плиты какое-то подобие хлеба.
Устроившись с жильем, мы, дети, пошли устраиваться в школу.
Никаких документов о том, какие классы мы закончили, у нас не было. Нам позволили ознакомиться с учебной программой и самим определить, в какие классы пойти.
Я пошла в 6-ой класс, Муля в 7-ой, а Меня в 8-ой. Мене в этом плане повезло, так как в восьмом классе уже не было уроков русского языка, а этот предмет был для нас самым сложным.
Школа в Вылково оказалась очень хорошей и преподавание был на высоком уровне, так как большинство преподавателей были эвакуированными ленинградцами.
С целью получения рабочих карточек, мальчики на лето устроились работать в столярную мастерскую
Меня неплохо освоил изготовление деревянных ложек, а Муля делал табуретки.
Фаня, жена Иоханана постоянно жаловалась на головные боли, но о враче или лекарствах можно было только мечтать. Мы пригласили нашу тетю Соню, жену Мордехая Меллер, которая была врачом в Рокишкис и жила со своим сыном Амноном в Тюменцево. Она сказала, что у Фани видимо рак мозга, и делать нечего.
Утром мы ходили в школу, а после обеда продолжали работать на хозяйку дома, на её огороде. К вечеру, сделав уроки, мы ходили менять одежду на еду. В один из дней на работу вышли только я и мой брат, так как Муля, сын Фани остался с мамой. Она кричала от нестерпимой боли. Муля помогал ей, чем мог: он мочил тряпки в холодной воде и прикладывал ей на лоб, чтобы хоть как-нибудь облегчить ее страдания.
Ближе к осени 1943 года тетя Фаня уже большую часть времени была без сознания.
В один из вечеров, девятого сентября он прибежал к нам и сказал: "Мама умерла". Муля сам ее обмыл и обернул простынёй. Нам он сказал, что осталось только похоронить. Мы, дети, попросили у хозяйки дома телегу на двух колесах, положили тетю Фаню и вышли из деревни. На обочине мы нашли место, где земля была более рыхлая и мягкая, вырыли яму и похоронили ее. Это было огромным стрессом для нас. До сегодняшнего дня эта картина стоит у меня перед глазами: как мы, трое детей, сами без кого-либо из взрослых, тащим эту телегу. На нас никто не смотрит, нам никто не помогает. Яму вырыли с правой стороны дороги там, где земля была помягче. Положили тётю Фаню и закопали. Так мы её похоронили.
Теперь нас было только трое детей и одна мама, которая тоже была нездорова. Она находилась в постоянной глубокой депрессии и не могла преодолеть несчастья, обрушившегося на нашу семью. Мы оставались детьми и продолжали жить своей жизнью: учиться, работать на хозяйку дома, обрабатывая огород. Иногда ходили по домам, пытаясь выменять оставшееся барахло на еду.
В нашей деревне становилось все труднее жить. Хозяйка, у которой мы снимали комнату, попросила нас съехать с квартиры. В конце наших поисков, взамен на ночную рубашку, нам посоветовали купить маленький домик с большим участком земли. Дом находился в конце деревни. А ночная рубашка для деревенских жителей была вечерним платьем. Мы согласились и купили весной 1944 года этот ветхий домик, который был разрушен и дождь гулял там по всем углам. Мальчики немного починили его, и мы переехали туда жить. Все ступеньки были поломаны, а внутри была одна комната, в которой стояли кровать, сундук и большой стол. Вдоль по стенам стояли скамейки. Еще была огромная русская печь, внизу которой можно было готовить, а вверху можно было лежать в тепле и спать. Она очень хорошо нагревалась, когда что-то в ней внизу варили, и долго стояла тёплая. Печь занимала четверть комнаты, целый угол.
Как мы там расположились, я уже не помню, но расположились. Мальчики спали дома на полу, я на сундуке, а мама в кровати. Еще там был хлев с соломенной крышей. Крыша была такая дырявая, что из каждого угла можно было видеть небо. В обмен на еще одну ночную рубашку мы купили молодую корову, чтобы у нас было свое молоко.
Когда мы ее привели домой, встал вопрос: "Кто будет за ней ухаживать"? Все свалилось на меня. Я даже принимала у нее роды, и через короткое время у нас был уже и телёнок. Я завела его домой, чтобы он немного нагрелся, но он схватил картошку в рот и задохнулся. У нас было достаточно молока от нашей коровы. Я вставала каждое утро очень рано, чтобы подоить ее и передать ее в стадо к пастуху, а вечером я должна была забрать ее обратно. Я научилась ее доить. Еще я помню, что она поела соломенную крышу в загоне, где она стояла. Мы научились запрягать корову и возили на корове сухие ветки из леса, когда приходила осень, и становилось прохладно. Этими ветками мы топили печку.
Большой земельный участок, который был у дома мы каждое утро, до школы аккуратно обрабатывали под руководством моего брата. Нужно было поторопиться, вскопать землю, так как весна была короткой, лето жарким. Мы должны были успеть посадить картошку и другие овощи.
Меня был хорошим и требовательным для нас начальником. Он разделил участки на несколько частей и дней и каждый из нас должен был в свой день обработать свою часть участка, и выполнить хорошо свою работу, так, как у нас был начальник, который не прощал нам плохой работы.
На большей части участка, мы садили картошку, а по краям разные овощи: капусту, морковь, свёклу. Таким образом, мы научились сельскому хозяйству тяжёлым путём.
Мне было очень тяжело сначала подоить корову и выпроводить её к пастуху в поле, а потом присоединится к мальчикам и работать на земле. Когда мы работу заканчивали, мы получали разрешение идти в школу от нашего строгого начальника.
В 1944 году Меня окончил школу с отличием и ему рекомендовали остаться и преподавать химию. Наш двоюродный брат, Муля учился классом ниже Мени. Он рассказывает, как больше всего боялся уроков химии, так как Меня был очень строгий учитель. Меня проработал в школе только один месяц и был призван в армию, несмотря на то, что ссыльных обычно в армию не брали. Меня пошел в армию для того, чтобы уйти из деревни, где мы жили.
Еще через два месяца, в декабре 1944 года, призвали и Мулю, учившегося в 10 классе. Закончить школу ему не дали. Муля рассказал, как он с другими призывниками должен был идти из Вылково до Барнаула более 200 километров пешком с натёртыми ногами до крови, а их вещмешки везли на санях, на которых также лежало сено для кормления лошади. Они шли несколько дней с ночевкой в поле.
В армии Меня и Муля были посланы на разные курсы, в разные края: Меню послали на запад, на какой-то технический курс, а Мулю на восток - в военно-морское училище.
Итак, к новому 1945 году я осталась с мамой вдвоём и должна была заботиться о ней, которая большей частью была больна, заботиться о тепле в доме и готовить еду. Мне пришлось думать, как привязать корову к двухколесной телеге, а зимой к саням, так как до сих пор эту работу выполняли мальчики. Это было совсем непросто. Наша корова была непривычна таскать что-либо, и она создавала мне огромные проблемы.

Однажды, когда я, наконец, запрягла её в телегу, я повела её в лес, набрала сухих веток и повернула назад. Корова вдруг запротивилась, сбросила ветки и потянула телегу в глубь леса.
Она продолжала идти в лес, пока не застряла у большого дерева. Я держала ее за веревки, и пыталась остановить. Наконец мне это удалось, так как это большое дерево не дало ей дальше двигаться, и оно было мне в помощь. Я поранила себе ноги и руки, и не знала, что делать дальше. Села на пенёк и долго плакала за свою несчастную судьбу.
Немного отдышавшись, я дала успокоиться корове, снова набрала в телегу сухих веток, повернулась, и мы, с трудом найдя дорогу, двинулись в сторону дома.
Был ещё один интересный случай у мальчиков до армии. Они ходили пешком в деревню Овечкино с целью обменять, что-нибудь на пищу. Деревня находилась в нескольких десятках километров от Вылково. Они вынуждены были заночевать в каком-то кабинете на столах. Вдруг они увидели хлеб. Они съели, сколько смогли, а одну буханку забрали и убежали. Всю дорогу назад они боялись погони, но им удалось благополучно добраться до дома. В те времена за буханку хлеба можно было поплатиться тюрьмой. Так что это была очень опасная операция.
Учительницей немецкого языка стала и моя мама, когда она чувствовала себя немного лучше, но это длилось всего два месяца. Больше она не выдержала и опять впала в депрессию. Она была очень больной еще в Рокишкис, и ей всегда нужна была помощь. У мамы была шизофрения. В деревне с этим ничего сделать было нельзя, только нужно было ухаживать за ней и смотреть, чтобы она над собой ничего не сделала.
Когда мальчики ушли в армию, на хозяйстве осталась я одна и должна была ухаживать за мамой, нашим земляным участком, доить корову, готовить еду и продолжать учиться в школе. К тому времени я закончила восьмой класс. Мне нужно было еще два года учиться в школе.


             Глава9  Исправительно-трудовые лагеря папы и его братьев
Очень хотелось найти папу. Позднее мы узнали, что слухи о том, что эшелон с мужчинами разбомбили и все погибли, оказались ложными. Все это было сделано для того, чтобы мы не искали их и не задавали лишних вопросов.
Правдой было то, что папу и его братьев, а также других мужчин из второго эшёлона забрали в лагерь. Уже осенью 1941 года разошелся слух, что в районе Красноярска в лагерях находится много сосланных из Литвы. По всей Сибири были разбросаны сталинские трудовые - исправительные лагеря, (Архипелаг ГУЛА;Г- так назвал их Александр Солженицин), но об этом запрещалось говорить. Каждое неосторожное слово грозило долгосрочной тюрьмой. Мы боялись говорить о лагерях и писали множество писем в разные инстанции, пытаясь найти папу и его братьев. Но ответов очень долго не было. Власти хотели скрыть злодеяния, сделанные и делаемые зверским советским правительством. Они хотели полностью насладиться богатством и недвижимостью, оставленные высланными семьями. Я могу привести пример семей братьев Меллер. Они оставили дома, заводы и все нажитое. Так было и со всеми другими семьями, которых выслали в Сибирь, и которые там погибли или были посажены в тюрьмы. Все, что наживалось годами тяжелым трудом, было отобрано в пользу советской власти.
Мне лично только непонятно, кого собирались исправлять в исправительных лагерях, людей образованных, интеллигентных, умных, имеющих большой опыт в руководстве фабриками, заводами и превратить их в замученных, нищих, безмозглых рабочих. Это была цель Советской власти?!
После многочисленных поисков нам, в конце 1941 года из Красноярского управления лагерями прибыло сообщение, что папа и два его брата Иоханан и Мордехай находятся в одном из лагерей "Краслага" по адресу: Красноярский край, Канское отделение ИТЛ, станция Решоты, почтовый ящик 235.
Когда нам сообщили, что папа жив, в доме была большая радость. Мы тут же проверили адрес: это был лагерь недалеко от Красноярска, лагерь "Решёты".
Мы сразу же начали переписку с ними. Письма от них приходили с затушеванной короткой надписью в правом углу конверта над маркой. Мы долго пытались разобрать, что там написано и что означает ИТЛ. Об этом в письмах они, разумеется, сообщить не могли. В конце -концов удалось узнать, что ИТЛ означает исправительно-трудовой лагерь, а затушеванное слово - «подследственный». Из чего мы сделали вывод, что они еще не осуждены. Правда, от этого легче не было.
Мы сразу же начали посылать им посылки, собирая продукты, сообразуясь с нашими скудными возможностями. В них были шкурки от картошки и поджаренные помидоры с луком в банке. До ближайшей почты было девяносто километров от деревни, где мы жили и Меня, мой брат, шел до нее два дня туда и два дня обратно. Посылки мы посылали раз в месяц.
В своих письмах, проходящих жесткую цензуру, они не могли писать, о тяготах и лишениях, выпавших на их долю. Иоханан в одном из писем написал: "Чувствую себя хорошо, поправляюсь, как Зорах Орелович". А Зорах был самым тощим человеком в нашем еврейском рокишском окружении, так что нам всё было понятно.
Нам стало понятно, что остаться в живых могли только самые сильные и смелые люди. Папа написал, что его братья умерли у него на руках. Папа был молодым и здоровым и смог пережить тяжелые работы, мороз в пятьдесят градусов и сильный голод. Его братья были постарше и не совсем здоровы, они страдали от высокого давления, сахарного диабета и еще всевозможных других заболеваний. Людей, свалившихся от усталости, безжалостно убивали, и каждый раз в лесу оставался тот, кто не выдерживал.
Иоханан умер 13 апреля 1942 года, не дождавшись официального приговора. Такая же судьба постигла и второго папиного брата, Мордехая.
Они были осуждены заочно на много лет по статье 58 московским судом на Петровке 38. Их осудила без суда и следствия знаменитая "Тройка". Просто вызывали в кабинет, после года пребывания в лагере (если удавалось выжить до тех пор) и каждому сообщали, на сколько лет тяжелой работы он осужден. Если посчастливится, то останется в живых. Возможности обжаловать приговор у них не было. Папа получил срок десять лет исправительных работ. Он должен был быть доволен, что так мало, так как другие получали еще больше или просто смертную казнь.
Кому они навредили или сделали чего-то плохого!? Тем более не в России, а в Литве. Но захватив власть, можно распоряжаться людьми по своему желанию. Было намерение просто всех уничтожить, чтобы не было думающих людей и знающих, какой произвол творится в СССР. Всем кому посчастливилось выйти из лагеря, измученные люди должны были дать письменное обещание не рассказывать о лагерях ничего. Об этом мне папа рассказал уже в Израиле, будучи больным и немощным.
Недавно я смотрела фильм "Россия и наследственное завещание Ленина" и еще раз убедилась, что все то, о чем мне рассказывал мой папа, было чистой правдой. Я видела нечеловеческий труд заключенных: они таскали огромные камни, выкорчёвывали деревья, и все это делалось вручную, так как не было никакой техники, способной им помочь. Если кто-то падал от усталости, было запрещено ему помогать. Охранники добивали упавшего несколькими выстрелами и оставляли его лежать на снегу. Требования к работающим были очень высокими и очень трудно было их выполнять. Если выполнялась половина нормы работ, заключенным давали полпорции еды, выполнившие треть нормы, получали треть порций еды.
Мне трудно себе представить, как папе удалось выжить в таких условиях. Наверно дело было в том, что моему папе было всего тридцать девять лет – он был самым молодым из братьев, которые умерли в первый же год заключения. Папа умел очень красиво писать на четырех языках, научился он этому еще, будучи в армии Литвы. Это умение дало ему возможность сидеть в кабинете и писать различные бумаги, вместо того, чтобы тяжело работать. Красивый каллиграфический почерк спас ему жизнь.
В фильме, о котором я упоминала, я увидела своими глазами все, о чем рассказывал папа. Тройка, которая распределяет наказания, тяжелый труд осужденных, унизительное отношение к людям. Не удивительно, что лишь половина заключенных остались в живых. У коммунистов и правительства были такие намерения: уничтожить как можно больше людей, чтобы не было сопротивляющихся и состоятельных.
Шмуэль Меллер, старший брат был сослан с семьей на крайний Север за полярный круг, в село Казачье в устье реки Яны, на берегу Северного Ледовитого океана. Понятно, что там были невыносимые условия. В первый же год он заболел воспалением легких после того, как упал во время работы, в ледяную воду и умер. Его жена Мирьям осталась с трёхлетним младенцем на руках, Авраамом (Абраша). Они остались жить в юрте на льду. Известно, что только в феврале 1947 года ей помогли перебраться в Якутск, где она ухаживала за стариками и детьми. Люди собирали еду, одежду и таким образом пытались выжить, но все-таки в таких условиях выжили немногие. Больные старики и малые дети умирали сразу. Известно, что семьи помогали друг другу: например семья Зальцман помогала семье Шмуэля, который умер.

