Гагры

В Гаграх помню пальмы. На высоких круглых стволах, с веерообразно разбросанными над этими стволами широкими тёмными листьями. Такие пальмы бывают на картинках, иллюстрациях к чему-нибудь вроде “Путешествия Робинзона Крузо”. Ещё эти пальмы, своей однотипною колоннадой, немного похожи на египетские папирусы, на которых как люди, так и пальмы, опять же, изображают под копирку и плоско. Но в Гаграх пальмы были объёмные, я это точно помню потому, что они давали среди общего пекла островки прохлады и тени. Тень эта отнимала у окружающих красок их невозможную яркость, и среди приглушённых тенью красок тоже отдыхалось от жары, как и среди прохлады.
Мне было года четыре, я страшно любила ездить у папы на плечах. Папа тогда часто брал меня на плечи, если я сильно уставала идти, или если мне не было видно какого-нибудь зрелища, или просто так, чтобы было весело. Я болтала ногами, и радовалась, и на короткое время переставала протестовать против широких белых панамок.
От блеска моря больно было глазам, оно сливалось, слепило, отражало солнечные лучи, от всего этого было ещё жарче. Рядом шла мама, ещё тогда не с короткой стрижкой, а с волосами, забранными сзади довольно высоким хвостом. В длинных пёстрых юбках из лёгкой ткани, в блузе с большими красными маками. Пляж там в Гаграх был не песчаный, а галька, крупные и мелкие идеально обкатанные волнами камушки. Среди камушков искали “куриного бога”, который тут же вешали на шею и загадывали желание; в тихую погоду папа, выбирая подходящие камушки, швырял их по воде, и они подпрыгивали у него и до восьми, и до десяти, и до двенадцати раз.
Ранним, постепенно перешедшим в поздний, вечером ели шашлык. Было уже прохладно, солнце постепенно скрывалось за горизонтом, воздух остывал от плывущего зноя, в результате чего веял приятный, не навязчивый ветерок. Шашлык ели рядом с кафе, столик на улице, моря из-за столика видно не было, зато были видны мангалы, на которых готовились всё новые и новые партии шашлыка, жадно поедаемые ненасытными туристами. Я шашлык любила, к тому же он, с голодухи что ли или среди сменившей наконец жарищу вечерней прохлады, был особенно вкусен. Я лихо умела содержимое может двух, а может и трёх шампуров, и только где-то минут через десять-двенадцать после этого оказалось, что шашлык был невероятно острый, во рту всё горело, я, кажется, даже расплакалась, а в промежутках между плачем жаловалась, что я теперь огнедышащий дракон.
В последний день отпуска пошли прощаться с морем и бросать с длинной, далеко врезающейся в море серой бетонной стрелы монетки. Все эти монетки доверено было бросить мне, и я их бросала, слушая разъяснения, что, раз я их бросаю в море, значит, мы обязательно сюда вернёмся. Мы не вернулись: мы были тогда в Гаграх единственный раз.
*
Мы потом были в Сочи. У меня уже родился тогда брат, которого я старше на десять лет, и было брату три или четыре года. Помню, как мы долго выбирали всей семьёй в Москве ему имя: пускали по кругу записочки со списком имён, и на каждом круге каждый должен был вычеркнуть одно из имён. В итоге остались два имени: Арсений и не помню ещё какое. Остановились на имени Арсений.
Мы были в Сочи проездом откуда-то куда-то. Странно, осталось очень яркое воспоминание: я, мама, Арсюха сидим на скамейке и ждём папу. Какая-то энная улица в городе, широкая, тротуары практически все утопают в тени раскидистых деревьев, под деревьями скамейки, на одной из которых мы и сидим. Мама в открытых высоких красных босоножках на каблуках, опять же в длинной пёстрой юбке, в майке, от солнца надеты громадные тёмные стрекозиные очки в белой оправе. Мама тогда уже стриглась коротко и носила химическую завивку, ей шло. Брат в детстве был смешливым, легко впадающим в буйную радость и веселье, вот и сейчас он веселился, показывая маме, как роскошно его игрушечный экскаватор может управляться с ковшом. Там же невдалеке был аттракцион, катающиеся по довольно большой арене машины, папа сажал в эту машину брата перед собой и позволял Арсюхе рулить. За этим занятием Арсюха не веселился, поскольку управление автомобилем требовало всего его напряжённого, сконцентрированного внимания.
Ещё помню, как въезжали в город. Это была длиннющая, бесконечная просто дорога-серпантин, по которой мы плавно спускались с какой-то горы, и в самом низу нас ждало море. Пальмы были другие, не такие, как в Гаграх, больше напоминали кусты, а не деревья. Я была увлечена этим открытием насчёт странности пальм, и, когда добрались до моря и отпустили попутку, я всё трогала эти странные пальмы-кусты за листья. Мы вышли из машины и чего-то ждали полдня у причала, рядом с которым росло несколько пальм, а со стороны моря там располагались корабли, большие и маленькие; шаланды и прогулочные катера. Один корабль был к нам ближе других, он возвышался над причалом и над нами громадным своим свинцово-серым бортом, на котором белой краской было написано не запомнившееся мне длинное название.
