Продолжение страстей

П Р О Д О Л Ж Е Н И Е   С Т Р А С Т Е Й
               


    И вот прошло семь лет. Я снова встречаюсь с Кирьяченко. 
   — Один на один?
   — С Салаватом Юлаевым. (Конечно, не с героем башкирского народа, одним из сподвижников Пугачева. Это только кличка.)
   — С Салаватом? Известный намордник. Что, ты еще раз к ним попал?
   — Попал, как видишь. Вернулся я на газовозы и так и работал, пока не начались рейсы на Турцию и Маргеру. Вначале на «Булдури», затем на «Дубулты». С полгода захватил работу денежную на Маргеру, в Италию. Дубленки тогда со свистом шли. В Одессе комиссионки от них прямо трещали. Первый заплыв.

   Мартынов ушел в профсоюзные боги, Буфал стал командовать газавозами, покойник. А как начались все эти волосатые рейсы, тут и начали мозги пудрить и сразу суричить. Срочно понадобилось на газовозах высшее образование. На длинном плече не надо было высшего образования, а на коротком, оказывается, потребовалось. Видите ли — повышенная ответственность. Ну и началось. Я работал то насосным, то рефом, то третьим механиком, то мотористом. Так вот дергали, дергали, пока я на «Кегумс» не попал. Работал рефмехаником, не по специальности. Решили — я работаю. В чем дело, давай по специальности! Третьим же работал, третьим и пойду. Нет, третьему высшее образование потребовалось. Таким макаром я и очутился на танкерах, на «Баусках».
Как я там оказался?..

   Да встретил Турлысова, он меня и перетянул. На «Цандер» пригласил. Вначале мотористом, затем 4-ым светило. Но на «Цандер» я так и не попал из-за этого гнуса, бывшего электромеханика Мошнакова, а в тот момент — первого помощника. Но это уже отдельная история. И попал я в 18-ый подменный экипаж. Капитан Татаринцев там такой был. За заплыв менял по 3-4 первых помощника и столько же стармехов. Постоянно воевал с ними. А потом, после того рейса, когда на борту  было аж три капитана: он, Межапука этот и бывший капитан подводной лодки, забыл фамилию, и пришли эти двое. Кирьяченко и Салават.
   — Два сапога пара.
   - Вот именно. Кирьяченко с «Берга» ушел. Пережил там Веселова, капитана, которого писанули оттуда в году 83-ем, и сбежал оттуда. К этому времени прекратились у «Берга» так называемые «домашние» рейсы на Вентспилс и стали его к рыбакам гонять. И ему, «другу моему» это, конечно, не в жилу. Бросил он свой пароход, и попал в 18-ый подменный. А Салават из Ирака только что вернулся.

   Наверняка он папку эту при себе держал, — так, на всякий пожарный случай; думаю, что Таболин, что тот пидор, друг друга мыли, сообща выгораживали. Но тут он аккуратнее подошел. Начал он мне песни петь и лапти новые плести: ой, Владимир Григорьевич, я тобой восхищен, ты тогда такой раздолбай был, время так повлияло на тебя благоприятно, теперь ты такой рассудительный стал... И неожиданно заключил: Давай я тебе рекомендацию в партию дам?
(…)
   — Хороший поворот, ничего не скажешь.
   — Да. Ты Дмитриева знал?
   — Знаю. Второй механик.
— Так вот… Он учился с Салаватом. А с Дмитриевым у меня прекрасные отношения были. Хороший мужик. Я благодарен ему за помощь, хотя в ней тогда практически не нуждался. Я наперед уже знал ходы этого тандема: Кирьяченко-Салават.
   — А как он реагировал вначале?
   — Кто?
   — Кирьяченко.
   — Обыкновенно. На сборе экипажа встретились.
   — Узнали друг друга?
   — Еще бы!
   — И ничего? Что там было?
   — Да я как на сборе увидел его, подумал, может еще в какой экипаж собирается. Уже от Вити Богачева узнал, что Кирьяченко с «Берга» слинял. Потом смотрю, тут крутится-вертится. Вид сделал, что будто меня не узнал. На сборе. Эге. Как же!.. Они там прыгали, эти умные люди, типа СД Иванова. Представили: вот вам новый первый помощник Кирьяченко, закреплен за 18-ым подменным. Прошу любить эту гниду, и жаловать. Начали знакомиться по роли. Вызывал, смотрел в упор, не видел. Несомненно прикидывается, как бы не узнал.
Нам сообщили «приятную» весть, что мы идем к рыбакам, на бункеровку. Я же после этого представления сразу пошел к Мешатову, старшему инспектору по «Баускам». Там и Карлуха был. Объясняю, что хотите верьте, хотите нет, рыбацкие рейсы мне очень даже нравятся. Я это без всякой иронии говорю. Рыбу я люблю и в рыбацкие рейсы с удовольствием ходил.
Ты же помнишь, если на Кубу и к рыбакам рейс просматривался, то начиналась химия. У того тетешка болеет, у того дядюшка с бабушкой не в себе, лишь бы отвертеться от рейса.
Я понимаю, что задний ход давать поздно, некрасиво получается, но, пожалуйста, ставлю вас в известность, Евгений Иванович, в этот рейс я схожу, а потом прошу меня из этого экипажа убрать.
   — Что такое?
   — Ну, публика там имеется некоторая…
   — Какая публика, команда та же собирается?
   — Кирьяченко там комиссаром пришел.
   — А ты его знаешь?
   — Лучше б не знать.
   — А что у тебя с ним?
   — Да разное. Рассказывать долго, да и неохота, а время у вас будет, загляните в личное дело, узнаете.

