Жизнь в другом измерении

Подзаголовок: Рукописи из старого чемодана
Жанр: Читая знаки судьбы

...Микоша объездил полсвета: скитался по российским северам и в Сибири, учился в Москве и  на Урале, бывал в Мурманске и Владивостоке, хотя детство и часть его юности прошли в вечно полусырой Латвии, куда однажды привезла его мать-псковитянка, прежде украв у отца, проживавшего после развода и развала неудавшейся семьи в селе под Тернополем. Так что по жизни интернационал у Микоши получался весьма занятный, если не сказать запутанный, слишком уж кучеряво закрученный.

Он, малолетний хохлёнок, не знающий ни одного слова по-русски, а тем более по-латышски, ведь и не пожил тогда с мамой, а очень скоро был изъят из летних каникул, проводимых в деревне у дедушки неподалёку от Пскова и завезён в детский дом в приграничный городишко Валгу, потому что его несчастной маме пришлось отправляться в женскую тюрьму: по этому поводу она несколько раз рассказывала, будто бы управдому пыталась дать взятку, так как имея маленькую дворническую каморку в подвале, хлопотала о получении более удобного и человеческого жилья. Микоша догадывался, что взятки никто никому не давал, а мамка его попалась на какой-нибудь  очередной краже. Почему "очередной"? А потому что она некоторое время назад уже сидела в тюрьме - на Украине, куда попала якобы по вине своего Петруши, то есть мужа и Микошиного отца: будто бы он послал её как-то продавать на тернопольский рынок, как оказалось, краденные у чужих людей, и вероятнее всего, в каком-нибудь проходном поезде вещи. Но мамка божилась в своих рассказах, что она невиноватая, а про краденные вещи ничего не знала...

Микоша, водимый иногда мамкой за руку по магазинам Риги, случалось, замечал, что она как бы нечаянно смахивала с прилавка какую-нибудь вещь или продукты и поспешно тащила его за собой к выходу и вон из магазина безо всякой попытки честно рассчитаться с продавцами. И видеть, и понимать это ему было крайне неприятно.

...Прошли годы. Микоша осмысливал пути господние, но свои собственные - ещё более. Он смотрел своё родословие, желая понять, в чём дело и почему его судьба такая, а не какая-нибудь другая? После детдома ему самостоятельно пришлось пробиваться по дорожкам и тропам взрослого мира, и очень хотелось выйти как-нибудь на широкий проспект, на площадь, на всеобщее обозрение, чтобы честно обо всём говорить, думать о высоком и соучаствовать в построении всеобщего счастья. Микоше в конце концов удалось получить высшее образование и профессию, завести семью и даже купить свой собственный дом - это уже как раз в период знаменитой горбачевщины, когда весь социалистический лагерь кинулся в предпринимательство и непосредственно все советские тюрьмы и зоны оказались почему-то распущены, а улицы и дворы городов наполнились матёрыми уголовниками - это помимо тех, что сами пошли в бандиты, до того даже близко ни разу не вкусив зоны или каких-либо трений с законом.

И вот у Микошы однажды всё рухнуло, то есть семья развалилась, и удача оставила его. А главное, он вынужден был вернуться в Ригу и уже там искать приюта и убежища, и условий, потребных для продолжения хотя бы какой-нибудь своей жизнедеятельности. Мамка его жила кое-как, тихо, а иногда шумно с бывшим моряком, приблудным забулдыгой и пропойцем, работала всё по той же стезе - в дворниках, мела тротуары Европы, собственноручно мыла не слишком заплёванные и не так изгаженные как в России подъезды. Микоше по своей специальности в новой Латвии ничего не нашлось, а его университетский диплом вообще можно было выбросить на помойку - невесть откуда и как вспухшая евросоюзная жизнь выбросила сотни и тысячи людей, и в первую очередь русскоязычных, в глубокую нищету, безработицу, безнадёгу. И Микоша пошел по стопам материнским и стал, можно сказать, уже потомственным дворником - достаточно добросовестным и не так, что уж много, а вообще - почти непьющим.

