Вниз по Волге-реке

               

                Шестидесятилетию окончания Великой Отечественной
                войны  1941 – 1945 гг.  посвящается
 
               
   Надо сказать вам, везет мне на встречи с интересными людьми. Они остаются в памяти, как жемчужные зерна, нанизанные на нити жизни, и хранятся до какого то времени. И вот, в один прекрасный день, из глубин этих кладовых всплывает, как ныряльщик за жемчугом, с раковиной в руках, диво, дивное. Раскрываются створки раковины, и засверкает  в лучах солнца перламутровый блеск жемчужины, возродившийся из песчинки. Мы, песчинки Вселенной. И в какой стране, среде, будет жить с рождения человек, накапливая в себе, и щедро делясь с другими своим  приобретением, суждено ему стать золотинкой, или зарывшись в илистое дно, раком – отшельником. Великий грузинский поэт средневековья, Шота  Руставели, поведал нам истину:

                «Что отдашь, к тебе вернется,
                Что припрячешь – пропадет»

   Я долго осмысливал судьбу встретившегося мне, на дороге жизни, необыкновенного, не отмеченного высокими наградами и чинами человека.
Конечно, кое – что из его рассказов, поведанных мне, стерлось из памяти, но канва осталась. И я прошу извинить меня за некоторые лирические отступления.

     Туристический лайнер, назовем его «Максим Горький», идет в низ по Волге.
     Маршрут – Москва – Ростов-Дон – Астрахань – Москва. Конец лета.
     В тот раз довелось нам с женой совершить этот замечательный круиз, благо профсоюзные путевки были получены бесплатно. Правда, за них профсоюз уплатил положенную сумму. Но в то время путевки  всем работника организации выдавались бесплатно. В крайнем случае, за 30% её стоимости. Не знаю, как кому, а мне нравилось отдыхать на теплоходах. Каждый день новые города с остановками в них, по пути неизведанные дали. Зеленые остановки на целый день у прекрасных волжских островов и берегов. Праздник Нептуна, игры, спортивные  мероприятия. А какие были концерты, когда останавливались на этих остановках сразу несколько лайнеров! Танцы по вечерам на верхней прогулочной палубе, кинофильмы, библиотека. Каждый день свежая пресса. Прекрасная кухня, с заказами блюд, буфет! Да всего и не перечтешь.
     Более 15 лет мы отдыхали каждый год, путешествуя по Волге.
     В тот круиз, после ужина, я поднялся на прогулочную палубу и уютно устроился в шезлонге. Из чрева машинного отделения судна доносится мерное дыхание двигателей. Проплывают с обеих сторон берега с деревеньками, дачными постройками. Вон куда то торопится катерок с подвесным мотором. В нем несколько человек машут нам приветственно руками. Прошумел мотор и катерок скрылся за поворотом небольшой протоки. Солнце касается своим обрезом края земли и постепенно, как бы скатывается  в невидимые дали. Последняя вспышка, и только облачко розовое тает в вышине. Кто - то вздохнул  за моей спиной и низкий, хрипловатый голос произнес:
-             Уходит солнце, чтобы опять вернуться, осветить и обогреть этот прекрасный мир.
- Такой уж прекрасный. Для кого как. Ведь мир огромен и чего только в нем нет. –  Сказал я, вставая с шезлонга.
- Мир прекрасен – человек разен. – Возразил мне подошедший.
  Он был в белых отутюженных,  со стрелками, полотняных брюках, цветной безрукавке и босоножках кремового цвета. Седые волосы кудрями обрамляли его продолговатое лицо, ниспадая с боков на плечи. Под крупноватым носом, над припухлыми губами, тоненькой полоской – черточкой, прозмеились темненькие усики. Черные брови и ресницы оттеняли удивительно голубые глаза. Рост выше среднего, чуть – чуть полноват. Во всей его фигуре чувствовалась недюжинная сила, и даже грация. Кисть левой руки, с большим перстнем на среднем пальце, сжимала набалдашник довольно внушительной трости. В правой руке он держал сигару. Увидев мой взгляд, остановившийся на ней, сказал:
             - Это  бутафория. Я когда – то был заядлым курильщиком, а теперь наслаждаюсь ароматом незаженной Кубинской сигары.
  Видать по всему, я встретил драматического или оперного актера.
Но, как потом выяснилось,  ошибся.
     -    С кем имею честь?    Обратился он ко мне.
    Я назвался.
- Иван Иванович Кубанский – пенсионер.
       -   Очень приятно с вами познакомиться. Почти одновременно проговорили мы,   и тут же рассмеялись
        Пододвинув ловким движением, второй шезлонг к моему, собеседник уселся  в него, правильнее сказать умастился, в полулежащее положение, но палку и сигару из рук не выпустил. Я так же  устроился в своем шезлонге. Мы молча наблюдали, как в небе загораются звезды. В тот вечер мы только познакомились. Это было в самом начале нашего круиза.
       Назавтра, во время первого завтрака, нас с женой посадили за столик у самого окна. К нам подошел вчерашний  знакомец и попросил разрешения сесть вместе с нами. Я представил его моей жене. Потом к нам подсадили молчаливого, или вернее застенчивого, молодого человека. Он быстро съедал поданное и тут же уходил. «Здравствуйте», «Спасибо», вот весь набор его слов.
     Иван Иванович оказался очень  общительным и интересным собеседником.
 Было ему около 70 лет, но на вид он выглядел моложе. Лицо почти без морщин, только у глаз, как гусиные лапки, да еще у рта, когда он не улыбался, показывая белые зубы, залегла скорбная складка. Когда он расстегнул верхнюю пуговицу стоячего воротника своей рубашки, на шее стали видны розовые шрамы.
Потом он стал повязывать под воротник шелковые, каждый раз нового цвета,  шейные платки. Ему это очень шло.
     Как - то раз, моя жена сказала, что у нашего знакомого  прекрасно сохранились зубы. Он рассмеялся, услышав эти слова.
        -   В тридцать лет я  уже был почти полностью без зубов. Превратности бурной молодости. Но, благодаря  бесподобному дантисту, отбывающему свой долгий срок на далеком севере, я стал с прекрасными зубами. Дай Бог ему, если он жив, здоровья.
 Он был не только дантистом, но и не превзойденным мастером по изготовлению сложных инструментов по открытию  секретных замков, а в основном – сейфов. В начале, он лечил и делал новые зубы  лагерному начальству. А потом  и нам, простым смертным, и отбывающим свой срок. Там был такой кабинет, оснащенный всем необходимым оборудованием, какого в то время и в столице не было.
  Каждый вечер, мы с Иваном Ивановичем устраивались на верхней прогулочной палубе теплохода в шезлонгах. Он с неизменной сигарой в руках и своей тростью.
С кормы доносится музыка и громкий смех. Там танцуют и веселятся.
     Дорога и путешествия сближают людей. И почему то хочется поделиться, своим сокровенным, с попутчиком. Хотя уверен, почти на 100%, что с ним больше никогда не встретишься. Слово за слово зацепляется, как петельки на крючке, и вот уже выплетается словесное кружево, да дивное такое.
     Из тех вечеров, что я провел с Иваном Ивановичем, сложился рассказ о его непростой и довольно удивительной судьбе.
     Его я отдаю на суд уважаемых читателей.

                Коль неправду говорю я,
                Наградите тумаком.

        Родился я на Кубани, так начал свое повествование Иван Иванович, в казачьем хуторе Торок, что под Усть – Лабинской. Нет, не казацкого я рода. Родители мои были батраками у зажиточного хозяина. С малых лет познал я и голод  и холод. Был частенько бит хозяйкой за малейшую провинность. До семи лет пас гусей. А к восьми годам, в одночасье померли мои родители, а за ними и два моих брата с сестренкой. Тиф. Как я выжил, одному Богу известно. Свалила и меня болезненная горячка. Бросили меня на телегу с мертвяками и повезли до ямы, закапывать.
Да свалился я на ухабе с той телеги в канаву с крапивой. А был  почти голый, в рваной рубашонке. Так та крапива меня обожгла всего. Начали меня поднимать на ту смертную повозку, я и закричи. Мужики меня бросили, и телегу с лошадью, да в бега. Перепугались здорово. Мертвяк ожил! Выбрался я из канавы, сколько времени  и куда брел, не помню. Только подобрала меня добрая душа – бабка Онисья. Сама чуть дышит, а меня выходила. Обмыла и обшила, из старой одежды своей. Травяными настоями поила, да всякими мазями своими коросту на моем теле сводила. Год с небольшим я у ней прожил. Стал понимать, что тяжело ей со мной, от себя отрывает. Сама как тень стала. Чувствую, окрепли мои ноги, и понесли они меня,  по свету белому.

                И пошел я в край далёкий
                Где хотел найти спасенье
.
   Гражданская война разорила прикубанские  станицы. По дорогам бродили нищие, а по ночам рыскали одичавшие собаки и стаи волков. Налетали лихие люди – бандиты. Да взять с голытьбы было нечего. Другой раз ожгут плетью со злости.    
   Прибивался я к нищей братии да калекам, но приходилось уходить от них. Кому я был нужен – чужак. Услышал, что есть, страна на юге, где круглый год светит солнце, и  фрукты растут прямо на свободе, и всякий их берет и ест, сколько захочет. Голод, постоянный голод, был моим спутником.
      Однажды, после целого дня поисков пропитания, к вечеру, я свернул с дороги в поле, где из земли торчали высохшие стебли кукурузы. Возможно, найду потерянный початок. Но все было напрасно. Здесь побывало немало людей, и был прошарен  каждый метр земли. Невдалеке журчал ручей, и я пошел к нему. Хоть воды напьюсь, что-то будет в животе.

               Мой живот, изголодавшись, начал к ребрам приставать
.
  На берегу ручья сидел длинноволосый человек, в какой-то хламиде, опустив в воду босые ноги. На боку у него висела довольно объемистая холщовая сумка.
 В сумке, наверное, еда. Я был готов на всё. Стукну его камнем по башке, и всё.
Огляделся кругом, нет камня. Да и палки никакой. Человек повернул в мою сторону лицо с незрячими белками глаз. Борода, усы и эти незрячие глаза.
- Вернулся, беглец! Бросил слепого старика. Ну, иди ко мне. Хлебца дам.               
 Хлеб! У меня аж в глазах помутилось. У него есть хлеб!  Я подошел и сел рядом с ним. Цепкая, костлявая рука схватила меня за плечо, а вторая, быстро – быстро ощупала мое лицо длинными пальцами.
- Нет. Это не Гиви. Ты кто?
- Дашь хлеба, скажу – выговорил я пересохшим ртом, одновременно
пытаясь снять его руку с моего плеча. Но он держал  крепко.
- Тебя, сам Бог послал. Будешь мне глазами, сыт будешь.
  Ладно – подумал я – там видно будет.
- А куда ты идешь, старик?
- Иду я к морю, там моя родина.
-   И я хочу к морю. Говорят там тепло, и прокормиться можно.
    Так я стал поводырем.
    За год странствии с Георгием, так звали старика, я прошел начальную школу жизни. Всё, что нам перепадало съестного, мы честно делили поровну. Заходя в селение или горный аул, Георгий, безошибочно  определял, в какой дом зайти,  где нас накормят и дадут в дорогу.
       -  Смотри и рассказывай мне всё. Что видишь, – говорил он мне – Какой дом, есть ли собаки на цепи. Какой забор у дома, ворота и т.д.
 Я рассказывал ему всё, что видел
   -  Нет, туда мы не пойдем. Там хозяин злой и жадный. Веди меня к тому дому, у которого, как ты говоришь, дерево с диковинными ягодами. Это шелковица. Или её ещё зовут – Тута. Какого они цвета? Красного? А есть и белые. Те намного вкуснее.
       И всегда он был прав. У дома собаки на цепи – хозяин нехороший. Другой же, неказистый домишко, говорил, что хозяин бедноват, но зато богат душой.
     Сидим мы под шелковицей и едим с большого деревянного блюда, которое нам поставила хозяйка приютившего нас дома, вкусные и сочные ягоды.
     Уговорились со стариком, что будем брать с блюда по очереди по одной ягоде.
Едим. Он одну и я одну. Гляжу, старик ловко подхватил, своими длиннющими пальцами, две ягоды. Я тоже две. Старик – две. Я – две. Вдруг схватил меня старик за ухо и давай его крутить.            
      -   Ты, сын шакала! Договор нарушаешь?                Почему по две ягоды себе в рот кладешь?      
- Нет! Я по одной.
- Врешь! По две.
- А откуда ты знаешь? Ведь слепой же.      
           Слепой – то я слепой, а вижу умом лучше тебя. Ты, почему не остановил меня, когда  я брал по две ягоды? Мол, старик слепой, не заметит. Запомни:
«За дурной душой – дурные, доброй добрые дела.
Ненавижу я неправду, не склонюсь перед лжецом».
- И откуда у тебя, дед Григорий, такие складные слова?
- А вот откуда.
      Старик достал из своей сумки сверток. Развернул тряпицу и в его руках я увидел первую в своей жизни книгу. Это была книга поэта Давида Гурамишвили на грузинском языке. С какой нежностью и наслаждением, старик оглаживал своими пальцами, переплет. Вот он раскрыл ее и на меня, с первой страницы, взглянул человек в незнакомой одежде и молитвенно сложенными руками у груди. Высокий лоб, тонкие брови,  прямой нос, маленький рот, большие темные глаза и длинные волосы. Его глаза, смотрели прямо на меня с какой – то печалью и вроде с любопытством. Старик перевернул страницу, прикоснулся пальцами  к знакам – крючкам, стоящими столбиком, и полилась из его уст песня – речитатив на грузинском языке. Я не понимал почти ни слова, но это было обворожительное пение. Бывало, вокруг нас, собирались люди и слушали повествование о далёкой жизни Грузии, о трагической судьбе поэта во времена царствования царя Вахтанга.
  Многое из стихов поэта, старик пересказывал для русских слушателей.
  Однажды, я нашел брошенную у дороги растрепанную книгу, очистил ее от пыли и грязи, сложил вырванные листочки и, подав старику, сказал:
- Спой мне по этой книге, я хочу знать, что она говорит.
- Не могу. Я ее не вижу.
- Врешь! Твои пальцы  всё видят, посмотри ими.
Он ощупал  книгу, полистал оставшиеся страницы.
 -   Не вижу. Свою книгу я видел глазами, когда они были у меня живыми, и запомнил. А эту, тебе, придется самому научиться читать.
-        Старик, ты не хочешь мне её петь. Боишься,  я узнаю, о чем там поется. Ведь тебе, за твое пение и рассказы, дают еду, а другой раз и деньги. Жадина!

                Как себе вредим мы сами,
                враг вредить нам не решится!

     Ночью я ушел от него. Где только меня не носило. Чем я только не занимался.
Воровал. За что был бит нещадно и не один раз. Приду в себя, и опять воровать.
Научился играть в карты от цыган. Стал мошенничать и добился таких результатов, что мог на глазах у всех подменить карту или сбросить. Играл и в кости. Сделал свои, которые у меня всегда показывали нужные мне очки.
    Как – то попал на представление к фокуснику – факиру. Удивлению не было предела. Напросился к нему в ученики. Договорились, что я буду платить за обучение и помогать на выступлениях. Он меня и грамоте научил. Читал все подряд, что попадалось на глаза и в руки. В голове стоял такой сумбур…
Бывало, после прочитанного, я ходил как чумной, весь во власти  книги. Ставил себя на место героев рассказа, да и просто статейки из обрывков какой – ни будь газетки. Мой учитель – фокусник, пил запоем. Закладывал свои приборы, вещи из реквизита. Я часто его выручал, выкупая заложенное, благо всегда был при деньгах. Во время его представления, я ходил по публике в длинном цветном халате и тюрбане на голове. С металлической кружкой закрытой на замок. В прорезь кружки клали деньги зрители. Рука человека кладёт в кружку медяк, а моя выуживает из его кармана серебро, а то и бумажную деньгу.
      Всё, что умел мой учитель, я перенял у него и стал делать даже лучше. Познал тонкости этой профессии, которая частенько меня выручала в сложных ситуациях.
Надоело мне с ним нянчиться, и я решил уйти. Честно рассказал о своих намерениях. Достал из своего потайного кармана – пошета, так он зовется у фокусников, крупную сумму денег и отдал своему учителю в знак благодарности.
   И он меня отблагодарил. Железным прутом. Раздел до нага и бросил в море. Но море меня не приняло, вынесло на песчаный берег. Вот и получилось. Что:
   
                Я надел себе на шею
                Петлю собственной рукой

      Ещё один жизненный урок. «Не кичись своим богатством, денег не давай сверх меры».
.     Выжил я. Зализал свои раны и подался с Юга на Север, в Россию.
Где пешком. Где по железке. В крестьянской телеге или с цыганским табором.
С воровским сбродом не сближался, презирал, хотя сам был вором, в полном смысле этого слова. Но это было только во время моего путешествия.
    Ростов – Дон. Город воров и бандитов. Была такая поговорка: Одесса мама – Ростов – папа. Вот там я познал настоящую воровскую жизнь. Можно сказать, прошел обряд крещения и получил кличку, которая со временем стала моей визитной карточкой в воровском мире. А в тюрьмах и лагерях, которые были моими временными пристанищами – положение вора в законе.
  С цыганским табором, к которому  примкнул, обыграв в карты вожака, я появился в Ростове.
Почистив свои перышки, пододевшись под марку мастерового стал знакомиться с городом. Базар. Вот где поле по сбору «урожая». Пройдя вдоль рядов торгашей и наслушавшись криков зазывал на разных языках и наречиях, я столкнулся с франтовато одетым человеком. На его голове шляпа – шапокляк, над верхней губой тоненькие усики, костюм – тройка, массивная золотая цепочка по полному животу с брелками к жилетному карману, из которого выглядывала головка часов. Полотняные брюки и коричневые сандалеты с блестящими пряжками. Он меня оттолкнул в сторону - Гуляй, фраер! Не засти мне свет! Я сделал глуповатое лицо и, втянув голову в плечи, не оглядываясь, смешался с толпой. В результате секундной встречи  у меня в кармане уже тикали часы на золотой цепочке и толстенный бумажник, набитый деньгами. Уже пустой бумажник я сунул под сено стоящей телеги, а часы подарил цыганскому барону – вожаку,  Шаро – Баро, которые он тут же водрузил на свое пузо.
На окраине города я снял квартиру у одной старухи, дав ей приличный задаток.
Вскоре я щеголял точно в такой же одежде, как тот человек на рынке, куда я больше не заходил. Теперь полем моей жатвы стали  закусочные средней руки, лавки нэпманов и просто улицы. Но не все коту масленица. Пришел ко мне и Великий пост. Выследил меня тот базарный фраер и упек в кутузку. То была моя первая сидка. Я, конечно, все отрицал. Судья присудил меня к принуд - работам за бродяжничество. Воровство не доказали. В неделю раз я должен был являться в местное отделение милиции для регистрации и докладывать, где работал  и внес ли я деньги  на городской счет. Что я и выполнял. Конечно, я нигде не работал, а те гроши, что мне присудили, в размере  трех рублей, отдавал дежурному милиционеру, ссылаясь на свою безграмотность. Мне выдавали квиток о внесении денег.

        Мир изменчивый и лживый непрестанно сеет зло.

Выуживать из карманов обывателей жалкие гроши мне надоело. Хотелось чего – то большего, риска. Подвернулся случай. Антикварная лавка в полуподвальном помещении на улице Солдатской в угловом доме. Вечером, проходя по улице мимо той лавки, я увидел пробивающийся свет через неплотно прикрытый ставен. Улица была пустынна. Я заглянул внутрь. Смотрю, старый еврей раскладывает на столе пачки банкнот и столбиками золотые монеты. И что вы думаете? Я задался целью заполучить эти богатства и уйти из города. Дверь и ставни были из крепкого материала. Хозяин жил там же со своим не то слугой,  не то охранником. Здоровенный такой парень, дебильного вида.
Порывшись в своей торбе с «охотничьими» трофеями, я нашел довольно старинные серебряные часы. Оделся попроще и пошел знакомиться в ту  лавку с обстановкой. Небольшая комната, без прилавка, была заполнена старыми вещами.
Чего только там не было: старые керосиновые лампы, трости, целой пачкой привалившиеся к стене в углу. На полу полураскрытые мешки, не то с мукой, не то с тряпьем. На стойках и стенах висели фраки, жилеты, рубашки, пиджаки…
В небольшом стеклянным шкафу, стоящим в другом углу, на полках лежали часы, броши, портсигары, разнокалиберные стаканы и бокалы. Это была, скорее всего, лавка  старьевщика, чем антиквара.  Но, как потом  я узнал, все это было для отвода глаз. Было еще помещение, где  хранились настоящие ценности. У хозяина видать были свои клиенты, не гнушался он и ворованным, сразу определил я.
    На часы, которые я ему предложил, он и не взглянул. Вынул из кармана три рубля  и протянул мне.
- И это всё? – сказал я.
- Гуляй, парень! Я и так переплачиваю.
  И он бросил мои часы в один из полураскрытых мешков, с каким то тряпьем.
Я подошел к тому мешку, чтобы забрать часы, а там, в тряпье, нащупал револьвер.
 «Удача! Если револьвер заряжен?» Вытаскиваю тот револьвер, а у него в барабане все шесть патронов. Хозяин аж весь затрясся. Взвожу курок, направляю его ствол старику в грудь.
- Отдашь деньги сам, или я тебя порешу?
- Хорошо. Все отдам. Пошли в другое помещение.
 Вот тут я и увидел то помещение, где хранились все ценности.
- Здесь у меня всё. Забирай, сколько сможешь, и уходи.
- Нет. Мне это не нужно. Давай деньги и золотые монеты. А эти побрякушки я оставляю тебе.
- Нет у меня денег и золота. Немного наскребу бумажных.
- Врешь! Я видел у тебя много денег и золотых монет.
-       -   Так это когда было? Я их в банк отнёс. Там у меня сейф есть. Бери, что есть, а не то… - говорит он и смотрит мне поверх головы. Оборачиваюсь и…
 Короче говоря, тот его охранник, дебил проклятый, стукнул меня по голове дубинкой, я и отключился.
      
        Как себе вредим мы сами, враг вредить нам не решится

      Сколько прошло времени, как я был в беспамятстве, не помню, только чувствую, кто - то гладит мое лицо мокрой ладонью. А ладонь, такая шершавая, теплая. «Мама - хочу я сказать – как мне больно мою головушку. Помоги мне»
Но я прекрасно помню, Мамы давно у меня нет. Значит, и я умер, наверное, вот Мама и пришла ко мне. Жалко мня себе, стало до слёз. Пожил я на свете совсем мало, да и видел ли я свет белый по настоящему? Одни дни черные, беспросветные.
Так мне и надо! Сам жил  неправедно, а, сколько людей обидел – обворовал…
Чувствую, слезы из моих глаз так и льются, а их Мама теплой ладонью вытирает.
Открыл глаза, а надо мною морда звериная, с пастью оскаленной. Не испугался я.
Вот и черт за мной явился в образе собаки. Собака! Обрадовался я. Это был почти беспризорный пес, который жил из милости у моей хозяйки, где я снимал комнату.
Конуру ему я сколотил из ящиков и частенько подкармливал. Бывало, он меня встречал далеко от дома, где я квартировал. Ткнется мордой в мое колено и идет рядом. Умный был пёс. Тэки, его звали. А у меня для него всегда, что ни будь, найдется.
         - Тэки – говорю я ему – где это я?
Обрадовался мой пёс, заскулил, лапой меня трогает, вроде поднять хочет.
«Вставай, мол, пойдем отсюда!»
     Сел я с трудом и вижу, нет на мне никакой одежды, гол и бос. Дотронулся до головы, а затылок весь в засохшей корке крови. Сижу я, в какой то канаве и кусты надо мною свисают, да ещё ветки, обломанные,  на мне и вокруг. Понял я и вспомнил всё. Подумали, что я мертвый. Раздели и в канаву бросили, ветками забросав. Собака меня нашла, ветки разгребла, кровь с лица слизала, меня в чувство привела. С большим трудом выбрался из канавы. То ли утро, то ли вечер, сумерки были. Ухватился я за шерсть Тэки, на его загривке, с трудом передвигал ноги. Боль во всем теле и тошнота. Сколько раз садился обессиленный, а Тэки  не давал сидеть, скулил, лапами и мордой поднимал меня. Добрели, до какого то сарая, а там сено свежее, скошенное. Упал я на то сено пахучее и отключился. Собака легла рядом, прижавшись и согревая своим телом.
Очнулся я от рычания Тэки. Открыл глаза и увидел склонившиеся надо мной  лицо пожилой женщины. Собака поняла добрые намерения той женщины и не тронула её. За свою короткую жизнь я приучил себя спать в пол глаза. Быть готовым ко всяким неожиданностям. И в тот раз, интуиция приказала мне открыть глаза.

                Благосклонный к человеку не умыслит дела злого!

    Та женщина накормила и обогрела меня. Подобрала кое - какую одежду своего покойного мужа. Брючишки, рубашку, старенькую телогрейку. Обмотал ступни ног тряпицей и в галоши из-под валенок. А на голову, отличную фетровую шляпу,
почти не ношенную, с широкими полями. Вот в таком виде я и появился в доме, где снимал комнату. Хозяйка, увидев меня, ахнула! А потом, прикрыв рот ладонью, рассмеялась до слёз. Конечно, я был похож на огородное пугало.
   Хозяйка истопила баню и так меня пропарила берёзовым веником, что я  почувствовал себя вновь родившимся. Оделся в свое, что у меня ещё было.
Отлежавшись неделю, я собрал вещички в узелок, те, что дала мне та, сердобольная женщина и вместе с Тэки пошел к ней. Деньги, что были у меня припрятаны на «черный» день, все до копейки, отдал ей. Она не хотела их брать, ноя ее, уговорил, видя, как она бедно живет. А шляпу фетровую оставил себе на память.
 Пока я жил в Ростове, частенько приходил в тот дом, приносил кое - что из еды.
Были деньги, делился. А перед уходом из Ростова, прожил там три дня, почувствовав слежку за собой.
   И все же я ограбил того антиквара. Дебил, с перепуга, наложил в штаны, увидев меня живого, а старика хватил удар. Он так  и остался сидеть в кресле с раскрытыми от ужаса глазами. Всё, что я мог унести, я унёс. Объёмистый солдатский мешок и кожаный саквояж, были заполнены до верху.
Золотые монеты  и серебряные изделия  зарыл в садике  при доме, где я проживал.
Представьте себе, сразу после освобождения Ростова, я побывал там. Нашел свою захоронку, хотя ни садика, ни дома уже не было, только пустое пепелище.
Когда шел оттуда, то увидел около двухэтажного дома, старенький автобус, из которого высаживали маленьких детей. Все одеты кое-как, изможденные лица и такие недетские голодные и безразличные глаза. Я такие глаза помнил с детства.
Детей было с десятка полтора. Распоряжался всем небольшой вертлявый мужичишко, в солдатской шинели и каракулевой папахе. Он ловко прыгал на одной ноге, опираясь на костыль. Я узнал в нем бывшего картёжного шулера высшего класса. Он меня тоже узнал. Разговорились, то да се… Старое он давно бросил. Был на фронте, оставил там свою ногу. А теперь вот завхоз при детском приюте. Насмотрелся на детей сирот и решил связать свою жизнь с бедолагами.
  Поначалу собирал вокруг себя сироток, добывал пропитание  и одежку где только мог. Здесь, в Ростове, через коменданта города выхлопотал дом под приют. Вроде  теперь все узаконили, но нет ничего. Солдаты комендантского взвода натаскали  из брошенных домов кое, какие вещи. Столы,  стулья, кровати, из одежды и постельного белья выделила комендатура. Но это капля в море. А вот с едой…
Было у него немного деньжат, кое, что купил на  рынке при вокзале, а что будет вечером, один Бог знает. 
     И созрело у меня решение. Все выкопанное богатство определить детям.
На привокзальном рынке, за золотые монеты я выменял: мешок картошки, трехлитровую бутыль подсолнечного масла, несколько кусков соленого свиного сала, вареной кукурузы в початках, даже несколько буханок домашнего хлеба.
Молоко взял вместе с десятилитровым бидоном. Кое - что из детской одежды выменял на золотое кольцо. И все это добро довез до того дома на крестьянской подводе. Все сдал тому бывшему шулеру под расписку.
    Корми, - говорю - детей и не обижай сирот. Отдал ему все оставшееся золото и серебро. В общем, всё. Приказал расходовать разумно. И взял я с него страшную клятву по всем воровским законам. А если смухлюет, от детей, разыщу и накажу по всем воровским законам, из-под земли достану.

   Представьте себе, встретился я с ним через много лет в одной из больниц – сдержал он клятву, данную мне, сам порой голодал, а детям отдавал последнее.
Даже все  записи  сохранил. Все рвался сходить куда – то за ними.
Но я ему поверил. И это правда.