    И уехали мы на судно. Вышли в рейс.
В то время у меня с моей Любкой напряженка была, отношения испортились вконец, дело катилось к разводу. Как в море я уходил, разругались мы вдрызг. Я ей тогда и заявил: я иду в рейс, а ты подавай на развод. Чтоб я пришел и с ходу пройти эту процедуру без задержек. И домой к матушке, под ее надежное крыло.

   И в этот момент мне подвернулась Ирка, дневальная. Завязался  у нас роман. Пришла девка-то молодая. А они знают это, любители обсосать все за рюмкой. Дед, Салават этот, переимел всех подобных девок, на которых мы только бы в пьяном угаре полезли. И вот возмечтал очень со мной породниться, молочным братом моим, так сказать, стать. А ничего у него не получилось! Ирка — она только-только пришла, после шмотки (ШМО — школа морского обучения). Ну, распечатал я ее — и все. Или она у меня в каюте ночевала, или я у нее. Замки у себя и у нее в дверях, к хреням, переделал.

   Кирьяченко Салавата прекрасно знал. Они долго работали вместе на «Берге». Всеми делами заправлял там Кирьяченко. Веселов же, кэп, только водку жрал и баб оприходовал. Наберет же вечно девок к себе, и устраивает с ними оргии. А Кирьяченко и держал его за это на крючке. Веселов же в кадровые дела не совался. А тот манипулировал им как хотел.
Ну и еще знал Кирьяченко одно качество Салавата: за чужой юбкой увязаться. Между собой там за рюмкой обсуждают мелочи быта. А мне стал дифирамбы петь буквально с первого дня работы. Какой, мол, я хороший стал и пушистый! Я тобой восхищен, буквальные его слова. Давай в партию тебя примем. Я отбрыкиваться, как мог:
   — Николай Федосеевич, мне приятно слышать от вас такие речи, но понимаете, партия не лавочка какая-нибудь. Мне надо подготовиться. Это очень ответственный шаг в жизни.
   — Давай, чего ты там не уверен. У тебя сейчас как раз удобный момент (комсомольский пенсионный возраст), комсомольцы дадут тебе необходимую рекомендацию, я тоже...
Я-то понял сразу, что он замышляет, куда клонит. Дать мне рекомендацию, довести меня до партии или еще чего. Потом как звездануть из нее и сказать: извините, я ошибся, эта сволочь еще тогда замаскировалась и сейчас обманула меня. Ату его!
И потом, кто знал тогда, что коммуняки сдадут свои позиции вот так? И потом, блин, заберет партбилет с таким треском, чтоб еще и внукам моим икалось, блин. Нет, думаю, пошел ты на хер со своей партией!
    Он несколько раз меня цеплял по этому поводу, не оставлял своих попыток:
   — Ну, как, Владимир Григорьевич, подумал?
   — Да, вот все переживаю. Очень ответственный шаг, очень. Работаю над собой. Спрашиваю у себя: готов ли ты, Мануйлов, стать коммунистом, авангардом общества? И все колеблюсь, не могу решиться...
   — Все еще не авангард?
   — Аръегард.
Понял я его планы.

    Поставили меня в кочегарку на вахту. Стоял с Васильевичем, Дмитриевым.
Как-то он поднимается ко мне в кочегарку и говорит:
   — Володя, такое дело, между нами разговор. Думай сам. Тебя хотят силком в партию впихнуть, чтобы так же славно из неё выпихнуть. С перспективой, взять и выкинуть. А чем это пахнет, сам знаешь. Такие соображения есть.
   Скажу только, что набрался Дмитриев этих самых соображений от «друга-однокашника» Салавата на кофетаймах. И часто меня предостерегал, с какой стороны сделают они очередной заход эти два сапога пара.
А замешана тут была Ирка. Всё, гады, нас с ней сторожили, поймать на месте преступления хотели. Пока боцман голову не проломил, вентспилское говно факаное, шестерка траханная. Приохотили они  гусака этого молдаванского за мной шпионить. Но ни хрена у них не получилось!
   Решил Кирьяченко жар чужими руками загребать. Мало того, что он меня с Салаватом все пытался сцепить. Как накиряется Кирьяченко, так и подкалывает Салавата: у тебя мотористы с бабами напропалую гуляют, а ты...
   А надо сказать, что Ирка боевая девка была, на все 100 свойская баба.

