Попутчик

Поезд Москва – Санкт – Петербург, дрогнув вагонами, сжался. Потом,  потянувшись всем составом, медленно двинулся вдоль перрона. Мимо вагонных окон проплыли пристанционные   ларьки, палатки,  череда растерянных и радостных лиц  провожающих. Сквозь толпу пробивался  пожилой мужчина с объемистым рюкзаком  за плечами и небольшим  чемоданов в  правой руке.    
           «Опоздал мужик, - подумал я. – Но ничего, двери ещё не закрыли и проводник на площадке».
         И вот он появился в нашем купе.
- Салют! – довольно бойко выкрикнул вошедший. Поставил чемодан на пол, ловко освободился от лямок рюкзака и с легкостью забросил его на  багажную полку над дверью.
- Плесни-ка мне, сынок, - обратился попутчик к сидевшему у столика молодому парню, державшему в руке пластмассовую бутылку.
-             Чтобы залить в душе моей пылающий костер. В мои – то годы бег с полной выкладкой противопоказан. Парень налил полстакана лимонада и подал его вошедшему.
- .А ведь опоздавшему полагается штрафной!
- Смотря когда, - сказал парень.
- Не скупись, доливай до верха!
- Мы – это я, парень и мужчина средних лет без руки до локтя, едущий, как потом выяснилось, в Питер за импортным протезом, - рассмеялись.
    Попутчик оказался общительным и юморным собеседником. Представился Виктором Козиным.
       -  К легендарному певцу, - сразу пояснил он, - никакого родства не имею. Певческим талантом не обладаю. Пою только в бане, там резонанс отличный.
- Попутчик улыбнулся, блеснула золотая фикса. В далекой нашей юности фикса была в моде у приблатненных, отделяя их от « простых» смертных. Заметив мой взгляд, он тут же объяснил:
- Остатки былых лет. Увы! Остальные давно не мои. Ведь я с Лиговки, и этим все сказано. Когда-то наша Лиговка давала в Питере шороху               
- А сейчас, - спросил я, - какая Лиговка?
- А вот этого я вам не скажу. После долгих лет странствий по городам и весям, а также странам и континентам, блудный сын возвращается в отчий дом. Да какое там! – Он с досадой махнул рукой.  – Дом-то может, и стоит, но другой. Родителей  давно уже нет…
      После чая молодой парень и безрукий мужчина легли на свои полки и быстро уснули под мерный стук колес. Я вышел в коридор и прошелся  пару раз из конца в конец вагона. Из купе выглянул Козин.
      -Ноги разминаем? – сказал он и,  указав пальцем на  орденские планки на моем пиджаке, продолжил: - На каких фронтах это разноцветье досталось?
       - В основном, в мор пехоте, - сказал я, - но больше на флоте.
- Так я тоже флотский! БЧ - два, артеллерист. Кормовой зенитный расчет.
- В конце концов, оказалось, что оба мы – черноморцы. Вспоминая былое, выяснили, что у нас было много общего, участвовали в одних и тех же походах и операциях, только служили в разных частях.  Да что там говорить! Если встретились два фронтовика, а тем более, флотских, им всегда есть что вспомнить. Погрустили, опустив головы, о тех, кого нет с нами, и кто навечно остался молодым.
            - Над ними море сомкнуло веки, - с чувством сказал Козин.
     Вспомнили штрафные роты и батальоны.
- А вы слышали, о дисбатах после войны? – спросил попутчик.
- Конечно. Но Бог миловал.
- Тогда слушайте сюда, как говорят в Одессе.
- Дальше – рассказ моего попутчика в том виде, как я его запомнил.
      …  Это было почище фронтовых штрафбатов. Воевали не за страх, а на совесть. Кровью смывали позор. А кто полег -   Бог тому судья.   
            За что я со своим корешом, Владимиром  Буцко, в мирное время, загремел в дисбат – рассказ особый. Присудили нам по три месяца. Володька шутил: « Если сложить нашу «награду» вместе, получится полгода. А так – всего три на двоих, итого – полтора месяца! Не дрейфь, Витюха! Могло быть и хуже!»
Сопровождал нас в Керчь мичман Негода. Препротивная, скажу вам личность!
При пистолете ТТ с двумя обоймами. У нас, в брезентовых флотских чемоданах,
все, что положено моряку по аттестату из вещевого имущества и сухой паек на трое суток. Все, как при переводе в другую часть или на другой корабль. Из Севастополя до Симферополя доехали на попутной машине. Сошли у железнодорожного вокзала. Прибыли к обеду, а поезд до Керчи – только поздно вечером. Мичман ушел к коменданту вокзала оформлять проездные, приказав нам сидеть на месте.