       Тот случай, когда меня чуть не отправили на тот свет, заставил посмотреть на мою жизнь с другой стороны.
      Посмотреть то я посмотрел, но тяга к дармовым деньгам у меня осталась.
Работать я не умел, да и работы, как таковой не было. Кому был нужен рослый детина, не умеющий ничего делать. Поработал грузчиком на вокзале. Не скажу, что тяжело, но и там были свои порядки. Надо было  отстегивать «бугру» от заработанного большую долю. Обыграл я его в кости, и он отдал мне свое место.         
Не остался я там.
     Вокруг меня шла жизнь мне совершенно не знакомая. Строили дома, пахали и засевали поля. Дети ходили в школы. Для всех были праздники. Но не для меня. Я стоял в стороне и смотрел на ликующих людей идущих в колонах с плакатами и знаменами. Маршировали красноармейцы. Гремела музыка. Веселье и пляски счастливых людей, строящих свою жизнь. А для меня были праздники, когда были деньги. Как будто я жил в другом мире или измерении.
     И решил я побывать на родине. « Возьму-ка я с собой, Тэки. И пойдем мы с ним пешком на Кубань» подумал я. Но собаку поймали, как бродячую и в железной клетке, вместе с такими же бедолагами, увезли на живодёрню. Рассказала хозяйка.
   До станции Усть-Лабинская, добирался пешком. А до Краснодара  поездом.
Конечно, своего хутора я не нашел. Да и что мне было там делать? Ни двора, ни кола, ни родни. Вернулся в Краснодар. Деньги у меня кончились, и пришлось побывать по имеющимся у меня адресам, местных «малин». Деньги мне дали, даже не поинтересовавшись, зачем.  Это не принято у воров. Но долг надо возвращать с процентами. Чем больше вернешь, тем больше будет тебе кредит и доверие.
Город мне был незнаком, и промышлять, без согласия с местными, я не стал.
По негласному уговору досталось мне «поле деятельности» при цирке. Там всегда полно народа и есть чем поживиться. Почистить карманы зевак, сыграть в три карты, а то и слепого, которого я умел представить – просящего милостыню.
Но слепец, это, в крайнем случае. Смотрю, возле кассы крутятся два парня, один отвлекал, а другой чистил карманы и сумочки людей. Присмотрелся я к ним, так, шпана мелкая. Ладно, думаю, пусть работают по мелочи. Но когда они позарились на копейки детей, я сгреб их за шивороты и тряхнул так, что у них из карманов посыпались деньги. Они, было, взбунтовались, но притихли, когда я шепнул им на воровском жаргоне несколько слов.  Когда я отпустил их, они исчезли, в толпе, и больше я их не видел у цирка. Ребятишки подобрали  деньги с земли, пересчитали, одна монета оказалась лишней. Девчушка, лет десяти, подержала ее в руке, а потом бросила  на землю. В настоящем цирке я никогда не был и решил зайти на представление. Место мое было в третьем ряду от арены. На втором, уместилась та самая стайка ребят. 
  Они все время оборачивались в мою сторону, что – то, говоря, друг – другу. Наконец зазвучали фанфары, и заиграла бравурная музыка.
Начался марш – парад. На арену стали выходить артисты. Кого только там не было:
Акробаты крутили сальто, прыгуны скакали на ходулях, жонглеры кидали вверх зажженные факелы и ловили их на лету. Скакали лошадки пони с обезьянками на спинах.…А что вытворяли два клоуна – рыжий, в огромных ботинках и нелепом костюме с раскрашенным лицом. Второй – в белом элегантном костюме, лакированных туфлях, с огромным бантом на груди и приятным лицом. Как потом я узнал, это был «Белый» клоун, артист высшего разряда. Своими вопросами и ответами он ставил впросак своего рыжего напарника. Поперек арены натянули канат на приличной высоте. По нему бегали две девушки с огромными веерами в руках. Рыжий тоже пытался ходить по канату размахивая руками, но все время срывался. Публика ахала и замирала. Но клоун, в последний момент,  успевал повиснуть, ухватившись  руками за канат.
  Но вот погас свет, и луч прожектора высветил человека в мантии, расшитой золотыми звездами, бело – синем тюрбане, со скрещенными руками на груди.
Его представили, как всемирно известного факира белой и черной магии и еще Бог весть  чего. Имя было такое большое и труднопонимаемое, что его и сам маг не мог бы повторить снова. Что я могу сказать о его фокусах. Это был самый заурядный  ремесленник.
 Частенько его фокусы не удавались. Поставили большущий кувшин на стол и  девушки чередой бегали вокруг него с ведрами, изображая, что наливают в него воду. Вдруг кувшин свалился на арену, и из него вывалилось что – то бесформенное. Но вот оно развернулось, и перед публикой предстал ребенок с лицом старика. Это был карлик. Смех, свист и крики со всех сторон. Факир хотел представить это, как подстроенное. Но видать карлик ушибся и, погрозив факиру кулаком, заковылял с арены. Чем вызвал еще большее веселье в публике.
  Были ещё два тощих медведя, которых представлял цыган с огромной серьгой в ухе.  Цирк, конечно, поразил меня, но все испортил липовый факир.
   Кончилось представление, а я все сидел и смотрел, как убирают арену, разравнивая граблями опилки и сметая метлами с большого ковра в ее середине.
 Все зрители вышли, и я пошел  тоже. На выходе меня окружили,  те самые ребятишки, и  подошел человек в военной форме.
       Вот он! Вот тот дяденька! – загалдели они.
   Военный с улыбкой протянул мне свою правую руку. Я замешкался.
       Спасибо, товарищ! Мне дочка всё рассказала – сказал он. Сколько вокруг было народа, а вы только один заступились за детей. И он пожал мне руку.
  Впервые в жизни я смутился и, наверное, покраснел. Никто меня  так не благодарил. Да и за что было? Меня только презирать надо было за мое «ремесло».
   Человек назвался  военным комиссаром Краснодара. Посыпались вопросы: Как зовут, откуда родом, чем занимаюсь, сколько лет… Я не успевал отвечать. Назвался Иваном, здесь недавно, приехал на родину, где уже нет никого. Это была правда. Вадим Андреевич, так он назвался, обещал оказать мне содействие в розыске родственников  и устройстве на работу. Дал свой рабочий и домашний адреса.
     Меня весь город знает,  сказал он – Каждый покажет. Как и где найти.
Подняв руку под козырек фуражки, и повернувшись по военному, он ушел, держась прямо, с гордо поднятой головой, окруженный  ребятишками. Я позавидовал его стройной фигуре и походке. А как ходил я?  Втянув голову в плечи, ссутулившись. Из-под козырька фуражки зыркал глазами по сторонам не глядя в глаза людям, слегка приволакивал ноги, чуть – чуть покачиваясь.
    И я подумал о новом знакомце:

     Благосклонный к человеку не умыслит дела злого!

Вспомнил я, как работал там, на юге, с фокусником и решил:
«Пойду-ка я в цирк, за кулисы и попрошусь к тому липовому факиру  в помощники». Нашел я факира в небольшом домике на колесах на задворках цирка. 
Из раскрытой двери раздавались голоса спорящих людей, старавшихся перекричать друг друга.
       Всё! Мое терпение лопнуло! Собирай свои манатки и катись на все четыре стороны!
       Я уйду! Но свой реквизит заберу с собой!
      Шиш, тебе! У тебя не только реквизита, но и одежда вся, что на тебе, моя!
Голым и босым выгоню! Пьяница, несчастный. Сколько ты пропил циркового имущества, вещей своих цирковых! Всё прощали! Но вчера ты стащил лучшее платье примы на базар и пропил. В чём она теперь может показаться на арене?
     А в чём мать родила! Это ей по нраву!
  Я решил молча ретироваться, но в это время из дверей домика выпрыгнул на землю тот самый карлик. Лицо его было всё в слезах.
      Куда теперь мне? Если Ваську выгонят, меня никто не возьмет к себе в номер.
О, горе мне, горе! Ты кто?  - Это он ко мне.
      Человек – ответил я.
       Уходи, человек, отсюда. Если ищешь работу, то напрасно. Разве вместо Васьки? И карлик дико расхохотался.
       Могу и вместо Васьки. – Сказал я.
       В р е е ш ь !!  не своим голосом заорал карлик.
  В домике затихли голоса. На пороге показался человек в поношенном костюме, с узелком в руке.
       Прощай, Квазимодо – сказал он – Не поминай лихом. Тебя вспомнишь только в кошмарном сне. Не приведи Бог! 
      И ушел «факир» в неизвестность.
    Разговор с хозяином цирка, (были ещё в те времена хозяева передвижных цирков), был долгий. Договорились, что я посмотрю оставшийся реквизит 
«факира», подготовлю несколько номеров, так он назвал фокусы, а там видно будет. Карлик был рядом и не сводил с меня глаз.
       Не грусти, Квазимодо – сказал я.
Тот обиделся.
       Не обзывайся. У меня есть имя.
       Извини  меня. Я понял, что так тебя зовут.
       Аркадий, я.
       Тогда слушай, Аркадий. Если я буду работать в цирке, и ты  не против мне помогать, давай твою руку, и мы закрепим наш союз!
Аркадий протянул мне свою руку, но потом, подпрыгнув, оказался у меня на груди, обняв меня за шею.

         «Кто друзей себе не ищет, тот враждует сам с собою»

  Аркадий предложил мне подобрать имя для рекламы. Он сказал, что хорошо нарисует, на большом щите мой портрет, напишет там названия городов и стран, в которых я «давал» представления. А газетчикам надо будет дать мою биографию, он ее придумает, пусть напечатают.

    -   Какую биографию? И зачем её кому то отдавать? Нет у меня никого. Не женатый я.
Вот тут хохотали уже все, кто слышал наш разговор, из цирковых артистов.
    -  Это что ещё за имя такое, био, биография?
Опять хохот!  Знакомство с труппой состоялось. С тех пор и приклеилось ко мне это: «Вон, биография, идет!» смеялись артисты. Жить я стал в том домике на колесах вместе с Аркадием. Он прибирался, готовил пищу, постоянно был у меня под рукой. Реквизит достался мне убогий. Нужны были деньги. Хозяин цирка не дал ни копейки, сказал:
         Начинай на том, что есть. Заработаешь, приобретешь. Да ещё неизвестно, какой ты  фокусник. Может фармазон, какой. Цирк обокрасть хочешь.
    Меня это, конечно, возмутило, но я сдержался.
    Большую прибыль не обещаю – сказал я – но на чай с сахаром будет.
    С сахаром, говоришь? Тогда заварка моя. – Сказал  хозяин цирка.
   Действительно. Я бы на его месте не доверился незнаемому человеку.
   И пришлось мне взяться за свое «ремесло». Карты. Местные подсказали, где идет крупная игра, но предупредили, что это под запретом правительства и карается довольно строго – до восьми лет. Играть и обыгрывать надо очень осторожно.
Нужен был напарник, и он нашелся. Сыграли мы для близкого знакомства и поняли друг друга. Договорились о долях. Днями я занимался в цирке, а через ночь, игра.
Появились свободные деньги. Что - то покупали с Аркадием, что - то делали сами.
В течение месяца я изучил цирковую арену. В барьерах сделал потайные схороны., где разместил нужное для фокусов. Под ареной был потайной ход с люком на арене. Вместе с Аркадием придумали выступление минут на 20-25. 
Готовили в тайне ото всех. В назначенный день, в полуночный час, после того, как закончилось представление, мы пригласили хозяина и всех желающих из труппы цирка. Пришли почти все. С музыкантами я договорился, работает только один барабанщик, на малом барабане, по моему сигналу.
     Вдоль выхода на арену с обеих сторон выстраивается униформа. Объявляется
номер:  Факир и Маг Ибн – Али – Сатир – Батир – Индо – Чан! Проездом! Только один день!  Дробь барабана. Гаснет свет и освещается только арена и занавес выхода. Я, потихоньку, в обыкновенном костюме, пробираюсь по рядам и сажусь во втором ряду от арены.  Пауза. Опять повторяется объявление номера:
                Факир и маг и т.д.
Опять затянувшаяся пауза. Хозяин не выдержав, кричит:
         Эй! Ты! Факир липовый! Выходи!
Голос Аркадия из-за занавеса:
         Федор Федорович! Так надо!
  И в третий раз следует объявление  с затянувшейся паузой.
Но вот на арену выходит Аркадий и обращается к публике:
         Уважаемая публика! Приносим свои извинения! Факир оказался  не настоящим! Получил аванс, обокрал кассу и был таков!
  Из рядов раздались возмущенные крики! Давай милицию! Ну и так далее.
Тут на арену выбегает рыжий клоун с чемоданом, спотыкается и падает. Крышка чемодана открывается, и из него вываливаются пачки денег.
    -   Я догнал его и отнял чемодан, а он побежал дальше! Кричит Рыжий пританцовывая на арене.
       У р р  а а ! Ликует Аркадий. Деньги целы. А как же представление?
    Вот тут выхожу я и говорю:
           А одежда факира цела?
           Цела, цела!  Отвечает Аркадий.
           Ведь она волшебная?
           А как же. Кто ее оденет, тот и становится  Магом и Чародеем!
Сверху, на арену спускается большой сундук. Открываем крышку, над ареной гаснет свет, а из сундука бьет луч света, переливаясь всеми цветами радуги.
Аркадий достает из сундука тюрбан, фрак, высокие сапоги с загнутыми вверх носками. В полумраке арены я облачаюсь в волшебную одежду. Аркадий, перегнувшись через край сундука, падает внутрь на его дно. Крышка захлопывается, гася луч света. Вспыхивает свет над ареной.   
        Рыжий клоун хохочет и кричит:
            Устал, Аркаша! Баиньки пошел!
Открываем крышку сундука, Аркадия там нет. Подходит униформа и начинает разбирать сундук на части. Выпадает черная небольшая палочка. Я поднимаю ее и делаю волшебные пассы в воздухе. С возвышения, где находятся оркестранты, доносится голос Аркадия:
                А вот и я!!
  Под аплодисменты он спускается на арену.
        Начало мне нравится! Громко говорит Федор Федорович.
 Чтобы надеть сапоги, я снял свои ботинки, и теперь они стоят посередине арены.
             Аркадий! -  Говорю я – Убери мои ботинки отсюда.
             Вот ещё! Я в лакеи не нанимался. Чьи ботинки, тот пусть и убирает.
             Но я не могу покинуть арену – отвечаю я.
             Ведь ты теперь факир, вот и делай свое волшебство!
 Я подхожу к ботинкам и по очереди прикасаюсь волшебной палочкой  к каждому и делаю жест рукой в сторону выхода с арены. Ботинки начинают шагать, как с человеком. Когда они скрываются за занавесом, раздаются аплодисменты.
    Потом я показывал фокусы с картами. Задуманная карта выпрыгивала из колоды, стоящей на столике.
 Доставал у зрителей из-за пазухи горящие свечи. Одновременно похищая у них незаметно из карманов кое, что из вещей: платки, портсигары, часы и т.д. Перешагивая через барьер, я прятал их в  схоронах  и доставал нужный мне прибор для следующего фокуса.  Аркадий все это время находился  на арене с рыжим клоуном.
Вот он начал неуклюже перелезать через барьер к зрительским местам, незаметно доставая  из схоронов вещи зрителей. По заранее разработанному языку жестов, я давал Аркадию направление на нужного человека.
          А сейчас, в моем кармане объявится вещь вот этого человека. - Говорил Аркадий и отдавал ее тому человеку. Так он роздал всё, что я собрал со зрителей.
         Экзамен мы сдали. Были аплодисменты и добрые пожелания в наш адрес.
 Когда я пришел заключить договор с Федором Федоровичем, то денежный вопрос был решен быстро. Я был согласен на любые деньги, лишь бы выступать в цирке.
 А когда потребовались документы…  У меня их не было, ни паспорта ни метрик, вообще ничего.
        -    Если у тебя нет паспорта, то тебя нет. - Сказал хозяин цирка.
        -     Как нет? Вот он, я!
         -    Не могу я тебя взять в труппу. Может ты, какой беглый, или не дай Бог, бандит, без документов. Сведения о работающих в цирке я сдаю в милицию и меня постоянно проверяют. Из – за тебя могут закрыть и даже посадить меня в кутузку.
  -  Да у меня отродясь никаких бумаг не было. Никто мне их не давал и не спрашивал.
     -     Да как же ты дожил до таких лет без паспорта? Сколько тебе сейчас
 лет?
     -   Откуда я знаю. Все мои.
      -  Ты и этого не знаешь?
Я начал считать года. В восемь лет я остался сиротой, год с небольшим прожил у бабки Онисьи. Пусть будет десять. Потом с Георгием слепым три или четыре лета до ухода от него. Пару лет один кантовался, потом с фокусником. В Ростове, наверное, три года. Это сколько же получается? Наверное, двадцать с гаком.
         -  А в Гаке, сколько? Сказал Федор Федорович.
Это считай, за двадцать завалило. Да тебе пора уже в солдатах служить.
        -  Ладно, Федор Федорович. Будет тебе паспорт. Он у меня на одной квартире  хранится.
     И пошел я опять на «Малину». Запросили с меня за  «ксиву», сто рублей и пятьдесят за приписное свидетельство военкомата. И опять я играл в карты, да  партнеры попались мелковатые. Еле - еле, наскреб я с них чуть побольше  полторы сотни. И стал я Иваном Ивановичем Кубанским 19 лет от роду. А прописан в Ростове на постоянном месте жительства. И был там еще штамп о выписки из Ростова в связи с переездом в Краснодар. А в приписном свидетельстве написано, что я должен в трехдневный срок встать на воинский учет. Вспомнил я про того военного, который за дочку благодарил у цирка и дал мне свой адрес. Он Комиссаром назвался. Принял  меня хорошо. Я сказал,  что меня не прописывают в городе. Говорят, сначала устройся на работу. А на работу без прописки не берут.
       -  А где ты нашел работу? - Спросил он меня. - Сейчас с этим трудно. 
      -   В цирке – ответил я -
       -  И кем? Если не секрет.
       -  Фокусником.
       -  А где тот, прежний?
        - Уехал куда то.
        - Что - то вид у тебя, Иван, не Мага и Чародея.
Когда я шел к комиссару, то зашел в лавку, где продают всяких зверюшек. Купил лягушонка и маленького ужика. Теперь лягушонок сидел в портсигаре на столе комиссара, а папиросы в моем кармане. Ужик устроился в деревянном стакане вместе с несколькими карандашами.
       -  Говорите, что я не похож на фокусника? А почему у вас, вместо
 папирос, лягушонок сидит?
   Рассмеялся комиссар на мои слова.
      -  Как он мог туда попасть?  С иронией спросил он.
       - А это вы у него спросите.
   Берет комиссар портсигар, открывает,  а лягушонок прыг, прямо перед ним на стол, и с лапок крошки табачные отряхивает. Застыл мой комиссар с открытым ртом.
       - Как это?  Только и сказал он.
      -  А вот тут, у вас в стакане карандаши, так вот тот, черный, змейкой стать хочет.
     Беру вроде карандаш, а сам подаю ему ужика, хвостом вперед, распрямленного.
 Тот только взял, а ужик, и обвил ему руку колечком. Не испугался комиссар.
      -  А ещё, что можешь?  Спросил комиссар.
        -   Приходите в цирк, увидите. И дочку с ее друзьями возьмите. Я им места оставлю.
    Помог мне комиссар. Штамп временной прописки поставили в паспорте. На воинский учет поставили.
      -  Осенью пойдешь служить в РККА, Родину защищать.
Сказал комиссар и пожал мне руку.
  Ошибся я в подсчете своих годков. В 1934 году,  мне шел уже 22 – ой.
Но это выяснилось намного позже.
   Все лето я проработал в цирке до поздней осени. Каждый день прибавлял пару- тройку новых номеров. Публика валила валом. Успех, не хвастаясь, был полным.
А когда в Краснодар приехали на чемпионат борцы, билеты шли нарасхват. Я выступал в перерывах между выступлениями борцов. В основном были честные спортсмены, но некоторые пары договаривались между собой, кому сегодня лечь на лопатки. Ведь на борцов ставили большие деньги, и им шел процент от ставок
  В то время был знаменитый борец, неоднократный чемпион мира – Фран Гут.
О нем писали газеты всей Европы,  Англии и Америки. Были случаи, под его именем выступали самозванцы.