           Глава10  Переезд в Камень
После того, как я осталась одна с мамой, я пошла в милицию, чтобы попросить разрешения перебраться на новое место, ближе к почте, откуда можно было посылать посылки папе. Это был маленький город под названием Камень. Он находился на берегу реки Обь и был расположен в девяносто километрах от нашей деревни, куда Меня носил посылки папе. Город Камень находится недалеко от Барнаула - столицы Алтайского края. Получить разрешение было совсем непросто. Каждую просьбу рассматривали в Москве, где должны были дать разрешение. Это занимало уйму времени. Обычно уходили месяца, пока получали какую-то реакцию из Москвы.
В конце концов, нам пришел ответ, разрешающий переехать в Камень, но только в сопровождении милиции. Мы оставили старый дом, корову я отдала нашей соседке, и на телеге, запряженной лошадью, отправились в путь длиной девяносто километров. По дороге останавливались ночевать в маленьких деревнях и через несколько дней мы прибыли в город.
Милиционеры, сопровождающие нас, зарегистрировали нашу семью в городской милиции, чтобы не убежали. Мы должны были прийти к ним через две недели, чтобы записать адрес, по которому будем жить. Закончив с милицией, мы отправились искать комнату, чтобы оставить вещи. В этом маленьком городке была почта так, что мы могли посылать посылки папе и связаться с мальчиками, которые ушли в армию, но кроме этого я могла закончить школу.
 Мама с трудом держалась, ей нужна была врачебная помощь, чтобы помочь совладать с глубокой депрессией. За ней нужно было смотреть днем и ночью, чтобы она не предприняла попытку к самоубийству. Иногда у нее были попытки вскрыть себе вены. Хорошо, что я успевала ее остановить. Я поместила маму в больницу и дала медсестре пару носков, чтобы та смотрела за ней, дабы мама опять что-то с собой не сделала. Она продолжала находиться в депрессии, и нельзя ее было оставлять одну.
Я же отправилась искать школу, чтобы меня приняли учиться. Я записалась в последний класс, но почти не могла регулярно посещать школу, так как должна была навещать маму, ходить на базар и менять что-нибудь на еду. Ко мне приходила девочка из класса и приносила домашние задания. В школе мне прощали мои пропуски, но требовали, чтобы я пришла на экзамены. Достаточно удачно сдав экзамены, я получила аттестат зрелости с хорошими оценками. Особенно по математике, так как любила точные науки, которые впоследствии стали частью моей жизни, как учительницы математики. Мне легко давалось доказывать формулы, решать задачки, доказывать теоремы по геометрии и тригонометрия. У нас была учительница, эвакуированная из Ленинграда, очень интеллигентная. Я ее любила. Она с пониманием относилась к моему положению и всячески помогала мне продвинуться. Когда она объясняла новую теорему, она вызывала меня повторить, чтобы дети лучше поняли. Я была рада повторить. Но в классе я бывала редко.
 Каждый день я продолжала навещать маму. Она жаловалась, что ее избивают, и просила меня забрать её. Я видела, что мама говорит правду. Везде на теле были синяки и ссадины от побоев. Ее душевное состояние немного улучшилось и после экзаменов я забрала ее домой. Мама уже выглядела значительно лучше.
 От папы пришло письмо, в котором он написал, что может быть получит облегчение в лагерной жизни после войны и ему дадут выходить днём из лагеря для работы в конторе, а к вечеру он должен будет возвращаться. Как я уже упоминала, у папы был прекрасный каллиграфический почерк, и он занимался перепиской документов и в лагере.
По радио мы слышали, что война близится к концу. Я также получила письмо от своего брата. Он писал, что окончил курсы, и его хотели послать на передовую, но не успели: война закончилась. Он демобилизовался и приехал в Барнаул. Там он поступил в педагогический институт на химический факультет. У него было разрешение демобилизованного солдата, дающее право ездить с места на место куда угодно без ограничений. У нас же с мамой такого документа не было. У нас была только бумага, обязывающая отмечаться в милиции каждые две недели. Прав на выезд из города не было.
Состояние мамы к тому времени начало улучшаться и вместе с ним - настроение. Мама хотела начать чем-то заниматься. В Рокишкис, из которого мы были высланы, она играла в еврейском любительском театре на языке идиш. Любительская группа артистов ставила пьесы, которые имели большой успех в городе и собирали деньги в помощь еврейской общине.
У мамы проснулось желание вернуться в актрисы. Она пошла в театр, который находился в городе Камень и ее приняли.
 Мама, в свое время, окончила религиозную школу и поступила в гимназию. Несмотря на это при папе она не вела себя как религиозный человек. Мама знала несколько языков: литовский русский, немецкий и идиш. Я помню ее всегда с книжкой в руках, она очень любила читать. По тем временам мама была образованным, интеллигентным человеком.


     Глава11  Поиски папы и воссоединение семьи
Как только мама поняла, что получила работу и справляется, я приняла решение поехать на поиски папы. Это было очень рискованным решением, так как папа находился за тысячи километров от нас, и чтобы добраться до него, нужно было сделать несколько пересадок из поезда в поезд. Все это я должна была проделать без разрешения, без документов, без билетов и без денег. Я села в первый поезд, спряталась среди людей и залезла на верхнюю полку, чтобы на меня никто случайно не обратил внимания. Я притворилась спящей. Была страшная неразбериха, давка, люди кричали и бегали по всему перрону вперед и назад. Это был послевоенный период, когда движение поездов еще не было налажено и по прибытию поезда, люди брали его штурмом. Это было просто опасно для жизни.
Вагоны были битком набиты людьми. Я должна была выходить на каждой станции и садиться снова, чтобы на меня не обратили внимания. Так я продвигалась от станции к станции в течение нескольких дней, пока не добралась до Красноярска. Из Красноярска мне предстояло сесть еще в один поезд, чтобы добраться до лагерей, которые находились на станции "Решёты" Там по моим сведениям находился мой папа.
На станции Решёты находилось много лагерей под разными номерами. Номер папиного лагеря сейчас я не помню, но тогда по письмам я знала его прекрасно. Люди точно объяснили мне, где искать номер, который был мне нужен. Большой участок пути пришлось идти пешком, пока я увидела большой и высокий забор, огражденный колючей проволокой. При входе были смотровые вышки с вооруженными охранниками, которые пристально наблюдали за тем, кто приближается к лагерю. Возле забора земля была более рыхлая, вспаханная и я, подумав, что это тропинка, пошла по ней. Вдруг я услышала крик охранников и ружья, направленные на меня: "Девочка! Куда ты идешь? Здесь ходить запрещено. Остановись! иначе мы будем вынуждены стрелять". Я остановилась, спросила, где вход и объяснила, что хочу найти своего папу, который должен находиться здесь в этом лагере. Солдат, находившийся на смотровой вышке, объяснил мне, как найти вход. Так я добралась до лагеря.
Там мне сказали, что мой папа уже стал более свободным, и он пользуется некоторыми привилегиями. Он ушел на работу в контору и только ночью должен вернуться в лагерь. Мне сказали, как его найти на работе и я побежала к нему. Мой папа хорошо владел несколькими языками: русским, литовским немецким и идиш. Во время первой мировой войны семья Меллер бежала из Литвы в Харьков. Папа был в то время еще очень молод, любил учиться и проявлял хорошие способности к учёбе и к бизнесу. Деды послали его учиться, и он окончил с отличием гимназию в Харькове. После окончания первой мировой войны семья вернулась в Литву и перевела из Харькова в город Рокишкис свой бизнес и фабрики. В Харькове остался большой дом, а под домом зарыли клад. Мой брат Меня поехал из Вильнюса на поиски этого клада, но, как мы и подозревали, там он ничего не нашёл. Не было дома и не было клада. Меня вернулся и рассказал нам, что новые жильцы позволили ему искать, но они ничего не знали. Меня начал искать родственников и нашел первую жену папиного брата Шмуэля с ее сыном. Все это время они продолжали жить в Харькове, но о кладе им также ничего не было известно.
 В то время папу должны были призвать в Литовскую армию, и он день и ночь работал над своим почерком, чтобы была возможность сидеть в конторе и писать документы. Папе удалось усовершенствовать свой почерк до каллиграфического и это ему очень помогало в жизни.
Получив в проходной лагеря адрес конторы, где папа должен был работать, я с замиранием сердца туда направилась, не веря, что через несколько минут я увижу своего папу. Мы не виделись долгие пять лет. Мне было трудно себе представить, как он должен выглядеть после всех тягот, которые свалились на его плечи.
Так я встретилась со своим папой. Он почти меня не узнал, так как не мог понять, откуда я взялась. Но через несколько минут все стало на свои места. Мы друг другу рассказали о нашей жизни. Папа рассказал о том, как трудно было в лагере, как тяжело он работал в постоянном голоде и холоде. Десятки людей падали ежедневно от усталости и голода и этим людям не разрешали помочь подняться, их убивали и оставляли лежать тут же на снегу. Папиных братьев Иоханана и Мордехая постигла та же участь. Ему же, самому молодому и сильному чудом удалось выжить в этих нечеловеческих условиях.
Мы с папой проговорили всю ночь, рассказам не было конца. В связи с тем, что я приехала в лагерь, папе разрешили остаться в маленькой комнате конторы, где он работал. У папы сохранились фотография со мной и моим братом, которую он зашил в куртку, так как заключенным запрещалось иметь что-то из дома.
 
Проговорив всю ночь, мы стали думать, как привезти маму. Мы написали просьбу в Москву, чтобы ей разрешили воссоединиться с папой, так как он имел право свободно выходить из лагеря и работать за его пределами. Это оказалось непростой задачей. У нас не было адреса, куда направить просьбу. Мы решили разослать прошение по разным инстанциям Москвы, и запастись терпением, ожидая ответа. Прошло некоторое время, и мы получили ответ, позволяющий доставить маму к нему, в сопровождении милиции. По истечении нескольких месяцев, нам сообщили, что мама в сопровождении милиции добралась до лагеря к папе. Мы должны были подписать большое количество бумаг, удостоверяющих, что мама будет с нами. Так наша семья, в конце концов, воссоединилась.
После всех трагедий, произошедших с нами по вине Сталина и всей коммунистической диктаторской системы, наша семья значительно уменьшилась. Из всех братьев Меллер остался один папа Юдель. В каждой семье кого-то не хватало: то родителей, то детей. Я до сих пор не понимаю, как могут люди плакать по Сталину, ведь нет семьи во всём бывшем Союзе, которая бы не пострадала от него и его зверств. Потом я поняла, что те коммунисты, которые выполняли эти злодеяния, получали большие деньги, а соседи и даже родные дети верили, что все расстрелянные, исчезнувшие, заключённые ВРАГИ НАРОДА и поэтому туда им и дорога.


               Глава12  Побег из Сибири в Литву 1946-1949
Мой брат демобилизовался из армии и поехал учиться в Барнаул в педагогический институт. Мне тоже очень хотелось пойти учиться и уехать из Сибири. Папа подавал прошения в Москву во все инстанции о полном нашем освобождении. В конце концов, он получил освобождение, но с определенными ограничениями. Был целый список городов, в которых нам запрещалось жить, но Вильнюса среди них не было. Мы купили билеты и поехали в Вильнюс. Документы были только у папы, у нас же с мамой не было никаких бумаг. Но было решено: раз папе можно ехать, значит, и мы как-нибудь доберемся. После нескольких недель дороги и множества станций мы добрались до Вильнюса. По дороге мы вынуждены были рассказывать всевозможные истории, чтобы как-то оправдать отсутствие у нас с мамой документов. После войны с документами была большая неразбериха. Случалось, что у людей были поддельные документы. Люди перебирались с места на место. Все стремились вернуться домой.
Так, через несколько недель мы добрались до Вильнюса, и теперь нужно было получать паспорта. Для мамы это оказалось совсем нетрудно. Она поехала в город Тельшай, где она родилась и без проблем получила паспорт. Мне было труднее, так как я очень боялась милиционеров и солдат и сторонилась людей в форме. Видя их, я перебегала на другую сторону улицы. Всегда существовала опасность, что меня начнут искать, чтобы вернуть обратно в Сибирь. Из-за этого страха я долгое время не могла заставить себя пойти в милицию. В один из дней, превозмогая свой страх, я все-таки пошла в участок, где получают паспорта и начала заполнять анкету. Там было много вопросов типа: Где была во время войны? Где были родители? Где родилась? Что делали во время войны? И многие другие. Я взяла анкеты и принесла их папе, чтобы он заполнил, так как боялась, что меня будут искать. Папа написал в нескольких местах неправду, чтобы оправдать свое пребывание в Сибири. Моя метрика исчезла, и папа записал мне 1928 год рождения, вместо 1930, сделав меня на два года старше. Меня это не волновало. Мне хотелось поскорее получить паспорт. Я очень боялась, чтобы не обнаружилась правда, которая не подходила к тому, что написал в анкете папа. Через две недели я должна была снова прийти в участок, ответить на несколько вопросов и получить долгожданный паспорт.
Страх перед милицией и людьми в форме оставался у меня долгое время. Даже когда мы приехали в Израиль, и уже из Израиля поехали в Венгрию и в Румынию, я чувствовала себя очень неуютно при виде советских солдат, которые были там везде. Мне кажется, что даже сегодня я не смогу поехать в Россию или в Литву без сопровождения родственников.


