Федюня

     Накануне нового года встретил я старого знакомого  Родиона Игнатьевича. Давненько я его не видел  потому и спросил,  не  уезжал ли он куда-нибудь.
     - На родине побывал, - ответил он, - В Тульской области, в деревне Кузьминки…
       Как оказалось, это было только начало истории, которую поведал мне Родион Игнатьевич.
       Когда-то в Кузьминках было домов за сто, а теперь и трех десятков не наберется. Вымирает деревенька. А вот церковь деревянная стоит в своей красе неповторимой. Выстояла она и в годы лихие, не закрывалась никогда. Только   в землю как будто бы вросла немного.  Умирали служители, на их место всегда приходили новые. Видать, место-то священное. Бывало, чуть не вся деревня выгорала, а церковь стояла на своей горушке  нетронутая, огонь стороной обходил.
      В войну Отечественную 1941 года колокола церковные поднимали народ на борьбу с захватчиками, за землю русскую. Идут и едут со всех сторон в нашу деревеньку и стар, и млад, чтобы прикоснуться к старинушке далекой, к иконам приложиться, службу отстоять, молитву к Богу вознести. И я посетил святую обитель, свечи возжег, помянул родителей и всю родню, ушедшую в мир иной.
      А ещё есть при церкви могилка убогого Фёдора. К ней  круглый год идет нескончаемый людской поток, многие получают исцеление телесное и душевное.
       Божий человек Фёдор был глух и нем от рождения. Подкинули его в семью столяра. Как-то утром жена столяра пошла за стружками  на растопку и увидела младенца в тряпице. Женщина она была дородная, крупная, к тому же у нее как раз был свой грудничок. Вот и стала кормить обоих – своего и подкинутого. Когда подросли мальцы, свой-то лопотать начал, а чужой – ни-ни. Только иногда что-то пытался сказать, но получалось только: « Фр-р…д-р…» Ну и прозвали его Фёдором, Федюнькой.  Подрос подкидыш, встал на ноги и от отца приемного – ни на шаг. Тот стал приучать Федюньку к столярному делу. В десять годков он уже и строгал, и пилил, и топориком работал.
      Старел отец приемный, и все чаще замещал его Фёдор. А сын того столяра очень уж лошадей любил и, когда подрос, подался в конокрады, да и сгинул где-то…
      Стал Фёдор с пятнадцати лет ходить по деревням, промышлять столярным и плотницким делом. С виду человек нормальный, только что глухой и немой. Но стали замечать за ним  такую странность: не ко всем он с охотой шел работать. К одним с готовностью, с улыбкой на лице, а к другим заманить было невозможно.
Лицо Федюни становилось угрюмым и пугливым. А человек –то тот оказывался плохим и жадным, над людьми издевался…Таких он чувствовал и дом их обходил стороной,
      В один день умерли его приемные родители, и Федор сделал для них домовины. Старому плотнику вложил в руки топорик, а мамке- кормилице - деревянную куклу, сделанную из полена и в холстину завернутую.
      После похорон Федюня собрал инструмент столярный в большой мешок и пошел по деревням. Заходил в дом, где умирал или уже умер кто-то, разыскивал приготовленные на смерть доски и делал гроб. Сам укладывал в него покойника, рукой оглаживал голову и лицо. А надо сказать, что руки у Фёдора, несмотря на физическую работу, были белые и нежные. Да и сам он был лицом и волосом бел и светел,  как бы изнутри свет какой-то исходил. Светленькая бородка обрамляла лицо. Ростом был невелик, так, с парнишку-переростка.
     В любом доме Федора встречали, кормили, поили молоком и с поклоном провожали. Денег он не брал. Встречаясь с нищей братией, Фёдор отдавал все, что у него было  съестного. Когда встречался с детьми,  Федор преображался. Гладил их по головке, а совсем маленьких брал  и поднимал на вытянутых руках, при этом что-то мычал и беззвучно смеялся, показывая удивительно белые зубы. Дети его любили, а взрослые почитали за счастье прикоснуться к его руке. Так вот и ходил он круглый год по деревням и домам. К зиме его всем миром одевали. Но случалось, что только оденут Фёдора, а он уж опять идет без зипуна, шапки и босой. И это по зиме, в мороз. Значит, отдал одежду  какому- то горемыке. Болел  ли он? Никто не видел и не знал этого. Нет Фёдора – редко кто вспоминает о нём за  своими делами и заботами. А уж если он появился в начале улицы, так, значит, быть покойнику…
         В начале войны 1941 года поредели деревни и города на мужиков – кормильцев. Встречая мужчин, уходящих на войну, Фёдор останавливался, внимательно вглядываясь в их лица. Те замирали. Вот Федор подходит к одному, другому… Кому просто руку на плечо положит, а кого обнимет и слезами  зальется. Знать, жди вскорости похоронку на омытого слезами человека. Бояться тогда стали Фёдора. Он, вероятно, понял это и не стал никого обнимать прилюдно. Только улыбнется своей улыбкой детской и рукой вслед помашет.          