   Отступая от рассказа Ивана Ивановича, скажу: я видел Фран Гута в 1935 году
 в  Батумском цирке, на чемпионате Грузии. Было мне в то время  9 лет
.
    Однажды по городу Краснодару расставили и расклеили рекламные щиты и плакаты с именем Фран Гута. Его приезд был  обставлен с большой помпой. Встреча на вокзале, поездки в авто по городу, корреспонденты и фотографы…
  Темное блестящее тело, чемпиона, прекрасно смотрелось в лучах прожекторов на арене цирка. Фран Гута сопровождал переводчик. Он почти ни с кем не разговаривал. Слушал переводчика и кивал головой.
     У меня завелась небольшая интрижка с девушкой, работающей на канате под куполом цирка. Иногда она помогала мне в моих выступлениях. Однажды она рассказала, что Фран Гут и его окружение, не иностранцы. Она слышала, как они ругались  между собой на чистейшем русском языке. Антрепренер договаривался с борцами о поединке.  «Фран Гут» должен всегда побеждать, за это платили большие  деньги  проигравшему. Пары составлялись так, как надо было мошенникам. Иногда, для ажиотажа, вызывались желающие выйти на ковер. Конечно, это были подготовленные люди. Опять заключались пари. В начале борьба шла, как бы играючи. Борец играл с человеком из публики, как кошка с мышкой. Вроде поддается, а потом, раз! Стоит на ногах, а тот на четвереньках или на животе уползает с ковра. Борец возвращает его, потянув за ногу, на ковер. Конечно, хохот и улюлюканье со всех сторон. И все же, борьба продолжается. Человеку из зала удается провести несколько хороших приема. Публика замирает.
Борьба продолжается с переменным успехом. Ставки то повышаются, то понижаются. Уже вся публика поделилась на тех и этих. Многие встали со своих мест. Человек из публики, вроде, уже выдохнулся, вот вот его припечатают к ковру. Но, что это? Молниеносный прием и борец лежит на лопатках. Тишина…
И потом рев человеческих глоток! Кто рад, что выиграл его человек, а кто беснуется от неудачи.
     Однажды, в узком проходе за кулисами цирка, Фран Гут, встретил мою девушку, облапил своими ручищами и полез целоваться. Она хотела закричать, но он зажал ей рот рукой. «Только пикни. Шепнул он. Придушу. Сегодня вечером придешь ко мне в гостиницу. Получишь хорошие деньги. Иначе тебя выгонят из цирка. Он постарается.» Конечно, Ольга все мне рассказала. Так ее звали.
  Подумал, набить ему морду, но это не в мою пользу. Он был намного сильнее меня, да и рост под два метра.  И решил я его разоблачить. Переговорил почти со всеми борцами. Да еще пропала у него мазь, которой он мазался, чтобы быть похожим на негра. На следующий день, Фран Гута положили на лопатки. Когда он оказался поверженным, победитель шепнул ему что - то на ухо. Тот вскочил, как ужаленный и разразился таким отборным матом…
Публика покатывалась со смеху.  Вот, мол, иностранец, дает! По русски ни бум бум, а матом чешет за милую душу!
    После этого случая, «Фран Гута», клали на лопатки на первой минуте. И уехал он из Краснодара, ночью, тайком ото всех, разругавшись со своим «переводчиком».
   На одной из репетиции, перед осенним закрытием цирка, из-под купола сорвалась Ольга. Канат, на котором она работала, вместе с крюком крепления, вырвался из деревянного бруса. Умерла она в больнице.
   С тех пор, я никогда не был ни в одном цирке.
   Вся труппа поехала в Ташкент, в теплые края. А я, с Аркадием, упаковав чемоданы, собрался в Одессу. Уж больно расхваливал ее Аркадий. Решили ехать на пароходе. До Новороссийска поездом, а там, на пароход и в Одессу. Но не тут то было. Пришла повестка о призыве меня в армию. Отпросившись у военкома, я проводил Аркадия до Новороссийска и посадил на пароход. Отдал ему почти все деньги, что у меня были, наказав сохранить мой реквизит. Там, в Одессе, у него жила сестра, и он дал мне ее адрес.
     И повезли меня в железнодорожной «теплушке» с сотней рекрутов за Урал, на Дальний Восток. Что можно рассказать о той поездке. Ехали больше месяца.
Голодали. По пути, на остановках, воровали, кто что мог. Приставили к нам солдат – казахов.
 Они по-русски не понимали. Были с оружием, загоняли в вагоны. До стрельбы дело не доходило. Пригрозили им, показав жестами на горло и на винтовки. Стрельнете, мол, вам будет смерть. Это они поняли хорошо.
 Выгрузили ночью, на каком то полустанке. Пешком в тайгу. Там распределили по палаткам. Кто во что был одет, в том и начал работать. Сказали, что скоро привезут одежду и переоденут. Таких, как мы, там было больше тысячи. Валили лес. Расчищали площадки. День и ночь работала пилорама. Шел тес, брусья, из которого строили бараки. Ставили столбы. Натягивали колючую проволоку в три ряда. Нам сказали, что строим секретный объект. А когда в бараках  начали сколачивать нары, я догадался, что строим лагерь для заключенных.
  Привезли обмундирование, оружие. Переодели, выдали винтовки. Мне ручной пулемет. Началась муштровка. Равняйсь! Смирно! Ну и т.д. Учили стрелять.
По вечерам учили политграмоте, неграмотных – писать и читать.
  Над колючей проволокой поставили вышки со смотровыми площадками. На одной из них был мой пост, с пулеметом. Напарником дали вертлявого мужичишку, он все старался мне угодить во всем. Подумал я, что если его   
подучить нормально, неплохой помощник выйдет. Так  в последствии и  получилось. Выставлялись посты, хотя охранять было некого, разве самих себя.
     Когда мы начали стройку, то там было полно всякого зверья, было из чего готовить еду. А теперь весь зверь ушел в тайгу, даже птицы залетали редко.
 Жили мы теперь в бараках с такими же нарами, как и везде. Правда, постельное
белье было добротное. Стиркой и приготовлением пищи занималась специальная команда. Появились и собаки овчарки. Одна ощенилась, я выпросил себе щенка и назвал его Тэки. В память о той собаке, что меня спасла.
   Так получилось, что в нашем взводе не было старшины. Командиров отделений подобрали из городских, бывших рабочих, они отличались от деревенских полуграмотных. Когда мы обустраивались, то уставали так, что, приходя в барак, валились на нары, частенько не раздеваясь и почти не общаясь, друг с другом.
 Теперь появилось и свободное время. Стали знакомиться поближе. Городские, сразу сплотились, а деревенские, все больше по месту жительства, по землячеству, откуда их взяли в армию. Прошло переселение народов по спальным местам. Каждый поближе к своим землякам.
    Осень. Небо затянуло серыми, низко стелющими тучами. Солнце покинуло нас и вероятно надолго. Илья Пророк, открыл все свои водяные кладовые и вероятно решил устроить второй водяной потоп. Вокруг лагеря образовалась непроходимая топь. Но, светлые головы наших начальников, выбрали удачное место на почти незаметной возвышенности. Прорыли несколько водоотливных канав и по всей территории, сухо. Вода с неба уходила через землю, как через решето. Запасы продовольствия, были завезены заранее, и должно было хватить до зимних дорог.
   Наш взводный, лейтенант Скрытных, подтверждал свою фамилию тем, что почти не занимался нами. Где он бывал и что делал, мы не знали. Мы были расписаны по часам своей службы и  знали свое время и посты. Строевой с нами занимались командиры отделений. Политграмотой, штабной командир по 1 часу утром и вечером со свободными от работ и постов красноармейцами.
     Ночью, часовые, стоящие на вышках, перекликались протяжными голосами: Слу-у-ш-ай!» Это кто - то вспомнил, как в старину перекликалась стража на городских стенах. И ещё кто ни будь добавит: «Смо-о-три в о-ба!».
    Однажды я пошел в помещение, где располагался штаб, и жили наши командиры. Навстречу идет взводный.
     -  Ты куда это топаешь?
    -    В штаб - Отвечаю.
     -   Зачем?
     -    Книгу хотел попросить, какую ни будь почитать,
     -    Это у кого же? Не у командира ли полка?
     -    А что? У него есть хорошие книги?                Проведи меня, взводный, к нему.
      -   Кто ты есть? Ровня полковнику? Да он тебя упечет, знаешь куда?
     -   Ладно, взводный. Дальше уж не куда.
Рассмеялся взводный.
    -   Да ты прав. Дальше, « Могилевская губерния».
  Надо сказать, что когда шла стройка, умерло порядком людей. Их хоронили за территорией лагеря.
  Назавтра, как раз к подъему, пришел взводный. Построили весь личный состав взвода. Вызвал меня взводный из строя и сказал:
    -   Вот, вам, ваш старшина. Слушать и выполнять беспрекословно. Теперь он вам и отец и мать. От всех работ и постовой службы освобожден. Разойтись!
 А ты, старшина, пошли со мной.
    Привел к себе, показал на полку с книгами и сказал:
       -   Выбирай любую. Как прочтешь, принесешь и расскажешь, что понял или нет. Да грязными пальцами не хватай и уголков не загибай!
   Заступив на должность старшины, я начал собирать взвод в одно целое.
Пришлось туговато. Где словом и лаской, а где и силой, применяя все способы, используя и криминальный свой  метод. Прошло  время, и стал наш взвод  один за всех и все за одного. Вечерами, перед сном, я пересказывал своим бойцам прочитанные книги. Особенно они любили слушать приключения трех мушкетеров. Там, где я забывал сюжет, то тут же придумывал по ходу рассказа такие приключения, что сам удивлялся. Томик стихов Пушкина, я перечитывал несколько раз. Красноармейцы в основном были полуграмотными или совсем не умели, не только читать, но и расписывались крестиком. Занятия по обучению чтению и письму воспринимались бывшими крестьянами с трудом. Да и преподавали не подготовленные командиры. В основном на командном языке.
 Кричали на солдат, обзывали «серой скотиной», «лапотниками» и т.д.
Вспомнили наши отцы – командиры, как в царское время солдат ставили под ружье с полной выкладкой за малейшую провинность. Особенно изощрялся младший лейтенант Буряк. Его и прозвали  «Бряк,бешеный». Этот Буряк, приказал положить в вещевой солдатский мешок  десяток кирпичей, который навешивался на плечи  наказанного. Винтовка с примкнутым штыком держалась в положении «На плечо».
Красноармеец стоял в углу комнаты, где проходили занятия, по стойке смирно.
Буряк подходил к нему, подносил свой кулак к лицу наказанного, обзывал по всякому. А тот должен был стоять не шевелясь. Побесновавшись, Буряк продолжал занятия. Остальной командный состав, конечно, знал об этом, но не вмешивался.
А кому было жаловаться? Как говорили красноармейцы: «до Бога высоко, а до царя далеко». Между собой, Буряку, солдаты сулили всякие кары. Нашлась подлая душонка и донесла эти разговоры. Тот взъелся на одного из солдат хозвзвода. Чуть что, под ружье. Но сколько веревочке ни виться, конец будет. 
Вычислили того подлеца по папиросам «Пушки», были тогда такие, а курил их только Буряк. За свою подлость получал тот паразит курево. Сделали ему темную.
Предупредили, чтобы больше не возникал. «Увидим, закуришь «Пушки», висеть тебе  на еловой макушке».  Буряк продолжал издеваться над тем  солдатом.
  Узнав про это, правда, солдат был не из моего взвода, я все рассказал своему командиру. Он мне приказал помалкивать и заниматься своим взводом. У того лейтенанта отец был большим начальником. Вот он и отослал своего отрока подальше от семьи. Видать насолил он, родне своей, порядком.
     Не выдержал, тот солдат, стоящий под ружьем издевательств и пригвоздил  штыком к стенке Буряка, а сам ночью повесился в отхожем месте. Тело Буряка увезли, а тело солдата, зарыли за территорией лагеря и землю заровняли.
  На какое то время стал приходить взводный в наш барак, не только утром, но и по несколько раз на день, и вечером. Приказал молчать, не обсуждать случившиеся.
Ждали приезда высокого начальства. Но никто не приехал, и служба пошла по старому. Под ружье, конечно, теперь не ставили.
    После долгой зимы пришла весна с мошкарой и гнусом. Прорубили просеку от железной дороги до лагеря. По высокой насыпи проложили узкоколейку. Правда, следующей осенью проливные дожди насыпь размыли, и рельсы со шпалами ушли в землю.
     Как только была готова узкоколейка, стали прибывать заключенные. Наше военное поселение отделили от  лагеря заключенных несколькими рядами колючей проволоки и высоченным частоколом из  стволов деревьев. Кем были те заключенные и откуда, мы ничего не знали. Внутренняя охрана лагеря была из вновь прибывших красноармейцев, и они жили обособленно от нас. Общаться с ними, было запрещено. Мы же несли охрану с внешней стороны.
   Привезли динамо-машину, работающую от «Болиндера», были в то время такие дизеля. Несколько железнодорожных цистерн, снятых с колес, зарыли в землю  и заполнили соляром, который возили в бочках по узкоколейке, почти все лето.
 Теперь по ночам горели прожектора установленные на вышках. Да и в наших казармах, так теперь стали называть наши бараки, появился  электро свет.
     Подрастал мой Тэки. От меня ни на шаг, спал под моим, отдельно стоящем топчане. Рядом с нами была площадка для натаскивания служебных собак.
Увидев, как там тренирую собак, я тоже занялся своим другом. Умный попался пес, все понимал с полуслова, да и говорить не надо было, он читал по моим глазам команды и едва заметным жестам. На утреннем построении, всегда стоял в строю с левого фланга. Выучил я его всяким забавам,   и на задних лапах стоял и плясал, и через голову кувыркался, и по-пластунски ползал, и охранял положенную рядом вещь, находил спрятанное. На тренировочной собачьей полосе быстро освоился и разобрался. Брал все препятствия и выполнял безукоризненно все команды.
  Но были случаи, правда, очень редко, когда Тэки  замирал стоя на всех четырех лапах, опустив голову к земле. Не реагировал ни на какие команды, и даже крики. Однажды я замахнулся на него палкой, когда он впал в такое состояние. Раздалось такое рычание, аж мороз по коже. Тэки вырвал из моих рук палку, перегрыз как тростинку, сжался в подготовке к прыжку. Но не прыгнул, а лег на бок. Он всегда так реагировал, когда хотел повиниться. Не терпел Тэки, когда на него кричали, показывал свои великолепные клыки, давая этим понять, что с ним шутки плохи.
  Собаководы советовали мне его пристрелить, неизвестно, что у собаки на уме, она и хозяина может  загрызть. Но я на это не мог пойти. Тэки  был верен мне всегда. Со временем его болезнь прошла.
     Прошло два года и весь личный состав внешней охраны, был заменен вновь прибывшим красноармейцами  из войск НКВД. Нас же повзводно распределили по всей России. Я, со своим взводом в полном составе, при оружии, попал в Уральский военный округ. Там нас стали переучивать на  взвод лыжной разведки. Отбор был строгий, но мои бойцы хорошо ходили на лыжах, ведь там, в тайге это было единственным средством передвижения в зимнее время. Командир нашего взвода доставил нас до места, попрощался, и ухал к новому месту службы. Я продолжал быть старшиной. Новый взводный оказался прекрасным командиром и человеком. Он спросил меня, почему я не ношу знаков различия на петлицах. Я сказал, что их у меня нет. Он поинтересовался,  почему я не возьму их в хозчасти.
 Тогда я рассказал ему, как был назначен на эту должность.
 Доложили командиру полка, и он присвоил мне своим приказом звание командира отделения, два треугольника на петлицы.
    Служба в приуралье мне нравилась. Тэки, моя собака, была со мной. Никто из командования не возражал. Тэки быстро выучился таскать на лямках спаренные лыжи со станковым пулеметом. Я также приучил его носить на спине, в специально сшитых переметных сумках  цинки с патронами, да и всякие нужные вещи. Первое время Тэки боялся выстрелов на учении, но потом привык и не обращал внимания.
 Бойцы уходили вперед, потом я давал команду Тэки отнести в сумках, на спине что -  то. Он устремлялся вперед. Начиналась стрельба, он полз на животе, но команду всегда выполнял точено. Еду брал только из моих рук. Летом, на учениях, в жару, я всегда поил свою собаку из своей фляги. Налью себе в горсть воды, он и слизывает. Однажды, встряхнул я свою флягу и посетовал, что воды осталось немного. Отвернул я пробку, хочу налить себе в ладонь, а Тэки, поддал своим носом мне ладонь и головой затряс. Отказался от воды, хотя его язык вывалился наружу и дышал он тяжело. Я был очень удивлен сообразительностью собаки. Но все же я его напоил, сказав, что вода есть еще в термосах. Тэки знал моих бойцов не  только в лицо, но и по именам, которые мы придумали для краткости обращения в полевых условиях. Вот, к примеру: фамилия Топорец, кличка – Колун,
Жуков – Жук, Кошкин – Киса, Дегтярев – Смола и т.п. Пишу записку, свертываю ее в трубочку и вкладываю в пенальчик на ошейнике собаки, посылаю к Колуну. И он отдаст записку, точно, Колуну.
  Осенью меня отправили в полковую школу на курсы младшего командного состава. Отправился я туда с собакой. Начальник курсов, увидев собаку, возмутился:
                -  Тут не пограничная зона и не охранная. Собаке не место … Ну и т.д.
Я сделал рукой незаметный знак Тэки. Он, встав на задние лапы, прижал передние к своей груди, и начал тихонько повизгивать.
       -   Вот видите, товарищ капитан, как вас умоляет собака оставить ее на курсах. Он нам тут пригодится. Пригодишься?  - Спросил я Тэки.
      -    Гав!!  Ответил он громко.
       -  Ладно. – Сказал капитан. – Пусть остается. А на довольствии он стоит?
       -  А как же – ответил я – у него в нашем подразделении и аттестат есть.
 Соврал я. Так мы с Тэки стали курсантами.
      Вместо шести месяцев, я был аттестован за три. Теперь у меня в петлицах было  четыре треугольника. В свой взвод я прибыл как раз во время.  Наш взвод лыжной разведки переводили под Ленинград, на границу с Финляндией. По прибытии, нам заменили винтовки на ручные пистолет - пулеметы  Дегтярева. Они были экспериментальными  и строгой секретности, только у нашего взвода. С непривычки они нам не понравились. Ведь все новое прививается с трудом. Но потом мы оценили их достоинства. Малые габариты, вес, стрельба одиночными и очередями, диск снаряжался 72- мя  патронами пистолета ТТ., удобен в обращении.
  Наша задача состояла в том, чтобы перекрыть возможные пути диверсантам и шпионам, перешедшим границу и  пограничную зону. Поднимали нас по тревоге, и мы выходили на лыжах, в белых маскхалатах, в свой квадрат. Даже на Тэки был такой балахон. Зимой, в нашем квадрате, нарушителей не было. А по весне и летом попадались люди  в нашей зоне действия. Но это были грибники или просто любители лесных прогулок. Ведь Ленинград был почти рядом. Были и случаи задержания пришедших с той стороны, в соседнем квадрате. Вышли мы по тревоге
как - то раз. Идем знакомым маршрутом втроем, четвертый, Тэки. Видим. Сидит на поваленном дереве человек, портянки на кусту  сушатся, а он из снятых сапог, хвою вытряхивает. Рядом корзинка стоит, а в ней, на дне, тряпица. Посмотрели. Там хлеба кусок  и пара луковиц. Смотрю я на  Тэки, а у него шерсть на загривке поднимается, и тело его напряглось, и задние ноги потихоньку подбираются к передним, к прыжку готовится. Я ему говорю:
        -  Спокойно, Тэки! Свой!
Документы, поданные человеком, я как раз просматривал. Кивнул своим, чтобы шли дальше. Удостоверение  лесного обходчика не вызывало подозрений. Вроде все в порядке и фотография похожа. Вот только в нашей зоне не было, никогда никаких обходчиков, и инструкции о них мы не получали. Посмотрел я в ту сторону, куда ушли мои красноармейцы, а их и не видно, за деревьями скрылись.
Достал я из нагрудного кармана свисток, чтобы подать сигнал своим. Стоял боком к незнакомцу. Он как раз надевал уже второй сапог. Я заметил, как блеснул нож, а Тэки уже вцепился зубами  в руку человека и свалил его на землю. Он упал на бок.
Нож выпал из его руки, я тут же отбросил его ногой в сторону. Тэки отпустил руку человека и схватил его за горло. Тот лежал не шевелясь.
         -  Лежи спокойно! – Сказал я - Иначе собака сожмет зубы.
 По поданному мной сигналу прибежали красноармейцы. С трудом оторвали Тэки от задержанного. Связали ему руки за спиной. Он застонал. Видать когда падал. Сломал себе руку. Поискали нож, но не нашли. Я приказал Тэки искать. Он нехотя отвел глаза от задержанного, сунул нос под куст и достал  финский нож с деревянной рукояткой.
       За задержание нарушителя, мы получили благодарность от командования и по десять суток отпуска на родину, не считая дороги. Поначалу я хотел отказаться, так как ехать было некуда. Потом вспомнил про Аркадия, который жил в Одессе. Адрес  я его знал. Прошло три года. Писем я не писал и не получал. Меня, наверное, Аркадий давно забыл. Деньги у меня были, на поездку должно хватить. Ведь дорога по литеру, бесплатная. А на кого оставлю Тэки? Упросил я ротного, помочь оформить собаку. Пошли к писарям, и они выправили на собаку паспорт, как на служебную и вписали в отпускной билет.
     До Ленинграда подвезли на попутной машине, идущей на склады за продуктами. На железнодорожном  Московском вокзале, придрался младший лейтенант патруля за офицерские сапоги на моих ногах. Мол, не имею права носить такие по уставу. Тэки зарычал на него, но я его успокоил. Привели к коменданту вокзала, и тот приказал снять сапоги.
      -    А как же я поеду в отпуск босиком?
      -   Отдай свои сапоги младшему лейтенанту, а он тебе свои, юфтовые.
Будешь возникать, отсидишь на губе весь свой отпуск. Понял?
   Ладно, думаю, черт с ними, с этими сапогами. И, правда, посадят.
И был я отпущен на свободу. Узнал, где находится рынок, поехали мы туда с Тэки.
Потолкались среди людей. Определил группу моей старой профессии. Нашли общий язык. Я посетовал на безденежье. Надо, мол, подработать. Дали мне адресок на Лиговке  и провожатого. Тэки я покормил на рынке и напоил. Приехали. На малине шел кутёж и большая игра. Я сел за стол, Тэки устроился у моих ног. Поначалу я «отдал» почти все деньги, что у меня были. А потом, …короче говоря, оставил я там свою армейскую форму на сохранение, а оттуда вышел в гражданском костюме, при галстуке и при шляпе, в туфлях «Джимии» и  кожаным саквояжем, с кое каким барахлишком, в руках. На вокзале, я решил купить билет, в купейный вагон не используя литерный. Мне сказали, чтобы я надел на собаку намордник и предъявил  санитарную справку на нее. Намордник я купил  в магазине  на Невском проспекте и в придачу  красивый ошейник и поводок.
А справку я предъявил в виде  денежной купюры. Билет, до Одессы на собаку, был получен. Тэки не давал на себя надеть  намордник, как я его не уговаривал. Тогда я пошел на хитрость. Когда подошли к вагону, я снял с Тэки  ошейник и поводок, а проводнице сказал:
      -    Я поеду, а собака останется здесь, ведь вы не пустите без намордника?
      -    Конечно – ответила проводница.
   Я спокойно, не оборачиваясь, поднимаюсь в вагон. Тэки стоит на перроне ошарашенный. «Как же так? Вдруг хозяин меня оставляет  и даже не смотрит на меня?» Он взвизгнул, как молоденький щенок, одним прыжком оказался на площадке вагона   и схватил зубами намордник, который я держал в руке.
 В Одессу мы ехали с пересадкой в Москве, в купейном вагоне, с «липовыми»
документами на имя инженера – строителя. Проблем никаких не было. Мы были одни. От Москвы до Одессы, тоже в купейном, но уже вчетвером: я, Тэки и две  средних лет женщины, жены каких то больших начальников отдохнуть « от трудов праведных». Скорее всего, оторваться от мужей. Ехали мы весело. Тэки заласкали мои попутчицы. Я не возражал, и он был рад общению с ними. У девиц был полный набор вин и всяких продуктов, которых я никогда не видел. Икра, колбасы, консервы…. Вино я не пил, чем поверг, в изумление, дам. Но все равно они остались довольны встречи со мною. Я не обделил своим вниманием ни одну из них.
         Одесса нас встретила южным говорком, безоблачным небом, красивыми домами и пивом с газированной водой на каждом углу. И всюду фрукты, фрукты…
  Мы тепло распрощались с попутчицами и разошлись, как в море корабли.
В привокзальном киоске я сменил шляпу на белую панаму, пиджак на рубашку «Апаше», туфли на сандалеты. Такую же панаму пристроил на голову Тэки. Он не возражал. Он вел себя так, будто всю свою жизнь провел в городе. В справочном киоске я узнал, как найти мне требуемый адрес дома и как туда добраться. Отдал  полтинник и получил подробную справку на листочке бумаги. На трамвае доехали до Больших фонтанов, а там пешком, до дома. Через проезд, под этажами дома, вошли во внутренний двор. Меня, с Тэки, тут же обступила группа детей всех возрастов. Они тараторили без умолку, обсуждая, какой породы моя собака, пытались подойти поближе. Но Тэки показывал свои зубы. В открытых окнах появились лица людей. На балконы и террасы тоже вышло их не мало. Они переговаривались, вернее, перекликались друг с другом.
        -   Это, что там за фраер стоит с псиной?
       -    Как вы думаете, тётя Роза, к кому он пришел?
        -  Что ты спрашиваешь у Розы? Она кроме своего носа, ничего не видит!
       -    Это я то, не вижу? Чтоб ты подавился своими словами, босяк!
        -   Роза видит теплоход «Крым», когда он отходит от причала Батуми в Одессу!
       -     Почему тот, фраер, с псом, молчит?
        -   А как он может, что - то сказать, когда мы не даем ему рта раскрыть?
  Мы с Тэки стояли посередине двора и поворачивали свои головы в сторону говорящих и кричащих. Наверное, со стороны это было забавно.
       -    Смотрите, смотрите, Фаина! Сейчас у них головы отвернутся!
        -   Интересно. Какая у них резьба на шеях? Левая или правая?
        -   Ну, что вы там стоите? Если вы старьевщик, то мы те вещи сами донашиваем.               
        -   Слушайте сюда! Господа! Ша! Что я вам скажу! Это, наверное, новый хахаль, Катьки -  молдаванки!
        -   Ха! Так  она сегодня дома не ночевала. С загран матросами гуляла!
Ищи ее теперь в вытрезвиловке!
        -    Кто там, про мою Катьку брешет? Она порядочная девушка. Моя дочь сейчас спит на тахте  кверху жопой! Еще слово про Катьку, и можете заказывать музыку! Ша!
   Тут началась такая перебранка, хоть уши затыкай. Я понял, что остановить этот поток слов, можно только каким то, особым способом. За три года службы, я выработал такой командный голос, что мог перекрыть шум работающего самолетного двигателя.
       -    Сс-ми-ррр-но!!   Слушайте сюда!!
    Тэки тоже подал свой голос и встал на задние лапы. Наступила тишина. Многие остались с открытым ртом, с застывшими во рту словами. А кто, просто втянул голову в плечи. На других лицах застыло удивление и восхищение. Я продолжил, но уже более нормальным голосом.
      -    Я приехал в этот благословленный город и посетил ваш дом, из Питера. Мне нужен мой друг, артист цирка, Аркадий!
      -    Ба! Ему нужен Аркадий!
       -   Это тот маленький человек, который сейчас развлекает на пляжах
отдыхающую публику. А его сестра, Софа, ушла в булочную.
      -   Да вон она идет.
   Я обернулся и увидел, в дворовом проезде, полную женщину с сумкой в руках.
     -    Кому нужен мой Аркаша?
      -   Вот им!
  Показали жильцы дома на меня и Тэки, и ребята, стоящие вокруг нас.
    -    Софа! Спроси его, зачем ему  Аркадий?
    -    Это я спрошу, когда они войдут в мой дом.
   -    Софочка! Это не честно! Мы же здесь все свои!
   -    Баста! – сказала Софа.
Подала сумку Тэки, которую он взял зубами за ручку, как будто  делал это не один раз. Надо же, Тэки, не признававший никого, кроме меня, подчинился. Значит, почуял хорошего человека. И пошел с ней рядом, как домашний пёсик.
  Мы поднялись по лестнице на второй этаж, и Софа открыла дверь квартиры, приглашая, нас войти. Маленькая прихожая, кухонька, небольшая комната, разделенная ширмой на две половины. Скромное убранство, стол, три стула, комод, со стоящими в ряд, на нем, фарфоровыми слониками. Пол застелен самоткаными дорожками. Чисто и уютно. Софа предложила мне сесть на тахту, чувствовать себя, как дома, а Тэки повела на кухню. Чем она его там угостила, только пришел он, сладко облизываясь, заглянул мне виновато в глаза и улегся около моих ног.
  Слышу, Софа открыла дверь и громким голосом позвала:
        -   Мишка! Сын жестянщика!
       -    Я здесь, тетя Софа!
       -   Собирай свою ватагу и пулей на море за моим Аркадием! Пусть он бежит домой! Да не гоните так быстро. А то у Аркадия слабое сердце!
       -   Есть хотите? –
Это она уже ко мне.
        -  Спасибо. Мы перекусили на вокзале.
        -  Тогда ждите. Пока бежит мой Аркаша с моря, я успею приготовить обед.
  Открывается дверь и входит пожилая женщина. 
        -  Вы не удивляйтесь. Я двоюродная тетка Софы. Из-за неприкрытой двери выглядывают любопытные лица.
          -  Чем будешь угощать гостя?  Это она к Софе.- У тебя я знаю, только хлеб и немного молока.
          -   Молока уже нет.
   Я посмотрел на Тэки. Тот прикрыл глаза своей лапой.
          -   И тебе не стыдно? – Сказал я.
Тэки, вильнул хвостом, и полез под тахту.
   Говорит Софа.
          -  Аркаша должен, что ни будь принести, ведь он там подработал, наверное.
  Тут вмешался я.
         -   Пока Аркадий прибежит на своих черепашьих ногах, возьмите у меня деньги и купите всё, что нужно к обеду.
          -  Молодой человек! У нас так не принято. Спрячьте свои деньги! Мы живем в этом доме одной семьей. Неужели мы не соберем этот обед?  - Сказала двоюродная тетка Софы.
     Лица людей, стоящих за дверью исчезли. Во всем доме поднялась такая кутерьма! Я вышел на террасу и увидел, как на двор стали выносить столы, стулья, кастрюли с чем - то. Несли видать всё, что у кого было.
    Вот это был пир на весь мир!
 Прибежал запыхавшийся Аркадий. Сначала он встал, как вкопанный и замер. Потом из его глаз брызнули слезы, и он бросился ко мне. Мы обнялись. Он плакал в захлёб, все, что - то хотел сказать, но слезы душили его. Люди, расставлявшие столы и всякую снедь, примолкли, глядя на нас. У женщин тоже навернулись слёзы.
           -   Это что за слезливая команда собралась. Хватит, хлюпать носами.    
Все за стол!
       Заиграла скрипка, ей вторил бубен. Сначала, один, потом второй, голоса
начали подпевать мелодию скрипки. И вот, уже все присутствующие пели мелодию без слов, пританцовывая вокруг столов. Аркадий сказал:
          -   Наша «Семь сорок »! Смотри, вон на того пацана, 
Как он  танцует! Сейчас запоет!
   И точно, звонкий мальчишеский голос запел картавя: 
          -   Мадам, Кац! Убегите  Богю! А то гебёнок, сам не гад!
          -  Он надаелал цело моге, шаг впегед и две назад!
   Куплетов пропето было великое множество. Наконец, все сели за столы.
Нас с Аркадием посадили на почетные места во главе стола. Начали поднимать тосты, за меня, за Аркадия, за всех собравшихся сразу, а потом в отдельности.         Играла  музыка, а какие песни пели!
  Потом Аркадий рассказывал, как мы работали в цирке, как я не дал ему умереть с голода, когда взял к себе. Слушали его внимательно. Просили показать меня какой ни, будь фокус. Я сказал:
           -   Весь фокус в том, что я здесь!
А Аркадий, пообещал уговорить меня дать одно представление у них во дворе.
На что раздались такие аплодисменты, какие не услышишь и в театрах!
  Всю ночь мы с Аркадием не сомкнули глаз. Всё говорили и говорили. Аркадий рассказал о себе, о том, что реквизит мой цел и невредим. Он в подвальном чулане.
  Деньги, что я ему дал тогда, почти все целы. Просил извинения за то, что немного потратил на лекарство для Софы, когда она сильно болела. Я отругал Аркадия.
         -   Те деньги все твои. Как ты мог их не тратить, живя впроголодь?
Ты же сам сейчас рассказывал, что тебя никуда не брали на работу.
 Все деньги до копеечки отдай Софье на расходы. Не скупись. Я ещё постараюсь сделать деньги.
         -  Софа спит. Утром мы с ней всё и решим. – Сказал Аркадий.
        -   Нечего решать! Категорически заявил я. – Отдай и баста!
Аркадий рассмеялся:
         -  У Софы словечко подцепил?
   Под утро Аркадий заснул. А я все сидел и вспоминал, как нас с ним чествовали.
Подходили со стаканами, я поднимал свой, но не выпил ни капли. Меня обнимали, целовали,  никто не неволил выпивкой. Как будто, так и должно было быть.
   Какой замечательный народ!
   Наконец и меня сморил сон. Проснулся от громких криков и смеха детей. Вышел на террасу и увидел такую картину:  Двор был полон ребятишками. В середине его, на стуле, восседал Тэки, а ребятишки водили вокруг него хоровод. Они пели, танцевали  и кланялись Тэки. Я решил им не мешать и отошел вглубь террасы, чтобы меня не увидели дети. Решил посмотреть, что же будет дальше. Собака,  никогда не подпускавшая к себе никого, кроме меня, затеяла игру с детьми. Я понял, что Тэки, не видевший детей, догадался, что они  не принесут ему вреда. Смотрю, Тэки спрыгнул со стула и встал на задние лапы. К нему подбежала девочка, взяла его за передние лапы и стала танцевать  с ним. Я испугался, как бы  чего не было. Но Тэки вел себя, как заправский кавалер. Надо же! Я никогда этому его не учил, и вот, на тебе. Потом, этот пёс, ползал по-пластунски, кувыркался через голову, ходил на задних лапах, крутился волчком, ловя свой хвост! Это надо было видеть! Но когда Тэки надели на голову соломенную шляпу, я не выдержал и
легонько свистнул. Тэки замер на мгновение, потом помчался по лестнице ко мне.
    Я укоризненно посмотрел на него. Он, как бы, сжался немного, потом встал на задние лапы, положив свои передние мне на грудь, прося прощения.
     Сестра Аркадия позвала меня завтракать.