          Глава13  Получение профессии
 В октябре1947 года я благополучно получила паспорт и пошла, записываться в университет на математический факультет, но запись уже закончилась. Я попыталась записаться на другие факультеты университета, но везде было уже поздно. Тогда я решила пойти в Педагогический институт на факультет языков. Я записалась на факультет русского языка и литературы. Мы учили произведения Пушкина, Лермонтова, Толстого, Чехова и еще многих знаменитых мастеров литературы. Для себя я решила: доучусь до конца года, а там будет видно, что дальше. Мне было очень важно быть студенткой, учиться и получать стипендию. Студентам, хорошо учившимся и сдавшим экзамены на хорошие и отличные оценки, полагалась стипендия. Я очень старалась. Для нашей семьи эта студенческая стипендия много значила, так как мы вернулись из Сибири без каких-либо денег, и каждый рубль был на счету. В течение года я успешно сдавала все экзамены, даже сдала экзамен по марксизму-ленинизму. Я хочу подчеркнуть, что когда я готовилась к этому экзамену, а мой папа несколько раз смотрел, что написано в учебнике и очень злился, так как там была написана неправда, а уж кто, как не он знал, что было на самом деле или нет.
Во время революции мои дедушки с семьями бежали из Литвы. Папа был молодым и интересовался политикой: он слушал Троцкого, Бухарина и был в курсе всех политических событий. Но ни в коем случае ни Сталина, ни Ленина, как было написано в учебнике по марксизму, он не слышал и не видел. Просто Сталин и Ленин убрали всех ненужных им людей. Но я училась строго по учебнику, а там про репрессии и безобразия, которые творили Сталин и Ленин, ничего не было написано.
В конце учебного года, не оставляя педагогического института, я пошла в Университет и записалась на медицинский факультет. Там была только одна русская группа, остальные были на литовском языке. По разным причинам я не прошла по конкурсу, мне сказали, что мне не хватало одного балла по физике. Нужно было сдать четыре экзамена и получить двадцать баллов. Я получила девятнадцать. Все предметы были сданы на отлично, кроме физики. Ее я сдала на четверку. После этого я пошла и быстро перенесла свои документы на юридический факультет. Там меня приняли очень хорошо, так как оценки были хорошими. В конце концов, когда мои документы уже были на юридическом факультете, на медицинском факультете объявили, что открыли еще две русские группы и приняли всех, кто получил девятнадцать и даже восемнадцать баллов. Было очень обидно, так как моих документов на медицинском факультете уже не было. Я очень расстроилась. Но, как потом выяснилось, я бы не смогла закончить учебу ни на медицинском факультете, ни на юридическом. Меня арестовали в конце учебного года и отправили в тюрьму.
Это были 1948-1949 годы. Я начала учиться на юридическом факультете. Почти целый год проучилась в двух вузах. Мне очень нравилось учиться на юридическом факультете. Там я была на первом курсе, а в Пединституте на втором. Каждый месяц я получала две стипендии. Это была сумма одной зарплаты, но было тяжело учиться сразу в двух институтах. Я очень старалась хорошо учиться, чтобы получать эти стипендии. Мои подружки отмечали меня в списках, что я присутствую. И всё казалось хорошо.
 Мне нравилось учиться на юридическом факультете, но я совершила одну ошибку. Когда надо было сдавать экзамен по марксизму-ленинизму, я предоставила документ из Пединститута, что уже его сдала и получила хорошую оценку. Я надеялась, что мне просто занесут оценку в зачетку и все, но вместо этого преподаватели очень удивились, как я успеваю учиться в двух местах одновременно. Меня обвинили в том, что я обманываю Университет и сказали, что или я продолжаю учиться на юридическом факультете и перехожу на второй курс, или в Пединституте - на третий. Декан кричал на меня, а я боялась, чтобы не заставили вернуть стипендию за год. Мне было очень трудно смириться с этим решением.
Я искала правду в этом мире, после всего того, что довелось мне пережить в моей ещё короткой жизни. Я думала, что, изучая законы, буду юристом, адвокатом, или следователем. И я эти, заблудившиеся честность и правду, найду. Это сейчас я знаю, что не нашла бы правды ни на юридическом факультете, ни на медицинском. Нет в жизни правды. У каждого человека своя, правда. В конце концов, я решила продолжить учиться в педагогическом институте, так как было жалко двух лет учебы. Я думала, что закончу пединститут и продолжу на юридическом факультете.
Одной из моих ближайших подруг на тот период была Юдит Левин, которая тоже училась в пединституте. Я часто бывала у нее дома. Там я сблизилась с ее братом Иосифом. Будучи в Сибири, мы получали от них открытки, а по возвращению в Литву они нашли нас в списках университета под фамилией Меллер Сусанна или Сюзанна (Сана). Каждые выходные мы гуляли вместе и роман между мной и Иосифом начал развиваться.
 
Моё положение было очень шатким: неправда в документах о моем пребывании во время войны, неправда о моих родителях, их месте нахождения до войны и их положения. Все это могли обнаружить в любой момент и тогда конец учебе, конец отношениям с Иосифом и конец всей моей нормальной жизни.
 

          Глава14  Арест и жизнь в тюрьме1949-1950 года
Так это и случилось. Незадолго до окончания третьего курса института меня и мою маму начали искать. Искали всех, кто вернулся в Литву без документов. Мой папа получил освобождение из лагеря, мой брат демобилизовался из армии и тоже получил освобождение и только мы с мамой числились, как беглецы из Сибири. Я была студенткой и на каникулах жила в одной комнате с еще несколькими девушками. За хорошую учебу я получила комнату на берегу Балтийского моря. В один из дней пришли два милиционера и сказали мне следовать за ними.
          
Так закончилась моя учеба, и началось заключение. Меня посадили в тюрьму "Лукишки", которая находилась в Вильнюсе. Там, в камере на четверых, я встретилась с моей мамой. Мы были в шоке от того, что нас разлучили с папой и моим братом Меней. Было непонятно, что им нужно от нас. В этой тюрьме мы просидели около года. Это была тюрьма, в которой только сидели, и не надо было работать. Перед обедом выводили на прогулку на тридцать минут, но так чтобы заключенные одной камеры не встретились с заключенными другой камеры. А заключенные шли, гуляли кругом на расстоянии около двух метров один от другого с руками связанными за спину. Днем было запрещено лежать, и только с десяти вечера и до пяти утра можно было прилечь и поспать. Но ночью спать нам тоже не давали, так как вызывали на допросы. Они пользовались тем, что люди были вымотаны за день, уставшие и получали те ответы, которые были им нужны.
Я иногда сидела перед следователем и что-то бурчала, не отвечая на вопросы. Следователь жалел меня и давал возможность сидеть спокойно. Он иногда давал мне закурить, чтобы я не заснула. В тюрьме я научилась курить. Но это было только в тюрьме. На рассвете меня возвращали в камеру. Все вопросы касались моего папы: Чем он занимался до войны? Каким сионистским партиям принадлежал? Где находился во время войны? Кто его друзья? Далее следовали вопросы типа: знакомы ли мне семьи, вернувшиеся из Сибири, из лагерей? Вопросы были очень тяжелыми для меня и иногда, я не знала, как на них ответить. Так проходили дни, недели и месяца.
Иногда я просила надзирательницу дать мне сделать какую-нибудь работу и та разрешала мне помыть туалет или убрать длинный коридор. Там мне удавалось увидеть новых заключенных с постельными принадлежностями, или группы людей, возвращающихся с получасовой прогулки или несколько человек, идущих из туалета.
У нас тоже была прогулка. Людей из разных камер выгуливали отдельно, чтобы не видели, кто сидит в другой камере. Мы выходили на прогулку только вчетвером, с руками связанными за спиной, расстояние между каждой из нас было два метра. Прогулка была полчаса по тюремному двору с высоченными стенами, так что удавалось видеть только небо.
После прогулки нас возвращали в камеру. Иногда для того, чтобы что-то проверить кого-то из нас отправляли в другие камеры. Размер камеры был, примерно, как вагонное купе. По сторонам полки: две верхние и две нижние, между полками маленький стол в углу ведро вместо туалета так называемая " параша".
Мое место было на верхней полке, так как я была самая молодая и легкая. Мне как раз наверху и нравилось. Там было больше воздуха и больше света, так как окошко находилось под самым потолком и было все в решетках. Через него можно было видеть только небо и крыши высоких домов. Я смотрела на небо, видела птиц, летящих в разных направлениях, и думала про себя: "Почему я не птица? Зачем меня здесь держат и не отпускают?" Грустные мысли все время лезли в голову. Я хотела полететь на небо и оттуда наблюдать, что там внизу, как люди свободно ходят, бегают, что-то покупают и вообще, как живется на свободе.
Я понятия не имела, когда меня освободят и что будет с моей учебой. Мне очень хотелось на свободу, и я часто плакала втихаря, чтобы мама не видела. В тот год, я была очень романтичной. Я писала стихи и письма в уме. Я была влюблена. И, когда у меня появилась бумага и карандаш, я написала Иосифу стихотворение. Как я его послала, я сейчас уже не помню. Видимо я его хранила, а когда нам разрешали встречи, я ему передала. Иосиф получил от меня несколько стихотворений, которые он хранил.
Даже по приезду в Израиль я нашла среди бумаг одно стихотворение. Нам выдавали по одному листу бумаги, чтобы мы писали свои просьбы или жалобы. Я писала много жалоб, так как выучила законы конституции, когда училась на юридическом факультете. Я знала наизусть, что дети не ответственны за поступки родителей и запрещено их судить. Но в Советском Союзе было все наоборот.
В начале 1941 года высылали целые семьи с детьми, женщинами и стариками в Сибирь. Как я уже писала, мой папа был осужден на десять лет без суда и следствия. Мне было уже двадцать лет, и я хорошо знала законы: что можно, а что нельзя. Но то, что было написано в книге, не соответствовало действительности. Я искала правду, поэтому пошла на юридический факультет, но обнаружила, что нет правды в жизни.
Находясь в заключении, я очень хотела на свободу, я скучала по своей учебе, по друзьям, по своему возлюбленному и по своей семье. Все это не давало мне покоя. Не с кем было поговорить и рассказать о своих переживаниях. Я старалась запомнить стихи, которые сочинила, письма, которые хотела отправить.
У Иосифа сохранилось одно стихотворение, написанное мной в тюрьме. Все письма и жалобы были выброшены в мусор, никто их не читал. Естественно никаких ответов я не получала. В тюрьме было указание: давать заключенным бумагу, чтобы они могли писать жалобы и свои пожелания, а потом все это собиралось и выбрасывалось в мусор. Я это очень быстро поняла, но мне нравилось изливать свою душу на бумаге.
Первый раз меня наказали за моего папу, когда мне было десять лет, но по закону этого делать нельзя.
Когда я писала свои жалобы, я опиралась на то, что знала наизусть законы.  Ответов  на  свои жалобы я не получила, так как в период Сталина невинные люди были осуждены и страдали в тюрьмах и ссылках. Это была политика Советского государства.


Стихотворение, написанное в тюрьме
Жажда свободы и любви

Забудь, как счастлива была,
Забудь беспечность и свободу.
Пускай мой дом сейчас тюрьма,
И сердце стонет, а глаза,
Как небо в хмурую погоду.

Но вспыхнет счастье для меня,
Когда увижу вновь тебя
И солнцем озарённую природу
Счастливой радостью покроются потом
Дни вольные и мой родимый прежний дом

Я знаю, мы тогда уж будем вместе
И не расстанемся в века
Построим жизнь нашу в песни
Забудем муки прежних лет
И не останется их след