        А потом война подкатилась ко дворам нашей деревни. За селом рыли окопы и  противотанковые рвы, работали все, кто мог держать в руках лопату. Фёдор тоже трудился здесь. Прилетали самолеты врага, бомбили. И Фёдор делал гробы. Пришла зима, а вместе с нею и враг. Притаился народ, на улицу выходили только по острой нужде. Появлялся и Фёдор.  Которого немцы не трогали. Видно была у них частица жалости к убогому человеку.
      Холода в ту зиму стояли очень сильные. Бои шли где-то неподалёку, и в нашей деревне расположились похоронная команда и  полевой госпиталь. Привозили раненых солдат. Но больше всего было обмороженных. Позже стали подвозить и убитых – их складывали в колхозной риге. Их было так много, что тела  складывали как дрова в поленницы. Гробов не хватало, и хоронили порой в ящиках из-под снарядов.
     Фёдор так и носил свой инструмент в мешке. Хотели, правда, немцы отобрать у него топорик, но вернули. А из деревни уже не выпускали. Зла со стороны немцев Фёдор не видел: они ему улыбались, давали хлеб и консервы. Он все это брал и отдавал детям. Жил он в сторожке при церкви. Немцы тем временем запустили кочегарку,  которая отапливала раньше свиноферму и коровник, и в хлевах теперь оттаивали замерзшие трупы. Фёдора заставили делать гробы  для офицеров. Ему выделили паёк, который он отдавал детям и больным. Исхудал страшно, кожа да кости остались. Чем был жив человек?
     Как-то привезли немцы труп не то полковника, не то генерала. Фёдор снял мерку, сам покойника и в гроб  пристроил. Гроб закрыли крышкой и поставили в бывшем колхозном правлении. На другой день под большой охраной приехало какое-то  высокое начальство, чтобы  отдать почести покойнику и отправить его в Германию.
        На улице выстроился  весь гарнизон, состоявший из похоронной команды и
десятка раненых солдат из госпиталя. Прибывшее начальство вошло в дом…
Вот что последовало за этим? Достоверно никто не знает, потому, что  мощным взрывом  колхозное правление разнесло вдребезги, и в живых не осталось никого  из тех, что находились, в помещении. Позже, правда, нашлись «свидетели», изложившие такую версию: Якобы, когда подняли крышку гроба, все в помещении оцепенели от страха: в руках у покойника была противотанковая мина. Вдруг, тело шевельнулось, приподнялось…Мина выскользнула из рук покойника и взорвалась, не долетев до пола. Но, повторяю, это уже была только версия. Которую можно смело оставить на совести рассказчиков.
     Как бы там ни было, а взрыв получился  достаточно  мощным, досталось и стоящим на улице у дома. Раздался чей-то истошный крик: « Па-а-артизанен!»
 Похоронная команда бросилась бежать по заснеженной улице, и два броневика, стоявших в начале и конце улицы, открыли стрельбу из пулеметов по своим. Солдаты бросали оружие и поднимали руки.
   После этого приехали военные в черной форме – эсесовцы. В течение  недели шло расследование,  кое-кого из солдат похоронной команды увезли в крытой брезентом машине. Фёдор продолжал работать с двумя помощниками, которые целыми днями дулись в карты, пили самогон и спали.
     Когда фашистов прогнали от Москвы, освободили и нашу деревню. Люди вздохнули с облегчением. Но нашелся подлый человек, который рассказал особистам о том, что Фёдор работал у немцев и получал паек. Его арестовали. Так получилось, что немцы не тронули убогого, а наши…
      Кончилась война. Домой стали возвращаться солдаты. Немало было инвалидов – на костылях, с деревяшкой вместо ноги, с пустыми рукавами  солдатских шинелей. Нет-нет,  да и вспоминали о Фёдоре. Кто-то из более грамотных написал в Москву письмо, под которым многие люди поставили свои подписи. В том письме описали всю жизнь Фёдора и тот случай, когда взорвались большие начальники.