     -А где это запропастился мой брат Аркадий? Неужели все ещё спит? Скажите мне, Иван, много ли выпил он этого зелья от «бешеной коровы»? Если да, то сегодня ему не встать.
- Я видел перед Аркадием стакан с красным вином, наполненным до половины. А когда пошли спать, так тот стакан с вином так и остался стоять на столе.   
- Я, так, верю вам, Иван. Да вот идет мой брат Аркадий. Быстро все за стол!
- Боже ж, мой! Здесь столько еды, что надо приглашать всех соседей.
     Выйдя на террасу, Софья, громким голосом возвестила:
- Кто уже проснулся, или ещё нет, все равно, идите до нас доедать вчерашнее.  Жора! Я знаю, вчера ты припрятал кое - что. Так если оно булькает в бутылке, а не в твоем животе, захвати!  Брынька!  Бисов, сын!
- Беги до булочной за батонами, скажи тому Иосифу, для гостя. Пусть запишет на меня.  Кто из детей в школу собирается, забежите до меня, за бутербродами с колбасой!
- А колбаса, какая?     Это уже детский голос.
- Сервелат ливерный!  Ответила Софья.
Я понял, что опять начнется гулянка и это на весь день.
- Аркадий. Пока никого нет, давай выпьем по чашке чая с бутербродами, и сбежим. Я хочу увидеть твой город во всей его красе. Утро, отличное время для прогулок.
Я сделал знак Тэки, он понял меня. Взял  в зубы поводок с намордником и шмыгнул по лестнице, через двор, на улицу.
И вот мы идем с Аркадием, Тэки, чуть впереди, с поводком и намордником в зубах. Я надел намордник, пристегнул к ошейнику поводок, сложил его пополам и отдал в зубы Тэки. Прошел мимо нас трамвай. Аркадий взглянул на меня.
Извини меня, Аркадий. Давай пройдемся пешком. Но если ты возражаешь, можно и проехать на трамвае. Ведь тебе трудно, наверное, поспевать за мной.
- Я, Иван согласен с тобой, укороти свой шаг, пойдем нога в ногу. Я так рад твоему приезду. Первый визит мы нанесем нашему Привозу.
- Твоему родственнику?  Ну и фамилия!
- Это знаменитый Одесский базар, или каждодневная Ярмарка с большой буквы.
Привоз нас встретил обилие всякой всячины. Торговля шла с лотков и прилавков, а то и просто с земли, с возов и самодельных тележек. И чего только там не было…Продавцы,  и покупатели старались перекричать друг друга. Один расхваливает свой товар, другой сбивает цену. Это многоголосие  и обилие языков, ошеломило меня. Вот стоит дородная женщина в расшитом сарафане, по виду Украинка. Держит на вышитом рушнике тушку курицы. Подходит пожилая еврейка и спрашивает:
- Почем курчонок?
- Так то ж, курица! Разве это цыпленок?  Отвечает украинка.
- Я не слепая, вижу. Так что же вы хотите за эту синюшную птицу?
- Яка така, синюшная? Смотрите, какая желтая от жиру. Отдам за двадцать!
- Восемнадцать? Бери двенадцать, иди не мерзни!
А вот, мальчишка, лет двенадцати, стоит у корзинки со свежей рыбой. Босиком, в одних штанах, с завернутыми выше колен брючинами. На голове соломенный брыль. Темно бронзовый загар покрывает его свободное от одежды тело до пояса.
- Бычки? Спрашивает подошедший мужчина.
- Хм!  Хмыкает в ответ мальчишка.
- Я спрашиваю. Бычки?
- Шо вы, дядя. Это же буйволы!
- Буйволы. Мелкота. Это же воши!
Мальчишка берет из корзину крупную рыбину и тычет ею под нос мужику.
  -И это воши? Где вы видели такие воши? Разве у вас в мотне? Идите дальше. Не мешайте торговле.
Мужик  все же  взял с десяток рыбин и положил их в авоську. Сунул мальчишке в руку бумажную купюру. У того губы растянулись в улыбку.
 Отошел мужик от продавца рыбы, его перехватывает цыганка.
- Давай погадаю. Всю правду расскажу.  Бросает взор на авоську с рыбой.
- Где вы брали этих кашалотов?
    Дети цыганки дергают из рук мужика авоську с рыбой. Он замахивается на них, и они разбегаются. А цыганка кричит, в след уходящему мужику  непечатные слова.
     Сидит на возу подвыпивший селянин, клюет носом. На телеге лежат огурцы, да все, какие то изогнутые, пожелтевшие, переросшие. Подходит бойкая, средних лет хохлушка.
        - Эй! Селянин!      Мужик разлепляет свои глаза и устремляет их на хохлушку с недовольным видом. Надо же, подремать не дают.
- Это огирки, чи шо?  Спрашивает хохлушка.
  Мужик рассматривает свой товар, берет в одну руку нормальный огурец, в другую, изогнутый и говорит:
      - Е и огирки. Е и чи шо.     Мы с Аркадием смеемся.
       -Люди добрые! А ну. Идите до меня! Я вам такой товар покажу, со смеху помрете! Я и сама, смеюсь и плачу!
Громкий и зычный голос собирает вокруг пожилой еврейки обитателей базара. Нашему взору предстает женщина, с выбившимися из под платка седыми волосами. Лицо покрыто не то потом, не то слезами. В руках у нее большая консервная банка с красивыми рисунками и надписями на иностранном языке.
     Я, старая дура, купила эту банку с заморским вареньем, аж за три рубля!
У того, чертова негра, что приплыл на том пароходе, чтоб он не доплыл до своего дома!    
      Варенье то, вкусное? Спросили из толпы.
      Ого! Можете попробовать. Вот вам ложка.  Есть желающие?
Один человек, берет ту ложку, и поддевает из банки, что- то желтовато-белое и  отправляет себе в рот. Глотает. Тишина вокруг, все замерли. У того человека перекашивается лицо, из глаз льются слезы. Он бросает ложку и начинает плеваться.
- Так что же там, в банке?  Любопытству людей нет предела.
- Х р е е н!    Выдавливает он из себя.
Народ замер. Но вот кто - то начинает хихикать, как будто икает. Ему начинают вторить. И вот начинается такой заразительный смех… Смеются. Бьют себя руками по ногам и бокам. Толкают друг друга. Крутятся на одном месте, от великого удовольствия. Смеется уже весь Привоз. Смех разбирает людей. Почему смеются, отчего? А не все ли равно. Весело, и все!
     Выходим через большие ворота на улицу «Червонной армии».
- Веселый у вас народ. Говорю я Аркадию.
- Чего, чего, а этого у нас хватает. Ты ещё не видел наших биндюжников. Сходим в порт, или ладно. Вон за тем углом всегда есть с десяток человек.
- Кто такие  биндюжники?
- Это портовые грузчики. Если в порту мало работы, то они у рынка ждут клиентов. Поднять, разгрузить, отнести купленный товар, куда прикажут, за определенную цену. Заходим за угол, и я вижу такую картину:
Прямо на земле лежит на спине с десяток мужчин  в разномастной одежде не первой свежести. На ногах огромные башмаки. Есть ноги и в сапогах. У кого голова покоится на «козе», это такое приспособления для переноса тяжестей на спине. Кто - то подложил себе под голову просто кулак. Тень от забора покрывает только головы лежащих, тело же, все на солнцепеке.
   - Как они могут лежать в такой одежде на припеке? Спрашиваю Аркадия.
        - Они все могут.
На подошвах обуви мелом написаны цифры:  50, 30, а вон у тог 1 р.
- Что означают эти цифры?
- Это их цена за работу. Ответил Аркадий. Давай устроим хохму. Я сейчас толкну в бок, вон того, с цифрой 30. Это 30 копеек. А ты спроси его: За 20  пойдёшь? И что из этого получится.
  Аркадий, легонько ногой толкает в бок биндюжника. Тот встает и говорит одно слово: Куда?
- За 20 пойдешь?
 До этого, мирно лежащие биндюжники, вскочили все до одного на ноги и окружили меня и Аркадия.
- Ты, что, фраер? Не видишь таксу? Отрываешь честных людей от отдыха! Ша! Братва! Сейчас мы ему под каждый глаз по фонарю подвесим, чтоб лучше видел.
 Аркадий пытался объяснить  им  ситуацию. Один, из здоровых биндюжников, поднял его на руках и посадил на самый верх сложенных друг на друга  ящиков.
      - Сиди смирно! Шевельнешься, все ящики грохнут и покалечат твое  хилое тело.
   Пришлось мне наводить порядок.
     Ша! - Крикнул я – Примите наши извинения за ваше беспокойство. Снимите моего друга Аркадия с этой верхотуры  и поставьте на ноги. А вот вам пятёрка на всю вашу артель.
  Меня стали похлопывать по плечам и спине, выражая свое удовольствие. Аркадий был водворен на землю. Тут же нашелся гонец, сами понимает за чем.
  Подходит дама с двумя кашолками.
- Плачу, не торгуясь, сразу, по таксе.  Идем на Раскидаевскую.
- Гуляй, дамочка. Сегодня у нашей фирмы, выходной.
Тэки, все это время сидел в стороне, и ни  во что не вмешивался, как бы говоря:
«Нужен, буду, позовут».
 С биндюжниками распрощались, как лучшие друзья.
- Пару часов уделим городу. Потом, сходим на пляж, я должен предупредить массовика, что не буду сегодня  работать.
- А что у тебя за работа? Спросил я Аркадия.
- Надо же на хлеб зарабатывать. Вот я и даю представления. И пою, и танцую, небольшие юморески читаю. Да так, всего понемногу.
- Тяжело приходится тебе, друг, Аркадий. Ведь каждый день надо давать, что - то новое. Будешь повторяться, слушать и смотреть тебя не будут, и останешься  без хлеба. Как тебе это удается?
- Выкручиваюсь по разному. Обычно выступаю с разными группами. Сегодня с одной, завтра с другой.  Иной раз приходится ходить на другие пляжи.
- Не волнуйся! Сегодня мы с тобой покажем класс! Правда, без подготовки, но это даже лучше. Ведь нас трое.   Сказал я, показав на Тэки.
   Прошли по знаменитой в Одессе Дерибасовской улице. Постояли у Дюка, памятника основателю Одессы. Полюбовались на оперный театр. Спустились по Потемкинской лестнице к морскому порту. Смотрю, Аркадий устал.  У тротуара прилепилась миниатюрная легковушка, типа «лондо», с открытым верхом. Молодой парень, со скучающим лицом, сидел на месте шофера.
     - Друг!  Сказал я ему. Я вижу, что ты скучаешь. Посмотри на нас. Мы с утра на ногах и устали, как собаки. Да, да. Собака тоже устала. Видишь, стоит на задних лапах, давая отдохнуть передним. Неужели, нам тоже надо встать на руки?
- Что вы от меня хотите, и что я буду с этого иметь?  Спросил шофер.
- Разреши нам сесть в твое прекрасное  Ландо, покатай нас по городу. Аркадий будет штурманом, данного корабля. Златые горы не обещаю, но в цене сойдемся.
- Десять!  Сказал парень.  И рупь сверху.
Аркадий ахнул, но ничего не сказал.
- Ладно. Полтинник сверху. Сбавил цену парень.
- Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Сказал я.  Вот тебе, как имя твое, пилот? Эдуард? Червонец за прокат и червонец, сверху.
У того глаза стали квадратными и руки задрожали, когда он брал деньги
- Да я вас и ночью катать буду.
- Вот ночью, пока не надо. По ночам мы отдыхаем.
 Пару раз чихнул мотор, из выхлопной трубы выплыл синий дымок, и тут же растаял в воздухе. Мотор заработал, и мы поехали по брусчатой мостовой, поднимаясь по спуску Кангуна.
 На переднем сиденье, рядом с шофером, сидел Тэки с таким видом, будто он проделывал это не раз. Я притронулся рукой к его спине и ощутил легкое дрожание.  «Боится, псина» - подумал я.
- Вези нас Эдуард, туда, куда смотрят твои глаза, но все же слушай Аркадия.
- Зовите меня просто Эдик. А Аркадия я знаю давно. Он на  Больших фонтанах, отдыхающих веселит. Я на тех пляжах бываю. Обхохочешься.
- У меня есть предложение  смотаться на Молдованку. Там такие девочки! Пальчики оближешь. А шпана, Молдованская! Нигде такой нет.
- Ты что же, Эдик. Нас приглашаешь к девочкам и тут же пугаешь шпаной?
- Так шпана девочек и содержит. Поехали, а?
- Нет. Нам пора к морю, на пляж. Крути свое колесо в обратную сторону. А на Молдованку, ты еще нас свозишь.
 Слушайте, что было дальше. Сначала мы купались в море. Тэки боялся небольшой волны, накатывающейся на берег. Я взял его за ошейник и завел в воду. Он осмелел, и так ему это понравилось, что никак не хотел выходить из воды.  Играл с прибоем, нырял под волну, хватал ее зубами. Отплевывался и опять в море. Я растянулся на песке, подставив свое белое тело, южному солнцу.
- Молодой человек. Вы не загорите так, а обгорите до костей. Не говорите  потом, что я вас не предупреждала.
- Надомной стояла полная женщина в купальнике, с большим раскрытым зонтом. Она воткнула ручку зонта в песок и предложила мне лечь в его тень.
- Лионелла Иосифовна.  Представилась она. Я назвал свое имя и закрыл глаза.
- Вы только посмотрите, что вытворяет та собака!
У самой кромки берега, в воде, резвились ребятишки. Тэки подбежит к ним, потом прыгнет в набежавшую волну, и зовет их оттуда.
 Только я опять прикрыл глаза как опять взволнованный голос:
       - Иван! Смотрите!    Я глянул, и обомлел. Тэки плыл недалеко от берега вдоль пляжа, а за его ошейник держались с обеих сторон двое ребятишек. Они смеялись от удовольствия.
- Они же маленькие и наверно плавать не умеют.
Только хотел позвать Тэки, как вдруг, одна головенка ребенка скрылась под водой. Я бросился в воду, подхватил второго на руки, смотрю, Тэки уже тащит того, что нырнул, за трусы. Мальчишка барахтается и смеется во весь голос.
- Наши, Одесские дети, начинают плавать еще, не научившись ходить по земле. Не волнуйтесь за них.  Это сказала Лионелла Иосифовна.
- Так что же вы панику устроили? Если все знаете.
- А зачем вы лежите на песке, как топляк, простите за сравнение, и не уделяете мне внимания?
- Простите. Но я вас совсем не знаю.
- А вам, что, нужна брачная ночь, чтобы познать женщину?
- ??
- Извините, меня зовет мой друг Аркадий, вон, в тот павильон.
 Под полотняным навесом собралось порядком отдыхающих. Они ели мороженое, которое разносили по рядам девчушки в больших коробах, висящих на широких лямках через плечо. Квас и ситро в бутылках, вяленую барабульку – это такая рыбка морская.  Мы, с Тэки, пристроились за последним рядом. Я сел на верхний брус ограждения  павильона, а Тэки в середине узкого прохода между рядами. Массовик, парень, лет двадцати, объявил громким голосом:
- Только один день! Проездом в Стамбул, нас осчастливил великий лицедей
Аркадий Стамбули! Музыка! Туш!
 Скрипач, в темных очках, и баянист, неопределенных лет заиграли на своих инструментах.  Музыка была ужасная. Гармонист все время сбивался с такта, скрипка визжала, как придавленный дверью котенок. Зрители воспринимали это как должное. Из за полотняного занавеса появился Аркадий с разрисованным  лицом, рыжем парике и таких широченных штанах, что в них, наверное, могло уместиться все Черное море.
- А вот и я!  Здрасьте!
Тэки, лежавший до этого спокойно, вскочил на лапы и в два прыжка, был рядом с Аркадием. Он узнал его и не узнал, вроде. Публика захлопала в ладоши. Аркадий, что-то шепнул Тэки  и, показав в мою сторону, оттолкнул его от себя. Потом, сделав шаг в сторону, упал, наступив сам себе на штанину растянувшись на полу. Тэки, стал лапой поднимать его. Но, сделав еще шаг, опять упал. Тэки, залаял и вцепился зубами за его широченные штаны. Аркадий встал на четвереньки, и когда, распрямившись, хотел идти, Тэки стащил с него штаны, обнажив его совершенно голую задницу. Тут началось такое! Они хохотали, топали ногами, аплодировали. Кричали Тэки -  Так, его! Откуси, собачка, ему яй..!  Пришлось мне вмешаться. Я взял Тэки за ошейник и оттащил от Аркадия. Но, Аркадий, сделал мне знак оставить собаку. Я пошел на свое место не по проходу, а по рядам. Так как, публика заполнила все свободное пространство. Тэки вернулся к Аркадию и со всего маха опять свалил его на пол. Идя между публикой, я опустошал карманы зевак, конечно у кого они были. Многие были в трусах и купальниках. На скамейках, рядом с сидящими, лежали кое какие вещи: полотенца, панамы и что то еще. Забирая, какую то вещь у одного я клал ее  под панаму или полотенце, а то и в закрытый зонт. Вспомнил свои выступления в цирке.  Наигравшись с Тэки, Аркадий, понял, что хватит.
         -Чья это собака? Где хозяин? Пусть он заберет свою псину! А ну, выходи сюда! А то я вызову собачников и они увезут собаку на живодерню.
- Вот он я. Хозяин собаки. Почему она тебе не нравится?
- Твоя собака может только сдирать штаны с порядочных людей. А сможет ли она, снять купальник с дамы?
- Моя собака всё может. Есть ли смелая дама, которая сможет выйти сюда?
Нет?    Опять смех в зале.
- Моя собака сможет найти человека, который взял чужую вещь.
- Ха! Ха! Ха!  - Сказал Аркадий и ушел за занавеску.
- Пойдем собачка. Поищи пострадавшего.
Взял Тэки за ошейник и подвел его к тому, у которого я недавно вытащил бумажник из заднего кармана его брюк, и подложил род полотенце другому, через несколько рядов.
     - У вас ничего не пропало?  Спросил я его.  Тот сразу хлопнул себя рукой по заднему карману брюк.  Деньги!  Выдохнул он. Вот она, Одесса! Бумажник сперли!  Но когда?   Я только недавно мороженое покупал. Неужели эта та смазливая мороженица?
- Не волнуйтесь. Моя собака найдет виновного.
- Спорим!   Раздался голос из рядов.  Если в Одессе что-то увели, то это навечно!
- Присоединяюсь! Спорю, что собака найдет пропажу.
Тэки обнюхал человека и пошел по рядам. Тихо стало кругом. Вот он подходит к тому полотенцу. Смотрит на сидящего рядом парню. Сует свой нос под полотенце и достает оттуда бумажник. Лицо парня покрылось красной краской. К нему бросается потерпевший.
- Ах ты, ворюга!
- Да не брал я ничего. Я все время сидел здесь и никуда не отходил. Это мне подложили. Вот, соседи подтвердят.
Я разрядил обстановку.
- Тот, кто взял бумажник, уже не сознается. Он понял, что собака найдет его, и подкинул кошелек этому парню.
Человек открывает бумажник, достает оттуда рубль и отдает  собаке.
- Ты заслужила, собачка, возьми.
- Я отдал за спор пятерик, выигравшему, а ты рублевку! Дай пятерку!
 Это голос спорящего. Человек кладет рубль в бумажник и достает десятку, показывая ее всем. Протягивает  купюру Тэки. Тот берет ее зубами и отдает мне.
   Так мы нашли все пропажи, за что Тэки был вознагражден.
Вот раздается женский голос снаружи павильона:
- Мне сказали, что какая то собака может снять с женщины купальник. Я согласна. Пусть только попробует!
Входит Аркадий в женском купальном костюме с огромным бюстом. Волосатые ноги в больших ботинках. Черный парик, яркие красные губы, на щеке черная мушка. Смех и аплодисменты в зале. Я громко сказал Тэки:
- Иди, собачка. Ведь ты мужчина. Покажи этим людям класс обращения с дамой.
Тэки подбежал к Аркадию. Встал на задние лапы, а передние положил ему на плечи. Музыка заиграла вальс «На сопках Манчжурии». Они начали кружиться под музыку. Тэки глянул на меня, я ему подал знак. И что вы думаете, сделал этот негодник?  Стащил за плечики купальник с Аркадия. Сначала выкатились два волейбольных мяча, представлявшие грудь, а купальник был стащен прямо на волосатые ноги Аркадия, обнажив ослепительно белые, кружевные женские трусики. Аркадий руками прикрыл тело, одной, грудь, второй, пониже живота. Это надо было видеть. Восторгу зрителей не было конца.
Аркадий снял со своей головы шляпу и отдал ее в зубы Тэки.
 -Иди, собачка, собери рублики себе на пропитание. Да не оскудеет рука дающего, бедным артистам.
В шляпу посыпались медяки и серебро, и бумажные деньги.
    Потом, мы три раза веселили пляжную публику. Мой отпуск подходил к концу, и пора было возвращаться к месту службы. Конечно, я мог остаться на гражданке, но я полюбил армейскую службу. Да и как я мог оставить свое отделение? Признаться, как ни хорошо мне было в Одессе, я постоянно вспоминал службу.
    Аркадий – сказал я своему другу – мне  пора возвращаться. Правда, у меня есть еще несколько дней, и я хочу потратить их лично на себя. Завтра мы покажем всем жителям твоего дома все, что мы умеем, и я отлучусь на два три дня. За Тэки, присмотрит твоя сестра. Пусть не отпускает от себя ни на шаг. Где я буду, и что буду делать, не спрашивай. Если, меня не будет три дня, найди шофера Эдика. Но только через три дня. Раньше он ничего тебе не скажет.
Назавтра наше выступление прошло с большим успехом. Вечером я лег спать пораньше, чтобы хорошенько отдохнуть, перед броском  в загул. Перед рассветом я услышал звук клаксона машины. Вышел на веранду. Там лежал Тэки.  За мной не ходи! Слушай софу. Охраняй их!
Спустился по лестнице во двор, быстро перебежал его. За углом дома стояла машина  с мерно работающим мотором.
Привет, Эдик! Гони, брат, на Молдованку! Сел на заднее сиденье.
К девочкам? Спросил Эдик.
И к девочкам.
Чуть больше суток я провел с девочками. Как сейчас говорят, оттянулся по полной. Потом они отвели меня в дом, на соседней улице. Где шла игра по крупному. Меня не спрашивали, кто я и что. Только один вопрос: валюта есть?
Я договорился с игроками, что играю ровно сутки, т.е. 24 часа. И, как бы не  шла игра, я заканчиваю и ухожу. Все согласились. Нас было четверо. Сначала игра шла вяло. Деньги все время ходили по кругу. Партнеры пили мало. Я не пил совсем. Не было азарта. Наконец один из игроков проиграв порядочную сумму, стал психовать. Я подыграл ему и раз и два. Он стал выигрывать. Вошел в азарт. Это мне и было нужно. Азарт плохой помощник в игре. Обчистил я его до нитки. Потом бросил карты второй. Оба тут же напились вдрызг, за мой счет и тут же свалились на кушетке, заснув долгим сном. С последним игроком пришлось туговато. Играл он хорошо. Но я был выше его. Смотрю, пытается махлевать, подменить карту. Я только посмотрел ему в глаза.
Я понял. Давай передохнем с часок. Сказал он. Ты отдохни, вон в той каморке, а я схожу за грошами.
Так у тебя еще есть деньги.  Сказал я.  Или ты хочешь поднять ставку?
Да. Будем играть на  банк.
У меня скоро кончается время. Но за пару часов, я надеюсь, успеем.
Вышли во двор. Я пошел в дальний угол к уборной. А мой напарник вернулся в дом. Я за ним. Остановился в темной прихожей и слышу разговор:
Как только тот хмырь, войдет в каморку, закрой дверь на засов. Там окон нет, не уйдет. А я за дружками. В мешок и к рыбам на корм.
Лады. Вали, да только скорей. Это хозяин той хоты, понял я.
Быстро вернулся во двор. Слышу, хлопнула дверь. Я вышел из уборной  и запел:
     На Молдованке музыка играет
     На Молдованке пляшут и поют.
     На Молдованке пъяных раздевают,
      На Мролдованке девочек  ……….
Эту песенку я запомнил, когда с девочками забавлялся.
Подошел вплотную к тому парню и сказал:
      Ты дал слово вернуться. Я вор в законе и тебе верю. Но ты против меня никто. Можешь не торопиться. Я спать буду пару часов. Придешь раньше, разбуди.
На том и расстались. Вхожу в дом, а навстречу, хозяин. Я покачнулся и обнял его, чтобы, якобы, не упасть. Руки сделали свое дело. Из за спины, из под  его пиджака, я достал револьвер,  и ткнул его дулом в нос  ошалевшему хозяину.
Значит рыбкам на корм? А ну, марш в каморку.
 Заткнул ему рот попавшей под руки тряпкой и  закрыл за ним дверь.
 Что долго рассказывать дальнейшее. Отсиделся у девочек на чердаке  со всеми удобствами. Не хотелось войны. Приехал Эдик. Тэки, с Аркадием, нашли меня  в полном здравии. Я рассчитался с девочками крупными купюрами.
    Так закончились мои приключения в Одессе. И мы с Тэки вернулись в свою часть.
     Взводному, я подарил серебряный портсигар с барельефом  Дюка, основателя Одессы. А ротному, красивую курительную трубку с золотым кольцом на мундштуке, и несколько пачек контрабандного  заграничного табаку.
     Обстановка на границе накалялась и я с головой окунулся в тренировки своего отделения по боевому расписанию. Вскоре, наше отделение вышло на первое место по боевой и политической подготовке. Всем, без исключения  были объявлены благодарности. А меня опять направили в Ленинград на КУКС, курсы усовершенствования командного состава. Но, вместо шести месяцев, я пробыл там два. Меня аттестовали младшим лейтенантом. Один кубик в петлице. Началась Финская война, или как говорили, компания. Я принял взвод, в который входило и мое отделение. День и ночь я тренировал своих бойцов скрытному ведению боя, рукопашным схваткам, маскировке и взаимной выручке. Наша рота пока в боях не участвовала. Бойцы не высыпались, уставали очень. Я приводил им Суворовскую истину: «Тяжело в учении, легко в бою». Около десятка бойцов пришлось списать в хозвзвод, а оттуда я набрал  здоровых и крепких выходцев из крестьян. Больше всех доставалось моему бывшему отделению, вооруженному пистолет пулеметами, как теперь называют – автоматами, ППД.  Правдами и неправдами я добился у начальства получить снайперскую винтовку, с редчайшим в то время, прибором ночного видения. Как она нам пригодилась при уничтожении «Кукушек ». Были такие, специально подготовленные у Финнов снайперы, которые прятались в ветвях хвойных деревьев и расстреливали оттуда наших бойцов. Редко, те выстрелы «кукушек» были смертельными. В основном ранения в ногу, предплечье и т.д. Пленный снайпер однажды нам рассказал, почему они не убивают наших бойцов, а только наносят ранения. Убить человека, не представляет сложности. Закопали и все.
А вот раненого надо будет лечить, сколько средств и времени потребуется на его лечение, выздоровление? Этим ослабляется мощь государства противника.
    Скажу сразу, из моего бывшего отделения не был убит или ранен ни один человек. А вот взводу, досталось с избытком. Стояли жуткие морозы и больше половины обморозились.  Одежда желала быть лучшей, потеплее. Серые солдатские валенки, машинной валки быстро принимали влагу, на морозе становились колом. После сушки, или ссыхались, или растягивались до некуда. Потом не держали тепло. Портянки, из разных тряпок, что можно было достать. Ухитрялись, поверх портянок обертывать ноги газетами или бумагой. Тепло сохранялось дольше. Да где было взять газеты, или ту же бумагу, на всех.
Избави Бог, использовать газету «Правда». ЧП мирового масштаба. Теплые стёганые  штаны, в них было так мало ваты, что она  сбивалась в комки. Тоже самое  происходило с ватной телогрейкой. Снег таял на одежде, влага впитывалась, а после сушки, если была такая возможность просушить полностью, вата сжималась. Трехпалые рукавицы. Попробуй просунуть  палец в такой рукавице в скобу спуска на винтовке. Снял рукавицу, палец на спуск, а палец и прикипел к скобе. Вот тебе и обморожение. Да всего и не перескажешь.
 Мой взвод сократился почти на половину. Не хвастаясь, скажу, мы стоили взвода, а иногда и целой роты. Постепенно обзавелись полушубками и одеждой.   
  Взвод разведки, возвращаясь с рейда, по тылам, приносил всегда, что - то из одежды. Полушубки, пимы, свитера ручной вязки. Обзавелись и пьексами, это такие кожаные ботинки с загнутыми носами. Очень удобные для лыж. Поддеваешь загнутым носком обувки лыжную петлю и готово, не надо нагибаться. Ходить на лыжах в пьексах очень удобно.
     Тэки, воевал наравне со всеми. Я сшил ему из кусков овчины сапоги на его лапы. Они предохраняли от порезов о снеговой наст и держали на снегу, не проваливаясь. Главное, сохраняли  тепло. Был у него и белый, утепленный костюм. Не любил он его. Поворчит, поворчит, и даст надеть. Если его одевает кто - то кроме меня, возни много. Не дается и всё. Но стоит только сказать: Не хочешь одеваться, оставайся. Не пойдешь с нами!  И забастовка тут же кончается. «Кукушку», Тэки чуял из далека. Он останавливался и замирал. Ложился на снег и начинал ползти. То же самое, рассредоточившись, делали бойцы. Если на пути попадалась поляна, зарывались в снег и под ним, как кроты, переползали ее. Тыки тоже полз, но уже за мной или, за бойцом, по этому тоннелю. Конечно, трудно было держать направление под снегом. Приходилось осторожно высовывать голову на поверхность и осматриваться. В любой момент можно было получить пулю.
    Однажды, когда мы несли  охрану полкового штаба, налетел отряд финских лыжников. Бой был скоротечным. Почти весь отряд противника был уничтожен. Короткая автоматная очередь срезала меня. Три пули: одна  сорвала с меня шапку и, не задев кости, ожгла висок. Вторая, попала в плечо, застряв там. Третья же, когда я уже падал, прошила бедро. Трое лыжников, поняв, что я командир, подхватили меня, выбив из моих рук автомат. Быстро связали руки и ноги кожаными ремнями. Положили в легкие санки – лодочку. Двое надели себе на плечи лямки от той лодочки и с легкостью потащили меня за собой. Третий, прикрывал их с тыла. Надо сказать, это произошло так быстро, что я не сразу и понял, как я мог так глупо попасть в плен. Фины прекрасные лыжники, а эти ещё были  и отличными воинами. Видать у них была  задача, взять языка. Пошли они не в свою сторону, а в наш тыл. Хотят сбить со следа преследователей. Сделали короткую остановку. Осмотрели меня. Перевязали плечо и бедро. Смазали след от пули жгучей жидкостью. Надели мне на голову шерстяную шапочку, закрывающую уши и почти все лицо. Все это делалось быстро, и молча. И опять быстрый бег на лыжах. Менялись мои ездовые не часто. Один постоянно  шел на почтительном расстоянии от первых.
    Ночь. Остановка среди больших камней-валунов. Фины переговариваются вполголоса. Я понял, волнуются. Третьего все нет. Мне дали горячего питья из фляги. Надо же. Сколько они в рейде, а оно, горячее. Во рту стало горьковато сладко. Потом, позже, я узнал вкус кофе. Из далека, донесся протяжный волчий вой. Потом ближе. Один из финнов встал на лыжи и ушел по следу назад. Волки выли  то с одной, то с другой стороны. Казалось  их целая стая и они, окружая, сжимают кольцо. Через какое то время, вернулся  ушедший. Он притащил на спаренных лыжах труп, того, третьего. Я сидел у валуна и при свете эл. фонарика, увидел перегрызенное горло солдата и выпученные от страха глаза.
Волчий вой раздался почти рядом. Вой был, каким то необыкновенным. Обычно волк заканчивает свой вой на высокой ноте. А этот, вдруг обрывался, не допев, как бы прислушиваясь. Опять завыл волк. Опять он оборвался, и я услышал, как он два раза, как бы кашлянул. Тэки! Это мой Тэки! У него была привычка, если я не обращал на него внимания, был занят, то этот шельмец, подкрадывался сзади и  издавал звук, вроде кашля. Стараясь привлечь к себе внимание. Ответить ему я конечно не мог. У меня сильно болела голова. Да и раны  тоже жгли неимоверно. Чувствую, начинается жар. У меня горело лицо и все тело. Один из финнов пощупал мое лицо. Достал из кармана коробочку и сунул мне в рот таблетку. Я сделал вид, что проглотил. Лег на бок и незаметно выплюнул ее на снег. И опять началась гонка. Маршрут шел в другую сторону. Теперь меня тащили финны по очереди. Один все время уходил  то вперед  по ходу, то назад.
Пошли вторые сутки. Впереди слышалась артиллерийская канонада. Вот оба финна сошлись вместе. Тот, что шел впереди,  показывал на снег, нагибался, делал вмятины рукой. Потом, показал на меня. Говорил быстро, с горячностью.
Но, видимо к единому мнению не пришли. Впереди опять раздался волчий вой.
На этот раз я понял, это мой Тэки. Появилась надежда. Почему он один? Где же мои бойцы? И опять один финн берет лямку, а второй, резко отталкивается лыжными палкам и уходит вперед. Потом, вдруг, возвращается. Говорит одно короткое слово, показывает на автомат и уходит. Натягивается лямка, и мои санки лодочка покатились по снегу. Вдруг, там, куда ушел первый финн, раздается взрыв!  Мой буксировщик, бросает лямку и устремляется по лыжному следу. Были уже сумерки. Мелькнула серо белая тень, и на меня прыгнул, прижавшись, Тэки. Я сразу узнал его. «Взять»! Скомандовал я ему. Тэки взвыл и бросился вперед. И вот до меня донесся нечеловеческий крик ужаса и злобное рычание собаки.  Вернулся Тэки. Он перегрыз мне ремни, связывающие руки, а от нижних пут, я уже не смог освободиться. Потерял сознание. Как согревал меня Тэки своим телом. Как он тащил за лямку, мой «экипаж», я видел это, как во сне, приходя в сознание, на какое то время. Очнулся я, когда меня уже несли на носилках.
    В полевом госпитале вынули из плеча пулю. Хотели отправить в Ленинград, но я упросил врачей оставить меня. Я не мог, бросит своих бойцов, а особенно Тэки. Они сражались рядом.  Меня навещали  мои товарищи. Тэки приходил в палату, крутил носом, клал свою морду мне на руку и что - то рассказывал на своем собачьем языке. Уходя, лизал мою руку, заглядывал в глаза, как бы спрашивая:  Скоро ли я уйду из этого дурно пахнущего помещения?  Выходя на улицу, он долго чихал, веселя пришедших с ним товарищей.
     Погибла моя собака от нелепого случая. Когда мне разрешили выходить из палаты, Тэки. со всех ног бежал ко мне, вставал на задние лапы, кладя передние мне на плечи. Облизывал своим языком мое лицо, радостно визжа.
   Перед тем, как выйти на прогулку, я посмотрел в окно и увидел  Тэки с моим заместителем.  Выхожу во двор. Тэки, как обычно, с лаем бежит ко мне,
встает на задние лапы, кладя передние мне на плечи. Я не удержался на ногах,
раненая подвела, упал на спину. Вдруг, подряд два револьверных выстрела.
Тэки свалился на меня, придавив своим телом. Я высвободился из под Тэки, встал на колени, ощупал его. Обе пули пробили ему голову. Он был мертв.
 Мои руки были в крови, и весь я был забрызган ею. Я распрямился. Передо мной стоял командир с двумя шпалами в петлице, и спокойно убирал револьвер в кобуру.
       - Майор! Что ты наделал, гад?   Вырвалось у меня.  Зачем убил собаку?
- Какую собаку? Я думал, это волк и он набросился на вас.
 Я собрал все свои силы, и ударил его снизу в челюсть. Майор, раскинув руки, упал головой прямо на каменную ступеньку крыльца. Вот и вторая смерть. Сказала медсестра, до этого стоящая на крыльце, и видя все. Пощупав пульс майора, и покачав головой.
  Меня арестовали, разжаловали. Был показательный суд. Десять лет за убийство майора. На суде присутствовали все мои боевые товарищи. К этому времени финская война уже закончилась. Мне мои друзья шепнули, что Тэки похоронили со всеми воинскими почестями, в присутствие всего взвода. С троекратным салютом. Конечно, вдали от начальства. Он лежит под большим камнем валуном, на котором выбили:
                Геройски погибшему бойцу Красной Армии.
                1940 год
   Долечивался я в тюремной больнице. А, как затянулись  раны, повез меня поезд на Восток. В зарешеченной  теплушке.
 