Узел дружбы тёмных дней
Разлукой стянется сильнее
И будет крепок много лет

Я думаю, что не было большой разницей между Сталиным и Гитлером. Нацисты убивали и сжигали евреев женщин, детей и стариков в газовых камерах, на улицах и в их домах. Коммунисты, в общем-то, делали то же самое, только вначале использовали людей на тяжелых работах в лагерях, высылали целые семьи в Сибирь и отбирали у них все нажитое. Людей высылали в такие тяжелые места на север, где выжить было очень трудно. Они делали это со всеми народами на захваченных территориях, но в первую очередь с евреями. Это была "святая война" Советской власти с врагами народа. И так было все годы существования Советской власти.
Евреев не принимали на работу, если они не были членами коммунистической партии. Я имею ввиду - руководящие должности. Так было и с Иосифом. Были устроены суды над евреями: суды над беженцами, суды над взяточниками и.т.д. Всем известное сфабрикованное дело врачей. Антисемитизм дошёл до того, что люди перестали ходить к врачам евреям. Я все это прочувствовала на себе и слышала все, что делали с людьми. Далее я напишу и об этом тоже. Дело о Михоэлсе, как его сначала убили, а потом подбросили под машину и сказали, что случилась авария. Так был уничтожен единственный еврейский театр в стране. Было в моде всякое враньё на евреев. Уже были подготовлены эшелоны с вагонами для скота для отправки еврейские семьи в Сибирь или в Биробиджан.
Сталинская власть угробила миллионы людей, без суда и следствия. Следователи вынуждали подписываться под обвинениями в преступлениях, которые не совершались. В случае сопротивления занимались шантажом. Угрожали расправой над детьми, женами и всеми членами семьи. У заключенных не оставалось выбора, и они подписывали все, что им говорили. Во главе списков врагов народа первыми шли евреи. Если бы Сталин был жив, все евреи были бы высланы в Биробиджан или в какой-нибудь лагерь или тюрьму. Сталин к счастью умер, но политика антисемитизма еще долгие годы будет продолжена в Советском Союзе.
 Очень трудно представить состояние людей, не знающих за что они мучаются. Сколько еще осталось терпеть и быть без вины виноватым. От отчаяния мне не хотелось жить. Тюрьма находилась на той же улице, где жила семья Якубович, наши хорошие друзья. Иногда из своей камеры мне удавалось видеть крышу их дома. Они жили на четвертом этаже четырехэтажного дома по улице Кражу. Я это использовала, когда во второй раз попала в тюрьму. Семье Якубович было известно, что я попала в тюрьму, напротив их дома, и они приносили мне домашнюю пищу. Это было настоящим праздником. Мы чувствовали связь с внешним миром. Также семья Левин приносила мне передачи, и это немного разнообразило мое пребывание в заключении, так как я ждала, что кто-то должен ко мне прийти.
Когда я попала в тюрьму в 1949 году, Иосиф был моим другом и очень заботился обо мне, переживал и всякими правдами и неправдами добивался свидания со мной. Также мне помогала вся его семья: мама Фаня, его сестры Ида и Юдит. Все их визиты ко мне были небезопасны, так как и их семья также бежала из Сибири. Это могли обнаружить каждую минуту и начать их преследовать. К нашему счастью этого не случилось. Иосиф и его семья посылали мне посылки, и он старался передать мне пару строчек, написанных его рукой. Один раз мне получилось послать ему кудряшку моих волос, которую я завязала красной ниткой.
 Сколько мне еще сидеть в тюрьме? Какие будут приняты решения насчет меня? Однажды в посылке я нашла романтическое послание от Иосифа, я попыталась ему ответить письменно. Свою записку я попросила передать ему через тюремщицу, но вместо этого она отдала ее своему начальству. Меня наказали: я получила три дня в карцере. Это было ужасно. Карцер-это помещение величиной как туалет, в нем можно было только стоять или немного согнуться. На полу была вода и несколько досок, чтобы не замочить ноги. Помещение без окон, без света, только над дверью горела слабая лампочка. По тому, когда приносили пить, можно было понять день сейчас или ночь. Два дня я держалась и только на третий день упала в обморок. Я очнулась лежащей в медпункте тюрьмы. Видимо меня нашли в обмороке, вытащили оттуда, и оказали помощь.
После карцера меня перевели в другую камеру, и у меня уже не было возможности видеться с мамой. Иногда в камеру подсаживали кого-то, так называемую "утку", которая доносила до начальства разговоры, что велись в камере. Хорошо если эта подсаженная "утка" рассказывала бы правду. Бывало, что сочинит то, что начальству угодно, чтобы иметь какую-то выгоду. Из-за этого заключенных пересаживали из камеры в камеру, в надежде, что на новом месте человек сможет, рассказать что-то новое.
Я читала по интернету, что и тут в Израиле применяется этот метод с подсаживанием кого то, чтобы выудить у заключенного то, что надо начальству.
В Кацрине, где убили девочку в школе, сидит уже третий год русский репатриант Задоров, которого обвиняют в этом убийстве. Но, по свидетельским показаниям, он не совершил этого преступления. Полиция хочет доказать, что он убил девочку, так как в начале следствия его заставили признаться, убеждая, что облегчат ему наказание. В его камеру подсадили "утку", которая вышла и наговорила на него всякую чушь, чтобы начальству угодить. Но потом, эта "утка" решила наказать полицию, сказала, что наврала на Задорова. Вот такие бывают случаи.
 Так проходило у нас время, и никто не мог сказать, когда весь этот ужас закончится. Было понятно, что нас хотят отправить обратно в Сибирь, но вначале им нужно было выведать, что нам известно о других людях, бежавших оттуда. Меня допрашивали по ночам, но ни к какому решению так и не смогли прийти. Было непонятно, как половина семьи (папа и брат) получили освобождение, а вторая половина (я и мама) сидим в тюрьме. Так прошел год моего заключения.
В конце апреля было принято решение выпустить меня с мамой под расписку о невыезде из города Вильнюс и обязательством приходить в милицию и отмечаться раз в месяц. Нашей радости не было предела. В итоге, я с мамой вышли из тюрьмы под поручительство адвокатов и родных.


              Глава15  Свадьба и рождение Иленьки 1950-1952 года
 Я освободилась из тюрьмы и начала думать, как мне выйти из этого водоворота. Нужно было продолжать учиться, чтобы не отчислили из института. Я опасалась, чтобы опять не посадили в тюрьму, и чтобы не выслали мою семью снова в Сибирь. И мы с Иосифом решили пожениться. Я сменила фамилию, адрес проживания и очень надеялась, что меня не найдут.
Свадьбу справляли у нас дома на Гедимино 60, а хупу скрытно делали в доме Иосифа. В те советские времена нельзя было ни обменяться кольцами, ни посещать синагоги, ни делать хупу. Нельзя было придерживаться традиций своего народа. Можно было поплатиться местом работы, а может быть ещё и хуже. Фаня, мама Иосифа, при помощи портнихи, которая приходила иногда к ним сшить или поправить что-нибудь ещё со времён Рокишкис, сшила мне чёрное, красивое вечернее платье. Я, после свадьбы, перешла к ним жить. Мы жили в одной из комнат квартиры Левиных.
Свадьба была довольно большая по тем временам. Это было в салоне, где мы жили. Салон был большой, около 40 кв. м. Столы стояли буквой "П", так что уместилось очень много гостей: друзей и родственников. Конечно это всё по размерам тех времён. Мы с Иосифом были счастливы, что наконец-то, после разных тяжёлых событий осуществилась наша мечта. Я об этом писала в моих мысленных письмах и стихотворениях, будучи в тюрьме.
После свадьбы я очень хотела хоть как-то закончить свою учебу в педагогическом институте, чтобы получить диплом. Как выяснилось, меня отчислили, и, чтобы я могла закончить, я должна была экстерном сдавать экзамены. Это значило без посещения лекций и без чьей-либо помощи. Мне оставалось сдать еще много предметов. Пришлось искать преподавателей по определенным предметам, по которым мне надо сдавать экзамены, договариваться о дне, платить и потом идти и сдавать экзамен. За каждый зачёт или экзамен мне надо было платить большие деньги. Так я окончила Педагогический институт и получила диплом. В дипломе было написано, что я училась экстерном, и это несмотря на то, что три года училась на стационаре.
Только после тюрьмы я поняла, что выбор продолжить учебу в Пединституте, а не на юридическом факультете был для меня правильным решением. Так как в связи с преследованием семьи Меллер, закончить юридический факультет мне бы не дали.

Я решила начать работать в школе для медсестер. Я работала в две смены. Иосиф тоже много работал дополнительно. Нам нужны были деньги, чтобы начать жить самостоятельной жизнью. Времена были очень тяжелыми. После войны зарплаты были очень маленькими.
7 января 1952 года у нас родился прекрасный мальчик, и мы назвали его Иленька. Иленька родился очень болезненным мальчиком и для него нужны были деньги на лекарства и врачей.
После двух лет свободы преследования нашей семьи возобновились. 7 февраля 1952 года пришла ко мне жена моего брата, Стася и со слезами на глазах рассказала, что ночью пришли, забрали моих маму, папу и ее мужа (моего брата) Мирона. Посадили их в машину и увезли. Она осталась дома одна с двухмесячным младенцем и не имела понятия, где их искать. Стася просила, чтобы ее тоже взяли с ними, но получила отказ.
Я тоже была с месячным ребенком на руках. Про себя я подумала: "Наверно обо мне они забыли". Но никто меня не забыл. Просто им было известно, что у меня маленький ребенок, а в тюрьме совершенно нет условий для детей. Мне дали четыре месяца, чтобы он подрос. Это я так думала. Но, конечно, никто из властей не заботился ни обо мне, ни о моём ребёнке. Просто так случилось, что моя очередь пришла на четыре месяца позже, чем родителей и брата.
Я сейчас прочитала статью о романе писателя Кафки "Процесс", где он пишет, какие гонения пережили, и будут переживать евреи. А "миролюбивые государства" всегда поддерживали такую политику. Это всегда приводило к ещё большей напряжённости и к войне. Так было при Гитлере, при Сталине, при Муссолини и других фашистских диктаторов. Вот и сейчас, то же самое. Пол Европы поддерживают нападки на Израиль. Где бы что ни случилось, виноваты евреи, виноват Израиль. Корреспондентка, приближённая к Белому дому, предложила выгнать евреев из Палестины, т.е. из Израиля в Польшу и другие места, откуда они приехали. Говорят, что её за это уволили, но от этого не легче. Она просто высказала вслух свои мысли. Это, наверно, мысли и других в Америке и в других государствах. Пока они держат это в своих заражённых головах до поры до времени. Я отвлеклась и прошу извинения.
Мы с моей невесткой Стасей отправились на поиски наших родных. Мы обошли все тюрьмы, спрашивали в милиции, спрашивали у людей, родственники которых также исчезли. Были слухи, что те семьи, которые вернулись без разрешения из Сибири, отсылают обратно, в те же самые места, откуда они бежали. Высылали теперь уже на всю жизнь, без суда и следствия.
После нескольких дней поисков, нам удалось найти наших родных, ожидающих высылки в Сибирь. Они находились на пересыльном пункте. Это такая тюрьма предварительного заключения.
Они должны были вот-вот уезжать. Нам не давали с ними увидеться, но после долгих просьб и слез у больших начальников, нам позволили увидеться с ними в течение нескольких минут. Мы смогли передать им еду и какую-то одежду. В слезах расставались, не зная, увидимся ли опять когда-нибудь.
В этом положении никто не мог знать, что с ним будет завтра. Семьи исчезали по ночам и ни родственники, ни соседи больше никогда о них не слышали. Все действия совершались по ночам, чтобы люди ничего не знали друг о друге.
Я с крошечным ребенком на руках не спала по ночам и думала, что будет со мной, с нами всеми. Было понятно, что меня в покое не оставят. Прошло несколько месяцев, а от родителей не было ни слуху, ни духу. Я сходила с ума от разных мыслей, которые лезли мне в голову: Что будет с моим ребенком? Когда меня заберут? Иленьке было всего несколько месяцев.
Коммунисты не дали мне много времени для моих тяжелых размышлений. Несмотря на то, что я сменила фамилию и адрес, меня всё же нашли. Точно, по истечении трех с половиной месяцев, когда Иленьке было около четырёх месяцев, меня забрали с ордером на арест на имя Меллер.