С мамахой встречался редко: в виду присутствия рядом забулдыги и пропойцы, навещал её лишь по старым советским праздникам и в дни рождения или поминок кого-нибудь из родни. Процесс общения и обмена житейскими впечатлениями проходил, понятное дело, под водку и не слишком замысловатую закуску, с приглашением кого-нибудь из соседей, родни и старых знакомых. Все они по известным человеческим причинам в силу неизбежного старения одних и запоздалого возмужания других, скрытого, а иногда и открытого противостояния и единоборства поколений, превосходили Микошу по возрастным параметрам - он всегда оставался в разряде "сына", а компания гостей - в команде пока еще живых свидетелей уходящей и уже в принципе несуществующей эпохи, отсюда - дурацкие споры, попытки выяснить кто прав, а кто виноват и когда было лучше, а когда хуже. Бывало, посиделки эти обходились без скандалов и рукоприкладства.

Первую скрипку на них чаще всего вела мамаха - в сотый или в тысячу первый раз рассказывая за столом новым и старым гостям, родне и знакомым одну и ту же историю о себе и о том, почему Микоша ей не сын, а так - человек, воспитанный государством, а сама она - ему просто тётка. Она, "от и до" деревенская, псковская "наскрозь", в военные годы оказавшаяся вместе с другими детьми и своей многодетной мамой, значит, бабкой Микоши, в эвакуации в Мордовии, знала мордовские частушки, а вот замуж вышла за хохла - рыжеволосого солдатёнку Петруху, водившего "студебекер" и волею судьбы служившего в небольшом латвийском городке, где и свела их нелёгкая.

И вот то, что знал почти наизусть Микоша и что как бы объясняло причины неудачной мамахиной любви и девичьей доли.

Познакомились она с бойцом Петрухой почти что в канун его дембеля, встречались несколько месяцев, а один месяц прожили совместно временно на съёмной квартире в том же городишке, где и расписались, потому как уже успели зачать первого своего ребёночка, то бишь сеструху на тот момент пока что не существующего Микоши. А далее по обстоятельствам вынуждены были податься в родные места Петрухи, значит, на Украину, в ту самую Тернопольщину, где и до сих пор на кацапов да москалей смотрят остро  с прищуром, а при случае запросто могут и ущипнуть, и двинуть в морду. И Петрухины родители, конечно, из писем его знали, что за "дивчину" везёт им с собой в качестве боевых заслуг или в виде "боевой награды" за выслугу в рядах Советской Армии, размещенной на территории Советской Латвии. А вёз он им совершенно неприемлемое - не знающей "мовы" псковскую и уже почти двадцатипятилетнюю деваху в качестве законной "жонки", и  пуще всех к встрече - заведомо нелицеприятной, трудной - готовилась свекровь, то бишь еще одна, значит, по отцовской линии бабка Микоши - по имени Параска.

Вот собрались молодые в дальнюю дорогу, у солдатика-дембеля, ка положено, отутюжена и в меру перешитая и не так, чтобы совсем не по уставу, военная форма, офицерские сапоги, еще кое-какое барахлишко. И у молодой невесты-жены имеется пару платьиц, кофточек, тряпья какого-то. Словом, набили они это всё в чемодан солдатский, дембельский и совершенно новенький. Туда же сложили документы и какие ни есть имеющиеся на тот момент деньги.

Чемоданы теперь такие можно увидеть лишь в магазинах у антикваров и в музеях, свидетельствующих о временах советской оккупации, спешно открытых в бывших прибалтийских республиках, где даже обыкновенный пожелтевший и прокомпостированный билетик для поездки в трамвае приложен, упрятан за стеклом в качестве важного экспоната и вещественной улики о следах оккупации и заодно - злодеяний коммунистического режима против свободолюбивых латышей, литовцев и эстонцев. Там же, в музеях, кстати, и телефонные аппараты советской эпохи, тяжеленные, кованные и с засовами, тысячи раз переваренные самой крепкой электросваркой, двери от бывшего вытрезвителя, ну, и по мелочам - листки от старых газет,  истёртые чьими-то зубами мундштуки, пачки с сигаретами "Прима", настольные массивные лампы, якобы из кабинетов следователей и сотрудников КГБ.