                Конец первой части


               


































               ВНИЗ   ПО  ВОЛГЕ   РЕКЕ


                Часть вторая


Туристический лайнер «Максим Горький» подходил к Волгоградскому причалу. С капитанского мостика слышались короткие команды:  «Подать носовой! Подать кормовой! Крепи!  Подать сходню! Машины на стоп!»
Урчание, доносившиеся из машинного отделения, стихло. По радиотрансляции объявили: «Уважаемые туристы!  Выходим на причал и собираемся по группам. Нас ждут автобусы. Сегодня, в городе-герое Волгограде, у нас большая программа. Мы побываем на Мамаевом кургане, посетим панораму обороны Сталинграда, городской музей. Пройдем по улицам города. Вас ждет много интересных встреч с участниками той героической обороны. Потом, у вас будет пару часов свободного времени, которые вы употребите по собственному желанию. Обед, сразу после отхода лайнера от причала».
   Мы, Иван Иванович, и я с женой, вышли на берег.
- Как вы, Иван Иванович, поедите с группой, или пойдете самостоятельно? Мы с женой до Мамаевого кургана, а после в город. Мы уже здесь третий раз.
- Я тоже до кургана – сказал Иван Иванович – А там … Мне нужно посетить одно место, где я тоже был, но только в 1942, 1943 годах.
- Вы участвовали в обороне Сталинграда?               
     -    Да. Был в этой мясорубке. Не дай Бог, кому даже присницо, то время.
- И что же это за место, если не секрет?
- Секрета нет. Тракторный завод.
Когда мы ехали на автобусе до Мамаевого кургана, молчали. Иван Иванович почти не смотрел в окна. Экскурсовод, в микрофон, монотонно вещал: «Посмотрите не лево, а вот с право от нас, вы видите … А что могли видеть, когда уже проехали то место?  Кто приехал в первый раз, крутили головами, стараясь не пропустить то, о чем им вещали. Смотреть на них было забавно.
     Мамаев Курган. Внизу, у его подножья, вереница автобусов и легковых машин. Нескончаемый поток людей покупает цветы и несет их вверх, туда, к могилам павших солдат, в мемориальный зал. Когда закончилось посещение Мамаевого Кургана, мы пошли к своему автобусу. Иван Иванович, купил три огненно красных розы и одну белую.
         - До   встречи, на теплоходе. – Сказал он. И ухал на такси, помахав нам рукой.
       Нагулявшись по городу, посетив магазины и сделав покупки, мы вернулись на наш лайнер. Ивана Ивановича  еще не был. Я поднялся на верхнюю прогулочную палубу. Отсюда хорошо было виден весь причал со спешащими пассажирами и туристами на теплоходы. Теплоходов в тот раз стояло пять. Я внимательно высматривал среди людей на причале Ивана Ивановича. Но его все не было. До отхода нашего лайнера оставалось менее десяти минут. Вот уже матросы встали по своим местам, у причальных концов, у трапа. Причал почти опустел. Напротив нашего лайнера осталось человек с двадцать, провожающих. Смотрю, прямо на причал, на большой скорости, влетают три «Волги». Резко тормозят, чуть не у самого трапа. Одновременно                отворяются дверцы всех машин. Из  передней машины вышел молодой человек, придержал открывающуюся заднюю дверь и помог выйти Ивану Ивановичу, с огромным букетом цветов в руках. Из машин вышло столько людей!  Как только они там уместились. Прозвучала команда с нашего лайнера: «Убрать трап!» Приехавшие с Иваном Ивановичем, молодые люди, встали на трап, не давая его убирать. Приехавшие остальные, стали обнимать Ивана Ивановича. Женщины целовать. А одна,  прижалась к его плечу, скрыв лицо в том букете цветов, что держал Иван Иванович. Было видно по ее дрожащим плечам, что она плачет. Несколько молодых людей достали из машин полиэтиленовые пакеты, коробки и понесли все это на наш лайнер.
Сверху, не по трансляций, голос капитана: «Боцман! Наведите порядок! Убрать трап!» Иван Иванович, освободился от плачущей женщины и положил к ее ногам тот огромный букет цветов. Много цветов передали на наш лайнер.
   Иван Иванович, не оборачиваясь, прошел по тапу на судно. Трап убрали.
   Зазвучал марш «Прощание славянки» и наш лайнер медленно стал отходить от причала. Казалось, мы стоим, а причал отплывает от нас. Провожающие махали руками, что - то кричали, но, марш гремел, заглушая слова.   
Та женщина, стояла с заплаканным лицом и прижатыми к сердцу руками.
 У ее ног лежал огромный букет цветов.
 Наше судно медленно развернулось, закрыв причал и стоящих там людей.
На малом ходу подошли к плавающему памятнику, где была переправа наших войск в помощь сражающемуся Сталинграду, с левого на правый берег.
  На длинных шнурах, матросы опустили в воду  венок из цветов, в память о тех, кто погиб на этой переправе. Зазвучал продолжительный сигнал тифона лайнера. Туристы стали бросать в воду цветы. Лайнер развернулся и прибавил ход. Я перешел на корму и посмотрел на то место, где плавал венок и цветы. К тому месту устремилось несколько моторных лодок.
- Что они там делают?  Спросил я у матроса, подметающего палубу.
- Как что? Цветы собирают для продажи. Уже забыли, кому они обязаны
своей жизнью.
     Я прошел в салон. Супницы, стоящие на столах, источали парок, и такие вкусные ароматы, что невольно текли слюнки.  Ивана Ивановича ещё не было.
Но вот он появился в сопровождении двух работниц кухни. Они несли на подносах фрукты. Виноград, яблоки, груши, хурма … Иван Иванович тоже пришел с подносом и поставил это изобилие на наш стол.
- Это от коллектива и руководства Сталинградского тракторного  завода.
Сказал он.
 Тоже самое сказала и дежурная по салону. Только добавила:
- Это все было преподнесено одному из наших туристов. Бывшему защитнику Сталинграда. Теперь он вас угощает. Поблагодарим его аплодисментами.
Раздались аплодисменты.
   Когда мы пообедали, Иван Иванович пригласил  нас к себе в одноместную каюту. На небольшом столике стояло угощение из фруктов, большой открытой коробки шоколадных конфет. Куски копченой стерляди так и манили к себе.
Иван Иванович бесшумно открыл бутылку с шампанского. Наполнил три бокала.
- Давайте отведаем этот Божественный напиток, за тех, кого уже нет с нами. За то, что война давно закончилась, а мы живы. За наше знакомство.
  Шампанское, правда, было прекрасным. Иван Иванович рассказал, что во время обороны Сталинграда он находился  на территорий тракторного завода.
Его спасла от неминуемой смерти женщина, бригадир слесарей по ремонту танков. Она была беременная и Ивану Ивановичу пришлось принимать у ней роды. Она не дожила до наших дней.
   Дочь помнит рассказ матери о ее рождении. Как солдат, снял с себя гимнастерку и нательную рубашку, закутав ребенка, оставшись голым до пояса. Надел на себя солдатский ватник, и в бой. Мать не запомнила его фамилии, он только сказал: «Иваном, меня зовут. Береги, мать, дочку.
Вон, санитары бегут. Помогут».
     А теперь, в память о ее матери, спасшей ему жизнь в тот миг, когда он схватился с фашистом в рукопашной, катаясь по земле. В тот миг, когда фашист сумел достать кинжал и занес его над горлом, лежащего на спине Ивана, женщина, большим обломком кирпича ударила врага по голове.
- Спасибо тебе, Мать! От смерти спасла!
А на другой день, в подвальном помещении  заводского управления, Иван принимал у ней роды.
  В память о той женщине и тех днях и событиях, Иван Иванович положил цветы к ногам ее дочери.
      Приношу извинения у читателя за мое отступление.
Продолжаю рассказ о дальнейшей судьбе  Ивана Ивановича, после Финской войны.
   