    Друзья, провожавшие нас, в Севастополе, сложились и дали денег. Приличная набралась сумма. Как вы думаете, могли мы усидеть на месте, прекрасно сознавая, что деньги отберут, и когда мы вырвемся на свободу? Отнесли свои чемоданы в дежурную комнату, наказав дежурному присмотреть за ними, мы подались на маленький привокзальный рынок. Состоял он из двух коротеньких дощатых прилавков. Пяток продавцов  с семечками, табаком и другой мелочью,


Выстроился за одним из них.
   Нас, конечно, интересовало « молоко от бешеной коровы», что и предложила нам одна бойкая бабуля. Она подала нам, вытащив из – под  прилавка  бутылку с мутноватой  жидкостью, пояснив при этом:
      -Первач!  Хлебный!
       -Хлебный? – Володька понюхал. – А что ж он  свеклой отдает?
- А ты, милок, не нюхай, - филосовски заметила  бабка. – Его ведь пить надо, Запахом сыт, не будешь!
 Сторговались на две бутылки и кусок сала, обсыпанный искристой солью.
      Прибежал мичман. « Я вас!…» Ну и так далее…
- Куда ты нас? А с нами не хочешь?
- Я? В штрафную? Да вы…
- Не шуми, мичман, не булгачь народ. Выпить, ведь приглашаем. Пригуби за наши заблудшие души, а то ведь когда ещё встретимся! Не на свадьбу едем…
- Уговорили мы его, Устроились на пустом конце прилавка. Первую выпили молча и сразу же -  по второй: « За тех, кто в море». А я добавил: « И на губе».
      Подошел солдатский патруль, проверили документы. Лейтенант сказал, « Ну, сто же, морячки, ни пуха вам, ни пера. Разговляйтесь, но в норме». И увел своих солдатиков.
  Мичману мы наливали по полной, и он быстро очумел. Опять начал выступать, а от самогона не отказывается. Вот же сундук дубовый!  В общем, немного погодя отключился наш конвоир. И мы затащили его в укромный уголок воинского зала.
      Когда подошло время уезжать, мы растолкали мичмана. Он прямо из бутылки допил остатки самогона и изрек:
- Поезжайте до Джанкоя сами. Я вас догоню с документами.
И опять отключился. Как только мы не старались привести его в чувство, он только мычал и ругался. Ну, а мы тоже были на « парах». Взяли у мичмана пакет с нашими сопроводительными документами и  пистолет с запасными обоймами. Его пожалели: если украдут по пьянке, мало не покажется.
     На станции Джанкой ждали мы своего конвоира сутки. Прошло уже два поезда и товарняк, а его все не было. Тогда мы махнули сами в Керчь.
- У военного коменданта разузнали, где находится штрафбат, он дал нам двух
Сопровождающих при автоматах. Так мы уже пешком добрались до нежеланной цели.
        Перед нашими взорами предстала мрачная картина. Это было приземистое железобетонное сооружение, от торцов которого тянулась в два ряда колючая проволока на изоляторах. Но напряжения, как мы убедились потом, на проволоке не было. За проволокой – бараки лагерного типа. И везде пусто, ни души…
- А где же штрафники? – поинтересовался Володька Неужели только мы будем?
- Не волнуйся, - сказал провожатый. – Всему свое время.
 Встретили нас, можно сказать, с распростертыми объятиями. Вежливо выслушали, взяли документы, пистолет.
         -Так вы говорите, сами себя отконвоировали? А мичман приболел, значит?
- Приболел, сказал я, - Горячка белая.
- А вы, морячки, с юморком!
- Так сюда других  и не пришлют. Скучновато будет вам здесь.
- Посмотрим, что вы запоете через недельку-другую!
- Так это ведь от дирижера будет зависеть! – сказал Володька.
 Сняли мы с себя все флотское, упаковали. Составили опись. Написали на  отдельных листочках свои фамилии и номер части. Вещи опечатали и унесли. А взамен мы получили рваные трусы, нательные рубахи серого цвета без рукавов, до бела застиранные армейские шаровары и гимнастерки. Выдали нам еще шинели, похожие на конские попоны, неопределенного цвета. Засаленные пилотки и разбитые  ботинки без шнурков. Дежурный офицер оглядел нас внимательно и, похоже, остался доволен, потому что улыбка не сходила с его лица.

           - А теперь, - обратился он к нам, - приветствую вас с прибытием в чистилище. Здесь из вас сделают послушных и нужных нашей родине воинов.