       Глава16  Вторая ссылка 1952-1957 года
Расставание с ребенком
После освобождения из тюрьмы, я работала очень тяжело в две смены, и, получив диплом, преподавала русский язык и литературу. Я хотела продвинуться в жизни, но вместо этого получала удар за ударом.
Меня пришли забирать в середине дня. Возвращаясь с работы, я чувствовала слежку за собой. Подошли ко мне и сказали, что я задержана и должна следовать за ними. Меня сопроводили к нам домой. Мы жили все вместе: я, Иосиф, Иленька, мама Иосифа с дочками: Юдит и Идой. Иосиф был на работе. Кто-то из дома побежал за ним.
Я была в шоке. Безрезультатно я пыталась их убедить, что произошла ошибка и приказ на арест выписан не на мое имя, но ничего не помогло. Тем временем Иосиф вернулся с работы и тоже пытался убедить полицейских, что я не имею к семье Меллер никакого отношения. Он говорил, что моя фамилия теперь Левина и у нас четырехмесячный ребенок. Что будет с ним? На все эти вопросы полицейский ответил: "Пусть берет его с собой в тюрьму". А внизу стоял военный джип с двумя конвоирами и собакой. Мама Иосифа, Фаня взяла ребенка и унесла в другую комнату, так как все начинали опасаться, что я не смогу с ним расстаться и захочу взять его с собой. В конце концов, Иосиф взял мой паспорт на имя Левин и сказал конвоирам, что будет жаловаться властям. Но кому и куда жаловаться никто не знал.
Меня посадили в военную машину. С двух сторон сидели конвоиры. Я хотела выпрыгнуть и покончить счеты с жизнью, но меня держали с такой силой, что трудно было даже пошевелиться. Мои мысли были угрожающими и путались в голове. Мне казалось, что сейчас арестуют семью Иосифа тоже. Ведь они, как и мы вернулись из Сибири без документов и без разрешения. Куда денут моего ребенка? Неужели в какой-то детский дом и я больше никогда в жизни его не увижу. Я сходила с ума. Дорога в тюрьму проходила рядом с рекой "Нерис ". Я хотела прыгнуть в нее и утопиться, но конвоиры вернули меня на сиденье и связали мне руки.
В конце концов, я попала в ту же тюрьму, где уже однажды сидела. Меня посадили в одиночную камеру, закрыли и ушли, не сказав ни слова. Удалось только услышать приказ тщательно за мной следить, так как я уже два раза предпринимала попытки к самоубийству. Голова разрывалась от нестерпимой боли. Я без конца плакала, и не было с кем вымолвить слово. Некому было задать вопросы, которые у меня накопились. Надзирательница открывала глазок камеры каждые несколько минут, чтобы проверить как я, и не пытаюсь ли я снова покончить с собой. Она чувствовала, что мне очень плохо. Я отказалась от еды и сказала, что не буду есть до тех пор, пока не объяснят мне, куда меня привезли, где мой ребенок, что с моей семьей. И вообще, что произошло?
Моё состояние ухудшилось до такой степени, что я уже не могла стоять на ногах и надзирательница, серьезно заволновавшись, открывала дверь каждый час. Она опасалась, что я что-то с собой сделаю. Я была к этому готова, так как не было видно выхода из создавшегося положения. Я начала рвать простыню на полосы, чтобы сделать веревку и повеситься. Мое поведение становилось неадекватным.
В конце концов, надзирательница не выдержала и зашла ко мне в камеру. Она начала спрашивать, что у меня случилось. Почему я в таком состоянии. Может ли она мне чем-либо помочь. Надзирательница принесла мне бумагу и попросила меня написать что-нибудь, а она в свою очередь передаст это, куда я скажу. Особой веры к ней у меня не было, так как опыт с письмами у меня уже был. Вместо того, чтобы передать мое письмо по адресу, его передали начальству, а я получила три дня карцера. Я ей сказала, что сейчас меня не волнует, что со мной будут делать и куда посадят. Еще я объяснила, что могу повеситься сейчас, так как жизнь без моего ребенка не имеет для меня смысла. Эти преследования без причины, неоправданные ничем, надоели мне и мне очень больно, что с человеком могут сделать все что хотят.
Я взяла все-таки у надзирательницы кусочек бумаги и кровью из пальца и огрызком карандаша написала семье Якубович, которые жили напротив окна тюрьмы. Я просила передать моей семье, если они еще дома, что я в тюрьме "Лукишки". В той же тюрьме, в которой уже сидела. Она находится напротив их дома. Я просила их предать мне какой-то знак, что с ними все хорошо и мой ребенок у них. Если же моя семья тоже исчезла, чтобы их как-нибудь нашли, а так же чтобы нашли моего Илюшеньку, чтобы искали во всех детских домах и приютах. Я просила, чтобы они забрали его к себе. Ведь когда-нибудь меня освободят, и я его заберу. Я писала кошмарные вещи, которые приходили в мой воспаленный мозг. Передав письмо надзирательнице, я ей показала крышу дома семьи Якубович, которые жили на верхнем этаже с правой стороны. Я сказала, что если она передаст письмо, ей заплатят. В случае если письмо попадет в руки начальства, меня не волнует, что со мной сделают. Я рассказала надзирательнице, как уже сидела три дня в карцере. Как нашли меня в обмороке. Но сейчас мне все равно, пусть меня даже повесят за эту записку, я не заплачу и не попрошу помощи.
Надзирательница работала во вторую смену до полуночи. Можно было понять ее страх, так как за передачу такой записки ее могли посадить, а то и еще хуже. Но она это сделала. Ей было трудно видеть, как я мучаюсь. После смены надзирательница поднялась на верхний этаж дома, который я ей указала, всунула записку в дверную щелку и быстро убежала. Семья Якубович не рассказывала мне, кто первый увидел записку, но они тут же открыли дверь и начали искать человека, который ее передал, чтобы заплатить. Но человека не было, он исчез. Семья Якубович позвонила Иосифу и назавтра мне передали посылку. В посылке был носочек моего Илюшеньки, как знак, что он в порядке и находится с ними.
После этого я действительно немного успокоилась, но тяжелые мысли продолжали меня одолевать: Как долго еще мне находиться в тюрьме? Что решат сделать со мной? Куда пошлют? Только сознание того, что моя семья в порядке и мой ребенок с ними меня успокаивало. Так полетели дни, недели, месяцы без известий и новостей. Сидеть в одиночной камере, не зная, когда ты увидишься со своей семьей, увидишь ли своего ребенка, было очень трудно. Но, какая-то надежда, что когда-нибудь это кончится, у меня уже была.
Эта надежда давала мне силы выжить. Я начала есть, чтобы набираться сил. Моей семье уже было известно, что я в тюрьме и решение моего вопроса может занять много времени. Раз в неделю я получала передачи с домашней едой. Семья Левиных разделила с семьей Якубович обязанности понедельно и я знала, кто в какой день должен прийти ко мне.
Прошло несколько месяцев. В конце концов, власти приняли решение отправить меня обратно в Сибирь. Для этого собирались особые вагоны. Охранникам нужно было заполнить вагоны заключенными, которых отправляли в одном направлении, и я должна была сидеть в камере и ждать, когда заполнят вагон.
После мучительного ожидания пришло указание, что со мной делать. Открыли дверь в камеру, и позвали меня на выход с вещами. Когда с тобой говорят таким тоном, никогда нельзя знать, куда направят заключенного: или в другую камеру, или на получасовую прогулку, а может быть купаться или в карцер. Так и я не знала, почему они так говорят со мной. "Иди вперед, руки с вещами за спину, не смотреть по сторонам и не останавливаться". При освобождении себя ведут точно так же. Нужно пройти длинную дорогу, по огромным коридорам, этажам, ступенькам. Вот так я шла и думала, что все это делается для того, чтобы ни с кем не встретиться и чтобы никто не догадался, куда тебя ведут.
Меня привели в кабинет начальника, и я подумала, что может быть меня хотят освободить. Начали задавать вопросы, на которые я уже отвечала. Вопросы сыпались без конца. Тогда я начала понимать, что меня вовсе не освобождают, а переводят в другое место. Но куда?
После всех формальностей меня посадили в машину с тремя конвоирами, которые меня сопровождали. Один снаружи и два других внутри. Машина для заключенных называлась "Черный ворон". Меня привезли на железнодорожную станцию и посадили в вагон. Снаружи он выглядел, как обычный пассажирский вагон, но внутри был приспособлен для заключенных. Железные решетки разделяли трехъярусные полки от коридора. По коридору всё время ходили надзиратели. На полках, которые назывались нары, можно было сидеть, только согнувшись, упираясь в стол или в нары, что над тобой. Вокруг были решетки. Охранники сидели или гуляли по вагону день и ночь. Я нашла себе место на верхних нарах между двумя женщинами, одна из которых что-то украла, а вторая – кого-то убила. Это была теперь моя компания. Было очень тесно. Зловоние распространялось по вагону. Я все время закрывала нос. Мне казалось, что долго я не выдержу и задохнусь. К счастью поезд не был скорым и останавливался на всех даже самых маленьких станциях. Двери открывали с двух сторон, и тогда в вагон врывалось немного свежего воздуха. Иногда брали в туалет того, кто кричал, что болит живот. Я ощущала себя очень неуютно в компании с воровкой и убийцей. У меня болело все тело, и я впала в жуткую депрессию. Все мои мысли были только о ребенке и моей семье. Где они? Что с ними? Увижу ли я их когда-нибудь?
Когда я сидела в тюрьме, то почти каждый день у меня было какое-то известие о них, и я знала, что все на месте и их никуда не забрали.
После нескольких часов стоянки на станции поезд начал двигаться, но уже после непродолжительной езды поезд остановился, и вагон с заключенными оставили на какой – то станции. Всех заключенных, включая меня, повели в перевалочный лагерь и посадили в большие камеры. Камеры были на восемь-десять заключенных. Я не могла понять, как распределили заключенных: по наказанию, или по направлению к месту заключения. Но ни у кого не было ситуации похожей на мою. Так началась моя пересылка к месту ссылки.
Сколько времени нужно было ждать в пересылочном лагере, было не ясно. Иногда кого-то брали, выводили и назад человек уже не возвращался. Видимо забирали в другие места. Так в течение месяца опустошили перевалочный лагерь и отослали людей в разных направлениях.
По дороге к месту моей ссылки, я побывала в трех перевалочных лагерях, так как меня должны были везти далеко. В каждом лагере я была достаточно долгое время и должна была ждать, пока делали селекцию. Постоянно я оказывалась почти последней. Меня должны были перевезти в другой конец страны. Я была в дороге два месяца, а может и больше.
Наконец меня привезли в город Барнаул, столицу Алтайского края. Там меня перевели в тюрьму, в которой я должна была ждать, пока за мной приедут, чтобы этапировать к месту второй ссылки – в село Вылково, где я уже отбывала первую ссылку с 1941 года.
Так это продолжалось. Я была в лагере, в тюрьме пока кто-то приезжал с документами забрать меня и перевести дальше. Ожидание очень меня раздражало. Хотелось быстрее добраться до места, отметится в милиции и выйти свободной. Я хотела как можно быстрее связаться со своей семьей, узнать как ребенок. Но это были всего лишь мои желания. Никто не торопился их осуществлять.
В конце августа за мной прислали охранника, у которого были все мои документы и он сказал, что повезет меня в деревню Вылково. Я очень обрадовалась, что приближается конец моего пребывания в тюрьме и что обо мне не забыли. Мы ехали в течение нескольких часов, пока доехали до Вылково. По пути было несколько остановок в маленьких деревнях. По приезду, охранник завел меня в милицию, где я расписалась и обязалась приходить раз в две недели отмечаться, а также дала расписку о невыезде. И я была "свободна".
После милиции я отправилась искать комнату, чтобы у меня был адрес. Я нашла комнату у хозяйки. Она переехала жить на кухню и освободила мне комнату. После всех этих дел я побежала в сельсовет, отправить телеграмму, в надежде, что моя семья ее получит и сможет мне ответить. Мне очень хотелось узнать, что слышно у меня дома после длительного перерыва в связи.
Через несколько недель пришло первое письмо от Иосифа. Он писал, что был очень рад получить весточку от меня. Хорошо, что я уже на месте и у меня есть адрес. Также он написал, что наш ребенок в порядке и что он будет просить у Москвы перевода в какой-нибудь город в Сибири, как Новосибирск или Красноярск. Иосиф успешно окончил Ленинградскую лесотехническую академию и был хорошим специалистом. Он очень надеялся с помощью властей получить работу в Сибири. Иосиф написал, что как только он получит разрешение, он приедет с мамой и ребенком и будет просить, чтобы мне позволили переехать к нему на место его работы.
Я получала от Иосифа много писем, в которых он писал, что любит меня и поддерживает. В письмах были всякие рассказы об Илюшеньке. Все это давало мне желание и силы жить и ждать.
Я решила найти работу, чтобы был какой-то заработок. У меня был диплом учительницы, и этого оказалось достаточно, чтобы получить работу в вечерней школе для взрослых. Так начался мой педагогический опыт. Я преподавала математику и физику и еще несколько предметов, которых не учила в институте. Дома я много времени тратила на подготовку к урокам. Я работала очень тяжело. Математику и физику мне нужно было тоже учить заново, так как прошло несколько лет, как я не прикасалась к этим предметам. Пришлось сидеть день и ночь, решать задачки и вспоминать забытое.
Честно говоря, я боялась готовиться к урокам вечерами, так как приходили местные хулиганы, стучали в двери, кричали всякие гадости, а я была одна. Они разобрали крышу и начали бросать разные вещи в комнату. Они также преследовали меня, и никто мне не помог. Так проходили дни и ночи.
Иосиф писал много писем. Он хлопотал о переводе в Сибирь и ждал разрешения на переезд и назначения на одно из деревообрабатывающих предприятий.
Я очень надеялась, что Иосифу Москва разрешит ехать в Сибирь. Ведь надо ещё хорошенько поискать хорошего инженера, чтобы по собственному желанию хотел поехать в Сибирь работать.
Я продолжала работать в вечерней школе, и все время ждала писем из дома. Это заняло несколько месяцев. Похоже, что дома было все в порядке. Все занимались воспитанием моего ребенка, и это было нелегко. Он остался без материнского молока и был болезненным мальчиком. Не было, чем кормить его. Я очень переживала и скучала по нему. Мысли не давали мне покоя. Иосиф посылал мне фотографии, на которых были все они и мой родной Илюшенька. Одна из фотографий была мне очень дорога. Это снимок, сделанный в Вильнюсе первого мая 1952 года, два года после свадьбы, с четырехмесячным Илюшенькой на руках. Меня забрали через четыре дня после того, как мы сфотографировались, 5 мая. Я не переставала смотреть на эту фотографию, и никогда с ней не расставалась. Всем показывала, какой у меня ребенок и муж и какая я была молодая и красивая, и что со мной стало после всего пережитого.
Примерно через три месяца я получаю письмо от Иосифа, что Москва разрешила ему переехать в Красноярск, и он получал там должность инженера на одном крупнейшем заводе по обработке дерева. Это должно занять еще несколько месяцев пока подготовят все его документы и выделят деньги на дорогу. Он хотел взять с собой свою маму, чтобы смотрела за ребенком, а сестры останутся одни. Я очень обрадовалась, что что-то сдвинулось с места, и может, через несколько месяцев я со всеми увижусь.

Положение в Вильнюсе было тяжелым. Каждую ночь раздавался шум от военных автомобилей. На завтра рассказывали, что нескольких забрали, люди исчезали семьями. Иосиф писал, что люди боятся оставаться на одном месте и бегут куда могут.
Также моя невестка Стася (жена моего брата) со своей полугодовалой дочкой планировала ехать с Иосифом к своему мужу в Бийск. Туда выслали моих родителей и брата. Меня просил не посылать его в Вылково. К тому времени он получил профессию инженера-химика, и в селе ему нечего было делать. Власти приняли во внимание его просьбу и послали их в Бийск.
 Видеться со своими родителями у меня не было возможности, и я снова была одна. Иосифу не удавалось ускорить процесс отъезда, и мне оставалось только терпеливо ждать.
В октябре1952 года, наконец, прибыли все документы, оплатили билеты на дорогу, и мои родные - Иосиф, его мама Фаня, Стася жена моего брата с двумя детьми на руках, моим Илюшенькой, и своей дочкой Инночкой, смогли начать свой путь.
 
Дорога была длинной. Два дня до Москвы, а оттуда около недели до Алтайского края, в Барнаул. Из Барнаула Стася со своей дочкой поехала в Бийск, а Иосиф с его мамой и Илюшей поехали в село Вылково, место, где я жила еще во времена своей первой ссылки.
"Путешествие" с двумя грудными детьми было очень трудно. Не было ползунков и готовой еды для детей. Еду для них готовили на керосинке. Но, несмотря на все трудности, в начале ноября они, мои "декабристы" благополучно добрались.
В эти дни советский режим начал открыто вести антисемитскую политику. Начались многочисленные суды против евреев. Например, дело врачей, которые лечили людей из правительства и, якобы, пытались их отравить. Было написано много статей против этих врачей. Их называли: "врачи-отравители". Люди боялись идти на прием к врачам – евреям. Евреев обвиняли во всех бедах, которые где-либо происходили. Обвиняли без жалости и без доказательства вины. Людей вынуждали подписывать бумаги, подтверждающие их вину. Те, которые отказывались подписать, были подвергнуты моральному и физическому насилию, их шантажировали членами семьи: детьми и женами. Приводили детей и жен и говорили, что если не подпишешь - мы их убьем. Мне это напомнило нацистский период в тридцатые годы. Так было во время сталинского правления. Сталин уже приготовил поезда, чтобы выслать всех евреев или в Сибирь или в Биробиджан, чтобы они организовали там еврейскую автономию.
Было большим счастьем, что этот убийца умер, так и не осуществив эти свои мечты. На похоронах Сталина были толпы плачущих людей. Было запрещено смеяться, радоваться. Рассказывали, что более ста человек были насмерть затоптаны на похоронах. До сегодняшнего дня остались люди, которые верят Сталину и плачут о нем. Люди, которые жалеют о его смерти, были у власти. Им, Сталин и его приспешники, назначали высокие зарплаты за доносы и вранье. В те времена было невозможно купить что-то хорошее из одежды или свободно купить еду. За всем этим выстраивались огромные очереди. В магазинах было пусто. Нужно было переплачивать торговцу вдвое, чтобы достать что-то из под полы.
После смерти Сталина выяснилось, что дело врачей было сфабриковано, в прессе было опубликовано, что все это неправда, и это было очень хорошо для евреев. Только положительная для евреев кампания долго не продолжилась.
Новая власть осудила Сталина и культ его личности, осудила за смерть безвинных людей, за десятки тысяч осужденных и высланных без суда и следствия. Но, в конце концов, новые власти пошли по стопам Сталина в экономическом плане и в плане отношения к евреям.
Когда моя семья приехала ко мне в деревню, мы с Иосифом пошли в милицию, чтобы попросить разрешение мне переехать к мужу в Красноярск, в связи с тем, что он получил туда направление из Москвы. Иосиф получил должность инженера на большом деревообрабатывающем заводе. В милиции приняли нашу просьбу, но сказали, что все документы нужно послать в Москву, так как только там принимаются решения. Иосиф расстался с нами и поехал один в Красноярск. Я вместе с мамой Иосифа и ребенком остались в деревне ждать ответа и решения из Москвы.
Я продолжала работать в вечерней школе для взрослых. Ожидание было очень трудным. Я не знала, разрешат ли и когда. Так мы прождали до апреля следующего года. Иосиф писал, что получил хорошую должность: Главного инженера. Он получил квартиру и прописал в милиции наши два паспорта. Но в действительности я была далеко от него, без права выехать из деревни на расстояние пять километров. Я писала множество писем с просьбой разрешить мне воссоединиться с мужем, но ответа не было. Ответ пришел только через пять месяцев. Мне разрешалось переехать к мужу в Красноярск. Это было в тот период, когда главный убийца Сталин уже умер. И новая власть пыталась убедить народ, что она лучше, чем предыдущая.