А то ещё мы были в Болгарии, тоже вчетвером. В этой Болгарии погода в основном была пасмурная. С географией у меня плохо, так что я и не помню, и географически тоже не могу сообразить, было ли там море. Видимо, было, вряд ли бы мы поехали отдыхать в страну, не имеющую выхода к морю. От Болгарии впечатления удивительные: в первый день нашего там пребывания мы, прибыв утром, почему-то до вечера не могли заселиться в отель; даже что ли и не знали, какой отель выбрать, и в каждом оказывалось, что все номера уже заняты. Так вот мы слонялись по малолюдным улицам и таким же малолюдным площадям, - видимо, все постояльцы полностью заселённых отелей были на пляжах. Было пасмурно, и, ко всему, поесть тоже не получалось – по той опять же из ряду вон причине, что во всех, больших и малых, забегаловках подавали исключительно пельмени с клевером, которые мы заказать боялись. Наконец после долгих путешествий нашли наконец нормальное мясо-гриль, которое ко всеобщему удовольствию и съели. Кроме того, в Болгарии продавцы не знали, что такое вообще полиэтиленовые пакеты. Мы однажды, не помню зачем, искали этот самый полиэтиленовый пакет по всей длиннющей болгарской улице, но так и не нашли и обошлись как-то без пакета. Я, вероятно, снова была в этой дурацкой белой панамке, которые носила с детства. Между тем, я была уже “здоровая кобыла”, как комментируют мою фотографию на балконе в итоге найденного-таки нами болгарского отеля. Было мне лет пятнадцать, а изображению на фотографии дают двадцатку. На этой фотографии я сижу на балконе, на белом пластиковом стуле, какие бывают в кафе, недовольная, в голубом открытом шёлковом сарафане на лямках, и как-то так ракурс, что ли, пришёлся, но лицо у меня ширины и наглости неимоверной, а волосы неаккуратно собраны сзади в хвост. Терпеть не могла эти дурацкие резинки, мечтала волосы закалывать, и купила-таки себе заколок, но это было уже после Болгарии. А в Болгарии мы заселились в конце концов в отель, который оказался многоэтажным зданием, типовым, какие бывают в российских городах. Мы поселились на первом этаже, так что с балкона, преодолев перила, можно было спрыгнуть на обильно усыпанную опавшей хвоей землю. Прямо к балкону, через перила, тянули лапы дремучие древние ели, и конца этим елям с нашего балкона видно не было. Соответственно, и воздух был потрясающий, и в номере было всегда прохладно. Мы заобщались с отдыхающими из соседнего номера, с которыми, кстати, тоже была девочка, несколько младше меня. С ней я всё лазила через балкон и обратно, днём – если почему-либо не шли на море; а вечерами вся наша семья собиралась на балконе либо на диване, играли в “Дурака”, подкидного и переводного; в странный “Бридж” – популярная среди моих одногодок игра-мутант, в которой от исходного “Бриджа” ничего практически не осталось; в “Пьяницу”. Мама любила раскладывать пасьянсы, обезьянничая с неё, раскладывала и я. Наш с ней любимый был “Королевский Пасьянс”.
Ещё почему-то подумалось, что карты были тоже типовые, с шаблонным, самым популярным очевидно, рисунком, потому что продавались такие карты по всему тогда ещё Союзу: в Москве, в Украине, в Казахстане; в России и сейчас продаются такие же.
С братом рисовали, и почему-то в основном скелеты и черепа, весло улыбающиеся и танцующие. Делали из бумаги самолётики, которые закладывали в полёте совершенно невероятные виражи, а некоторые могли совершить полный кувырок-сальто и благополучно после него приземлиться. Ещё складывали из бумаги лягушек и лягушат, причём лягушата прыгали дальше и выше лягушек. Популярна была игра “в фантики”, во время которой фантики-вкладыши от жвачек складываются в довольно высокую стопку, и по этой стопке игроки по очереди бьют раскрытой ладонью. Все фантики, которые после такого хлопка перевернутся, считаются выигрышем игрока. Играют до последнего фантика, который часто остаётся в одиночестве, и, как игроки ни бьются, не переворачивается, и всё. 
Играя в карты, папа ухитрялся запоминать весь отбой и что кто взял на руки, если не смог отбиться.
Потом ещё были в Испании, где сменили один или два отеля. В этой Испании были хлорированные, большие и маленькие, ровные и причудливо изогнутые, бассейны с голубой-голубой водой.