      Арестантский вагон, громыхая на рельсовых стыках, и раскачиваясь, как
Корабль на волнах, увозил Ивана на Восток. В вагоне стоял полумрак, хотя снаружи был день. Под самой крышей вагона, с обеих сторон были световые люки. Три забиты досками. Один зарешеченный стальными прутками. Вот он и пропускал немного света. Когда поезд, с арестантским вагоном тронулся, Иван осмотрелся. В вагоне было не более десятка человек. Кто сидел, а кто лежал, положив голову на свой тощий сидор (мешок). Нары, с одной стороны вагона. Иван сдвинул в сторону какое то тряпье и пожухлую солому, освободив место на нижнем ярусе нар поближе к двери. Положил свой вещмешок, в котором были запасные портянки, трехпалые рукавицы, теплая нательные рубаха и кальсоны. Ещё там лежала буханка хлеба и порядочный кусок солёного сала. Всё это, вместе с вещмешком, принесли его бойцы, и уговорив часового за кисет махорки и буханку хлеба, передали своему бывшему командиру прямо в приоткрытую дверь вагона. Которая тут же, со скрежетом закрылась. Сидит Иван на тех нарах и думает: «Надо всё узнать про каждого. Ехать придется долго. Нельзя разъединяться, всех сплотить в одно целое. Легче будет переносить выпавшую на их долю судьбу».
    Вот встает с пола человек. На нем шапка – ушанка, солдатская шинель без пуговиц и хлястика. Неопределенного цвета ватные брюки. Ноги, до колен, обмотаны тряпьем, а на ступнях, резиновые галоши, подвязанные также тряпками. Ничего не скажешь. Колоритная фигура. Лицо не бритое, обросшее пучками рыжеватых волос. А нос! Семерым несли, а одному достался.
  Вот эта фигура. Подходит к нарам. Берет вещмешок Ивана и сбрасывает его на пол вагона. Кладёт свою руку на плечо Ивана и отодвигает его с мест, к соломе, лежащей на нарах. Иван не противится. Фигура наглеет и говорит:
     - Вон там, лежит мой сидор. Принеси и положи рядом со мной. Колян! – это он к другому – Занимай место рядом!
     «Так, – думает Иван – их двое».
К нарам подходит щупленький мужичок, неопределенного возраста.
Иван подошел к своему мешку и поманил к себе того мужичка.
     -Возьми мой мешок и отнеси его на  нары.
Мужичок смотрит  в недоумении на Ивана, потом на фигуру.  Иван нагибается к своему мешку, оставаясь настороже. Фигура прыгает с нар. Иван, незаметным движением уклоняется и подставляет свою ногу.
Фигура падает лицом вниз на пол вагона. Начинает с трудом подниматься. Его лицо всё в крови. А Иван так спокойно говорит:
   - Осторожно. Ведь вагон качается. Так и ушибиться не долго.
Фигура с ревом бросается на Ивана. Его рука, нацеленная в голову Ивана, встречает пустоту. Зато ребро ладони Ивана, бьет по горлу фигуре. На этот раз фигура не встает и лежит без движений. Это произошло так быстро, что находящиеся в вагоне не успевают понять, что произошло.
- Сограждане по несчастью! Располагайтесь на нарах, места хвати всем.
Мое место вы уже знаете. Когда эта фигура очухается, будет квартировать под нарами. Со мной шутить не советую!
Порядок в вагоне был наведен.
   Поезд очень часто останавливался и стоял подолгу. Иван наладил контакт с охраной, уведомив, что никаких эксцессов  с их стороны не будет. Обычно арестантский  вагон загоняли в тупик, на запасные пути. По нужде выпускали по два человека. Далеко от вагона не отводили. Справляли нужду прямо под вагоном. Первые десять дней  не кормили,  воды дали всего ведро.
  Кое, какая  еда у арестантов была. Хотел Иван создать общий котел, но не получилось. Каждый жевал в втихомолку
    Кто же был в вагоне?
    Три дезертира. Скорее всего, они и не собирались бежать из армии. Просто самовольно пошли в деревеньку, достать  чего ни будь из съестного, а достали бутылку самогона. Отощав, на армейских харчах, опьянели и проспали  в заброшенной риге. А когда вернулись в часть, их там уже поджидали особисты. За сутки отлучки получили по четыре года лагерей.
 Ферзилу, упекли за воровство и за издевательство над молодыми. 7 лет и два года с проживанием  вдали от  больших городов.
   Два красноармейца, по религиозным соображениям, отказались брать в руки винтовки. По три года на каждого. Если откажутся от религии – освободят.
Заставили написать заявление об отречении от Бога. А они то и писать не умеют. Староверы. А забрали их в армию, когда они в город из таежного скита  за продуктами пришли.
   Еще двое, когда их прислали на кухню по наряду, стибрили из котла все мясо, что варилось на весь взвод. Съели недоваренное, почти сырое. В результате несварение желудка, страшные запоры. А после слабительного, кровяной понос. И что вы думаете? Прямо не долеченных  на тюремную пайку. По четыре года каждому.
    Ну, а вот смазливый паренек попал в ординарцы к большому командиру. А его жена, молодая и красивая, возьми и положи глаз на того ординарца. И так она вокруг нег, и эдак. Не поддается ее чарам ординарец. А надо сказать, что жена того командира была в теле. Все при ней есть, ни прибавить, ни убавить.
Бывало, схватит она того парня в коридоре или в месте, чтобы никто не видел, в раж войдет. Все ему наобещает, слова любовные, шепчет. Жаром обдаст.
Вырвется он от нее и убежит. Рассказал он как - то своему земляку – сослуживцу. А тот и посоветовал другу ублажить ту жену командира. А то она  тебя со свету сживет. Такие страстные женщины, если их не удовлетворить, на все готовы. Согласился он с доводами друга.
   Уехал как-то командир в штаб, а ординарцу приказал принести с кухни обед женушке. Пришло время обеда, ординарец с судками пришел в квартиру к командиру.  Открывает дверь в комнату, а там, та  жена командира, полы моет.
Юбка подвернута выше колен, ляжки розовые, пухлые, нагнулась еще ниже, а там, попа голая без трусиков, так и манит, ладошкой шлепнуть по мягкому месту. Поставил судки в сторону ординарец, подошел тихонько сзади, а она краем глаза все время за ним наблюдала. Замерла. Шлёп! Ладошка ординарца по попе.
- Ой! Испугал, негодник!
И потащила его в спальню на кровать. А тот, никогда с женщинами дела не имел. Конечно, всякое слышал, а самому не приходилось. Лежит та красавица на спине поперек кровати, ноги с краю свесила и развела в стороны, руками манит. А парень стоит весь красный, вспотевший. Смотрит ей промеж ног,
А как приступить не знает. Догадалась та женщина, стащила с него брюки и на себя свалила. Схватило за то упругое место рукой. А у него как брызнет! Да прямо ей на живот  заголенный. И обмяк ординарец. Стыд то, какой. А она его
уговаривает.
     Не волнуйся. Бывает такое. Ты, наверное, в первый раз. Я подожду немного.
 Обтерлась сама и ему тоже  обтереть хотела. Взяла в руки  член мягкий, а он, как на пружинах выпрямился. И вошел он в лоно горячее. Застонала, задвигалась, изгибаясь, вверх, вниз, телом упругим  женщина.
   С тех пор, где бы ни встретились, прижмет к стенке того ординарца, ненасытная, брюки ему расстегивает, а сама - то без трусиков уже. Всегда готова. Папиросами его угощала, конфетами да печеньем всяким. Даже при муже его обнимала, вроде бы шуткой. И сказала она своему любовнику, что муж у ней не мужчина. Отморозил мошонку, когда в снегу лежал раненый, на войне той, финской. Вот ему  яички и отрезали. Чувствовал, ординарец, что муж догадывался о связи с женой.  Но закончилась эта любовь плотская.
Пошли слухи по части. Вызвал ординарца к себе командир и сказал, чтобы он набил морду тому сплетнику. А сплетни распускал его заместитель, который сам хотел быть любовником жены командира. Отказался ординарец.
  -Не могу я командира избить. Тогда меня расстреляют.
  -Дурак, ты! Я тебя в обиду не дам. А тому пошляку рот заткну.
  Сказал, с дуру, ординарец, что жена командира  ****ь, а он тут ни при чем, сама затащила на себя.
    И получил он за оскорбление командира аж пять лет. Провожала его, та жена командира, обещала все сделать, что бы вызволить из неволи. Нанесла всякой всячины в дорогу, денег дала. А я так думаю, что из Сибири, раньше срока не возвращаются. Так закончил свой рассказ, бывший ординарец.
     Прицепили как -  то вагон к литерному составу. Едут день, едут два. Вода кончилась.  А из еды, только пайку хлеба давали на день. А теперь и этого нет.
  Малую нужду ухитрялись справлять в нижнюю щель неплотно прикрытой двери. А тут вдруг приспичило, чуть не всем по большому. С чего бы это?
Ведь на голодном пайке были. Стучали, кричали из вагона. А кто услышит?
Остановился поезд на четвертые сутки. Вагон отцепили и начали его толкать
с места на место, а дверь не открывают. И опять стучат и кричат арестанты.
Остановился вагон, дверь открылась немного. Нет никого. В тот проем и выставил свою задницу, тот верзила, а из нее, задницы той, струя поносная с вонью газовой, да прямо на конвойного. Тот штыком винтовочным и ткни арестанта. Заорал благим матом верзила. Рана оказалась глубокая. Теперь кровь из раны хлынула и опять на того конвойного. И смех и грех. Увезли верзилу куда то к вечеру. А вместо него подсадили двух уголовников. Те попытались установить свои порядки. Иван отвел их в другой конец вагона и поговорил с ними на воровском жаргоне. Присмирели новенькие. Путь долгий.
 Постепенно Иван узнал от воров, кто есть кто, откуда, есть ли с волей надёжная связь. Один оказался Ростовским. На Кубани тоже промышлял. Нашлись общие знакомые по тем местам. Задумался Иван. Десять лет срок немалый. Надо наладить связь с волей. Обзавестись документами  под другим именем и сбежать. Тот уголовник пообещал, что связь наладит и ксивы будут.
Но это будет стоить… Иван пообещал хорошие деньги и не забыть спасителя.
И поклялся воровской клятвой. И поделись тот уголовник со своим напарником. А он в шестерках ходил с милицией. И рассказал все на первой же стоянке начальнику конвоя.
   В Новосибирске Ивана перевели из арестантского вагона в вагон с железными клетками для особо опасных преступников. И ехал теперь Иван до конца маршрута один. Правда, были еще по другим клеткам, но общаться меж собой не могли. Около двух месяцев еще везли Ивана. А привезли туда, где он, служа срочную службу, строил и обживал тот лагерь.
   Что рассказывать о тех лагерных днях? Надо было выжить.
    В начале 1941 года лагерное начальство узнало, что заключенный, Ив. Ив. Кубанский строил этот лагерь с самого его начала. Сообщили  «наверх». Оттуда пришло распоряжение, перевести заключенного Ив. Ив. Кубанского в литерный лагерь со всеми сопровождаемыми документами. Строго секретно.
   В конце февраля, два конвойных, надели на Ивана наручные кандалы и по
Узкоколейке, на ручной дрезине, поехали до полустанка, стоящего на главной магистрали железной дороги. Там его должны были передать конвою, под расписку, арестантского вагона идущего на Восток, край света. Самим вернуться в лагерь.
     Рычаги, от которых шел привод на колеса дрезины, сначала качали конвойные. Потом заставили и Ивана. Но у него руки были скованы. Конвойные, посовещавшись, сняли с нег кандалы, благо они не были заклепаны, а стянуты болтами. Дорога шла тайгой. Вековые деревья подступали почти вплотную к насыпи. Когда отъехали на порядочное расстояние от лагеря, услышали волчий вой. Сначала издали, а потом, по мере удаления от лагеря, почти рядом. Март, подумал Иван, волки злые от бескормицы. Не приведи остаться одному в тайге безоружному, разорвут и следов не оставят. Почти перед самым полустанком, дорога пошла под уклон, дрезина легко набрала скорость.  Впереди, небольшой поворот. Иван помнил, что на этом самом месте, частенько пустые платформы, идущие из лагеря,
 частенько заваливались под откос. В том месте насыпь была высокая. Иван хотел притормозить, но конвойные, еще прибавили скорость. Поворот, и Иван прыгает с дрезины  в противоположную сторону падения дрезины. Испуганные крики конвойных и тишина. Иван спустился с насыпи к   перевернутой вверх колесами дрезине. Оба конвойных лежали под ней в глубоком снегу, прижатые рамой. У одного, которого было видно, расплывалось по снегу кровавое пятно. Обкопав снег руками, Иван пощупал пульс у него на шее. Пульса не было. Со вторым пришлось повозиться. Разгребая снег, услышал его стоны. Видать живой. Когда  приподнял конвойного, он переломился пополам. Видать был сломан позвоночник. Болезненный вскрик, и всё. Два трупа.
   Иван снял сумку с документами с конвойного. Сменил тюремную куртку на красноармейский ватник, снятый с одного из конвойных, шапку со звездочкой, себе на голову, переобулся в красноармейские валенки, и пошел к полустанку.
  В том месте, где свалилась дрезина, деревьев уже не было, до полустанка шла пустошь. Быстро стемнело. За спиной взвыли волки.
 Всё. Теперь они ничего не оставят от тех бедолаг. Разве что винтовки и саму дрезину. Им железо не по зубам. Иван прибавил ходу. Вон и огонек.   
 На столбе, у станционной постройке, горела в стеклянном  фонаре керосиновая лампа. Начальник полустанка, он же дежурный, он же кассир, он же и путевой обходчик, располагался вместе с женой и детьми в том же здании. Оно было срублено из вековых деревьев. Из трубы, на тесовой крыше, курился дымок. Длинная поленица дров шла прямо от дома к большому, тоже  рубленому строению. Видать там была живность. Иван, решил спрятаться до подхода поезда там. Но на крепкой, из толстых досок, висел амбарный замок. Пришлось идти в  основное помещение. Дверь открылась свободно. Тамбур, вторая дверь. Вошел в небольшую комнату. Длинная скамья вдоль стены. Стол, за которым сидело четверо детей, два мальчика и две девочки. Под низким потолком висела керосиновая лампа «летучая мышь». Лица детей, как по команде, повернулись в сторону вошедшего.
- Ты красноармеец? – спросил один из ребят. – А поезд скоро придет.
- Из Владивостока.  Добавил другой.
Девочки молча глядели на Ивана.
  Из соседнего помещения открылась дверь, и вошел  человек, в телогрейке без рукавов, ватных стеганых  штанах и меховых унтах.
      - Здравствуй. Куда путь держишь, служивый?   
- В больницу, отец. – Ответил Иван и зашелся в кашле.
- Проездные есть?  Спросил человек.  Прости меня, я не назвался. Начальником я тут состою. Иван Антонович, мы. А это дети мои.
- Меня тоже Иваном зовут. Проездные у меня в сумке. Наверное, под чистую из армии уволят. Говорят, чахотка у меня. Но вы не бойтесь меня. Это Иван сказал в сторону детей.  Я пока не заразный.
Так сказал наш ротный фельдшер.
- Ладно, служивый, присядь вон там в уголочке. Я тебе кипяточку принесу. А к детям не подходи. Не дай Бог, болезнь твоя пристанет, и не кашляй. Скоро два состава будут. Один из Владивостока, а другой, туда, во Владивосток. Тебе, какой надо?
- На тот, что из Владивостока.
- Придет поезд, стоять будет две минуты. Я тебя на паровоз подсажу. Кондуктора в вагонах злые, двери не открывают, лихих людей боятся.
- А что, шалят?
- Не то слово, шалят, пассажиров грабят. А то и проводника убьют. В прошлом годе нашли такого бедолагу под откосом. Только по тужурке форменной и признали в нем проводника. А с какого поезда, нам не ведомо.
Задремал под говорок начальника, Иван, после кипяточка, прислонясь к теплому боку печки. Слышит, Иван, звонок телефонный. Почему звонок?
А не зуммер? Шарит вокруг рукой, трубку телефонную ищет. И слышит
Голос:    Я две тыщи первый! Вас слышу!
Почему две тыщи.- Думает Иван. Пароль наверное сменили. Хочет он ответить, а трубки телефонной нет. Да как закричит
      - Взводный! Где аппарат?    И очнулся.  Надо же, война финская приснилась.
- Ни как что приснилось? – Спросил подошедший начальник полустанка.
- Война Финская.
- Никак пришлось побывать, тебе, в пекле огненном?  А как же сюда занесло?
- Я, батя, военный. Мне прикажут, где служить, там я и буду.
Через полчаса подкатил поезд Владивосток- Новосибирск. Свет в вагонах горел только у проводников. Ни одна дверь не открылась.
    - Бежим скорее к паровозу.
Иван поднялся по лесенке наверх к кабине машиниста. Дверь открыл чумазый парнишка.
- Возьми служивого, Тихоныч!
- Да взяли уже.
- Спасибо и счастливого пути!  - Это с низу.
- Благодарствуем!   - Это с верху ответил машинист.
Продолжительный паровозный гудок разорвал тишину. Зашипел пар вырываясь из золотников цилиндров. Провернулись колеса. Паровоз окутался паром, как одеялом. Застучали сцепки вагонов. И пошел поезд во тьму ночную.
     На следующее утро Начлагу доложили, что дрезина не вернулась.
     - Подождем до обеда. Должна вернуться.
Но ни в обед, ни к вечеру и на следующее утро дрезина не вернулась.
Досталось помначлагу  под самую репицу.
- Почему сразу не доложили мне?
Помощник стоял по стойке смирно раскрыв рот  и шлепая губами, пытаясь что то сказать.
      - Молчать!!  Немедленно снарядить группу лыжников и собак на поиски. Пошел вон!
 Помощник развернулся налево кругом и в дверь. Теперь перед помощником стоял дежурный отряда охраны. Этому досталось в несколько раз больше.
- В рядовые!  Полетит твой кубик!
- Так я же вам докл…
- Молчать!! Пойдешь в группе розыска старшим. Смотри у меня. Без них не возвращайся!
Группа из 12 красноармейцев, встав на лыжи. Пошла вдоль насыпи узкоколейки. Не доходя до поворота, где упала дрезина, нашли шапку арестантскую. Кругом были волчьи следы. Ну, а там, где лежала перевернутая дрезина … Клочья разодранной одежды, кровь на снегу. Много крови.  Что могли собрать из оставшегося?  Две винтовки, подсумки с патронами. Обрывки шинелей и арестантской куртки. Один армейский валенок и почти целый, заношенный, арестанта. Кандалы наручные. Пошли по волчьим и кровяным следам. Было видно, что волки тащили фрагменты человеческих тел. Стая видать была большая. Волки дрались из-за добычи. Все это видно было по следам. У самого леса нашли часть шинели и кисть человеческой руки.
Все собранное сложили в мешки и вернулись в лагерь.
- Сумку с документами  нашли? Спросил начлаг.
- Никак нет. Там следы ведут в такую чащобу…
  Прибыла комиссия расследовать ЧП и вынесла такое решение
  « Красноармейцы, утратив бдительность, на повороте, не сбавив скорости, допустили аварию схода дрезины с рельсов, что привело к ее опрокидыванию и вероятно смерти,  или  потере сознания  конвойных и арестованного»
Далее следовали фамилии  конвойных.
  « Дело Ив.Ив. Кубанского, год рождения, звание до ареста и т.д.,
Закрыть, ввиду его смерти. Документы и личное дело уничтожены».
  Начальнику лагеря – Строгий выговор с понижением в должности.
Помощника – в рядовые.   Досталось всем. С верху, до низа.
Весь личный состав охраны и обслуживания, был заменен на новый.
    Иван Иванович, когда его признали погибшим, подъезжал к Новосибирску.
Машинист и молоденький кочегар, всю дорогу прикармливали его из своих домашних припасов. Он в долгу не оставался, подгребал из бункера уголь к топке. Подменял кочегара. Из головы не уходила мысль. Сейчас, наверное, по всем станциям и городам спешат срочные телеграммы о его розыске и задержании, как опасного преступника. Ну, что ж, придется, наверное, самому сдаться. Так будет лучше. Вот в Новосибирске и сдамся, прямо первому милиционеру, на вокзале.  Правда, есть еще вариант, выправить нормальные ксивы – документы. Но для этого нужны деньги и немалые. Опять, мир воров.
Придется встать на эту, довольно скользкую дорожку. Дураков при деньгах предостаточно. Освободить от денег, их для меня, раз плюнуть.  Машинист и кочегар менялась в Новосибирске, где они и жили.
- Так куда теперь добираться дальше надо, Иван?  Спросил машинист.
- В Уфу. Там врачи по моей болезни. Может быть, и комиссуют из армии. Да вот помыться бы, да пообчистится, да бороду сбрить, где - то надо.
- Вид у тебя, впрямь неважнецкий. Не то цыган, не то старовер таёжный.
Вот сдадим машину, я тебя с одним человеком сведу.
- А что за человек?
- Проводница с нашего состава. Уж она тебя и обмоет, и обстирает, и накормит, и в постельку чистую положит. Больно она охоча до вашего брата, мужика. Был у ней муженек, да замерз где то в болтах финских. Характер у нее ого – го!  Но, если ублажишь, все отдаст для тебя и сделает.
- И много было у ней таких, как я?
- Да вот, чего нет, так нет. Как - то прибился к ней один «сморчок», так потом она его назвала. Когда она ушла в очередной рейс, привел тот «сморчок», бабу в ее квартиру. А она вернулась из рейса и застала их в постели, прямо по горячему. Лежат, понимаешь, нежатся. Так, Груня,  вышвырнула их обоих из квартиры, в чем мать родила, да прямо на мороз. И одежку, тоже, вслед побросала.
- А откуда тебе, Тихон Иванович, все это, да так подробно известно? Уж не ты ли ей постель греешь?
- Да племянница она моя. Сестры моей покойной дочка. Мы и живем в одном бараке. Я с одной стороны, а она с другой. Да вон она идет.
    Подошла женщина, лет тридцати в форменной тужурке проводницы. На пышных волосах берет синий, губы припухлые, чуть подкрашены.
Брови и ресницы черные, лицо круглое, полноватое, ямочки на щеках. А нос, ну до того курносый, просто, ах!  Грудь высокая, тело полноватое, сама стоит на крепких ногах, в мужских ботинках. В руке кошелка плетенная, до верху заполненная.  Хороша, отметил про себя Иван. А нос. Просто чудо какое-то. Лицо румянцем играет, так и хочется к нему  прикоснуться.
       - Вот, Груня, познакомься с человеком, мы его на паровозе приютили, он с нами и ехал всю дорогу. Иваном его зовут. Возьми его к себе постояльцем, денька на два или три. Ему бы привести себя в порядок надо. Он в Уфу, к докторам едет на комиссию. Армейский он. Взял бы я его к себе, да сама знаешь, жилье у меня небольшое, а нас там, аж, девять душ.
 Груня, переложила кошелку из правой руки в левую, а свободную протянула,
сложенную лодочкой, вперед. Иван  взял ее  руку в свою и чуть чуть пожал.
 А ладошка, у Груни, теплая, мягкая, на пожатие отозвалась легким подрагиванием и тут же выскользнула.
- Груня. – Сказала она.
- Иван.   -  Ответил Иван.   
Оба враз качнули головами вперед и стукнулись, соприкоснувшись.
Стоящий рядом кочегар захохотал во весь голос. Ему вторил и машинист.
Иван потер свой лоб рукой, а Груня, покраснела лицом  и глаза опустила.
      - Вот и познакомились. Вот и хорошо. Пойдемте скорее, а то на автобус опоздаем.  Сказал машинист.
Иван взял из руки Груни кошелку.
- Разрешите, я вам помогу.
- Ой! Что вы. Меня же все засмеют. У нас так не принято. Нет, нет, я сама понесу.
- Как же так. Вы будете нести этот груз, а я шагать рядом?
   И надо же. Груня подчинилась.
Ух, какой прыткий – подумала она – Видать, из грамотных. Как там, в книжке, что мне давал старичок – профессор в поезде?  Кавалер  гала…Галатный.… И сразу не скажешь. Галантный, вот.
  Когда шли к автобусной останавливать. Повстречалась им группа разновозрастных людей. Они были навеселе и громко разговаривали.
- Молодец, Серега, – сказал один Ловко ты того фраера  наколол. По банку! И ваших нет!
Иван вклинился в эту группу вместе с Груней, она замешкалась, а Иван  повернулся  боком к тому Сереге. Задел его слегка плечом, извинился, и толстый бумажник перекочевал в его карман.
  Когда садились в автобус, Иван пропустил вперед Машиниста и Груню.  Вертлявый паренек запустил руку в карман Ивана, пытаясь вытащить бумажник. Иван приметил его еще на остановке. Свободной рукой, Иван, сгреб того парня за шиворот и втащил вместе с собой в автобус. На следующей остановке, он вытолкнул его из автобуса. Что-то, шепнув ему на ухо. У того чуть глаза на лоб не вылезли.
- Что вы ему сказали?  Спросила Груня.
- Да так, ничего особенного. Он же мне в карман залез, хотел бумажник с деньгами украсть.
- Зря вы его отпустили. Надо было в милицию сдать.
- Молодой он ещё, одумается. Ответил Иван.
  Квартирка, у Груни, была небольшая: маленькая прихожая, в проеме стены, вместо двери, цветная занавеска, за ней, слева, плита с двумя камфорками. Справа, умывальник на стенке, с медным сосочком, внизу, на табуретке, тазик. На крючочке чистенькое полотенце. На полочке мыло, зубная щетка и коробочка зубного порошка. За следующей занавеской комната, где -  то метра в три длиной и в три с половиной шириной. У левой стены  кровать с железными фигурными спинками  и сияющими на них блестящими шарами.
Кровать с высоким матрасом покрыта белоснежным покрывалом и горой подушек и подушечек. К единственному окну приткнулся небольшой столик с двумя венскими стульями по бока. Справа, тоже вдоль стенки, на которой висела картина русалки, нарисованная на клеенке. Лежанка или топчан покрыт толстым лоскутным ватным одеялом. А над кроватью, наискось, висело несколько кружевных салфеточек.  С невысокого потолка свисал электрошнур с простеньким абажурчиком. Чистота идеальная. А Иван, в валенках, покрытых угольной пылью, да и куртка с брюками, и шапка, тоже не чище.
Глянул на себя в зеркало,  висящее рядом с умывальником, и ахнул!
 Лицо черное, щетина, чуть не в палец. Из-под бровей глаза блестят.
Обернулся к Груне, и стыдно ему стало за свой вид. «Вот попрет она меня сейчас, и правильно сделает».
- Вы, Иван, как вас по батюшке величать?
- Просто Иван. Я же ещё не старый. Мы, наверное, с вами ровесники.
 Вид у меня после дороги такой.
- Хорошо, Иван. Снимайте с себя всю одежду, прямо здесь, в прихожей.
- У нас в бараке прачечная есть. Там всегда горячая вода. Я все выстираю. До утра все высохнет в сушилке. А попозже, когда все в бараке угомонятся, я вас туда отведу,  можно будет помыться. Все, все снимайте, и исподнее тоже. Я дам вам кое, какую одежду грех прикрыть. После мужа осталась. Он у меня был на вас похожий. И ростом, и простите меня, глазами. Погиб на войне, финской.
За время пребывания в лагере, у Ивана, все чувства,  присущие человеку, притупились, ушли, куда то в глубь. А сейчас,  при женщине, надо было       раздеться  догола.
- Да вы не стесняйтесь, я отвернусь.  Вот вам мой халат, одевайте. А пока я стираю, вы чаю вскипятите на плитке. Там, в уголочке, щепочки есть, а в шкафчике сахар и чашки. В кошелке, я ее еще не разбирала, хлеб, колбаски немного, да так, еще кое - что, перекусите с чайком. Меня не ждите. А потом, когда вы будете мыться, я ужин приготовлю. Это она все говорила, пока Иван раздевался. Достал портмоне, что прихватил у ротозея, да из карманов по мелочи. А что могло быть у арестанта при каждодневной проверке, утром и вечером. Заглядывали в рот, не спрятал ли там чего. Заставляли несколько раз приседать на корточки. Были умельцы, которые умудрялись прятать, в заднем проходе, заточку или пилку, обернутую в тряпицу. Каких только спецов нет в лагерях и тюрьмах. Из хлебного мякиша лепили пистолет, не отличишь от боевого. Шашки и шахматы, да мало ли чего еще.
- Груня, собрала всю одежду Ивана в узел и ушла. Иван умылся  и надел на себя Грунин халат. От него исходил запах чистого белья и еще чего -то неуловимого. Затопил печурку, набрал в чайник воды, и поставил его на камфорку. Присел на корточки у дверцы топки, приоткрыв ее немного. Приятная теплота коснулась его лица. Сумка, которую взял Иван у мертвого конвойного, лежала на табурете рядом с портмонетом. Иван взял сначала туго набитый портмонет. Раскрыл. Деньги были в крупных купюрах. Считать  не стал и положил его обратно. С легким трепетом сорвал с сумки сургучную печать, предварительно срезав ножом шпагат, продетый сквозь отверстия. Открыл. Достал пакет из плотной бумаги, но уже с пятью сургучными печатями, по углам пакета и одной в середине. Сломал печати. Внутри пакета лежала картонная папка.  В правом верхнем углу, красными чернилами надпись: Сов. Секретно. В средней части, немного отступя от верха, типографским шрифтом: ДЕЛО № 00175/ 00018.
-       На лейтенанта Кубанского Ивана Ивановича, год рождения, место рождения.   
Открыл папку. В это время закипел чайник. Иван встал, папка была у него в руке. Из внутренней части папки  выпала небольшая книжечка.
Убрав чайник с огня, Иван нагнулся и поднял, ту книжечку. Это было удостоверение личности. Мое!  Кровь забила толчками в голову, особенно застучало в висках. Спокойно! Спокойно! Не надо волноваться. Отложив папку в сторону, Иван, по армейской привычке, попытался положить его в нагрудный карман. Рука автоматически искала карман. Но на нем был женский халат, а не гимнастерка. Положил удостоверение рядом с папкой и стал заваривать чай. Приятный аромат, свежезаваренного чая, заполнил комнату. Попил чайку с найденным на полочке сухариком. В кашолке рыться не стал, пусть сама хозяйка разбирается.
   Взял опять папку в руки. Короче говоря, в том пакете было его личное дело с первых дней службы в армии, а заканчивалось на том, что был ранен и направлен в госпиталь. Там же, на отдельном листе, данные о поступлении на лечение, описание ранений, лечения и в конце запись:
Переведен в спец госпиталь на дальнейшее долечивание. Подписи, печать.
И ещё, дело о расследования трибуналом убийства, Кубанским И.И.
старшего командира, фамилия, звание….  Решение суда.
 Отдельно лежало несколько листов. Автобиография Ивана. Приказ о присвоении Кубанскому И.И. звания Старшего лейтенанта. За боевые действия и умелое руководство взводом. Наградной лист, на представление к  ордену «Красной звезды».  Забыл сказать, что самым первым документом лежало направление  «особо опасного» преступника на  остров Сахалин, в спец лагерь № …. Описание  «преступлений», и убийца, и враг народа, и всякая чушь. Которую может выдумать психически ненормальный человек, или находящийся в нетрезвом виде. Все эти документы, вместе с  трибунальном решением,  были отправлены в печку.
Сначала листы потемнели, потом их стало корежить. Местами появились красные пятна, как язвы, на лице прокаженного. И вот они вспыхнули разом. На одном горевшем листе  ясно проступила надпись - «особо опас…»
 И все, даже пепла не осталось. Так, что - то вроде серенького пуха.
  Сидит Иван и думает. «Я сжег эти документы. Но наверняка, есть копии в трибунале».  Правда, в направлении была мелкая приписка, на которую не обратил особого внимания – «Списать! Документы уничтожить!  После  «Списания». Все сгорело. Теперь думай.  Почему слово  «Списать», взято в кавычки? Документы уничтожить после их переписки?  Зачем же уничтожать первые? Вот задача. Слово «Списать», с двумя восклицательными знаками. И все же решение пришло. Списать – это уничтожить! Расстрелять, повесить… Уничтожить меня!! Почему меня не убили там, в лагере? Зачем - то надо было везти на остров Сахалин. Это так и осталось нерешенной загадкой для Ивана.  От всех этих дум, опять разболелась голова. Сел Иван на пол, возле табуретки, положил голову на скрещенные руки и задремал. Пришла Груня и тронула его за плечо.
- Пора, там все готово.
Иван все слышал, но никак не мог разлепить веки. Груня потрепала его по волосам.
- Вставай, Ваня!  Сказала, Груня, с теплотой в голосе.
- Спасибо, Груня! Я готов.
  Длинным коридором, с дверьми слева и справа, прошли в конец барака.
Груня открыла двери, и Ивана обдало  горячим влажным воздухом и запахом бани.
- Вот, Ваня. На лавке в Тазу вода горячая, а в ведре, холодная. Мочи голову, я ее намылю.
- Я что, безрукий! Я сам управлюсь.
- Подожди, Ваня, я сейчас тебе под ноги корыто поставлю. Мойся. А спину я тебе сама намою.
   Иван скинул с себя халат и окунул руки в горячую воду. Намылил голову, лицо. Стал смывать, фыркал, ухал, от удовольствия. Груня стояла позади и смеялась.
     -  Вот я сейчас намылю мочалку и спинку тебе помою.
Иван за мытьем забыл, что Груня стоит сзади. Он сразу как – то сжался. Застеснялся. Ведь она почти незнакомая, да при том женщина.
- Смотрите на него. Застеснялся! Подставляй  спину.
Она терла ему спину, а просил нажимать посильнее.
- Ещё! Ещё крепче!  Водой! Водой, слей!  Ох! Еще разок!
Груня смеялась во весь голос. Потом опомнилась.
     -  Ой, батюшки! Расшумелись, как дети, весь барак разбудим.
 Она мыла ему спину, потом повернула к себе лицом, грудь его, руки живот, ноги. Все молча. Вот только мужское достоинство обошла, не прикоснулась. Там, где розовели шрамы, только чуть поглаживала рукой. Окатила горячей водой из таза. А потом, набрала из крана в ведро, холодной, и, бах! Ему прямо на голову и плечи. Только вздрогнул, Иван, слегка. И такое тепло, и блаженство разлилось по всему телу. Вытирались большим полотенцем, он спереди, а Груня,  со спины. Потом завернула его, как младенца, в простыню.
 Он подчинялся молча. Доверился ей полностью
- Вон галоши стоят, они чистые. Обувайся и беги по коридору в комнату.
А я пока приберусь тут.
Вышел Иван в коридор, а в какую дверь идти не помнит. Вроде в начале коридора ее комната. Открыл одну дверь, не та. Открыл рядом, а там девчушка, сидит на горшке.
- Мама! Мама! К нам ангел пришел!
- Кого ещё там, среди ночи принесло?
- Извините меня, пожалуйста, я дверью ошибся.
- А. Это Грунин постоялец, после бани, комнату не найдет. Зинка! Вставай с горшка! Проводи человека.
- Я еще не всё, Мама!  Пусть он посчитает, раз, два, а там и тети Груни дверь.
- Спасибо, доченька.
- Мама! Он меня доченькой назвал. Это мой папа? Пусть он у нас живет.
- Я сейчас встану, и такого тебе папу, по заднице, покажу. Ложись спать, негодница!
Иван, наконец, попал в комнату Груни. Галоши снял у двери.  Прошел к топчану и сел, отвернув край одеяла. Подобрал под себя ноги, по узбецки, так как привык сидеть  там, в лагере, на нарах. Не заметил, как уснул, свернувшись калачиком. Пришла Груня. И прямо с порога:
- Сейчас я ужин соберу.
Заглянула в комнату.
     - Вы только посмотрите на него. Спит, как ребенок -  Это она уже вполголоса – Какой, там ужин, скорее завтрак. Утро скоро.
 Осторожно подложила под голову Ивана подушку. Прикрыла другим концом одеяла.
 Проснулся Иван от громких голосов и шагов в коридоре. Вскочил со своего ложа и встал, посередине комнаты, в полной темноте. Сделал шаг и наткнулся на Грунину кровать.
- Кто тут? Куда я попал? Опять карцер?
   Щелкнул выключатель и Иван зажмурился от яркого света. Открыл глаза, и сразу вспомнил, где он.
- Надо же. Приснится такое.  Сказал он.
- Иван, вы не замерзли? У нас по утрам здесь прохладно бывает.
- Да вроде нет. Хотя и, правда, холодновато
Теперь он увидел, что стоит перед Груней, в чем мать родила. Юркнул под свое лоскутное одеяло. Груня рассмеялась.  А Иван подумал: Залезть бы к Груне под одеяло, прижаться к ней всем телом. Ощутить себя человеком.
- Иван, вы лежите пока. Я сейчас схожу за вашей одеждой.
  Иван повернул свою голову в сторону Груни.  Она стояла в ночной сорочке и сладко потягивалась.
  - Ух, ты! Хороша то как! Но всему свое время.  Подумал Иван.
  Больше часа не было Груни. Наконец, она принесла чистую и выглаженную одежду Ивана.
- Задержалась, я. Утюг был занят. Он у нас один на весь барак.
- Груня, я хочу сходить в магазин и купить кое, что из одежды.
- А эта, чем плоха?
- Сменить надо, чтобы она не напоминала мне о прошедших днях.
- Сейчас надо поесть, а потом я вас провожу до магазинов. Давайте будем говорить на ты, Иван.
- Спасибо, Груня. 
Сели за столик у окна. Иван выпил только чашечку чая с маленьким кусочком хлеба.
- И это называется мужик? От такой пищи и ноги таскать не сможешь.
- Спасибо, Груня. Я не привык к обильной пищи. Там, где я был до этого времени, порой, и хлеба не было.
- Это где ж такая жизнь?
- Там, на другой планете. Не надо и знать, тебе, Груня, о том.
- Ну, что? Поехали в город?
- Поехали.
Там, где жила, Груня, не было подходящего магазина, продающего одежду. В город ехать было опасно, хотя у него было воинское удостоверение.
      Была, не была. Поеду. Чему быть, того не миновать.
В большом, центральном универмаге, продавец, критически посмотрел на Ивана. Мол, с суконным рылом, да ещё в калашный ряд. Иван пригласил его в примерочную.
- Слушайте сюда. – Сказал Иван.-  Подберите мне достойную экипировку, начиная с нижнего белья, ну, носков и так далее. Костюм шерстяной, полупальто на вате, с воротником меховым. Шапку добрую, от северных морозов защищающей. Ботинки суконные, зимние. Теплые перчатки, кожаные. Короче говоря, полный гардероб и запасную смену нижнего белья. Носки теплые, полдюжины. Вы меня поняли?  Понравится одежда, буду вам благодарен в пределах моих возможностей.
И показал толстый бумажник.
И закрутилась карусель из трех продавцов. Давно таких покупателей не было. Старатель, видать. С золотишком подфартило, наверное.
Груня уже устала его ждать, пошел второй час, как Иван ушел в примерочную. Смотрит на суетящихся продавцов, а Ивана всё нет.
 Подходит к Груне человек и говорит:
- Извините меня, пришлось задержаться.
Груня взглянула на него мельком и отвернулась.
- Я вас не знаю, товарищ.
- Груня, не надо обижаться по пустякам….
Повернулась, Груня, к Ивану. Лицо его, а одежда … Шапка меховая, пушистая, на ногах боты теплые, с меховыми отворотами. А пальто. …
В руках пакеты, бечевкой перевязаны. С лица узнается, а по одежде, чужой, не знакомый.
- Иван! Ты, вы ли, это?
Рассмеялся, Иван.
- Я, я, Груня!  Недалеко отсюда я видел парикмахерскую. Надо обязательно туда зайти. Лицо побрить, волосы, подстричь. Пойдем, Груня?
- Надо, так надо. Пошли, Ваня.
 В парикмахерской, к Ивану подошли сразу три мастера и, кланяясь, предложили свои услуги.  Защелкали , вокруг головы ножницы Ивана, и пошла расческа по шевелюре, давно не стриженой. Последние три месяца, в лагере не было мастера по стрижке. А стригли на голо, всех подряд. Мастер выпил, какой то дряни и отдал Богу душу. А машинка, куда то пропала.
  - Шею брить будем? Спросил брадобрей, заменивший стригаля.
 Иван кивнул головой.
- А бороду?
- Обязательно.
- Усы будем оставлять? Могу предложить: а, ля, Чаплин, но вам подойдут, а, ля, Дуглас Фербенкс.
- Согласен на Дугласа. Посмотрим, что это такое.
Заработал помазок по лицу Ивана, нанося приятно пахнущую пену.
- У нас имеется замечательная бритва Золинген – близнецы. Бреет даже застаревшую щетину, вы и не почувствуете.
Закончив бритье, мастер приложил к лицу Ивана горячую салфетку.
- Компресик, после бритья, вещь не заменимая.
Сняв компресс, и побрызгав из пульвилизатора голову и лицо Ивана, мастер с удовольствием посмотрел в зеркало, на труды своих рук. Иван взглянул на свое отражение. На него смотрел молодой и довольно симпатичный  парень.
Над верхней губой, под носом, прозмеилась  черточка тоненьких усиков.
    - Хорош!  Сказал сам себе, Иван. Хочешь, не хочешь, а теперь каждый встречный обратит внимание. Ну, ни дать, ни взять, инженер иностранный.
  Выйдя из парикмахерской, Иван взял Груню под руку, отчего она смутилась.
- Не надо, Ваня, мне стыдно.  Скажут, наша русская баба, иностранца подцепила. Насмотрелась я на них в вагоне. Зануды, они.
- Ты же знаешь, Груня, что я не иностранец, а простой военный. Мне хочется, хоть не много забыться и побыть самим собой. Зайдем в гастроном. Купим, чего ни будь, из продуктов.
- Что ты, Ваня. Здесь так дорого все. Купим в нашей лавочке возле бараков.
- Ничего, Груня. Сегодня я готов на всё.
 В магазине накупили всяких деликатесов, как пояснил продавец.  Конфеты в коробке, сыр, голландский, колбасы, краковской, печенье, да можно сказать, затоварились на славу. Предложили бутылку дорогого заграничного вина.
- Вообще то я не пью. Но если моя дама хочет, я возьму. Как, Груня, возьмем вино?
- Уж очень оно дорогое. Бери, если есть деньги.
- Придется, наверное, чемодан покупать, а то все некуда класть. Да еще эти пакеты, с моим барахлом. Вон мусорный ящик, бросим, туда.
- Что ты, Ваня. Зачем такие вещи выбрасывать. Давай отдадим
дяде моему.
      =  А теперь зайдем в отдел женской одежды.  Выбери, Груня, себе пальто хорошее  и еще, сто захочешь из женского.
- Что ты, Ваня. У меня не только на пальто, а на чулки денег нет.
- Не волнуйся, у меня есть деньги. Пожалуйста, не отказывайся
Я сирота, родни никакой нет. Сам не знаю, что будет завтра. Ведь  придется опять на казенные харчи садиться. Если ты не возражаешь, я поживу у тебя несколько дней, отдохну. За все заботы обо мне, уплачу, сколько скажешь.
- Поедем, Ваня домой. Там у нас есть магазин, где мне нравится одно пальто. У меня  припрятано немного денег. Если ты мне добавишь, а потом мы подсчитаем, сколько с тебя придет.
 Пальто, конечно, купили, в придачу, Груня, еще взяла  кое, что из женского. Расплатился Иван.  Пришли домой. Груня сказала, что дома она проживет еще пять дней. А потом уйдет в рейс на двенадцать.
- Вот я и поживу у тебя до твоего отъезда. Провожу и тоже в Уфу поеду. Если я ещё раз приеду в твой город, можно будет к тебе зайти? Возможно, вернусь к твоему возвращению из рейса.
- Почему нельзя? Я буду очень рада.
 Груня приготовила, из купленных продуктов, прекрасный обед. Открыли купленное вино, оно заискрилось в маленьких рюмочках, какие были у Груни.
- За твое здоровье, Груня! Спасибо, что ты есть!
- Ой! Что ты, Ваня. Я тоже выпью за тебя. Можно?
- Так давай выпьем, этот Божественный напиток, как сказал тот продавец,
посмотрим, стоит  ли он этого.