Беспрекословное выполнение указаний сократит  ваш срок пребывания в нашей обители, невыполнение продлит его на неопределенное время. С сегодняшнего дня ваш срок в три с половиной месяца…
- Ка-а-к три с половиной, в один голос выпалили мы, - у нас же три!
- Правом коменданта и начальника  зоны, вам добавлено пятнадцать суток за ваше  усердие по прибытии к нам и побег от сопровождающего. А за похищения  оружия – карцер! Приговор окончателен!
- И обжалованию…- начал было Володька.
- Молчать! – рявкнул улыбчивый капитан. – Вниз! В преисподнюю!
 И повели нас в подвал по разбитым ступенькам. Со страшным скрежетом открылась стальная дверь. Щелкнул запор за нашими спинами. Мы оказались в бетонном каземате – три шага вперед и два шага поперек. Под потолком теплилась запыленная лампочка. На каменном полу вода по щиколотку. Ноги быстро промокли.
     Сутки мы пробыли в карцере без пищи и света – лампочку выключили сразу. Эти сутки показались нам вечностью. Темнота и тишина одуряющая. Мы что-то говорили  друг другу. Сесть или лечь было невозможно. А отдыхали так. Я опирался правым плечом о стену, а Володя – левым. Клали головы  друг другу на плечи и в такой позе пребывали в полудреме.
    Крысы преодолевали водное пространств нашего каземата как корабли, появляясь ниоткуда и там же исчезая. Иногда они задевали наши ноги и пытались взобраться по ним выше, но мы их стряхивали в воду. Визг и шлепанье по воде  падающей крысы отзывался эхом в этом каменном мешке. Они, наверное, были сыты или просто брезговали нами, потому что ни одна из них нас не укусила.
     Когда вывели на свет Божий, он показался после карцерного ада ослепительным. Нас поселили в бараке. Вы видели немецкие концлагеря? Видели.
Вот такой барак стал и нашим пристанищем. Сплошные двухэтажные нары, матрасы, набитые перетертой соломой, ни простыней, ни одеял, не говоря уж о подушках. Охапка жухлой травы, под голову. Выручала солдатская шинель.
За выгородкой – две койки, табуретка и даже тумбочка. Это жилье для старших над нами.
   Попробую рассказать, чем мы занимались.
   Подъем в пять часов утра. Бегом к морю, за полтора километра, умываться. Если есть полотенце или какая ветошка, на обратном пути  на бегу утрешься.
Нет ничего, подолом гимнастерки, частенько сохли на бегу.
    Завтрак. Редко у кого есть котелок. В основном – банка из-под тушенки. Ложку надо иметь обязательно. Избави Бог потерять ее или позволить украсть! Хлебай баланду через край. Но вскоре нашлись умельцы, стали выплавлять  в немецких касках алюминий и формовать из него ложки всяких видов и размеров. Особым спросом пользовались ложки с ручкой в виде обнаженного женского тела.
        У камбуза получали кусочек темного, как ночь, хлебца, черпак баланды  в банку. Утром наливали варево погуще, нечто вроде каши. Но из чего – понять было невозможно. В обед – жидкое варево, на ужин сухарь или пайка хлеба. Правда, кипяток был всегда.
     Работа. Попав на полигон, я впервые увидел настоящее унижение человеческого достоинства. Нас там просто за людей не считали. Только и было слышно: «Разгильдяи!» На  пустом месте делали разметку, вбивая колышки точно по чертежу, нарисованному на листочке, с соблюдением сторон света.
Потом, по тем линиям рыли траншеи глубиной в два с половиной метра. Если в каком-то месте линия хоть  немного  отклонялась в ту или другую сторону, траншея опять зарывалась и утрамбовывалась ногами и ручным катком. Вновь делали разметку, но уже под другим углом, и все начиналось  сначала. Но вот траншея готова. На  каменоломне бьем камень ракушечник и таскаем его на носилках к траншеям. Месим глину,  делаем раствор. Укладываем камень в траншею и заливаем глинистым раствором. Как траншея заполнится, выводим стены в метр толщиной и высотой в два с половиной метра. Стены обмазываем глинистым раствором до зеркальной поверхности  и блеска. Но вот стены – лабиринта готовы. Приходит «комиссия»  и находит какой-то изъян. Стены ломались, из траншей вытаскивался камень и глина. Весь этот «материал» относился подальше и вываливался в овраг. Вновь  траншея засыпалась землей, утрамбовывалась, и все начиналось  по другому «чертежу», но уже на новом месте.