      Однажды, ранним утром, когда хозяйки  выгоняли переживших войну коровёнок, увидели идущего по улице человека в каком-то  балахоне, босого, с волосами до плеч и не покрытой головой. Росточка небольшого, вроде мальчишки, но с бородкой. Правой рукой он опирался на длинный посох. Левая висела  вдоль тела. « Никак, Федюня!» - заголосили  женщины. И, оставив своих коров, бросились ему навстречу. Да, это был Фёдор. Крик и плач  неслись со всех сторон. Фёдор выронил посох и покачнулся, но упасть ему не дали женские руки.
     Так вернулся Фёдор. Но это был уже как  будто другой человек. Седой, изможденный, с парализованной или перебитой рукой. Что мог поведать о себе немой человек?  Что пришлось ему пережить? Где, в каких местах пришлось ему страдать? Об этом мы никогда не узнаем. Он был очень болен. Батюшка  обнял  Федора и оставил жить у себя при церкви. Порой Фёдор пытался что-то рассказать. Но только слезы лились из его глаз.… По прежнему к нему лепились дети. Общаясь с ними, он светлел лицом, улыбался, что-то мычал по – своему.
И, кажется, его дети понимали. Матери иной раз  грозили своим не в меру расшалившимся детям: «Вот ужо расскажу Федюне про ваши проказы, он вам  задаст!» - «Не задаст, - озорно звучало в ответ,-Он нас любит. А мы  дедюню еще больше любим!»
  Вечерами приходили к Фёдору мужики, говорили  о своих заботах, о болячках, да обо всем. Фёдор смотрел на них своими детскими глазами, кивал головой. Вроде как все понимая. А может, и впрямь понимал? Подходил к каждому: кому в глаза заглянет, кому больное место погладит. А если у кого возьмет руку правую и к своему сердцу  ладонью прижмет, так у того по всему телу такая благодать и тепло разольется, что и рассказать невозможно. Прибегали к Фёдору и бабы. Жаловались на мужей своих, если не в меру пили, да ещё и руку на жену поднимали. Делились заботами о детях, которых  так тяжко растить было, потому как  обувку-одёжку надо. А на них все, как на огне горит. Выскажет всё горемыка 
Фёдору, всю душу выложит и уйдет успокоенная. Потом расскажет у колодца другим бабам, что к Федюне бегала: « Поговорила, пожалилась. Успокоил он меня. Говорит, неси свой крест, такая доля твоя…» И ведь верили бабы, что Фёдор это все сказал. Так и ходил народ в церковь к батюшке – на исповедь, а к Фёдору – на исцеление.
       Немного окрепнув после своих  злоключений, Фёдор стал мастерить себе домовину – видать, время подошло. Да вот рука-то одна, другая помехой висит. Ребятня постарше помогала ему – кто  доску поддержит, кто рубанком строгает.
И сделал все-таки Фёдор себе домовину, собрал без единого гвоздя, с крышкой входящей в паз. Показал он как-то гвоздь священнику и острием себе к сердцу направил, а потом бросил его на землю и головой покачал. Мол, не надо гвоздями заколачивать, сердцу тяжело будет.
    Рано – рано по утру пошел Фёдор по деревне, заходя в каждый дом. Переступал порог, вставал на колени, и низкий поклон делал – лбом до пола. Изумленные хозяева  только замирали, ни живы, ни мертвы, слова вымолвить не могли. И вроде слышали слова прощания Фёдора. С детьми он прощался особо –
кого погладит рукой по голове, кого на руки возьмет, а кому и пальцем погрозит.
Так и шел он от дома к дому, окруженный ватагой ребятишек.
     В день воскресный заговорили колокола церковные, собирая люд, православный.  Фёдор лежал в гробу, как живой, только глаза его ясные были покрыты веками бледными. Пришли люди и из соседних деревень, собралось столько, что церковь не могла  всех вместить. Стоял народ вокруг и далее от церкви. А как началось отпевание, пали на колени. Так и стояли, пока служба не кончилась.
      Могилку вырыли в ограде церковной. И посыпались прощальные горсти земли, глухо ударяясь о крышку гроба, сработанного Фёдором. Так и засыпалась могилка горстями людскими – столько их было…Крест дубовый поставили над могилой, имя на нем вырезали. И до сих пор  идут и едут сюда люди – к Фёдору, за помощью и исцелением. Сколько крестов сменили за эти годы на могиле Фёдора, никто не знает. Только как подгниет крест, тут же его заменяют новым.
А прежний разбирают на кусочки – щепочки и хранят как святыню.