  Груня, чуть пригубила и  сморщилась. Иван, отпил до половины, поднял рюмку,  посмотрел через нее на свет и рассмеялся.
- Ну, мужик! Берегись! Обязательно приду в тот магазин и вылью это вино ему на голову.
- Это что же за заграничное вино такое? Неужели там такое пьют?
- Да нет, Груня! Это прокисшие вино налили в бутылку из - под  хорошего. Как говорят в Одессе, подсунули  «куклу».
  Пообедали – подзакусили.
- Как ты, Ваня? Давай отдохнем с часок. Не привыкла я так много ходить. Правда, в вагоне другой раз так набегаешься, аж ноженьки гудят.
 Груня, закрыла дверь на крючок. Занавесила окно плотной шторой. Иван быстро разделся, аккуратно сложил одежду на стуле у столика. Груня раздевалась у своей кровати. Иван слышал ее прерывистое дыхание. Вот она взбила подушку. Иван подошел к ней вплотную сзади. Она обернулась и обвила его руками. Прижалась всем телом. Иван ощутил своей грудью, ее упругие, и теплый живот. Обняв Груню, осторожно положил на кровать. Упругий член коснулся ее промежности. Она помогла  рукой. У Ивана дрожь по всему телу. А член, извергнув в лоно накопленную жидкость, начал опадать. Застонал, Иван.
- Прости меня, Груня. Я давно не знал женщину.
   Груня целовала лицо Ивана, гладила его шрамы на теле. Успокаивала, как ребенка.
- Ну, что ты?  Миленький. Не волнуйся. Все будет хорошо.
 И, правда. Она так его ласкала, что опять появилось желание, и они полностью отдались друг – другу.
  Утомленные ласками, так и уснули, обнявшись. Голова, Груни, лежала на груди Ивана. Он вдыхал аромат ее волос и тела.
    Мигом пролетела неделя. Они и не заметили, что пора расставаться. Груня уезжала ночью. Поезд на Уфу уходил на следующий день. Иван провожал Груню. Зашли в ее купе.
- Вот, Ваня, место моей работы. Я буду очень скучать по тебе, дорогой. Может быть, напишешь мне, хоть пару строк.
Со слезами на глазах, говорила Груня.
     - Не плачь, любимая.  Сказал в первый раз это слово, Иван.
Любимая.    Повторил он.  Я на распутье. Где бы я ни был, сколько бы времени не прошло, Я обязательно вернусь к тебе. Будет возможность писать, напишу.
     - Ваня, ключи от моей комнаты всегда будут у дяди. Прощай, дорогой.
Обнялись и замерли в долгом поцелуе.
  Иван вышел на перрон. Вагоны поезда дернулись, и пошли, набирая скорость.
В дверях тамбура стояла Груня в форменной тужурке. Лицо ее, ставшее таким родным для Ивана, заливали слезы. Вот и прошел последний вагон, а Иван все стоял на перроне.
    Зашел в привокзальный ресторан и сел  в углу, за дверью за свободный стол.
Посетителей почти не было, не считая группы людей сидевших за двумя сдвинутыми столами. Судя по футлярам музыкальных инструментов, это были артисты. Спиртного на столе не было. Было немного чего - то из еды и стаканы с чаем. Верхняя одежда висела у них на стульях, за спинами.
  К Ивану подошла официантка.
- Что будем заказывать? Надо вам раздеться. Но гардероб на работает.
- Мне ничего не надо.
 Она, не слушая его ответа, опять повторила.
- Что будем заказывать?
- Я же сказал, ничего.
- Уходите, тоарищь. Я могу и милицию позвать. Хоть чаю, возьмите.
     -    Вот вам два червонца. Пусть будет, что я заказал. 
Официантка взяла деньги, и, оглянувшись, положила их в себе за пазуху.
  Иван снял пальто и повесил на спинку своего стула, мехом наверх. Шапку положил на стоявший рядом стул. Заметил, на столе у артистов, газету «Правда». Подошел к ним, извинился, и попросил газету.
     - Я вижу, вы устроились надолго  и мне  до утра придется ждать поезда.
Я верну ее по вашему первому требованию.
- Можете не возвращать.  Ответили ему.
 Пока ходил за газетой, официантка принесла маленький графинчик с бесцветной жидкостью, два бутерброда с сыром, какой-то салатик с селедкой, вилку и крахмальную салфетку.
- Я же вам сказал. Мне ничего не надо. А что в этом графинчике?
- Как, что? Водка. Двести грамм.
- Я вообще не пью спиртного.
 У официантки глаза округлились.
- Пусть все стоит на столе. Вам же не мешает?
- Не мешает. Пусть стоит.
 Иван развернул газету и углубился в ее чтение.  Под утро, к нему подсел за стол человек из группы артистов.
- Прошу прощения. Я слышал, как вы сказали, что не употребляете спиртного. Иван посмотрел на него вопросительно и  вылил из графинчика, в стакан, его содержимое.
- Возьмите. И закуску тоже. Я не голоден, и есть не, буду.
- Благодарствую. Разрешите представиться. Артист оригинального жанра, простите, бывший. Сейчас я  при этой группе, что – то вроде,  мальчик на побегушках. Бывает, иногда выхожу на сцену. Но, по причине пагубной страсти к винному зелью, и жалости коллег, я все еще топчу землю, на этом белом свете, который стал для меня, давно, черным.
Так, я уничтожу это винное зелье?
- Прошу вас. И эти закуски тоже возьмите. Мне уже пора уходить.
Сказал, Иван. И достал из жилетного кармана часы.
- А часики – то вам подсунули, выдав за хорошие. Это грубая подделка.
- А мне все равно. Время показывают, и ладно.
- Сейчас, наша странствующая труппа, переживает безденежье. Наскребли на билеты до Уфы. Может быть, там подработаем. Даже сегодня, за весь день у нас был только чай, правда, с хлебом. Купите у меня приличные часы, под золото.  За пятьдесят рублей. А? 
И подошедший вытащил из кармана часы. Они были без цепочки.
- Цепочку пришлось продать, она была золотая.
Часы, правда, были красивые, с двумя крышками. Иван нажал на кнопочку,  и крышка часов открылась. Зазвучала незнакомая мелодия. Как будто, кто – то маленькими молоточками выбивал ее по стеклянным колокольчикам. Щелк!
Закрылась крышка и мелодия пропала.
- Так вы берете часы? Ладно, за сорок рублей.
- Я у вас куплю часы, а вы их тут же, пропьете. Сказал Иван.
- Клянусь честью артиста, я все до, копейки, отдам нашему руководителю.
Он поманил рукой  полноватого мужчину, средних лет, к себе. Который давно наблюдал за беседой Ивана, с подошедшим к нему человеком.
Тот подошел молча. Иван объяснил ему суть дела.
    -    Да. Наш Феликс человек слова. Нам действительно нужны деньги.
Сказал руководитель труппы.
Иван, достал бумажник. Отсчитал сто рублей. Отцепил цепочку от своих часов и положил на стол. Потом открыл обе крышки часов артиста, посмотрел на  бегущую по циферблату стрелку. Прицепил к своей цепочке. Встал. Надел пальто и шапку. Застегнулся. И пошел к двери. Закрывая ее, повернулся  и посмотрел на стоящих у стола артистов, с открытыми ртами, смотревших на лежащие, на столе деньги и часы Ивана.
     Дверь закрылась. И немая картина исчезла, как оборванная лента, у горе – киношника.
  Иван решил сходить на  Грунину  квартиру. По пути зашел в магазин и купил электроутюг и фибровый, небольшой чемодан. В квартире было пусто и как – то неуютно. Но, запах дешевого одеколона еще витал в воздухе. Иван положил в чемодан смену белья, полотенце, мыло, а также, купленную безопасную бритву и помазок.  Пересчитал оставшиеся деньги. Оставалась приличная сумма, на которую можно прожить безбедно дней двадцать. Половину денег положил на столик у окна и прижал купленным утюгом. Оделся, взял чемодан, и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Щелкнул замок. Ключ отнес в дальний конец коридора барака, в квартиру  дяди Груни.
  На вокзал пришел как раз к отправлению поезда. Билет был куплен заранее.
Поднялся на площадку вагона. Показал билет проводнице.
     -    Вы тоже, артист?   Спросила она.
- Почему вы решили, что я артист?
- Уж вид у вас, такой, артистический, красивый!
- Если вы так желаете. Пусть будет по-вашему, что я артист.
А про себя подумал:  жизнь заставляет играть комедию. И кто артист, а кто зритель?  Зачем я еду в эту Уфу? Что, меня здесь не могут арестовать? Я там никого не знаю. Ехать надо в Ростов, или на Кубань. Там я смогу достать настоящие документы. А те, что лежат в чемодане, я, наверное, зря взял. Ну, да ладно. Чему быть, того не миновать.
  Ехать до Уфы было интересно. Артисты, в соседнем купе, репетировали.  Играли на своих инструментах, довольно прилично. Мелодии не резали слух и не раздражали. Играли небольшие отрывки из оперетт, ну, и т.д.
Иван  перезнакомился со всеми, стал своим человеком. Наперебой приглашали вступить в их труппу. Иван не отказывался, но и не соглашался.
- Какой из меня артист, я же ведь ничего не умею.
- У вас, Иван Иванович, один только вид, поднимет настроение публики. Выйдите на авансцену и объявите:  Выступает артист такой – то. …
Сначала будет такая роль, а потом мы вас подучим.
- Медведя, цыгане, тоже обучали. Да только он все равно в лес убежал.
- И куда это вы, Иван Иванович, навострились, если не секрет?
- Секрета у меня нет. Если меня из армии  не уволят под чистую, придется опять надевать форму и в строй.  А уволят, может, в артисты подамся. Я ещё молодой.
  В Уфе, устроился в гостинице, по удостоверению личности. Сразу же отправился на рынок. Походил по рядам, приценивался, а сам незаметно смотрел по сторонам, не пасут ли его. Не может быть, чтобы его не приметили местные воры. Иван выделялся видом своей одежды. Здесь люди одеты по скромнее. Ага! Вон та парочка, девушка и молодой парень, видимо заинтересовались им. Иван пошел прямо на них. Парень что-то сразу спрятал под полу пальто. Иван, проходя мимо этой парочки, сказал в полголоса:
- Есть марафет?  И пошел за ближайший киоск. Парочка за ним.
- Марафета нет. Можем свести с барыгой.
- Пошли. Сказал Иван.
Короче говоря, Иван познакомился с местными специалистами по отъему денег и ценных вещей у богатых граждан.   Играл Иван и в карты, с переменным успехом, не показывая своего умения. Однажды, на малине  появился невзрачный человечишка. Когда – то он был классным специалистом по подделке важных бумаг и ценных документов. Но спился, и теперь, жил на подачках,  бывших клиентов.  Иван, нашел общий язык с Фиксой, так его звали. Ведь должны быть у него последователи. Да, был у Фиксы молоденький паренек, Он рисовал рублевки и сбывал торговкам семечек. Фикса его приметил и запретил делать фальшденьги. Паренек оказался смышленым и вскоре перенял многое у учителя. Даже превзошел.  Стал работать один. Изредка подбрасывая Фиксе, мелочь.
   И сделал, тот паренек, Ивану, свидетельство о непригодности к службе в армии, «В связи с ранениями и общей контузии…». Бумага была с печатями и подписями существующих членов и председателя медкомиссии. Там же, на настоящем паспортном бланке, была наклеена фотография Ивана.
   Деньги за бумаги отдал хорошие. Благо выигрывал в карты, зная меру, не раздражая проигравших.
    Не поехать ли мне в Одессу?  Думал Иван. А как же  Груня? Вернусь к ней, а там видно будет. Скоро она должна из рейса возвратиться.
   Перед отъездом в Новосибирск, в гостинице появился  экспедитор с большого закрытого завода, видно при больших деньгах. К нему в номер зачастили люди, высокого полета, с толстыми портфелями. Привозили молодых женщин, среди белого дня. Легковая машина постоянно дежурила у гостиницы. И предложил, Иван, сыграть в карты тому человеку, по маленькой, вечером, когда тот человек  курил на соседнем, с номером Ивана, балконе.
  Познакомились.
  - Зовите меня, просто, Эдик.  Сказал он. Скрывая свое подлинное имя.   
 Сначала игра шла вяло. Да и разговора не получалось. Эдик открыл бутылку Армянского коньяка и предложил Ивану. Тот отказался, сославшись на болезнь желудка. Эдик налил себе прямо в стакан и пил по глоточку. Сначала, Иван, поддавался. Эдик поднимал ставки. Потом, Иван, взял банк. Эдик предложил продолжить игру. Деньги, мол, у него есть, отыграюсь.
Бутылка с коньяком опустела. Эдик, уже бросал деньги на стол, прямо в пачках. Вошел в азарт. Появилась вторая бутылка. Иван предложил закончить игру.
- Эдик, вы уже слишком много влили в себя коньяку. Мне неудобно вас обыгрывать. Вы все время ошибаетесь. Мне вас жалко.
- Не надо меня жалеть!  Деньги мои, что хочу, то и делаю с ними. Завтра будут ещё!
Вдруг он бросил карты на стол.
- Баста!  Я хочу спать. Забирайте ваш выигрыш. Завтра я отыграюсь!
   А назавтра, Иван уже ехал, в мягком вагоне поезда, в Новосибирск.
   Груню он встречал с большим букетом цветов. Пришлось побегать по городу, Чтобы их найти.
   Увидев Ивана, и этот громадный букет цветов, Груня, ахнула. У нее подкосились ноги, и она, чуть не упала на перрон. Иван  подхватил ее.
- Ва-а-ня!  Только и сказала она.
 А, Иван, целовал ей лицо, губы.
    Через пару дней, Иван, задумался. Надо устраиваться на работу. Не вечно же иметь связь  с воровским миром. Днем он ходил и ездил по городу. Везде висели объявления, требуются, требуются. … А, Иван, никакой гражданской профессией не обладал.  А идти учеником, как -  то стыдно, в таком возрасте.
   Вечерами, приходя к Груне, он зачитывался книгами. Которых у Груни, было великое множество.  Топчан, который стоял в комнате у правой стены, и на котором спал первое время, был из книг. Они лежали большими стопками, а по верху книг, большой лист фанеры.    
  Груня, опять ушла в рейс. Как ни уговаривал ее Иван, бросить работу, она не согласилась.
- Груня, деньги у меня пока есть. Найду работу, проживем. Не пора ли тебе отдохнуть?
- Нет, Ваня. Я так привыкла, ведь там все мои знакомые, потом я дома с тоски изведусь.
  В вечерней газете, Иван прочитал объявление: требуется военрук в среднюю школу, оклад согласно штатному расписанию. Желательно из бывших военных.
    Стал Иван, учить ребят военному делу. Это пришлось ему по душе. Ученики его сразу полюбили. Иван был строг, но справедлив. Короче говоря, нашел общий язык.
    Подошла весна, вот и май прошел. В июне у Груни будет очередной отпуск. Иван решил отпроситься тоже, недельки на две.
    - Поедем, Груня, на Кубань. Там моя родина. Правда, родни никакой, но все же посмотришь на те края.
   22 Июня 1941 год.  Война!
   Сразу, после выступления  Молотова по радио, Иван пошел в военкомат. Там его уже хорошо знали по работе военруком в школе. Вся небольшая площадь, перед военкоматом, была заполнена людьми. Патриотизм был высокий. Шел только призыв запасников. Добровольцев не брали. Не было распоряжения с верху. Но люди не расходились. Ближе к вечеру, начали записывать и добровольцев. Работники военкомата с трудом  справлялись с таким количеством людей.  Увидев Ивана, военком обрадовался.
- Немедленно включайся в работу! Видишь, люди запарились.
- Я пришел, что бы идти на фронт. Родину защищать, А не бумажки писать.
- Лейтенант, Кубанский! В настоящий момент, Родина приказывает вам быть здесь. Это приказ! Вы, согласно документов, признаны негодным к строевой службе.
 Только в Августе, Ивана направили в учебный центр  подготовки новых формирований. Там, Иван, учил молодых бойцов навыкам войны. Все время усложнял задачи. Красноармейцы его не то, что не любили, ненавидели. Бывало, спали только по два, три, часа в сутки. А все остальное время, занятия, приближенные к боевым действиям. Иван говорил бойцам:
     - Я знаю, вы меня ненавидите. Но, то, что я даю вам здесь, пригодится на фронте. И у кого есть голова на плечах, не для того, чтобы шапку носить, не раз еще меня вспомнит. Там идет война, жестокая и кровавая. Будут дни, когда вы не сможете поспать даже минутку. Будут дни, когда у вас не будет не только сахара, или хлеба, но и их крошки. Здесь вы обеспечены пайком, правда, скудным по военному времени. Но всегда, почти, во время.  У вас есть время заняться собой, написать письмо родным. Над вами не свистят пули и не рвутся вокруг снаряды. То, что взрывается здесь, имитация. За все время ни один человек не пострадал. А ведь там, на фронте, не только ранят, но и убивают.
    Когда он провожал последнюю роту, им подготовленную, услышал, как  о не говорили красноармейцы:
- Слав, богу. Отмучились от этого лейтенанта. Не и  …….  он хорошая.
- Заткни свою пасть, дурак!  Когда ты у товарища мыло спер, старлей мог тебя под суд отдать, а он простил и не доложил по начальству.
- Лучше в тюрьме сидеть, чем под пули идти.
- Ну, Пилип! Если тебя фашсист не убьет, и ты там таким будешь, пеня на себя!
- А, что, убьешь?
- Стану я об тебя руки марать. Сама жизнь тебя раздавит, как червяка, поганого.
 Ох, плохо, плохо,  видать, я готовил воинов. Конечно, времени было мало. Да и люди – человеки бывают разные.
     Начали формировать новый полк из сибиряков.  Это были люди таежные,  степенные, охотники. Белку оной дробинкой, в глаз снимали. Они понимали Ивана, с полуслова. И пошли, поехали, соединения сибиряков на защиту Москвы.
   Иван продолжал «бомбить» начальство своими рапортами, об отправке на фронт. Наконец его вызвали в штаб и сказали:
- Вы воевали на финской, и командовали взводом разведки. Есть решение Ставки: подготовить отряд лыжников – разведчиков, из наиболее опытных бойцов.  Отряд особого назначения в распоряжении штаба фронта. Вам доверено готовить и командовать этим отрядом.
- Спасибо!   А, опомнившись – Служу Советскому Союзу!
   Три десятка сибиряков, не старше тридцати лет, стали основой лыжников. Ему было присвоен код:  ООН – 007.
  Перед отправкой отряда, успел заехать к Груне. До этого, он писал ей коротенькие весточки, и посылал с оказией. Груня, похудела, стала еще красивее, отметил Иван.
- А ведь у нас, Ваня, будет ребеночек.
- Береги себя, Груня. Я обязательно вернусь живым.
Поцеловал ее округлившийся живот. Оставил свой денежный аттестат и успел
даже зарегистрировать брак с Груней.
  В Москву отряд прибыл перед началом наступления наших войск. Иван ознакомился с картой Подмосковья, где придется действовать отряду.
Отряд пополнился несколькими партизанами, до этого действовших  в тылу врага. Задача поставлена яснее ясного: языки, предпочтительно, офицеры штабисты. Разведка, разведка, и еще раз разведка. Раненых и убитых, из отряда, в тылу не оставлять. Вот это была работа! Уходили за фронт двумя группами. Встречались в назначенном месте. Молниеносный налет, и отряд растворялся в снежной мгле.  Морозы, скажу вам, были сильные.  Немцы прятались в крестьянских домах, ригах. Достал их русский мороз.
    Иван избрал тактику двойного налета. Часть отряда поднимала «шум», стрельбой, взрывами гранат, с одной стороны, а с другой, бесшумно налетали лыжники на штаб, или дом, где находились офицеры врага. Брали одного, или двух, документы. И так же, бесшумно уходили. Языка связывали по рука и ногам, затыкали кляпом рот. Укладывали на спаренные лыжи, предназначенные для буксировки станкового пулемета. И «Аллюр! Три креста»!  Это напутствие, в гражданскую войну, давалось верховому. Когда надо было срочно доставить донесение, или приказ.
    Немного погодя, с чьей то легкой руки, отряд прозвали:  « Аллюр, три креста».
    Наконец по всему фронту началось наступление. Немцы сдавались пачками. Рядовых и младших офицеров, отряд в плен не брал. Однажды взяли трех полковников.  В штабе им сказали:
- Вон у нас, генерал сидит, чаем отогревается. А вы нам полковников, да еще трех. Сдайте в общую колону пленных.
 Теперь отряд уходил далеко вперед, громил фашистов по гарнизонам с тыла. А с фронта, уже шли танки, а за ними пехота. Отряд терял бойцов. Не могло так быть, чтобы все время везло. Вперед! И только вперед! Любой ценой овладеть тем или другим пунктом. Донесения принимались только об успехах.
Взяли разъезд? Молодцы! Жмите вперед! А сколько полегло бойцов, и сколько раненых в медсанбатах, сочтем потом. Никаких личных записей о потерях. Только победные реляции. Пополнений  спец отряду не будет.
    За время наступления отряд потерял убитыми и ранеными, более половины.
И эта единица уже не могла самостоятельно выполнять поставленные перед ней задачи. Остатки отряда перевели в пехотное  соединение сибирских стрелков. Но, Иван, уже был в медсанбате, после контузии от разорвавшейся противотанковой мины.
     Он шел, из штаба, по краю накатанной дороги. Мимо него проходили танки. Вот один, уступая дорогу штабной машине, свернул на целину. Раздался взрыв. Иван был почти рядом. Взрывной волной его отбросило прямо под колеса легковушки. Машина затормозила, но, скользя по накатанному снегу, передним колесом наехала на левую руку Ивана. Перелома не было, растяжение связок.
     Перед этим случаем, Иван носил в наградной отдел представления к награждению своих бойцов.
- Зачем мертвых вписал? Спросил его штабист.  Зачем им теперь эти награды?
 Иван не сдержался, вспылил. Майор швырнул Ивану в лицо с фамилиями бойцов, и закричал:
- Крру-гом!  Марш отсюда! И что бы я тебя здесь больше не видел! Никто из твоих солдат, не будет награжден! Будешь переведен на другой фронт. Я об этом позабочусь. А где вякнешь, пойдешь в рядовые.
Иван собрал листки и повернувшись на лево, кругом, вышел из отдела.
Когда раздался взрыв, и Иван, оказался под колесами легковушки, открылась дверца, и из нее вылез человек. Меховая белая дубленка, шапка – папаха, белые бурки, обшитые коричневой кожей. Знаков различия на нем не было.
  Машину откатили вручную, подбежавшие бойцы. Освободили руку Ивана.
- Жив? Спросил человек вышедший из машины.
- Жив! Товарищ, член военного Совета. Дышит, но без сознания. Крови нигде нет. Контузия. Сказал адъютант. И взял, Ивана, за руку. Тот застонал.
- Что же ты делаешь, полковник!  У него  рука под колесом была!  Немедленно в госпиталь! Организуй машину.
 На попутной машине, Ивана увезли в медсанбат. На дороге осталась лежать планшетка Ивана. Полковник поднял ее, открыл.
- Товарищ член военного Совета! Планшетка того офицера, что увезли в медсанбат. Здесь представления к награждению разведчиков, в основном, посмертно
- Кто подписал? Кубанский? Знаю о нем. Давай, я поставлю свою подпись и ходатайство, лично. Да проследи, чтобы не замариновали. Доложишь.
- Есть, доложить.
- Да, впиши и Кубанского, к ордену Боевого красного знамени.
 Всех, кто был в списке Ивана, наградили. Об этом было сообщение в газете «Известия». А Ивана, тот полковник, забыл вписать в наградной лист.
    Надоело, Ивану, глотать таблетки в медсанбате. И пошел он в штаб, за новым назначением.
 Немецкие войска рвались к Волге, к Сталинграду. Надвигалась угроза с юга.
- Что с рукой?  Спросили его в штабе.
- Пройдет. Сказал, Иван.
- Ну, раз пройдет, вот вам направление в Сальские степи. На Волгу, под Сталинград. Там формируется дивизия. Примите роту молодого пополнения.
  Поездом, на попутных машинах, добирался, Иван, до места назначения.
 Когда был еще в Москве, ему вручили два письма из Новосибирска, от Груни.
  В первом письме она писала, что у ней все хорошо. Хотела послать ему на фронт шерстяные носки и теплую безрукавку под гимнастерку. Но посылки на фронт не принимают. Сдала все на пункте помощи фронту. Во втором письме писала, что родила близняшек, мальчика и девочку. Радость – то, какая. Да вот время очень тяжелое. Спасибо родня помогает. Дядя работает все на паровозе. Получает паек и делится с  близнятами. Теперь, Груня, работает на станции, грузовым диспетчером. Смена 4 часа, 2 часа на кормление и уход за детьми. И опять на смену. Так целые сутки. Работа через день. Трамваи ходят редко, а автобус оставили один на нашей линии. Его никогда не дождешься. Получила ночной пропуск. Комендантский час с 18 до 7 утра.
Детей назвали, Ваней и Машенькой. Ванюшка, весь в тебя, и лицом и тельцем. А Машенька, такая маленькая, неженка. За то голос, мой.
Как только выдавалась свободная минутка, Иван, перечитывал письма от Груни.
Свои письма писал чернильным карандашом, отчего губы посинели, и отсылал, при первой возможности, в Новосибирск. Теперь он писал на письменном треугольнике три имени: Груне, Машеньке и Ване.
Степь.
Земля до того сухая, что при ходьбе, звенит под ногами. Кое – где, пучки травки – ковыля.  Местами трещины шириной в ладонь, а то и больше. Вдали, на Западе,  видна серая лента Волги. На противоположном берегу, сквозь марево, угадываются дома Сталинграда. И среди этого степного безмолвия, должны формироваться резервные войска. С десяток брезентовых палаток, стояли в ряд. Несколько грузовых машин, самолет У-2, броневик, с открытыми дверями с обеих сторон, и верхним люком.  Десантный понтон, Бог весть, каким путем доставленный. Все это, Иван, рассмотрел с борта грузовой машины, на которой приехал и остановившейся  у полосатого шлагбаума. Надо же, ни дороги, ни ограждений, катись по степи, во все стороны. А тут шлагбаум! И часовой.
 Мотор, остановившейся машины у шлагбаума, чихнул и заглох. Из кабины влез шофер и сказал:
- Всё! Приехали. Бензин кончился. Эй! Постовой! Где тут заправиться можно?
- Это вы насчет, пожрать, или бензина? Так нет здесь, ни того и ни другого. Вон, сколько машин стоит. Остановились там, где бензин кончился.
- А самолет тоже, без бензина?     Спросил, Иван.
- Когда прилетел, пропеллер крутился. А сейчас, не знаю.
- Где начальство? 
- В той палатке, где часовой стоит. А закурить не дадите? А то уши, без курева опухли.
- Часовому еа посту курить не разрешается.  Сказал шофер.
Но все же, отсыпал часовому в протянутую ладонь, добрую порцию махорки.
- А это тебе газета, для самокрутки.
- За газету, благодарствуем. Прочтем, и скурим.
- Капитан!   Позвал, Иван, сопровождавшего груз,  блаженно спавшего в кузове грузовика
- Пошли к начальству. Ну и спать, ты здоров, капитан.
- Ото сна, еще, никто не умирал. Помни заповедь солдата.
Подошли к палатке, где стоял часовой, перед откинутым пологом.
Он взял винтовку на изготовку и сказал, мальчишеским голосом:
- Не пущу!
Из палатки слышались голоса двух человек.
- Вы, что, там? Все с ума посходили? Циркуляры шлют! Цистерны с горючим закопать и замаскировать. Технику, танки, автомобили, орудия, в укрытие. Пищу, красноармейцам готовить только по ночам.
Не демаскировать расположение днем, дымом походных кухонь. Ну и т.д.
- А ты знаешь, что та сотня бойцов, что сейчас есть тут, не евши и не пивши, в этой адовой жаре, третьи сутки?
- Ты, что мне голову морочишь? Где сотня? Я здесь и десятка не насчитал.     Это голос, второго человека.
- На Волгу послал, может рыбы, наловят, а в основном, за водой.
Часовой! Кто там пришел? Пропусти.
  Капитан, а за ним, Иван, зашли в палатку, нагнувшись. Распрямились и увидели стоящих к ним лицом, двух командиров. У одного в петлицах было по два ромба. У второго, две шпалы. 
     -   Товарищ!     Начал докладывать капитан.
     -   Отставить!   Сказал командир с двумя ромбами.  Что привезли?
- Агитматериал. Газеты, листовки, призывы.
- Ты бы еще иконы привез. Там, святых, каких ни будь.
- Чего нет, того нет. А в Москве, все церкви работают. Куда прикажите разгрузить. Нужно пару бойцов. Еще надо заправить машину бензином. Я обязан вернуться в свою часть.
- Заправишься тогда, когда будет бензин. Тогда и уедешь. Что из продуктов привез? Вижу, ничего. Сколько у тебя человек?
- Нас двое, я и шофер. Есть буханка хлеба и кусок соленого сала. Воды, ни капли. Выпили, пока блуждали по степи. Почти сутки. Пока встретившийся верховой калмык, не показал направление.
- Калмык, говоришь?  Вот, видишь, - обратился  командир к майору
- Вся степь знает, где мы, и что мы!  Давай-ка, порученец ставки, улетай отсюда. Вот тебе пакет, здесь все, я описал,  можешь и от себя добавить, что видел. Это твое дело. Прощай!
  Они пожали друг другу руки, и майор вышел.
      -  А мне, что делать?   Спросил, капитан.
- Забирай своего шофера, и идите к тому месту, где два бойца палатки ставят. Запомни, капитан! Не командовать, а работать, наравне со всеми. Проверю!   Крру-гом!  Теперь ты, рассказывай.  Обратился он к Ивану.
Лейтенант, говоришь?  Роту принимать? Нет пока роты. Воевал, или …
- Финскую, и под Москвой.
- Так, ты назвался, Кубанским?  Слышал о твоих ребятах.
- Откуда? Нас, вроде, нигде не освещали.
- Я под Москвой, номерным соединением командовал. Так, что по долгу службы, знал, чтобы с тобой не пересекаться, не мешать. Как отметили твою работу?
- Никак. Правда, вот сюда, в степи, с «повышением», направили.
- Так, кто же тебе, свинью подложил?  Слышал я разговор, ТАМ, к звезде золотой,  представить собирались.
- У меня все еще впереди. Если сам не представлюсь.
- Давай-ка, лейтенант, ко мне, помощником. Прибудут штабисты, адъютантом, сделаю.
- Не могу я на побегушках.  Мне простор нужен. Я фронтовик. Спасибо за приглашение.
- Я тебе и приказать, могу. Ладно, какие будут предложения?
- Разрешите, мне навести порядок вокруг. А то, деревня, не деревня, да и на хутор не похоже. Дайте мне сутки. Постараюсь добыть провизию.
- Действуй, лейтенант, от  моего имени, не взирая на звания.  Я в Испании, капитаном был, а командовал бригадой. Действуй!
 К вечеру, с волги, пришли бойцы. Принесли воду во флягах, ведрах, котелках. В вещмешках свежую рыбу. Тут же, разведя костры, начали ее варить. 
Рано – рано по утру, пришел батальон пехоты, с полной боевой выкладкой. Усталые, пропыленные, почерневшие от солнца. Шли не в ногу, но строй держали. Полевую кухню катили  вручную, как и несколько телег, с поклажей. Батальоном командовал капитан Бойкий. На выгоревшей гимнастерке, со следами пота, алели два ордена «Красной звезды».
Батальону дали два часа отдыха. Капитан рассказал, что лошади пали в степи от жажды. Этот изнуренны поход, может вынести только русский солдат, наследник боевой славы Суворова. Добавил капитан.
     Бойцы, в первую очередь, привели в порядок свое оружие, а потом  себя.
  Батальон капитана, Бойко, в боях под Москвой потерял более половины своего состава. На переформировке, его пополнили до штатного расписания, не обстрелянными  призывниками. За время похода степью, батальон не потерял ни одного бойца.
    Иван, провел ревизию продуктов батальона и пришел к выводу, что не хватит и на один день. Связи с «Большой землей», не было, кроме У-2.
   Капитан, Бойко, рассказал, что, при подходе  к месту назначения, видел четырех всадников. По всей вероятности, это были подростки.
 Иван попросил послать несколько человек в степь и привести кого-нибудь из степняков. Но, посланные, вернулись ни с чем. Верховые, увидев бойцов, ускакали в степь. Когда же бойцы возвращались, верховые, На приличном расстоянии, их сопровождали.
    Тогда в степь пошел Иван. Примерно через час его встретили те подростки на мохнатых, небольших лошадях.
  Иван сел на землю, снял с себя сапоги и стал разматывать портянки. Ребята осмелели, и подъехали почти вплотную. Но с коней не слезали.
- Зачем в степь идешь?  Спросил один.
- Старшие есть, поблизости?  Ответил вопросом на вопрос, Иван.
- Зачем?
- Нам нужна помощь. Враг идет на нашу землю. Мы должны воевать.
У нас совсем не еды. Я хочу встретиться с вашими старшими и говорить с ними.
     -      Жди!   И четверка умчалась в даль.
  Не прошло и часа. В дали, появились всадники, и вот, они уже рядом. На этот раз с ребятами приехал седобородый старик. За спиной у него висело старинное шомпольное ружье. Он сошел с лошади и протянул обе руки Ивану. Пожал его руку. Присел на корточки. Достал из-за пазухи курительную трубку. Набил ее табаком. Долго высекал кресалом огонь. Вот трубка раскурилась, старик подал ее Ивану. Он пыхнул пару раз дымом, не затягиваясь, и закашлялся. Старик взял у Ивана трубку, и не гася ее, положил себе за пазуху. 
- Говори – сказал он -  я буду тебя слушать.
 Иван стал говорить о войне с фашистами. В каком положении оказались бойцы, пришедшие в степь. Старик молча кивал головой.
- Сейчас вся страна встала на защиту Родины от врага. Воины воюют не щадя своих жизней. Кто остался по эту линию фронта, работают на заводах и фабриках, деля все для того, чтобы у воинов было все, и оружие и одежда. Крестьяне выращивают хлеб, живность на мясо. Никто не остался в стороне.
- Отец! Помогите чем можете. Нам надо продержаться совсем недолго. Ну, не успевают наши снабженцы, ведь в первую очередь все идет на фронт.  А он протянулся от северного моря до Черного.
- А почему твои воины не на фронте?  Спросил старик
- Пойми, Отец, Все сразу не могут там быть. Фронту нужно пополнение, нужны резервы.
- Что такое резервы. Я не знаю такого слова.
- Если сказать проще – засада. Я вижу, Отец, у тебя ружье. Ты охотник и это слово должен знать.
- Я тебя понял. Иди к своим воинам. Мы будем думать, как вам помочь.
- Только думайте, пожалуйста, побыстрее. У нас уже сегодня ничего нет.
На том и распрощались. Вернулся Иван, можно сказать ни с чем. Остановился у шлагбаума. Часовой сидел, прислонившись к столбику с полузакрытыми глазами на самом солнцепеке.  Иван сказал
- Я тебя снимаю с поста. Иди вон к той палатке под навес.
Подходя к палатке комбрига, услышал крик.
- Тревога!  Тревога! Занять оборону!
Посмотрев в сторону степи, Иван, увидел клубы пыли и скачущих на конях всадников. Бойцы занимали оборону, ощетинившись примкнутыми штыками в сторону надвигающейся пыльной тучи. Тревога была напрасной. Это в основном подростки и старики пригнали овец, в бурдюках кислое молоко, хлебные лепешки. На двух верблюдах были большие вязанки дров. Да много чего там было.
  Быстро, без суеты, калмыки разожгли костры, подвесили на треногах большие котлы. Резали овец, тут же их разделывая. И вот, уже в котлах бурлит варево, распространяя вокруг запах вареного мяса.
      Вот это был пир!
Вместе с караваном прибежало с десяток собак. Они уселись поодаль от людей, не сводя глаз с горящих костров. Порой, в их сторону летели кости, кое – что из внутренностей овец. Иван, заметил, что всей этой стаей, командует крупная собака. Около нее крутились два щенка. Первые кости достались им. Потом, хватая почти на лету подачку, она отдавала остальным. Успевал кто-то из собак схватить первым, это было его. Если  собака хватала  в не очередь, получала удар лапой или укус от вожака.
  Один из подростков принес на руках к Ивану щенка.
- Возьми эту собаку. Она будет тебе другом. У нее такие же добрые глаза, как и у тебя. Как зовут тебя, командир? Пусть и собака будет зваться, Иван.
- Спасибо, тебе, друг. У меня уже была собака. Она погибла на войне. А сейчас я не знаю, что будет дальше. Щенок еще мал, и его надо растить и учить. А у меня нет времени на собаку.
- Хорошо, Иван. Собака будет жить у меня. Когда кончится война, приезжай к нам. Собака будет тебя ждать.
 Долго придется ждать. Подумал Иван. На войне, бывает, и убивают.
 В течение десяти дней степняки снабжали провизией. Наконец все устроилось. Каждый день прибывала техника, продовольствие, люди.
Иван повез степнякам  консервы, муку, сахар, спирт. Они ничего не взяли, как их не уговаривали. Взяли только соль.
  Иван, попросил комбрига, скомплектовать самому себе роту.
- Нет, лейтенант! Пришел тот состав уже скомплектованный, пешком, проверенный и сплоченный. Хотел, я тебя, оставить при себе, но вижу, не согласишься. И правильно. Не люблю я штабных прилипал!  Забирай стрелковую роту и на берег Волги. Готовь места для переправы и плавсредства.  На днях прибудут понтонеры. Правда, пока без понтонов.
- Выполняй приказ, лейтенант!  Спасибо за службу!
- Служу Советскому Союзу!    Ответил Иван.
 Получив сухой паек на трое суток, рота Ивана, отправилась на берег Волги.
Иван, разрешил бойцам, поотделенно искупаться в Волге.
Вдоль берега рос сплошной ивняк. Песчаный заплесок, шириной в пять – шесть метров, от зарослей. Сразу, от уреза воды, отмели и песчаные заструги. Несколько рыбацких лодок лежало на берегу.
 Вот и плавсредства. Не без иронии, подумал, Иван. Невдалеке от берега, с лодки, стоящей на якоре, мальчишка ловил рыбу удочкой.
- Эй! Рыбак! Греби сюда! Дело есть.
 Мальчишка, выбрал веревку с привязанным камнем, вместо якоря. Вот лодка, не дойдя до уреза воды, ткнулась носом в застругу. Рыбак, голый до пояса, бронзовый от загара, в штанах, подвернутых до колен , спрыгнул с лодки в воду и подошел к Ивану.
- Здравствуй, командир. Звал? Вот он я.
- Ну, здравствуй! Как улов?
- Есть маленько. Твоим бойцам на уху хватит.
- А не врешь? Вон их у меня сколько. Каждому по рыбине…
- По целой рыбине, конечно, не хватит, а по половине, точно. Забирайте.
Там в кустах у меня ведро, варите.
- За рыбу спасибо. Сколько же тебе лет?
- Наверное, пятнадцать.
- Расскажи мне все, что ты знаешь про эти места. Глубины, мели, перекаты, омуты. Не только у берега, но и дальше до того берега.
- Я здесь вырос и могу все рассказать, что знаю. А вот дальше, за середыш и к Сталинградской стороне, вам обскажет дед, Еремеич.
Он, в гражданскую войну, здесь переправу налаживал к Царицину.
Я сразу понял, зачем сюда столько солдат пришло. Вон за теми кустами у него землянка в берегу. Он все лето в ней живет.
- Спасибо, тебе друг. Ты в школе, наверное, по истории  отличником был.
- Да нет. У нас дед, сама история. Он такое может рассказать, чего ни в одной книге нет. Даже про Чапая  говорит: Мол, Чапай, не в Урал реке утонул, а здесь, у нас. Дед Еремеич, у  Чапая, первым рубакой был.
Он не успел до Чапаева доплыть,  чтобы его спасти. Сам был ранен.
- Ну, малец, ты и загнул.
- Да не малец я, Митькой кличут! А возьмите вы меня, товарищ командир, ординарцем, как Петька у Чапаева, был.
- Извини меня, Митька. Молод ты еще. Но, на все время, пока я здесь, быть тебе моим ординарцем!
- А одежду армейскую и винтовку, дашь, командир?
- Нет у меня одежды армейской, и винтовки лишней. Пока.  Веди меня к Еремееичу.
  Еремееич, стал незаменимым помощником в деле составления карты глубин Волги. Вот только на быстрой воде, с весельных лодок, не удавалось делать промеры. Лодки быстро сносило по течению.
- Тебе, командир, - сказал Еремеич, - без моторного баркаса не обойтись. Езжай-ка ты на тот берег, к рыбозаводу. И именем революции, то бишь, войны, реквизируй баркас вместе с командой.
- На чем я поеду? Разве вплавь?  Да пловец из меня неважный. Вон, ширина, какая.
- Зачем вплавь? Мы, тебя, с Митькой, на нашей лодке, на тот берег доставим.  Нам бы только быстрину перевалить, а там, вниз по течению, прямо к рыбозаводу прибьемся.
- А как вы с Митькой обратно, против течения, вернетесь?
- А зачем нам грести?  Ведь ты, командир, баркас реквизируешь  и нас на буксир возьмешь.   
И поплыл, Иван, на лодке, оставив вместо себя командира первого взвода,  старшину Егорова.
Только пристала их лодка ниже рыбозавода. И пришлось впрягаться в лямку и пешком тянуть лодку бечевой, Ивану и Митьке. А, Еремеич, сидел в лодке и правил кормовиком.  Нет, нет, а покричит на «бурлаков»:
- Шевелись, артель! Ведро вина поставлю. Если к утру на месте будем! Ха, ха!!
- Хорошо ему сидя в лодке смеяться. Прикажи ему, командир. Пусть замолчит.
А, Еремеич, еще и песню затянул.   Из – за острова, на стрежень …
- Дед!  От твоего голоса, не только лягушки, со смеху подохнут, а и рыба из Волги убежит!
- Не боись, Митька! Знай, шагай, тяни лямку!
И все же, добрались они до рыбозавода.
 Баркас или катер, Ивану не пришлось «реквизировать». Война поставила все плавсредства на учет по военному времени. Председателем рыбоколхоза была женщина. А «флотом», командовал одноногий, бывший моряк Волжской флотилии. Несмотря на жару, он был в суконном кителе, застегнутом на все медные пуговицы, блестевшие на солнце.  В фуражке – капитанке, с позументами и широченных брюках. Из – под одной, виднелась  деревяшка протеза. А не второй ноге, огромных размеров, резиновая галоша. Он бодро взял под козырек и представился:
- Унтер офицер, Российского флота, Федор, сын, Александров!
 Главнач вверенного мне флота!
   На его мундире, с левой стороны, на оранжевой ленте, висел  серебряный Георгиевский крест. И рядом – орден боевого Красного знамени.
Иван,  также, отдал честь и назвался. Объяснил, зачем пришел.
- Тебе, командир, надо в военную гавань. Там тебе помогут.
- Я думаю, мне надо идти к коменданту города. А уж потом в военную гавань. Позаботься об моих товарищах. Они должны дождаться меня.
    Если через пару дней я не вернусь за вами, добирайтесь домой сами. Меня не ждите. Время военное, все может быть.
   Иван, обнял на прощание, Митьку и Еремеича.
  И закрутила – завертела, Ивана, подготовка переправы. Теперь он был на военном речном тральщике. Промеряли глубины, ставили вехи, все заносили на карту. А когда начались бои в Сталинграде, переправу сделали в другом месте. Но, это потом.
Команда на тральщике была из кадровых моряков. Иван быстро с ними подружился. Однажды вечером, когда были закончены очередные промеры, тральщик приткнулся носом к небольшому песчаному островку.  Иван, сошел на берег и лег на песок. Тихо плескалась волжская вода.  Машины на тральщике были остановлены. Тишина. В небе начали зажигаться пока еще не яркие звезды.   Ничего не говорило о войне. 
  С кормы тральщика  донеслись звуки гитарных переборов. Под этот перебор, низкий, хрипловатый голос, без слов, как бы давая струнам обрести настрой, запел мелодию. Вот гитара зазвучала в такт голосу.
      Потом, часто, Иван, вспоминал эту мелодию, и как ни странно, все слова песни.
 