      Вот такое трудовое перевоспитание придумали «светлые головы» командования. Эта осточертелая работа доводила нас до исступления. Мне постоянно снилась стена, которая  падала и придавливала  меня комьями глины и камнями. И так изо дня в день. Днем изнуряющая работа, а ночью, тревожный сон, если это можно назвать сном. Страшная духота от дыхания и испарения  полусотни  (столько нас было в бараке) человеческих тел. Кашель, стоны, хрипы,
сонные выкрики, вот не полный набор  ночного «отдыха». Я не сказал ещё о продолжении рабочего дня. Он мог длиться и до восьми вечера и более. В девять часов вечера построение на проверку. После переклички маршировка с песней.
 Перед отбоем  поём гимн Советского Союза. Мой друг сумел попасть работать  на офицерский камбуз. Были и офицеры – штрафники. Там кормежка была получше. Штрафники – офицеры не работали и слонялись по своей зоне. В обед, я старался быстренько расправиться со своей порцией и бежал к задней двери офицерского камбуза. Где Володька в мою посудину, сделанную из  двух  литровых  консервных банок, щедро накладывал офицерские недоедки. Я честно делился  едой с собратьями по бараку.
      Ежедневные проверки-переклички, «воспитательные» речи наставников из политуправленцев, унизительная работа – все это выводило  из себя слабовольных. А за любой срыв – карцер до трех суток. И как только я не свихнулся?
  Однажды  строительные работы по возведению стен прекратились. Нас стали  водить на восстановление городской электростанции. Конечно, работа  была самая черная, тяжелая, но на пользу людям и городу.
    Идем на работу. Из широко раскрытых ворот выливается  колонна из нескольких сотен человек – по четверо в ряд. На пересечении двух дорог встречаем другую колонну – это пленных немцев ведут на разборку  городских развалин. Все они в добротной  солдатской одежде, в крепких ботинках и сапогах. На нас смотрят с иронией. Охраняют их два солдата с трехлинейками. Один впереди,  другой позади.
колонны. По бокам колонны немцев идут несколько человек из числа военнопленных с красными флажками в руках. На рукавах у них нашиты белые тряпицы с буквами ВК – военный конвоир. У всех остальных на рукавах буквы ВП – военнопленный.
    А вот вам наша колонна. Одежда самая разношерстная: шинели без хлястиков и пуговиц, бушлаты, куртки с торчащей из прорех ватой, пилотки, шапки, береты, засаленные шаровары и разбитые ботинки. У многих подвязанные проволокой подошвы сапог или ботинок. Все это неопределенного грязно-серого цвета. Охраняют нас более десятка солдат с автоматами и винтовками наперевес. Местные жители, стоящие на обочине, видя такой контраст, покачивают головами, не скрывая своего возмущения. Некоторые из них ухитряются передать нам  курево,
да кое - что из домашней еды. Немцы идут, мерно отбивая шаг, мы же – вразнобой.   
Но вот откуда-то из середины нашей колонны взвивается высокий и красивый голос:
        « На-а Мекензиевых гор-р-рах…» Мы подтягиваемся, берем ногу, и многоголосый хор отбивает:
        « Тумба, тумба, тумба!»  И удары ног по земле – раз, два, три! Голос продолжает:
        « Жил с монашкою монах…» Мы отбиваем ритм ногами и подхватываем:
        « Тумба, тумба, тумба!»  Голос:
         « У монашки толсты ляжки,
            У монаха………» Далее следует непечатное, сопровождаемое диким хохотом. Голос ещё выдает пару соленых куплетов, и мы сворачиваем в одну сторону, а немцы в другую.
      Однажды утром у нас не было подъема. Мы в недоумении высыпали на плац. Там сколачивали помост. «Не виселицу ли готовят?» Оказалось трибуну. После завтрака, а он был царским – порядочный кусок хлеба, хороший кусок сахара-рафинада и кусочек сливочного масла. Он был таким маленьким. Но это было настоящее масло. Без построения все собрались на плацу у трибуны. Начальник лагеря поздравил нас с Днем рождения дорогого и любимого вождя товарища Сталина И.В. и с амнистией в его честь. Прошел всего месяц, и нас вернули по своим частям. Надо сказать, что из сданных наших вещей ничего не пропало. Переодевшись в свою повседневную одежду, мы первым делом отправились в городскую баню. С каким наслаждением и блаженством  мы отмывали лагерную грязь! Хотелось  вместе с потом смыть все, что было там, за колючей проволокой. Но это осталось на всю жизнь. Как было приятно надеть чистое белье, форму, почувствовать себя человеком, а не быдлом.
      А мичман, наш сопровождающий, тоже кантовал  в штрафной. Но мы его ни разу не видели.