Я продолжала работать в вечерней школе для взрослых. Ожидание было очень трудным. Я не знала, разрешат ли и когда. Так мы прождали до апреля следующего года. Иосиф писал, что получил хорошую должность: Главного инженера. Он получил квартиру и прописал в милиции наши два паспорта. Но в действительности я была далеко от него, без права выехать из деревни на расстояние пять километров. Я писала множество писем с просьбой разрешить мне воссоединиться с мужем, но ответа не было. Ответ пришел только через пять месяцев. Мне разрешалось переехать к мужу в Красноярск. Это было в тот период, когда главный убийца Сталин уже умер. И новая власть пыталась убедить народ, что она лучше, чем предыдущая.
Все очень обрадовались, что, в конце концов, можно ехать к Иосифу. Его мама и мой Илюшенька присоединялись ко мне. Но все это было не так просто. Меня должен был сопровождать конвоир, и это стоило много денег. Все эти приготовления опять забирали кучу времени. Мы пустились в длинный путь. Ехали в обычном поезде, только он был переполнен. Конвоир все время находился рядом со мной, даже сопровождал меня в туалет и стоял возле двери. Наверно он думал, что я могу оставить своего ребенка и убежать. Какая глупость! Я столько времени ждала, чтобы, наконец, увидеть своего ребенка и быть с ним.
 Поезд долго ехал, останавливаясь на каждой маленькой станции, а я считала часы, когда смогу, наконец, увидеться с Иосифом. После двух дней дороги я думала, что мы встретимся на железнодорожной станции в Красноярске. Но милиция сообщила Иосифу день и час, когда он сможет меня забрать после того, как они зарегистрируют меня. Иосиф подписал документы, как гарантию, я обязалась приходить и отмечаться в милиции раз в две недели и не выезжать из города на расстояние больше, чем на пять километров. Я получила желтую бумагу на имя Меллер, вместо паспорта. В этой бумаге было написано, что я ссыльная и мне запрещается выезжать из города на расстояние больше, чем на пять километров.
Так у меня получилось два паспорта: один на имя Меллер, а второй на имя Левин. Это был паспорт, который Иосиф сохранил у себя, когда меня забрали. С одной стороны это было хорошо для меня, так как я везде могла показывать, что я свободная жена инженера, работающего на крупном заводе. С другой стороны, мне было страшно, что если бы обнаружили наличие двух паспортов, меня могли бы снова посадить в тюрьму. Моя жизнь была полна страхов. Мне все время казалось, что за мной следят.
У меня не хватает слов, чтобы описать мою встречу с Иосифом. В конце концов, мы были вместе и могли начать жизнь сначала.
У Иосифа была хорошая работа, на которой его ценили. Он работал очень тяжело. Выходил рано утром, а возвращался очень поздно, после всех ночных смен. Я с дипломом на имя Левиной пошла искать работу учительницы. Как дипломированный специалист, я получила должность учительницы и должна была заменять учительницу, которая ушла в декретный отпуск. Мне дали преподавать русский язык и литературу в старших классах. Мама Иосифа оставалась с ребенком.
Так, что все постепенно налаживалось. Только страх перед милицией ни на минуту меня не покидал. Иногда и в школу, где я работала, приходили из милиции. Тогда я пряталась или во дворе или в туалете. Мне совсем не хотелось с ними встречаться, так как все время казалось, что они ищут меня. Так я работала до конца учебного года. Школа находилась очень далеко от дома, где мы жили. Не было общественного транспорта, и я была вынуждена ходить пешком множество километров туда и обратно по другую сторону реки Енисей.
 
В конце учебного года я оставила школу, так как учительница, которую я заменяла, вернулась из декретного отпуска. Я снова начала искать работу. Однажды прочла в газете, что в одной школе нужен учитель немецкого языка.
Я пошла в отдел кадров и сказала, что хорошо знаю немецкий, и если меня примут на работу, то я готова преподавать немецкий язык. Какой еврей не знает немецкого языка? Так видимо и они думали. Сказать правду, так я не знала немецкого языка. Просто очень хотела работать и зарабатывать. Была только одна проблема. Школа принадлежала министерству железных дорог и называлась военизированной железнодорожной школой. Учителя школы получали те же льготы, как и все железнодорожники. Учеников это не касалось. Они были на тех же правах, как и в школах министерства просвещения
У меня же было два паспорта: по одному из них я была заключенная, и мне запрещалось работать в просвещении, а по второму было все в порядке. Какую смелость я должна была иметь, чтобы пойти в отдел кадров и сказать, что знаю немецкий язык, что я жена инженера, который работает на большом предприятии. Мне поверили и приняли на работу. Я была счастлива, но работала тяжело и по многу часов. Мне предстояло много готовиться к каждому уроку, и я с успехом доработала до конца года. Дальше пошло легче. Меня приняли, как учителя, который знает свой предмет очень хорошо.
 Так я стала учителем немецкого языка, имея в кармане диплом преподавателя русского и литературы. Я старалась быть хорошим учителем, чтобы было меньше жалоб и проверок.
    Но страх перед милицией везде меня сопровождал. В железнодорожной школе были постоянные проверки. Я не помню, сколько я проработала в этой школе, но я чувствовала себя хорошо между свободными и счастливыми учителями. На переменах мы планировали, куда можно поехать на каникулы. Каждый год мы получали билет в двух направлениях по всей стране. Это был подарок железнодорожников школе. Мне приходилось выкручиваться, пытаясь уйти от вопроса, куда я поеду в этом году. Никто не знал, что я ссыльная и мне запрещено выезжать из города. Когда приходили какие-то комиссии, я пряталась, чтобы не начали задавать вопросов.
    В 1954 году пришло письмо от Юдит, что она выходит замуж за Леву и хочет, чтобы мама Фаня присутствовала на свадьбе. Это было проблематично, так как Фаня смотрела за Иленькой, пока мы с Иосифом были на работе. Мы решили, что Фаня возьмёт Иленьку с собой на свадьбу в Вильнюс. До Москвы они должны были добираться сами, а в Москве их встречал Лева и сопровождал до Вильнюса.
Так мы снова расстались с нашим сыном и мамой Иосифа. В доме стало грустно и пусто. Я решила, что в конце учебного года я использую свой бесплатный билет и поеду забрать сына. Мы получили от мамы телеграмму, что они хорошо добрались и все занимаются Иленькой.
    В конце учебного года я получила бесплатный билет и поехала в Вильнюс. Все складывалось удачно, чтобы никто не обнаружил, что я уехала из Красноярска. Я уехала под фамилией Левина, и билет был на эту же фамилию. Я боялась приезжать в Вильнюс, так как там знали, что меня выслали под фамилией Меллер. Было много доносчиков среди знакомых, соседей и просто людей, которые хотели выслужиться перед властью. Я приехала в Вильнюс и, убедившись, что никто не следит за мной поехала в Шауляй. Там жила и работала сестра Иосифа, Ида. Она тоже нянчила нашего Иленьку. Я пробыла у нее несколько дней, потом вернулась вместе с сыном в Вильнюс, а оттуда благополучно добралась до Красноярска. Мама Иосифа осталась в Вильнюсе. Так после всех приключений мы снова оказались все вместе в Красноярске: Я, Иосиф и наш Илюшенька.
    Нашего сына я определила в детский садик, а мы продолжили работать.
    Однажды меня вызвали в милицию, и я снова была в страхе и панике. Но на этот раз причина была положительной: мне сообщили, что я свободна, так как мой муж свободен. Мне дали обычный паспорт на имя Меллер. Было несколько ограничений, которым я должна была следовать. Но меня это не волновало. Снова я оказалась с двумя паспортами. Один паспорт на имя Меллер мы сожгли, и я осталась с паспортом на имя Левина. Но страх, что что-то обнаружат, остался.
    Мы получали много писем из Вильнюса. Ходили слухи, что бывшим польским евреям, и их семьям разрешат уехать в Польшу. Оттуда были перспективы эмигрировать в Израиль. Это было нашей мечтой. В 1956 году я ждала второго ребенка. Мы решили, что после рождения ребенка мы поедем в Вильнюс, чтобы проверить, какие у нас шансы попасть в Польшу. Ещё до Юдит, в декабре 1953 вышла замуж Ида за Цви Лунского. Мужья Юдит и Иды были бывшими гражданами Польши. Они подали просьбы на переезд в Польшу и уже сидели на чемоданах.
В 1955 году Меня получил разрешение вернуться в Вильнюс, а мои родители смогли перебраться к нам, в Красноярск. К этому времени, Иосиф получил двухкомнатную квартиру в четырёх квартирном доме на окраине города. С квартиры открывался вид на Енисей и на Лесоперевалочную Базу, где он работал инженером и впоследствии – главным инженером.
В этой квартире мы и жили: сначала втроём: я Иосиф и Илюша, а потом впятером, когда мои родители перебрались в Красноярск. А ещё позже – вшестером, с рождением Сашеньки
     Отсюда до школы, где я работала, и до Илюшеного садика было далековато, но нашли выход: Иленьке было уже почти 4 года, и он самостоятельно бежал от автобусной остановки, куда я с ним доезжала вместе на утреннем автобусе, до садика, а я продолжала ехать ещё несколько остановок до школы. Вечером я его забирала после работы.
Попытки выезда в Израиль через Польшу 1957-1959 года


       Глава17  Рождение Саши и первая попытка выезда в Израиль
Я должна была родить в конце марта 1957 года. Иосиф взял отпуск, и мы поехали в Вильнюс посмотреть, что там. Мы хотели попробовать присоединиться к семье. Приехали в Вильнюс. Все евреи думали, как можно получить документы, чтобы убежать в Польшу. Было несколько вариантов один из них – это развестись и выйти замуж за гражданина Польши, или купить поддельные документы, или достать бумагу, что до войны жили в Вильнюсе или в округе. В конце концов, семья решила, что Лева поедет в колхоз недалеко от Вильнюса, где он был во время войны. Там он достанет для меня документы, что я была с ним. Таким образом, я тоже считалась бы полячкой, и тогда бы наша семья могла уехать в Польшу, а оттуда в Израиль.
Лёва поехал в колхоз и за бутылку водки привез мне документы доказывающие, что я являюсь гражданкой Польши и во время войны жила в этом колхозе. Это дало нам надежду думать, что удастся убежать из Советского Союза. В конце концов, это оказалось только мечтой.
    23 марта я родила Сашеньку, и мы подали просьбу на выезд в Польшу. Но власти обнаружили, что многие документы с просьбой на выезд в Польшу фальшивые или фиктивные и решили провести более тщательную проверку. Мы были в шоке, когда это случилось. Мы сделали брит-мила Сашеньке, с тяжелым сердцем попрощались с сестрами Иосифа и поехали обратно в Красноярск.
     Дорога была трудной. Я после родов и наш маленький после брит мила. Через неделю мы приехали в Красноярск. Получили письма, что Юдит и Ида со своими мужьями благополучно добрались до Польши. Мы были очень рады, что им удалось покинуть этот ад Советской действительности.
     Было хорошо, что мы покинули Вильнюс, так как там временно прекратили давать разрешения на выезд. Власти начали проверять все документы, так как было много поддельных бумаг. Начались аресты и тех, кто подал фиктивные документы и тех, кто их продавал. Мы были рады, что находимся в безопасности с нашими детьми и можем продолжать жить. Но мысли о выезде в Израиль не покидали нас и мы продолжали обдумывать, как можно уехать в Польшу, а потом в Израиль.


