Коза

К О З А


    Накануне мы договорились с Витей, что вместе поедем в монастырь и послужим там недельку-другую во славу Божью в Елгавской пустыньке. «При святых и Божьих угодниках» — как любит назидательно наставлять Наталья свет Ивановна.
    Ехали мы на автобусе. Увидев на лугу около одного хутора несколько коз, мой друг рассказал мне о монастырской живности, в том числе — и о козе Белке, которая там пользовалась большой популярностью и успехом.
   — Я туда часто захаживаю, на хоздвор, чтобы навестить и угостить простым лакомством, типа яблок или морковки, своих любимцев. Вот Белка мне преподнесла свой сюрприз.

   Начиналась весна. Март. Выпустили козу. Я шел тогда как раз к матушке Нине, птичнице. А тут выпустили животину из хлева на природу, в загон на дворе. Матушка Наталья стоит у ворот, любуется. Четыре бычка, коза и овцы. Овцы прошли такие смиренные, меня не задели. Как эта коза выскочила, Белка, и давай краковяк танцевать. Я зову ее:
   — Белка, Белка, Белка... Белочка…. Ну, милая, иди сюда.
И она подошла ко мне. Я взял ее за рога. Как она меня рогами подцепила, как два раза ударила об землю! Я как мячик поскакал. Ты же ее видел, она же с небольшую корову комплекцией.
   — Да, здоровая, я такую впервые вижу, — подтвердил я.
   Он продолжал.
   — И я решил отблагодарить ее, козу эту, Белку, за танец краковяк. Да еще и матушка Наталья смеется, рукой рот, для приличия, прикрывает. Я обращаюсь к ней:
   — Что ты, как коза, блеешь, — а она в ответ опять:
   — Хи-хи-хи!
   — Открывай рот, веселей будешь! — у нее зубов нет. Она молодая, университет закончила. Хотя она и скрытный человек, по ее рассказу, по отрывкам я понял, что она была где-то в компании. Кто-то ли ее обидел, что-то ли еще произошло, но она сказало себе: всё! Посмотрела вокруг — наркомания, пьянство, разврат. Высидела она вечер в этом притоне, а на завтра села в автобус и уехала сюда, в Пустыньку. И здесь три месяца она подвизалась. Родители подали в розыск, дали на опознание: «Вышла в кедах, клетчатой кепочке, в нейлоновой куртке...». И как они вышли на монастырь, кто надоумил? Сначала они обратились в центр, на Кришьяна Барона женский монастырь — нет, не было. Тогда они поехали сюда, и здесь ее обнаружили. «Есть такая, она у нас послушницей». Вот так вот. И тут запричитали родители: «Доченька, доченька...». Она же сказала: «Пока я в мир не пойду» — как отрезала. Так, мол, Бог положил. И ведь очень хорошая, добрейшей души человек. Очень воспитанная, грамотная. Компьютеры знает. Правда, говорит, они ей надоели хуже горькой редьки.

    Я, слушая Витино повествование, думал все время о чем-то о своем. Потому и вопрос у меня получился как бы невпопад, слишком риторический, что ли.
   — А сколько здесь человек?
   — 70 или около того.
   — 70? Порядком. А я думал — меньше. Но, как говорится: не построишь, так не увидишь.
   — Увидишь на Пасху. Людей будет — не протолкнуться, яблоку негде упасть.
   — А где же они живут?
   — Монахини в одном корпусе, послушницы — в другом.
   — А грехи тут бывали?
   — ???
   — Грехи. Не соблазняли ли тут монашек?
   — Были, вроде бы. — И уже более уверенно. — Да, были. Рабочие, что здесь работают, из деревень, случается, иногда шалят. Тут много искушений, конечно. Бывают ссоры, друг в друга как вцепятся. Это сатана вовсю старается.
   — Казалось бы, должно быть наоборот.
   — Нет-нет, здесь много искушений. Злость, клевета. И все они такие больные... Много заболеваний онкологических. Почему? Да потому, что природа сделала женщин для чего?  Для рождения, размножения, продолжения рода человеческого. Искушение — это же всегда как стихия. А они что, из другого материала, что ли, сделаны? Нет, конечно. Вот и пошло-поехало. Прости меня, Боже, грешного. Тут есть одна монахиня, стихи когда-то хорошие писала. Так она как матрешка ходит, Лариса. С ней связываться никому не рекомендуют. Потому что она бывший комсомольский работник. Секретарь комсомольской организации. Нецелованная, целомудренная… Так вот она когда-то поклялась — и замуж нипочем не пошла, а пошла сюда,  в монастырь. И благодарна за это Богу. Говорит, что молится и все переносит. И спасает ее от соблазнов только молитва. Вот ведь Серафим Саровский на камне молился два года. Здесь, правда, такого не увидишь. Как что, так сразу на скамейку садятся — во время молитвы. Устают, конечно.
   — А есть, что уходят?
   — Разумеется, есть. Здесь была такая Инна. Она еще постриг не приняла. Нет, ее постригли уже. И еще был тут такой Александр, косоглазый, столяр. Смотрел вот так, — показывает, как смотрел.
   — Как Крамаров, Савелий?   
   — Так точно.