Продолжение следует      

Бассейны эти часто бывали с водными горками, высокими и низкими, прямыми и с изгибами, более или менее отвесными. Один водопад был высокий и отвесный практически полностью, я, экстремалка, однажды скатилась в его потоке и в пене брызг грохнулась в глубокий голубой бассейн, располагавшийся  под водопадом. Больше я на этот водопад не лезла, поскольку экстрим, конечно, был, но удовольствия было ноль – закладывало уши, пока летишь, невозможно было дышать, и, в общем, было что-то от ощущения, описанного в стихах Высоцкого о прыжках с парашютом:
И оборвали крик мой, и обожгли мне щеки
Холодной острой бритвой восходящие потоки.
И звук обратно в печень мне вогнали вновь на вздохе
Веселые, беспечные воздушные потоки./с/

Зато мы с удовольствием катались с братом со всех остальных – более пологих – высоких горок. Там у нас был один любимый бассейн, находящийся на территории соседнего отеля, мы бросали родителей греться на пляже и шли кататься с горок соседского бассейна. Вокруг горок и по всему бассейну были брызги, визг, весёлая кутерьма; на горки лезли и лезли, дети и взрослые, без перерыва, скатившись, падали и падали в воду, и в суматохе брызг появлялись на миг, чтобы сразу исчезнуть, маленькие, яркие радуги. Лезла и скатывалась оттуда же с горки русская, тоже отдыхающая, девочка. С которой я подружилась. Катались “паровозиком”, уцепившись друг за друга.
Из отеля, номер на втором или третьем этаже, видны были черепичные, разной высоты и разного цвета крыши; почему-то созерцание этих крыш наполняло меня восторженным счастьем – такой эффект давало ещё только созерцание моря.
 
Сейчас вспомнилось, мы купили громадного клеевого надувного гуся. Этого гуся незаметно для нас снесло в море, мы это обнаружили только тогда, когда гусь уже отстранённо маячил на горизонте. Папа поплыл гуся спасать, но дело было уже безнадёжное. Помню, мне страшно жаль было этого гуся, чуть ли не до рыданий.

Ещё тоже помню, была идея-фикс: там сравнительно недалеко от побережья Испании находилось побережье Африки, и не выходило из головы: что, если бы добраться до Африки вплавь.
 
Предлагалась экскурсия до Африки, на один день. Говорю, у меня плохо с географией, но, кажется, упоминался Гибралтар. Родители посоветовались и отказались от экскурсии: жаль было тратить деньги на то, чтобы, полдня с вычетом дороги побыв в Африке, ничего в этой Африке не увидеть.