               Глава18  Визит в Польшу и вторая попытка выехать в Израиль
     Через два года в 1959 году мы получили приглашение приехать в Польшу, навестить родственников. Они к тому времени уже получили разрешение на выезд в Израиль. После смерти Сталина наступили более свободные времена. Иосифа очень ценили на работе и нам разрешили с двумя детьми поехать в Польшу и навестить его маму и сестер Юдит и Иду с семьями. В Красноярске, как гарантия, что мы не убежим, оставались мои родители. На то время – это было большой редкостью, что разрешили выезд семье с двумя детьми (одному семь лет и второму два года) за пределы Советского Союза.
В декабре 1959 года мы с детьми поехали в Польшу. Радости не было предела. Мы могли, наконец, встретиться с мамой Иосифа, с его сестрами Юдит и Идой и их семьями и попрощаться с ними перед их отъездом в Израиль. Нас не оставляла надежда, что когда-нибудь и мы сможем уехать в Израиль. Все обдумывали, как нам сейчас уехать вместе с ними из Польши. Был только один вопрос: если бы было возможно уехать сейчас, вы бы поехали? Я помню это как сейчас. Я сказала: "Какие проблемы! Если это возможно, то мы присоединимся к вам с радостью и поедем вместе".
     В то время Иосиф Хармац, двоюродный брат Иосифа и хороший его друг из Рокишкис, работал в израильском посольстве в Швеции. Он знал, что мы хотим ехать в Израиль вместе с нашей семьей. Он подготовил нам документы на другие имена. Его цель была как можно скорее и любой ценной вытащить нас из Польши. В течение нескольких дней мужья Иды и Юдит принесли готовые документы и билеты на ближайший самолет. Я с двумя маленькими детьми должна была лететь в Вену. Там должны были нас встретить, а Иосиф через две недели после моего отлёта должен был лететь в восточный Берлин. Я была в шоке, как это все быстро организовалось. Все делалось тихо и в секрете, без лишних вопросов и без рассказов: как удалось организовать нам подложные с совсем другими именами документы и билеты.
     Мы были в растерянности и должны были немедленно принять решение: бежим или нет. Было три серьезные причины, заставившие нас задуматься: первая - Иосиф должен был лететь в восточный Берлин тоже с другим именем через две недели после моего отлёта с двумя детьми, и, если русские обнаружили бы подложный паспорт, его бы задержали. Я бы осталась одна с двумя детьми. Вторая причина была та, что мои родители оставались и, не вернувшись, мы создавали бы им большие проблемы. Папа не смог бы еще раз пережить тюрьму и лагеря. Третья причина та, что Иосиф обещал вернуться на работу в определенный срок и ему дали хорошие рекомендации. Только благодаря этим рекомендациям нам удалось выехать за границу в период железного занавеса. Кроме этого, возможно, что если бы мы убежали, то ни родители, ни мой брат никогда бы не получили разрешение на выезд в Израиль.
Все эти мысли заставляли нас думать и принимать решение бежать или вернуться в Сибирь. Я обзвонила всех адвокатов Вильнюса с вопросом: "Что делать?" Я звонила своим родителям, но все, кроме моего брата сказали -не ехать. Только он был настроен оптимистично и говорил, чтобы мы уезжали. Он говорил, что приедет в Красноярск, возьмет к себе наших родителей и будет присматривать за ними.
     Через несколько дней я должна была приехать в Варшаву и полететь в Вену. От всех мыслей и переживаний у меня поднялась температура. Сестры Иосифа ждали меня на чемоданах с вещами и одеждой. Поехали в Варшаву я, двое моих маленьких детей, Иосиф, а также Лева и Цви мужья сестер. На одну ночь мы остановились в гостинице, и было принято решение, что я пойду в консульство Израиля, чтобы рассказать о нашем положении и посоветоваться. Сейчас я уже не помню, кто был консулом Израиля, но Иосиф Хармац там уже не работал. Я пришла в кабинет к консулу. Он закрыл двери и окна, включил радио на полную громкость и выслушал мой рассказ. В конце он сказал, что посоветовать ничего не может, т.к. то что происходит в Советском Союзе мне известно лучше, чем ему, и поэтому я должна сама принять решение.
      Вернувшись в гостиницу, я сказала, что мы никуда не едем. Мы возвращаемся в Красноярск. Ида и Юдит были в шоке, узнав, что мы возвращаемся. Все думали, что я с детьми уже в Вене. Но судьба распорядилась иначе.
      Мы расстались с родными и вернулись в Красноярск. Это была уже третья наша попытка уехать в Израиль. Попытки не увенчались успехом, но желание и надежда уехать жили в наших сердцах.
      Вернувшись в Сибирь, мы были очень расстроены, что не удалось уехать вместе с семьей. Мы получили письмо от моего брата, что все, кому удавалось получить документы гражданина Польши, забирали свои семьи и уезжали из Вильнюса. Также мы получили письмо из Израиля, что там они прилагают все усилия, чтобы мы могли приехать. Они решили писать во все инстанции просьбы помочь нам эмигрировать в Израиль. Все обещали, но пока ничего не получалось.
      Мы приехали в Сибирь с разбитыми сердцами, но надежда уехать не покидала нас, так как времена немного переменились к лучшему. Советский Союз немного приоткрыл завесу, и люди начали требовать больше свободы. В основном это были евреи, которые просили объединиться с семьями, уехавшими в Израиль. Началась борьба за права человека. Много молодых людей на долгие годы попадали в тюрьмы, но противостояние режиму продолжалось. Были и такие случаи, как захват самолета в Ленинграде и попытка побега нескольких еврейских семей за границу. Попытка не удалась, так как власти знали, что готовится побег. В тот период было много доносчиков. Над людьми, которые готовили захват самолёта, был организован огромный процесс. Многие из участников побега были евреями. Этот суд широко освещался в прессе. Организаторы получили наказание - смертную казнь, а участники многие годы тюрьмы. Несмотря ни на что, евреи продолжали свою борьбу за возможность выезда в Израиль. Ходили слухи, что в шестидесятые годы получали разрешение на выезд после многочисленных отказов. Жизнь продолжалась.
 

           Глава19  Визит в Израиль 1966-1967 года
     В 1961 году у нас родился третий сын Миша. Мы переехали в новую трёхкомнатную квартиру, находившуюся на проспекте Красноярского рабочего 105а/31. В одной спальной комнате жили мои родители, в другой – спали я с Иосифом, в кладовке – Илья, Миша – в коляске, а Саша в салоне. Квартира была на третьем этаже с балконом и с ней связано немало воспоминаний, но об этом позже.
       Я оставила железнодорожную школу и перешла в обычную, которая находилась ближе к дому. Иосиф получил должность главного инженера и работал в три смены. На заводе работало около 1500 человек, и Иосиф был ответственным за организацию работы, за выполнения планов, за аварийную безопасность и еще за множество других вещей. Дома я его почти не видела.
       В новой школе я продолжала преподавать немецкий язык и меня назначили ответственной за всех учителей немецкого языка, а потом и завучем школы. Должность была очень ответственная. Было особенно трудно составлять расписание занятий в начале учебного года. Составить расписание, учитывая просьбы всех учителей, было практически невозможно. Я старалась всем угодить и сидела над расписанием ночами. Делать расписание - это как составлять мозаику. А в процессе учебного года надо было регулировать расписание так, чтобы не было пропусков уроков, и всегда была бы замена, для отсутствующих учителей.
     Несколько лет мы сидели тихо. Тяжело работали и растили детей. Мы ждали лучших времён и надеялись, что железная завеса Советского Союза будет приоткрыта. Ходили слухи, что можно поехать в Израиль и повидаться с родными по приглашению родственников.
     Часть летнего времени мы проводили на даче, которую Иосиф получал от работы.
Дача находилась на берегу Енисея в 20 км вверх по течению реки и туда добирались на катерах. Иосиф приезжал на дачу после работы на глиссере
      Приглашение от мамы Иосифа и его сестёр мы получили очень быстро, но разрешение на гостевой визит пришлось ждать долго. Собирались разные документы, мы заполняли различные анкеты, рекомендации от начальства и все это посылалось в Министерство внутренних дел в Москву на получение разрешения. Не было понятно, можно ли взять всех детей. Через полгода пришел отказ, так как дети должны были учиться в школе, а это была середина учебного года.
     Мы вынуждены были все начать сначала. Сейчас мы просили разрешения поехать только с младшим сыном, который еще не ходил в школу, а Илью и Сашу, планировали оставить у моего брата в Вильнюсе. Там за ними будут смотреть, и они будут ходить в школу. Эта идея подошла Москве, так как наши двое детей были гарантией того, что мы вернемся назад. Таким образом, в конце 1966 года мы получили разрешение на поездку в Израиль в гости. Это было большой редкостью, о которой даже не мечтали. Для нас это было большой радостью.
     Мы начали собирать вещи, детей, взяли отпуск за свой счет и в конце декабря отправились в дорогу. Таким образом, Илья и Саша оставались в Вильнюсе, а мы, взяв Мишу, полетели через Москву на Кипр. На Кипре мы пробыли полтора дня, гуляли по улицам города. В капиталистическом государстве было интересным все. Походили по магазинам, купили немного еды, на доллары, что нам дали на дорогу. В общей сложности нам дали сто долларов на два месяца. Мы были поражены разницей между выбором вещей в Красноярске и на Кипре. В жизни нам не приходилось видеть такого изобилия еды и вещей.
      На следующий день после обеда, мы сели на самолет Эль - Аль и полетели в Израиль. Уже в самолете мы начали чувствовать Израиль. Еда, которую подавали в самолёте симпатичные стюардессы, вызывали у нас приятные ощущения.
Мы приземлились в аэропорту Бен-Гурион. Нас встречали все наши родственники и знакомые из Вильнюса со своими детьми. Они уже несколько лет жили в Израиле. Нас приняли настолько хорошо, что нет слов для описания. Это было большой редкостью, что мы получили разрешение на гостевой приезд, да еще из Сибири, да еще из Красноярска.
      Из аэропорта нас забрали домой к Юдит, сестре Иосифа. Там уже был накрыт стол, который ломился от еды. Пришли люди, которые хотели увидеться с нами – сибиряками. Вдруг, прилетели люди из Сибири. Такого еще не было.
      Мы были одеты по-зимнему, так как был конец декабря, а в Израиле светило солнце и было жарко. Я помню, что когда мы выезжали из Красноярска, температура была сорок градусов ниже нуля, а здесь – плюс двадцать, разница примерно в шестьдесят градусов. Нам тут же дали переодеться по-летнему и мы со всеми родственниками и друзьями сели за стол. В начале, подняли бокалы за наш приезд в Израиль в будущем году. Мы рассказали, как живем в Сибири, так как многие люди думали, что по Сибири гуляют только белые медведи. Мы их убедили, что это не так. В глазах израильтян мы смотрелись хорошо, как будто сохранялись в холодильнике. Мама Иосифа Фаня обняла меня и почти не разговаривала, так как она была после тяжелой болезни. Мы успели приехать вовремя и застать её в живых.
Так мы сидели и разговаривали до полуночи, но сказывалась усталость. У нас было еще два месяца, чтобы наговориться и познакомиться с Израилем.
      Назавтра мы отправились на прогулку, и зашли в супермаркет. Было очень интересно видеть разнообразие еды. Я ничего подобного не видела в своей жизни. Целые полки были завалены разными видами одного и того же продукта. Мне все это казалось выставкой, а не для продажи. Мы зашли еще в несколько магазинов. Выбор был огромным. В магазине не было места, чтобы все расставить и продавец, с улицы зазывал нас пройти внутрь и что-то купить. Было неудобно зайти и ничего не купить, и мы старались не заходить. Мы просто гуляли и заглядывали в окна магазинов, не переставая удивляться изобилию товаров. А когда мы заходили внутрь, то продавцы так нападали на нас и убеждали купить, что просто невозможно было выйти, ничего не купив. В России было все наоборот, покупатели набрасывались на продавцов, чтобы что-то купить, а те им отвечали, что товаров, которые они хотят купить, нет в продаже. А если что-то "выбрасывали", то организовывались огромные, многочасовые очереди. Была также вероятность простоять несколько часов и вернуться домой без ничего из-за того, что товар кончался. Так было, когда мы покинули Советский Союз.
      Мы много путешествовали. Все было интересным в нашей молодой стране. Было много приглашений прийти в гости, но первые дни мы никуда не ходили. Мы хотели, как можно больше побыть с родственниками и с мамой Иосифа. Они все время сидели, обнявшись, и им было трудно расстаться друг с другом. Через несколько дней мы решили выехать из Хайфы в Тель-Авив и Иерусалим, Натанию, Реховот. В каждом месте было много людей, много магазинов и в каждом магазине полно всего. Вокруг все говорили на иврите, и язык казался очень быстрым. Было непонятно, где кончается одно предложение и начинается другое. Нам казалось, что мы его никогда не выучим.

    Нашего Мишу, с помощью родственников мы устроили в детский сад, куда ходил Узи, сын Юдит. Узи был старше Миши на несколько лет и мог за ним присмотреть. Узи прекрасно смотрел за Мишей. Миша пытался два раза убежать, а Узи его хватал и возвращал. Они разговаривали на пальцах и с помощью рук, но, в конце концов, стали хорошими друзьями. Такой распорядок очень облегчал нам передвижение. Мы были свободны и думали, может, таким образом, Миша немного выучит иврит. Дети учат языки очень быстро. В конце нашего визита, который длился три с половиной месяца, Миша мог объясняться с детьми в детском саду.
    Нас очень удивляло, что магазины оставляли открытыми, даже если там никого из продавцов не было. В Израиле совсем не боялись воров. Даже жильцы домов заказывали еду на дом. Им привозили и оставляли возле дверей. Никто ничего не воровал. Также привозили на дом молочные продукты. В пустые бутылки засовывали деньги и опять же оставляли возле двери. Это было просто потрясающе – доверять людям. Когда мы заходили в магазины, которые были заполнены овощами и фруктами, Миша говорил: "Мама! Купи бананы, потому, что завтра может не быть". И я покупала.
     В последние дни перед возвращением мы поехали на море. Когда мы приехали на море и пошли купаться, то все смотрели на нас, как на ненормальных. В январе температура воды была 18 градусов, но для нас это было хорошо, так как когда мы бывали в Паланге (Литве) и купались в Балтийском море, то там летом температура воды была не выше. Мы были рады возможности выкупаться в Средиземном море.
     Во время нашего пребывания в Израиле мы посетили Иерусалим, Эйлат и Мертвое море. Все для нас представлялось необычным и интересным. В один из дней мы поехали смотреть на крепость Массада, которая находится на горе у Мёртвого моря. Крепость Массада была последним оплотом и надеждой восстания против римлян. В борьбе с римлянами евреи, находившиеся в крепости Массада, предпочли покончить жизнь самоубийством, чем попасть в рабство. Мы поднялись наверх пешком, так как в то время не было другой возможности. Было очень трудно подниматься. Наши друзья описали нам историю этого места. Иосиф был обут в ботинки на меху и в этой тяжелой обуви он поднялся до самого верха. С нами был и Давид Арш, который приехал в Израиль из Рокишкис пару лет назад. Вся семья Арш уже находилась тут. Они были в Рокишкис хозяевами нашей последней квартиры и мы до войны полгода жили у них в доме, пока не пришли коммунисты и не выгнали нас в спортзал зал. Посреди подъема на гору Давид вдруг почувствовал себя нехорошо, и я повела его назад, чтобы он не оставался один.
     Время пролетело очень быстро. Наши родные попросили нас обратиться в Советское консульство с просьбой продлить визу еще на несколько недель. Наши родственники и друзья не хотели нас отпускать и проводили с нами всё свободное время. Они старались ознакомить нас с различными аспектами жизни в Израиле так, чтобы мы, по возвращению в Союз, могли рассказать все, что увидели. Нам продлили визы на пребывания в Израиле ещё на месяц. Два наших мальчика, которые остались в Вильнюсе у моего брата, очень сердились на нас за это.
     Мы продолжили ходить по гостям, посмотрели ещё несколько достопримечательностей, таких как музей "Лохамей Агетаот" и многое другое. Мы посетили кибуц "Маанит". Нас там поразили скотный двор и особенно коровник. В коровнике стояли коровы, и вымя у них тянулось до пола, и было полное молока. Нам рассказали, что коровы дают до 40 литров молока в сутки. Коровы были сытые, упитанные и стояли всё время в хлеву и получали хорошую, концентрированную пищу. В то время, как в России, скот был очень худой, голодный и давал несколько литров молока, хотя и был всё время на пастбищах и кормился свежей травой.
     Мы ещё посидели, и поговори с родными. Очень тяжело было расставаться, так как никто не знал, когда ещё увидимся. Не было никаких догадок или представлений, потому что при советской власти нельзя было ни о чём загадывать. Сегодня так, а завтра всё наоборот.
Но, в конце концов, пришло время возвращаться домой. Даже дополнительный месяц, который мы получили, пролетел очень быстро. У нас не было времени увидеться со всеми и всех посетить. Родственники заполнили наши чемоданы подарками для всех нас и всех родных в Литве. Я думала, что подарков хватит нам на всю оставшуюся жизнь. Мы собрали наши вещи и поехали в аэропорт.
     По возвращении, в первую очередь мы должны были поехать в Вильнюс, забрать наших мальчиков, и только потом в Сибирь. Кто знал, когда мы сможем снова поехать в Израиль!? Было принято решение начать готовиться к отъезду в Израиль через Литву.