   И, что же ты думаешь? Занялись они тут семейной жизнью. До батюшки это дошло. Решили они пожениться. Пришли к батюшке. Она: «Простите меня грешную, я здесь не могу». Отец Тихон их и благословил: Идите с Богом. Не было никаких скандалов.

   Да и то: здесь жизнь очень сложная. От тюрьмы и от сумы не зарекайся. Все в руках Божьих. Может я сам завтра в монахи уйду, не знаю. Может, — ты. Может — Наталья твоя. Когда она будет верить по-настоящему. Сейчас она головой вертит: где, что говорят. Но если она будет каждый день молиться, она постепенно, по ступеням будет приближаться к Господу.
   — Но это же так тяжело. Да и лень...
   — Слово «лень» надо забыть. Вы служите Господу.
   — Но она читает молитвы и не только «Отче наш».
   — Тебе надо тоже. Тебе надо: «Богородицу» три раза, «Отче наш» три раза, «Символ веры»     — три раза. И будешь с Богом.
   — А я не стану таким, как Динамит?
(Есть тут такой послушник Диомид, которого мы между собой прозвали Динамитом.)
   Витя только махнул рукой:
   — Я не хочу о нем говорить, он далеко от Бога. Он мне тут как-то: не мешай, я молюсь. Если к тебе кто-то зашел во время молитвы, отвлекись, ответь, если надо, помоги человеку, а потом продолжай молитву. Сначала.

   — Ну, а как же с козой? — возвратился я к нашей теме.
   — С какой козой?
   — Да Белкой.
   — А я уже и забыл про это... Как-то решил я отблагодарить эту козу. Тут служба утренняя. Я достал  накануне круглые сварочные очки. Черные такие. Натянул их на резинке. Еще на кухне взял яблоко спелое, наливное, и хлеба — и пошел на скотный двор. Там уже вовсю резвилась Белка. Она от весны совсем одурела. Солнышко светит, куры кудахчут, петухи орут, а тут  еще и я с подарками. Зову ее: Белка, Белка, Белка. Она идет. Знает, что я ее подкормлю, забыла напрочь про свою подлянку. Угостил ее яблоком с хлебом, глажу. Она и присмирела. Тут я ей, раз, и очки натягиваю на лоб, на глаза, а резинку за рога забрасываю. Что тут стало! Новая Мадонна явилась, мать Домна! Белка задрала голову: куда девалось солнце? Только что ж было! Откуда ночь? И  понеслась по загону с высоко поднятой головой, натыкаясь на бедных овец и на изгородь. Тут уже краковяк не краковяк, но целые акробатические этюды пошли... па-де-де и фуэте. Белка сделалась как ошалелая: головой трясет, вверх подпрыгивает, даже жалобно заблеяла: помогите, мол, люди добрые! Тут вышла мать Наталья и смотрит на кульбиты козы и ничего понять не может. А я ржу и пальцем показываю, смотри, мол, мать Домна в натуре! Есть у нас одна монашка, в таких же очках ходит.

   Мать Наталья, наконец, узрела очки. И поняла, что это я измываюсь над бедной скотиной. Недолго думая, схватила она хворостину и ко мне. Но я благоразумно дал деру, пускай сами решают проблемы конца света для козы. Проблема была решена. Но Белка на какое-то время перестала давать молоко. Перепужалась, однако. Мать Наталья пожаловалась батюшке. А тот, хоть и любит меня, — ты же знаешь, как он ко мне относится, —  за этот случай меня крепко наказал. Во дворе как-то подхожу к нему благословиться, к ручке приложился, а он мне другой по затылку кулаком тресь, как он это делать умеет. Больно получилось.
   — Козу обижал?
   — Батюшка, я же только пошутил!
   — Пятьдесят земных поклонов.
   — Батюшка...
   — Сто!
   И так я отбивал эти земные поклоны в церкви, — все сто,  и с гаком даже. И тогда у Белки пошло опять  молоко. Мать Наталья говорила, что молоко даже стало лучшего качества, чем прежнее. А ты говоришь — конец света...