   По моему же непосредственному случаю комиссар решил на Васильевича давить, мол, дай Мануилу рекомендацию в партию. Напрямик мне так и сказал: В общем, я даю тебе эту самую рекомендацию в партию, а через некоторое время мы тебя оттуда торжественно, с почетом проводим. Так что делай выводы, а я приступаю к агитации тебя о вступлении в партию. Очень тебя просят.
   Я рассказал Васильевичу, откуда весь сыр-бор дымит.
   — Ясно. Держись.
   Долго наседали. Но кончилось все это у них ничем: очередной домик.
На «Талсах» мы работали на Кубу, Бразилию, Европу. Потом заладили идти на Роттердам, на списание. А тут как раз с Кубы мне домой письмо пришло. Там описали, какой я растакой аморальный тип.
   — Официальное письмо или анонимка?
   — Можно только догадываться. С судна. С Кубы.
Однако по аморалке меня не трогали. Ирку вызывали к себе на правеж и уговаривали: уйди от Мануйлова, брось ты его. О моем моральном облике, стало быть, сильно беспокоились. Как же, в партию готовили!

   С Любкой я между этим делом окончательно решил вопрос о разводе. Расходимся, как в море корабли. А Ирка здесь ни при чем. Она просто на этот момент мне под руку попалась. А так она не знала о моих отношениях в семье. Да и никто не знал. Чего еще кого-то в них посвящать!
Однако же, вот, прислали они жене эту бумажку: ваш муж связался с дневальной.

   Кирьяченко и Васильевича вызывал, так и сяк, мол, Мануйлов с Иркой скрестился, надо их как-то разогнать по углам. Проведи ты с ними воспитательную работу. Ну, это было потом. А тогда...
   Напрямую меня никто не поймал, как ни пытались. Был там мудак один такой вонючий, Загородный. Так он чердак свой чуть не проломил, голову то есть, все меня пытаясь в непотребном уличить.
   — А он-то, с какой стати?
   — А он сексотничал. Там система была четко поставлена… по воспитанию сексотов. И он в этой системе шестеркой у Кирьяченко подвизался, вечно на побегушках.
   — Слышал, слышал про это… А с головой-то что у него случилось?
   — Получил свое по заслугам. (…)

   А еще был у нас такой Паша, матрос. Стоял обычно со вторым штурманом, Сергеем Маркачковым. Вместе с ним  мы стояли только одну вахту, с 12 до 4-ех. И Паша всю эту эпопею мою знал досконально. Да все знали про меня и про Ирку — чего там кривить душой! На судне этого не скроешь. Паша мне неоднократно говорил: пасут тебя; смотри, братишка, будь настороже. А я и сам не раз замечал: с вахты сменимся, картошки пожрем, ребята еще фильм смотрят. Я покурю и — бай-бай. И с некоторых пор стал примечать, как кто-то в иллюминатор блызь — и пропадает. Что за дела?

   Я иду в душ. Туда-сюда: помыться, побриться... Если Ирка у меня в каюте, остаюсь. Нет, — я к ней иду. Свою каюту на замок. Замки у нас одинаковые. Я ей тоже переделал, чтобы всякая сволочь не шастала. Старпомовский «вездеход», т. е. ключ, к нашим дверям не подходил.
   Однажды Паша мне и заявляет:
   — Вова, я пока не могу рассмотреть со средней надстройки, но кто-то тебя стережет. Видел с крыла мостика из Белого дома, что кто-то из трубы дымовой и обратно ныряет. Странно все это.
   А ничего, как оказалось, странного-то и нет.
Дело в том, что этот придурок Юлаев и Татаринову, капитану, свои подозрения вякнул.
Вызывает меня Татаринцев:
   — Меня это не касается, любовь там у вас или еще что. Но с вахты почему убегаешь?
  — Я убегаю?
   — Ты.
   — Кто сказал?
   — Дед.
   — Ну, дед чокнутый человек, не обращай на него внимания.

   Промашка у них (Кирьяченко с Салаватом) здесь вышла. С этой стороны у меня надежные тылы.
На хрен мне с вахты убегать, времени и так хватает!
   — Так что за вахту будьте спокойны, — говорю. — У второго механика спросите. А этот, тот… что с них взять? Что этот, что другой — оба гниды.
   — Ты их знаешь?
   — Еще бы мне их не знать! Они вам еще и не то про меня прозвонят.