              Глава20  Борьба за отъезд 1967-1972 года
    Самолет Эль-Аль доставил нас на Кипр а от туда мы полетели с Аэрофлотом в Москву. Приземлились в аэропорту Шереметьево. Там я обнаружила, что моя сумка с билетами и деньгами исчезла. Я не знала, что нам делать. Мне посоветовали пойти к начальнику аэропорта и узнать, что делать в этом случае. По дороге я увидела женщину с закрытым лицом, она шла и прижимала к груди мою сумку. Я буквально прыгнула на нее, схватила свою сумку, не сказав ей ни слова, только прокричала, что это моё. Я была счастлива. Тут же передала сумку Иосифу, чтобы он смотрел за ней. Потом мы поняли, по ее одежде, что это была мусульманка. Вечером мы сели в поезд, идущий из Москвы в Литву. А утром мы уже были в Вильнюсе.
    Встретили нас цветами и улыбками радости. Мой брат с семьей и двумя моими мальчиками приехал нас встречать на вокзал. Дома нас ждали родственники, знакомые и просто чужие люди, которых мы даже не знали. Все хотели услышать об Израиле. Мы должны были все рассказать. Иосиф рассказывал без конца. Мой брат хотел его записать, но побоялся, что информация выйдет за пределы дома.
    В период пребывания в Вильнюсе я связалась с молодежью, которая боролась за получение разрешений на выезд в Израиль. Они писали письма во все инстанции, устраивали демонстрации, требуя получения ответа. Родственники рассказали нам, что делается в Вильнюсе, как ведётся борьба за получение разрешения на выезд в Израиль. Я присоединилась ко всем действиям и была в списках тех, кто подписывался в письмах с требованием давать разрешение на выезд. Так прошло несколько дней в Вильнюсе. Было очень трогательно слушать о желании людей выехать из Советского Союза. Особенно после наших рассказов. Это было накануне Шестидневной войны. Люди желали победы нашей армии и гордились ею и израильскими солдатами. Я присоединилась к движению "Отпусти народ мой". Участники движения боролись за право евреев на выезд из страны.
     После нескольких дней в Вильнюсе мы вернулись в Красноярск. Там мы продолжили работать и готовиться к переезду в Вильнюс, чтобы продолжать бороться за право на выезд в Израиль. Выехать прямо из Красноярска в те времена считалось невозможным. Город был закрытым. В городе и его окрестностях было немало военной промышленности. Я начала собирать всяческие документы необходимые для эмиграции в Израиль через Вильнюс.
После того, как мой папа получил реабилитацию на каждого из нас в отдельности, мы начали требовать квартиру в Вильнюсе, которая была мне положена, как компенсация за ссылку, жизнь в Сибири и за незаконное осуждение. В конце концов, мне действительно дали маленькую двухкомнатную квартирку и несколько сотен рублей. Сумма, которую мне выплатили за более двух десятилетий ссылки, арестов, разорения семейных очагов Меллеров равнялась двухмесячной зарплате.
     Илюшка в то время уже учился на первом курсе физфака Красноярского университета. После окончания первого курса, он перевёлся в Вильнюсский университет на второй курс физфака. До получения предложенной мне квартиры, как компенсация за ссылку, Илюша должен был пожить у Стаси с Меней.
     Я помню, как мне Меня сообщил, что прибыла повестка на моё имя из горсовета, где сообщалось, что я должна явиться и расписаться в получении квартиры. В то время я жила и работала в Красноярске, но считалось, что живу в Вильнюсе у брата.
Квартиру, которую мне выделили, принадлежала семье Мессенгисер, уезжавшей в Израиль. После их отъезда Илюшка переселился в полученную квартиру. До сих пор я помню, как мы радовались и одновременно завидовали этим людям, что они уехали. Я хотела бы быть на их месте. Мы больше никогда не видели семью Мессенгисер. Нас впереди ждало много работы и не мало разочарований в борьбе за выезд.


              Глава21  Переезд в Вильнюс и борьба за выезд в Израиль
     Так в 1971 году мы вернулись в Вильнюс. Уже начинали давать разрешения на выезд из Советского Союза после тяжелой борьбы и многочисленных отказов. Наших детей мы отправили в школу. Иосиф, после многочисленных поисков работы, нашел место начальника смены на деревообрабатывающем предприятии. Мне было очень трудно найти работу. Как учительницу меня долгое время не хотели брать на работу, так как я приехала из Сибири, где долгие годы была ссыльной и к тому же еврейка, которая выделялась и принимала активное участие во всех движениях за выезд в Израиль. В конце концов, меня послали в школу для умственно отсталых детей, чтобы я с ними делала уроки после обеда.
Работа меня не очень устраивала. Учителя с высшим образованием посылают делать уроки с  умственно отсталыми детьми в интернат, который ещё не заселён и всю уборочную работу мы, вновь поступившие, должны были делать сами. Мы мыли полы, окна, стены, двери и привезённую мебель для классов и кабинетов. Послеобеденная работа меня тоже не радовала. Но была довольна, что хотя бы предложили, что-то после месячной ходьбы в отделение просвещения.
     Пришло время получить приказ о письменном оформлении на работу. Тут я почувствовала, что не хотят меня оформить, опять же по тем же причинам: еврейка, бывшая ссыльная. Начались новые хождения по разным инстанциям. Наконец-то получила приказ и стала законным работником.
     Директором этого интерната был еврей и он ко всем литовцам и русским относился очень внимательно и корректно, а ко мне наоборот. Видимо хотел выслужиться и показать своё отношение к евреям.
Мы вернулись из Сибири в Вильнюс в 1971 году и тут же собрали все необходимые документы для подачи просьбы на выезд в Израиль. Нужно было предоставить документы с работы, трудовые книжки, характеристики и прочие справки, привезенные из Красноярска. Справку о местожительстве получили в Вильнюсе. Примерно через месяц после переезда мы подали документы. Получение ответа заняло много времени.
     Как только мы перебрались в Вильнюс, я тут же присоединилась к борьбе за право евреев на выезд. Были молодые люди, которые писали письмо за письмом, собирали подписи, проводили митинги, ходили по различным инстанциям и требовали разрешений на выезд из Советского Союза. Было получено много телефонных звонков из Англии, Швеции, Германии. Они просили дать списки семей, нуждающихся в помощи. Из еврейских агентств посылали посылки с одеждой и сертификаты, по которым можно было покупать в определенных магазинах. Можно было купить вещи, которые потом продавали, но дороже. Я была очень деятельна, так как работала после обеда, а утром была свободна.
      Мы устраивали собрания, составляли планы действия, ходили по разным инстанциям, устраивали сидячие забастовки на почте и в приемных важных чиновниках, писали письма и собирали подписи на них. Мы даже ездили в Москву, к министру внутренних дел с требованием отпустить нас на нашу Историческую Родину.
Всё время поддерживалась телефонная связь с родственниками в Израиле. Это очень раздражало власти. Они хотели прервать всяческую связь с родными, но остановить это было уже невозможно. По телефону я передавала фамилии семей, которым нужна была помощь, так как после подачи документов в ОВИР с просьбой на выезд в Израиль, подававших часто выбрасывали с работы, а люди должны были ещё долго ждать ответа и нередко получали отказы.
       Вот и мы, после продолжительного ожидания, получили отказ. Причина отказа не объяснялась, и не был указан срок на который распространяется этот отказ. Обычно, когда давался отказ, указывались причина и продолжительность отказа. Было чего ждать. По окончанию срока была вероятность на получение положительного ответа. После многочисленных попыток выяснить причину отказа нам, оказалось, что главной причиной был отрицательный ответ красноярского КГБ на запрос литовского.
       В один из дней я получила приглашение прийти в Министерство внутренних дел, в определенное время. У меня резко поднялся адреналин, так как не знала, что мне скажут и чего от меня хотят. Я пошла с Иосифом и попросила, чтобы он меня ждал за дверьми. Я оставила Иосифу свой паспорт и сказала, что если меня долго не будет, чтобы он знал, что меня забрали в тюрьму. Я ничего не боялась, так как считала, что прошла уже через все в этой жизни. При входе меня встретил какой-то офицер, который повел по длинным коридорам и по высоким лестницам. Шли довольно долго. Мне казалось, что он хотел запутать меня, чтобы я никогда не запомнила, куда и к кому я пришла.
     Мы поднялись вверх несколько этажей, и там он передал меня офицеру более высокого звания. Это я поняла по большой звезде на погонах. Этот генерал посадил меня возле двери, далеко от себя и стал задавать вопросы типа: "Почему ты хочешь уехать? Почему ты звонишь за границу и передаешь фамилии нуждающихся семей? Почему ты пишешь письма с всякими просьбами? Ты понимаешь, что твоя деятельность – это предательство Родины?" Он открыл сводку законов и прочел, сколько лет мне полагается за мою деятельность. Он мог снова отправить меня в Сибирь или посадить в тюрьму. Все это было мне известно, но в этот раз я не боялась, так как знала, за что борюсь. Генерал меня предупредил, что если я не прекращу свою деятельность, то он вынужден будет сделать то, что написано в законе. Мне позволили уйти.
     Так в этот раз я избежала наказания. Генерал сказал, что разрешения на выезд из Советского Союза мне не видать. Я ему ответила, что маленькая часть моей семьи, которая уцелела, находится в Израиле, и мы хотим воссоединиться с ней. Большая часть семьи убита и похоронена на разных кладбищах Литвы и нам здесь делать больше нечего. У нас есть наше государство, и мы хотим в нем жить. Генерал поднял на меня глаза и сказал: "Осторожно".
     Я вышла из огромного здания и обо всем рассказала Иосифу. Я видела, что могу продолжать борьбу с группой активистов, чтобы открыли ворота для евреев. Мы поехали в Москву, пошли по разным инстанциям с требованием дать ответ, почему нам нельзя выехать.
     Одновременно с этим мы с Иосифом продолжали посылать просьбы и документы в Министерство внутренних дел, и каждый раз получали отказ. Появилась и официальная причина: Иосиф работал на закрытом заводе, а я была в ссылке больше 25 лет и дважды сидела в тюрьме.
    После всех усилий стало понятно, что официально разрешения на выезд мы не получим. Мы начали искать другие пути. Это заняло много времени, но мы их нашли. Нас познакомили с человеком, который шил куртки для представителей власти. Он знал к кому надо обратиться, чтобы получить разрешение. Мы заплатили ему много денег, которые он должен был передать чиновнику, занимающемуся выдачей разрешений.
    В начале декабря 1972 года мы, в конце концов, получили долгожданное разрешение на выезд и должны были покинуть страну в течение двух недель. У нас была большая семья. Нужно было заплатить много денег за два высших образования: мое и Иосифа и за обучение детей. Были слухи, что если подождать месяц, то отменят плату за образование, но мы не хотели ждать ни дня. Мы продали вещи, которые можно было продать. Продали также машину, и заплатили все, что нужно было заплатить. Нас беспокоило только одно: не просрочить дату выезда.
      Мы должны были собрать свои вещи и также вещи моих родителей .Вещи, оставшиеся после распродажи, упаковали в ящики и 10 декабря выехали в сторону Бреста. Нужно было отправить багаж через Брест – пограничный белорусский городок. Мы уплатили много денег солдатам на границе за то, чтобы пропустили наши вещи и разрешили взять их с собой. Так солдаты получали водку и подарки. Целый день был потрачен на проверку багажа. К вечеру это закончилось. Наши ящики частично опустели.   Домой мы вернулись с вещами, которые не дали взять с собой. Много книг, учебников для детей, фотографий и памятных вещей. Нужно было найти, кому это все отдать или выбросить в мусор. Но мы были счастливы, что закончили с багажом и немного продвинулись вперед.
Нам оставалось несколько дней до отъезда, и мы ходили прощаться со всеми знакомыми, брали у них адреса и обещали передать привет их родным, которые уже были в Израиле.
     15 декабря мы сели в поезд, идущий на свободу через Брест. Много людей пришло нас провожать. В слезах мы прощались со всеми. Никто не знал, увидимся ли еще когда – нибудь. Все нам завидовали, но жила надежда на то, что все-таки откроется железный занавес и евреи смогут уехать в Израиль.
     Вечером мы выехали из Вильнюса счастливые и грустные одновременно. Под утро поезд пришел в Брест. Все время мы боялись, что нас вернут обратно. Было трудно поверить, что мы по пути в Израиль. Каждый солдат или охранник, которые заходили для чего-то в вагоны, вызывали у нас страх. Но, в конце концов, мы благополучно пересекли границу Советского Союза, проехали Польшу и часть Чехословакии и доехали до Праги.
Здесь нам нужно было пересесть на поезд, идущий в Вену. Мы очень радовались, когда, наконец то, оказались на границе с Австрией. Поезд остановился и зашли австрийские солдаты, чтобы проверить билеты и документы. Они вели себя очень свободно и как будто радовались вместе с нами, что мы находимся за пределами железного занавеса.
    Мы немного расслабились и страх и тяжелые мысли, которые одолевали нас, отошли в сторону. К обеду мы приехали в Вену. Там нас ожидали представители еврейского агентства, которые отвезли нас в здание для семей, прибывших из Советского Союза. Мы должны были заполнить документы об образовании каждого из нас, профессии и ответить на вопрос "хотим ли мы в Израиль или в другую страну". Для нас этот вопрос выглядел обидным. Нас повели обедать и дали место для ночевки. Мы пробыли в Вене пару дней.
Представители еврейского агентства позаботились и сообщили нашим родным, когда наш самолет прибывает. Нет слов, чтобы описать нашу радость. После такой долгой и трудной борьбы мы ехали в Израиль. Мы не могли поверить, что вырвались из Советского Союза. Мы все время озирались по сторонам, боясь, что нас кто-то преследует. Это страх оставался со мной еще долгое время. Многие годы я ходила, и мне казалось, что меня ищут или кто-то преследует.