Мы поехали в Испанию, выиграв в лотерею половину цены экскурсии. Даже смешно, кажется, такого не бывает: лотерея в универсаме нашего окраинного, строившегося тогда ещё, района Москвы. Жили мы на такой окраине, что, если ехали в центр, говорили “едем в город”.  И вот, в универсаме, осенью кажется, когда по неопрятным, лишённым зелени улицам грязищу можно было преодолевать только чуть ли не вплавь, нас и нашёл выигрыш в лотерею. Кажется, это была какая-то новая туристическая концепция, потому что лотереи эти, с частыми выигрышами в них, преследовали с тех пор как нас, так и наших знакомых. ; а потом, помню, уже в Испании, сидим все четверо за белым кафешным столиком, напротив нас сидит девушка со светлыми, да ещё и полностью выгоревшими волосами, с такими же, как не очень пышные прямые волосы ниже плеч, маловыразительными глазами. Но, несмотря на отсутствие выражения в глазах, девушка очень даже бойко объясняет папе по-английски, что мы семьёй просто обязаны вступить в какой-то такой туристический клуб, в котором наши обязательства – раз в год или что ли чаще бывать за границей; а клуб же в ответ обязывается сбрасывать ощутимую долю цены на каждую поездку. Параллельно с этим девушка жаловалась, что она приехала автостопом откуда-то чёрт-его-знает-откуда, я даже не запомнила, с другого конца земли по отношению к Испании; мы – её первые клиенты, и от того, согласимся ли мы вступить в клуб, для неё зависит, примут её на работу агитатором за этот клуб или отправят автостопом обратно. Папа единственный среди нас свободно говорил тогда по-английски /теперь свободно говорит по-английски также и мой брат/, поэтому переговоры вёл папа; мы отказались от клуба в результате этих переговоров. Когда девушка, всё равно поблагодарив, ушла, папа сказал, что её конечно жаль, но там какие-то были разумные доводы для того, чтобы от клуба отказаться.

Я однажды осталась дома, а родители с братом куда-то пошли, и  запомнился их рассказ о том, что на небольшом мостике то ли через речку, то ли просто так, на них набросилась очередная лотерея. Лотерей этих была пропасть, помню, тогда, в Испании, родители выиграли в лотерею во время ужина в ресторане две бесплатные бутылки хорошего шампанского.

Вид на крыши и голубые бассейны был из окна второго отеля, мы почему-то не смогли дожить до конца отпуска в первом. А первый был замечательный, и очень понравился родителям. Весь этот вместе курорт назывался, простите мой испанский русскими буквами, Коста дель Соль, в переводе Солнечное Побережье. /Моё внимание тогда остановилось на том, что в испанском, точно как и в немецком, все существительные пишутся с заглавной буквы./ И вот, среди нашего Солнечного Побережья был уютный двухэтажный отельчик, о котором мои родители сразу согласились, что “в нём совсем по-домашнему”, и тогда же сразу хозяйка отеля похвалила папин английский, по поводу чего папа был очень горд. Папа всё тогда, помнится, пытался привить мне любопытство к изучению языков и вообще наблюдательность, но что-то оно не прививалось. А сам папа, если слышал новый английский оборот, обязательно смотрел этот оборот в словаре и пытался взять на вооружение.

Наш отельчик стоял у самого берега, чуть ли не на пляже – бесконечно тянулись вдоль волн в обе стороны пляжи Средиземного моря. Из окон, а также с балкона, был виден пляж и море за ним, море уходило далеко в горизонт и там на горизонте сливалось с небом, так что собственно линию горизонта различить было  невозможно. В море бывало обычно один-два паруса, иногда ближе, иногда дальше.  На окнах, под обычными шторами, висели ещё специальные водонепроницаемые, чтобы во время шторма в комнаты не попадала вода. Пляж внизу был совершенно безлюден и полон выброшенных на берег небольших чёрных морских ежей. Этих ежей с пляжа нарочно не убирали, чтобы на пляже никто не купался и под окнами отеля не было бы шума. На балконе стояло кресло, можно было сидеть и смотреть, долго, часами смотреть на море. По всем побережьям были раскиданы очень красивые маленькие ракушки, я таких нигде больше не видела: вроде рапаны, только совсем крошечные. Мы набрали с мамой этих ракушек, выходя гулять вдоль берега ранним утром, и теперь я часами сидела на балконе, проковыривая в них иголкой отверстие и снизывая в ожерелье.

Продолжение следует.