    А перед этим Татаринцев меня как-то вызывал и осторожно так расспрашивал про мои отношения с Кирьяченко.
Говорю, что это наша давнишняя любовь, так что не стоит сюда соваться.
   — А Салават мне сказал, что ты во время вахты убегаешь к ней в каюту.
   — Нет, это явный поклеп, не слушайте его.
Ну и секли они меня. Паша говорит, что продолжает кто-то из трубы (дымовой) в трубу скакать.
Потом позвали еще раз к капитану:
   — Почему ты закрываешь свою каюту?
   — Я говорил вам, что Кирьяченко гнус. В НБЖС (наставление по борьбе за живучесть судов) есть такое положение: в море  запрещается морякам закрывать свои каюты на замочный ключ. Это не касается женщин. Но я заверяю мастера, что нагревательных элементов у меня нет и свет я выключаю, выходя из каюты. По пожарной части у меня все тоже в полном ажуре. А каюту  свою открытой я оставлять не буду.
   — Я знаю этого комиссара давно. Были случаи, которых три я знаю. Когда в каюту он подбрасывал товар в виде контрабанды. Мою каюту они хрен откроют.
   — Но почему?
   — А потому, что я замок переделал. Этот комиссар отличается такой чертой: двоим ребятам он подбросил секс журналы. Это было еще тогда, когда в Советском Союзе секса не существовало. А буфетчице Людке Барановой — 7 париков закинул.
   — Что и догадаться можно было, что это его работа?
   — Ясно, что с его подачи.

   А в случае с Барановой он сам   прибежал. Она — молодец баба: не позарилась на эти парики. А даже наоборот. Заходили за грузом в Вентспилс, и та случайно на них наткнулась. Тетка она в годах, лет под 45, и, было как-то, разнесла этого Кирьяченку в пух и прах. Что и говорить — боевая баба, хоть с виду и тихая. Но Кирьяченку на дух не переносила. А что, она пить не пьет, в ****стве не замечена, работала нормально. И Кирьяченке надо было как-то ее выгнать. Леший его знает, на что он купил эти парики, на культнужды или еще там на что. Может, им такие  деньги выдавали — на подкуп и на шантаж, когда уже слово не помогает. Не стану утверждать этого определенно, точно не знаю. Но подкинули ей эти парики. А тут идет швартовка в Вентспилсе. Хорошо, что она сунулась в рундук, где обувь держала, собралась  туфли почистить, а там за ними аккуратно так сложенные и лежат эти прически, в дальнем углу. Она, не долго думая, за них — и вышвырнула в иллюминатор. Приходят таможенники, сразу трое, обычно по одному ходили и один сопровождающий матрос или штурман. А тут трое. И сразу туда, в рундук. Нет, хотя бы вид сделали, что нечаянно нашли, не стеснялись, по наводке прямиком шли. А там и нет париков! Вот те раз — какая оказия! Все перевернули — ничего нет. Один ушел, с Кирьяченко приходит. Пошушукались, ушли.

   Она ему потом высказала: что ты дурью маешься, сказал бы, я б сама ушла с парохода.
Я Татаринцеву все это пересказал и добавил, что если вы имеете что-то против, списывайте, а каюту я открытой не оставлю. Капитан не стал настаивать и права свои качать. Понял, в чем тут дело.

   И вот задача этим обормотам: каюты постоянно закрыты, а как поймать? Вахту специально ставить у дверей? Себе дороже. Весь флот смеяться будет. Думали, думали — наконец, надумали. То изредка мелькали в иллюминаторе, а то буквально каждый день: зырк да зырк.
Но мы тоже придумали трюк — и почище ихнего. Часа в два ночи растянули с Пашкой веревку на проходе. После вахты я обычно шел курить. Паше через другой борт вниз ушел. Смотрю, есть! Тень мелькнула. Ладно, докуриваю. Обычно я по правому борту шел, где каюты обслуги были, вниз спускался и шел на свой борт. А тут резко через кормовую дверь выскакиваю и туда. Слышу, грохот. А Паша натянул перед этим веревку. Боцман спокойно стоял, он знал мой маршрут, а тут я на него выскакиваю! Слышу: бам-бом! В шкафуте грохот.
    Я немного постоял. На небо полюбовался и укандехал свой дорогой. Затем спокойно пошел спать. Утром этот придурок кепку на глаза напялил и в очках. Возле уха ссадина, еще какая-то хреновина, лицо расквашено, губа припухшая. В чем тут дело? Оказывается, он от меня дернулся ночью, а тут веревка сзади. Он как навернулся, а там трубы.
   Потом ходил, все на меня искоса поглядывал. А что докажешь? Иди, доказывай, чего тебя носит по ночам. Нормальные люди спят ночью.