                До сих пор я не верю,
                В то, что детство ушло,
                В то, что пусто за дверью
                В час, когда тяжело,
                И опять губы сами
                Эти шепчут слова,
                Снова перед глазами
                Проплывут острова.

  Острова в океане,                Вы всегда выручали,
  Вы из детской мечты,                Если трудно порой,
  Вы встаете в тумане                Вы с улыбкой встречали
  Посреди пустоты,                Словно вы – дом родной, 
  Острова в океане,                И укрывшись за вами, 
  Я опять к вам иду,                Я шептал, как в бреду:
  Я в житейском тумане                «Острова в океане,
  Вспоминаю мечту.                Я всегда вас найду!»
 
  Июль месяц, 1942 года, подходил к концу. Уже явственно слышалась канонада сражений на подступах к Сталинграду. Роту Ивана, в полном составе  перевели на правый берег. А в середине Августа уже держали оборону в районе Сталинградского тракторного завода. Там же, сражался батальон морской пехоты, сформированный из курсантов  местных училищ и моряков тихоокеанцев, прибывших на защиту Сталинграда.
   И начались для, Ивана, «Дни и ночи» сражений. Я уже рассказывал, как Ивана, спасла женщина, и как он принимал у ней роды.
  Взвод разведки постоянно был задействован в боях и разведки по «тылам» врага. Если это было можно называть тылом. Фронт был везде, и впереди, и сзади, и по бокам. Большей частью, ползком, короткими перебежками. Бросок  гранаты вперед, и за ней.  Были случаи, когда взвод пробивался на второй этаж или на третий, разбитого здания, а немцы оставались на первом. Или наоборот, разведчики в подвале, а немцы, по всем этажам. Вот и «выкуривали» их с помощью гранат. А чаще всего своей отвагой. Кричали «Полундра!», подражая морякам. Часто вели бои совместно с морской пехотой. Где моряк, а где солдат, все  равны, воины Отечества. Местность, обороняемая ротой Ивана, была хорошо изучена и пристрелена, по возможности.
 Особенно это знали разведчики. И обращали на все изменения  местности.
Вот место, где разорвалась мина, здесь был, кто - то ранен.  А вон проем разбитого окна, на третьем этаже, бывшего жилого здания, заложен кирпичом с небольшой амбразурой. Снайпер появился и оборудовал себе точку. Пробрались туда и обнаружили смятую пачку от сигарет под кирпичом. Снайпер был днем, а на ночь ушел. Сигареты дорогие, такие немецкие солдаты не курят. Офицер. Оставили в засаде Звонцова. Приказали, ничего не предпринимать, себя не обнаруживать, только проследить за снайпером.
   На рассвете пришел снайпер, один, без сопровождения. Поднялся на второй этаж по приставной лестнице, лежавшей за кучей битого кирпича и хлама. А на третий этаж, лестница была не разбита. Звонцов знал про это. Он прекрасно рассмотрел снайпера. Тот был оде в серый, теплый, комбинезон, на ногах высокие шнурованные ботинки на толстой подошве. По камням они не цокали. Видать были без шипов и на резиновой подошве. Винтовка, в чехле, висела у него за спиной, на двух, перекрещивающихся ремнях, на груди.  На правой стороне  поясного ремня, тяжелая кобура с револьвером. Ближе, к левому боку,
в кожаных ножнах, внушительных размеров, кинжал. В левой руке он нес продолговатый, небольшой чемоданчик. С блестящими застежками-замками.
На голове, солдатская суконная фуражка. Чисто выбритое лицо. Звонцову, показалось, что на него повеяло запахом парикмахерской. За все световое время дня, снайпер не сделал ни одного выстрела. По всей вероятности не было нужной цели, или он просто присматривался к местности.
Перед самой темнотой пришли два немецких солдата. Один из них позвал:    Герр, майор!       Сверху донеслось:
- Я! Их, комм!
 Снайпер, спустился вниз.  Солдаты спрятали лестницу за кучей хлама.
  У снайпера не было винтовки и чемоданчика. Вся тройка, бесшумно удалилась через пролом в стене.
   Методично работал немецкий пулемет на соседней улице. Если можно было назвать те завалы улицей. С воем и визгом проносились мины и глухо рвались в завалах. Наши не отвечали. Чего бестолку палить в белый свет.  Хотя  никакого белого света не было и в помине. Горело все, что может гореть. Казалось, и камни  горят. Черный дым, крупные хлопья сажи устилали снег, который тоже стал черным. Бойцы, Ивана, ползая по этому снегу, тоже стали черными, даже лица были измазаны сажей.
    Звонцов, рассказал, Ивану, обо всем увиденном и услышанном. Иван, отправился вместе с разведчиками на снайперское место. Поднялись на третий этаж. Иван подсвечивал трофейным фонариком. Нашли винтовку и чемоданчик снайпера, в соседнем помещении, под половицей.
  Иван, взял чемоданчик и надавил пальцами, одновременно, на оба замка-застежки. Щелчок, и крышка легко откинулась. Вынул оптику, а в углублении, увидел белую бумажную трубочку. Подумал, сигарета. Вынул. Развернул. На одной стороне листочка, карандашом написаны в два ряда цифры. И ниже, печатными русскими буквами;  Передать СМЕРШ ВОСЬМОМУ!!!
 Иван положил записку себе во внутренний карман гимнастерки, под фуфайку.
Оптику на место. Щелкнули замки-застежки. Все положили туда, где это было до этого. Вернулись в расположение. Иван пошел к морякам. У них был полевой телефон и рация.  Радист долго вызывал первого. Наконец ответили.
  Иван взял микрофон и открытым текстом прокричал:
- Я, разведка! Нужен Главнач разведки. СМЕРШ  ВОСЕМЬ.
- Кто нужен? Первый или второй?   Последовал ответ.
- Лучше второй!
- Ждите.
 Иван слушал в наушниках треск и дальние голоса, но, слов не разбирал.
- Разведка! Разведка! Срочно в штаб фронта.
- А как же рота?
- В штаб!!   Прозвучал категорический приказ.
Иван оставил за себя командира первого взвода  и отправился на командный пункт. А уж оттуда его переправили в штаб фронта.
 Там, он встретил своего бывшего командира полка по финской войне. Но уже в чине Генерала. Иван, узнал его сразу и не подал вида, что узнал. Да и Ивана было трудно рассмотреть. Лицо закопченное, на лице недельная щетина.
       -  Ты, что на меня так посмотрел? Мы знакомы?
Иван промолчал и отвернулся.
- А ну, стой!  Кубанский!  Жив, значит. Поняли тебя, «там»… Воюешь! Звание.
- Лейтенант.  Ответил Иван.
- Под Москвой, отрядом лыжников, ты командовал? Я думал, однофамилиц.  Наслышан, о твоих рейдах. Награжден?
- Да нет. Наверное, для меня металла не хватило.
- Мне сейчас некогда. Встретимся через час. Твой вопрос решен, «там»?
     -    Так, точно. Приказано возвращаться в роту.
- Отставить, роту!
- Олешко!      Позвал, генерал.
- Я здесь, мой генерал!
   Подошел молоденький боец в белой дубленке, с автоматом на плече, в смушковой папахе и белых бурках на ногах.
- Лейтенанта, Кубанского, накормить, вымыть и переодеть! Через 30 минут, оба ко мне!
- Давайте знакомиться, лейтенант. Младший лейтенант, Олешко.
Протянув руку для пожатия, Ивану, сказал Олешко. Иван ответил на рукопожатие и посмотрел в глаза Олешко. Что-то подсказывало ему, что он уже видел эти глаза. Но, у кого? Быстро заработала память, перебирая людей, с кем приходилось ему встречаться. Есть! Как в кадре, на экране, он вспомнил майора, вкладывающего  револьвер в кобуру, и мертвого, Тэки, с окровавленной головой. Надо же, тот майор был уже зрелый мужчина, а этот, совсем еще мальчик.
- Что вы, так, на меня смотрите? Мне уже семнадцать лет.  И добавил -  Будет.
- Это хорошо, что еще будет. У тебя все впереди. А смотрю я на тебя так,
  Потому, что люблю запоминать лица людей.
- Извините, лейтенант. Как ваше имя? Меня зовут, Стасик. Ой! Станислав Леонидович. Можете называть меня по званию. А лучше Стасиком. Когда нет рядом начальства. Я при генерале и ординарец и вроде сына. Мой отец служил вместе с генералом и погиб во время финской войны. Награжден посмертно орденом боевого Красного знамени.
  Точно. Сын.  Подумал Иван.
 В это время громкий голос позвал:
- Лейтенанта Кубанского, Срочно, к дежурному!
- Меня.  Сказал, Иван. Извини, Стасик, надо идти. Рад с тобой  был познакомиться.
- Так как же зовут, лейтенанта Кубанского?  Спросил, Стасик. Я с тобой.
- Иваном!   И побежал по ходу сообщения.
Мыться и переодеваться не пришлось, да и поесть, тем более. Иван получил новый приказ. Вышел из дежурного помещения и сказал Стасику:
- Передай генералу, что я срочно возвращаюсь в роту. Правда, от роты осталось чуть больше взвода. Прощай! Береги генерала!  Я сначала в спец отдел зайду.
Ивана принял человек в военной форме, но без знаков различия, седой, как лунь.
- Вот тебе, старший лейтенант, новое поручение.
- Лейтенант.  Поправил, Иван.
- Ты меня слушай, старший лейтенант, приказ о твоем производстве, подписан. Вернешься в свое расположение и возьмешь в плен того снайпера. Наделай, как можно больше шума. Снайпера, без единой царапины, доставишь ко мне, лично. Без провожатых! Мундир, или там штаны, вобщем, что -  то из одежды, изрядно посеченной пулями и осколками, со снайпера, подбросишь поблизости к немцам. Понял?
- Так точно! Понял! И комар носа не подточит.
- Держи язык за зубами. Хорошо жить будешь. 
  Попал, я, в вагон не курящих!  Подумал Иван. Теперь, «там», наверное, уже на меня и дело заведено.
     Снайпера, взяли без особых трудов утром. Одного, из сопровождающих снайпера, убили. Второго, тяжело ранило, а их было трое. Вот, третьему дали уйти. Стрельбы, гранатных разрывов и криков, было изрядно.
  Два бойца, тащили снайпера, прикрывая своими телами. Оба были ранены. Но, снайпера, доставили невредимым. С немецкой стороны был шквальный огонь.  Работали минометы, и даже артиллерия. Успел, к своим, тот немец.
   Комбинезон, фуражку и один из ботинков, снайпера, посеченных осколками, в крови,  разбросали по пути своего «отступления».
  Снайпера обули в старые валенки, ватные брюки и куртку.
Иван, взял автомат. Повесил себе на грудь и сказал снайперу.
- Пойдешь рядом со мной. Я упаду, и ты падай, я поползу, и ты ползи. Бежать не вздумай. У меня гранат, полны карманы. Взорву! Что ты кашляешь? Простыл?
- Во рту у меня сухо. Твои ребята мне в рот, какую то дрянь запихали.Вот я и кашляю. Даже плюнуть нечем.
- Держи флягу. Можешь сделать пару глотков.
Снайпер приложил  флягу к своим губам, и сделал порядочный глоток. И не поперхнулся. Во фляге был чистый спирт. И еще глоток.
- Приложусь-ка, я, еще разок.
- А не опьянеешь?
- Все может быть. Не жалей, я тебе оставлю.
- Можешь пить все. Я не пью. Это на всякий случай.
- Ну! Солдат! Расскажи кому, про тебя, не поверят.
- А и не надо, верить.  Я свою норму  выпил.
До командного пункта добирались  молча. Там их уже ждали. Тот человек, без знаков различия, спросил Ивана:
- О чем говорили?
- Ни о чем. Молчали. Я его спиртом из своей фляги угостил.
- И все?
- Все.
- Свободен. Да, вот тут поставь свою подпись.
И подал чистый лист бумаги.
- Так лист чистый. Чего мне подписывать? Потом такое можно …
- Вот, тебе  ручка. Вот тебе чернила. Макай перо и ставь свою подпись, Капитан!
- Ого, я уже капитан!
- Крру-гом! Марш!
Иван вышел ошарашенный. Подумал: посмотрим, как меня теперь будет принимать мой генерал.
  Генерал не стал расспрашивать о прошлом. Стасик, был  рад встрече.
Знал бы он, как погиб его отец, был бы так рад?  Подумал, Иван.
  Иван получил новое назначение, в отряд морской пехоты. А его бывшая рота, на переформировку. Короче говоря, на пополнение. Отряд моряков тихоокеанцев  включился  в наступательную операцию по окружению немецких войск под Сталинградом.  Новый год встретили в боях и переходах. Моряков бросали на самые сложные участки. Кольцо вокруг Сталинграда замкнулось.
  Весь январь 1943 года, отряд воевал в составе Донского фронта. Шла ликвидация живой силы и техники врага. Сталинград выстоял и победил.
  Отряд моряков принял Ивана, как командира. Но после того как закончились бои, они провожали его со слезами, как равного, и назвали Батей. Это надо было заслужить. Моряки фальши не терпели. Иван доказал свою преданность  Родине,  товарищам по оружию и пролитой крови!
    Сколько еще пришлось пройти фронтовых дорог, Ивану. Познать горечь утрат и счастье победы.
 ПРЕДАТЕЛЬСТВО.  Уже в Австрии, нашлась подлая душонка из бывшего писаря  финской кампании. Он настрочил  донос на Ивана, как он убил майора. Потом бежал из мест заключений, скрывался от правосудия. Сам присвоил себе офицерское звание, награды. Грязи и подлости было достаточно.
  С Ивана сняли погоны. Отобрали  награды, личные вещи. Сидел в одиночной камере Венской тюрьмы. Никто его не допрашивал, никуда не вызывали. Как будто его и не было. Иван просил бумагу и чернила. Ему давали. Он писал своему генералу. Но видать его рапорты, дальше тюрьмы не шли.
  И решился, Иван. Будь что будет! Написал бумагу на имя, вернее на  код восемь. Цифру восемь написал крупно и подчеркнул.
  Ровно через сутки, дверь камеры открылась, и вошел офицер с погонами майора. Везет мне на майоров.  Подумал Иван, и улыбнулся. У офицера были строгие и колючие глаза. Увидев улыбающегося Ивана, он сказал:
- Надо же. Сидит в тюрьме и улыбается.
- Простите меня, майор. Я просто увидел хорошего человека. Вы хотите казаться строгим, а на самом деле  это не так.
- Собирайтесь и пошли со мной.   Сказал майор.
- А мне собирать нечего. Все мое имущество на мне.
- А личные вещи, оружие?
- Какое оружие в тюрьме? Все отобрали наши особисты.
- Ваш полк уже далеко и все ваше с ним, или уплыло …
Придется вам догонять свой полк
- Как же я их догоню. У меня никаких документов нет.
- Всему свое время. Ответил майор.
Когда выходили из камеры, Иван подозвал солдата охранника  и отдал ему карты. Одна добрая душа, была с ним и по ночам, они играли в карты, Иван учил охранника фокусам  и умению  выигрывать в любых случаях.
 В комендатуре города, майор занял один из кабинетов с телефоном и рацией.
Майор показал на один из двух кожаных дивана и сказал:
- Пока будете жить здесь.
 И засел за стол. Все время вызывал кого-то по телефону. Бросал трубку и брал микрофон рации.  Иван, сел на диван и задремал. Его разбудили голоса.
В кабинет пришел комендант города в звании полковника. Доложил майору о выполнении его указании. Принесли Ивану, новую офицерскую форму с погонами майора. Портупею с пистолетом  ТТ. Сапоги, правда, не хромовые, а юфтевые, новые. Шинель, плащ,  вещевой мешок с продуктами и запасным бельем. Аттестат на имя Кубанского. Старичок – фотограф сфотографировал Ивана, к вечеру принес готовую фотографию. Не прошло и часа,  майор вручил новое удостоверение личности.
- Кого мне благодарить?  Спросил Иван, майора.
- Снайпера. Ответил майор и приложил свой палец к губам.
  Иван догнал свой полк уже под Берлином.
Ничего из своих вещей и наград, конечно, не нашел. Полк, был пополнен новым составом, и было не до Ивана. Ни одной свободной должности не нашлось для Ивана. Командир полка пошутил.
- На взвод, командиром, пойдешь? Разведчики потеряли  командира, вчера.
- Пойду.  Коротко ответил Иван.
- Ты же майор! Вон, тебя, в особый отдел сватают. При штабе дивизии.
Место теплое. Война к концу идет. А там, точно, жив будешь.
     -    Не привык я к теплу. А разведку я люблю.
  И надел, Иван, солдатскую куртку без погон и сразу в бой.
  О своих наградах никому не писал и не просил об них подтверждений.
  Впереди был Берлин и месяц Май.
     Солдат! Солдат! Открой глаза! Слышит, Иван, чей то голос.
- Зачем открывать! Отстань от меня! Ведь ночь на дворе!
- Не спи! Открой глаза!     Это уже голос Груни.
- Груня!  Я живой! Где ты?  Дети с тобой?         Кричит, Иван.
С трудом разлипаются глаза, Ивана. Видит он только мутный свет и чьи то тени.
- Что со мной? Как попала сюда, Груня? Дай мне руку, Груня!
- Отвоевался, солдатик. Бредит. И ничего не видит. Эх! Война!
 Наложили мазь, на глаза,  Ивану, забинтовали туго. Болт все тело.
Вот, только ног не чувствует, Иван. Руки болят, голова раскалывается, все тело болит, а ноги, нет.
      -  Где я?   Спрашивает Иван.  Ноги целы?
- В медсанбате. Целы твои ноги. Все у тебя цело. Ни царапинки на теле. Полная контузия.
 Попал, Иван под взрыв фаустпатрона. Ослепило, ударило взрывной волной, а тут еще снаряд рядом разорвался. И ни один из осколков его не задел.
Забросило, Ивана в проем подвального помещения. А там. немцы цивильные.
Жители того дома, прятались.  Как только немного стихла канонада, они его вынесли из подвала и положили  на обочине, у тротуара. А разведчик его долго не искали. Когда подряд два взрыва прогремело, все дымом окуталось. Подумали, что, Ивана, на части разнесло. Видели только, как его в воздух подняло.
- Взводного убило!!  Слушай мою команду!  Я, ефрейтор, Орлов. За мной!
 И пошел взвод штурмовать другую улицу.
  Ивана, подобрали санитары и доставили в медсанбат. А у него, никаких документов. Во внутреннем кармане гимнастерки, два листочка, письма, из Новосибирска.
   Когда, Иван, пришел в себя, с его слов записали:  Кубанский И.И. командир взвода разведки. 3-я Гвардейская армия. Номер полка и дивизии.
   В медсанбате его прозвали взводным.
   Разведчики разыскали, Ивана, в медсанбате. На то они и разведчики. А когда узнали врачи и медперсонал медсанбата, что он майор, командовал взводом, очень удивились.
    И направили, Ивана в Москву, для лечения глаз. Пришло такое указание, а от кого, неизвестно. Второй раз помог ему, «снайпер». Следят за ним. Не выпускают из виду.  Догадался, Иван.
  Светила глазных болезней, осмотрели, Ивана, и решили. Лечение будет долгое и сложное. После такой контузии и осложнениях. Будет видеть, но если попадет в хорошие руки. Раз просится в Новосибирск, не возражаем. Есть там такой окулист.
     И повезла медсестра, Ивана, в Новосибирск. Письмо, Груне, под диктовку, Ивана, писала нянечка, из ночной смены. А, Ивану, все равно, ночь или день.
  В Новосибирске, Ивана не встретили, видать письмо не получили. Когда он шел с медсестрой по перрону, и она держала его под руку, их увидел дядя Груни. Но не подошел, а побежал в диспетчерскую, где, Груня, дежурила.
- Приехал твой, Иван! Его медичка под руку ведет, а на глазах у него повязка. Видать слепой. Не ходи! Зачем тебе такой нужен?
- Где он?!!
- Да вон, к выходу с перрона идут.
  Груня, бросилась бежать. А дядя, за ней, остановить хочет. Она так его оттолкнула, что он чуть не упал.
 На бегу, Груня, кричала:
     -  И Иива а ан!  Ва  а а а ня!!
 Иван, обернулся, бросил вещьмешок и побежал на голос. Спотыкнулся об порог. Его, падающего, подхватила, Груня.
   Вот так вернулся, Иван, к Груне  и детям.
  Прижимал к себе детишек, целовал, гладил по головкам, они неловко вывертывались из рук, Ивана. Но, со временем привыкли и водили его по комнате за руки.
     Лечился, Иван, в Новосибирске, но в Москву пришлось ездить и не раз.
     Победил, Иван, свой недуг с помощью врачей и Груни. Она ему делала перевязки, ночи не спала, прислушивалась к его неровному дыханию. А, Ивану, снились дети.

   Астрахань.     Наш лайнер швартуется к причалу. Мы с женой и Иваном Ивановичем, стоим на второй палубе. Иван Иванович, говорит:
- Заканчивается мой круиз. Поживем немного с моими фронтовыми друзьями здесь. Они меня давно приглашали. А вон и Груня, с дочкой стоит.  О,о, и Тэки, здесь!  Вот только сына нет. Он у меня геолог. В экспедиции, по Тибету ходит, если так можно сказать про горы.
Благодаря рослой собаке, стоявшей рядом с двумя женщинами и махавшими руками, мы рассмотрели Жену и дочку Ивана Ивановича.
      Так закончилась наша встреча с этим необыкновенным человеком.
Что еще можно рассказать о нем?
  После лечении,  работал военруком в школе. Правда, недолго. Потом  на эстраде, в оригинальном жанре.  В  Новосибирском драматическом театре, сыграл несколько главных ролей.  Побывал за границей с гастролями эстрады и театра.  Запомнилась поездка на Кубу.
             Вот откуда у него Кубинские сигары.

                Сенгилей      2004 – 2005  гг