...В то время иметь свой чемодан - уже было шиком и знаком не такого уж простого статуса молодого человека. Да, вот случилось то, чего никто не ждал, хотя в канун самой поездки мамаха успела сходить на всякий случай к знакомой гадалке - почему-то ужасно чернявой и с бородавкой на носу и усами над верхней губой латышке. А та раскинула зернышки просо, а, может быть, и перловки, и выбирая их из общей кучи, напророчествовала-навещала такого, что уж лучше было бы молодым застрелиться сразу или как можно скорее. Ан, нет, поехали они к родителям на Украину. А в поезде, идущим через леса и поля Советского Союза - во Львов и далее - к Тернополю, их жестоко обокрали: тот самый чемодан унесли и всё, что было у молодых, в том числе и офицерские сапоги, и девичьи платья, сорочки и паспорта, документы, и не так уж большие, но всё равно нужные деньги. И прибыли они в украинское село голыми, то есть почти голыми. А ведь не зря, в народе говорят: "Встречают по одёжке, а провожают..."

Проводов у мамахи Микоши в жизни было много. Она уже после того, как Петруха стал гулять по бабам, вербоваться на какие-то уборки зерна и  куда подальше от неё, когда вообще семья перестала быть семьёй, много раз ездила на Украину - то ли желая как-нибудь отомстить и восстановить справедливость, то ли имея твёрдое намерение отбить непутёвого мужа и любовника у соперниц, благо уже двое детей, а среди них и Микоша, были при ней и на руках в качестве веских аргументов. Так вот, мамаха и через двадцать, и через почти сорок лет всегда рассказывала эту самую историю с украденным чемоданом без особой редакции и купюр, а что было там, в 1956 году на самом деле, пожалуй, кроме неё никто не знал. Да, и Петруха после длительного проживания с новой "жонкой", родив с нею еще двоих детей, выстроив ей дом и затем ушедший в беспробудное пьянство, сгинул как-то, попав пьяным на обочине дороги под машину: так и нашли его в канаве бездыханного и поврежденного, прикрытого наспех свеженаломанными ветками от придорожных кустов...

Микоша волей-неволей стал хранителем этой семейной притчи и,вероятно, были - про чемодан и то, как обокрали неудачливых молодоженов, что и послужило предпосылкой для их позорной встречи на Украине, а затем и поводом для упрёков, козней, откровенного неприятия их супружества, а далее - горькой и памятной на всю жизнь разлуки.

...Убирая как-то дворы и территорию городской автостоянки почти в центре Риги от обычного уличного мусора - бумажек, полиэтиленовых упаковок, наркомановских шприцов, банок из-под пива, Микоша в траве и под кустами нашел чемодан, левый металлический и не слишком проржавевший замок которого оказался закрытым, а правый - оттопыренным вверх. Чемодан не валялся как попало, а всё же кем-то был приставлен к небольшой бетонной плите, случайно оставленной на пустыре, очевидно, еще с времён грандиозного и массового советского строительства. Чемодан - классический старинный, когда-то модный, из особо слоенной бумаги или достаточно жесткого, прочного, крашенного сверху и внутри - с цветочками картона, с клеенными деревянными реечками - обрамлением по краям, с дополнительными кожаными набивками на углах, с удобной, на металлических скрепках деревянной и обтянутой кожзаменителем  ручкой. Но кто бы его узнал - выцветший, истёртый прежними владельцами и неумолимым временем, поцарапанный в путешествиях и странствиях, командировках и переездах! Сколько раз оплакиваемый! Присутствовавший на привокзальных проводах и на душещипательных встречах, молчаливо, незаметно стоявший где-нибудь в углу на всяческих похоронах и свадьбах! И много раз воруемый!

Это Микоша понял сразу.С первого взгляда. Различного хлама и человеческого мусора  он в своей жизни видывал немало и в качестве дворника, и без того. Ему приходилось разгребать, убирать и рухлядь после кого-то умершего, и бытовые отходы, сваленные обязательно мимо помойного ящика, ужасно вонючие, омерзительно прокисшие и протухшие, и сгнившие, и после того опять почему-то гниющие. И оставалось только удивляться, как же и откуда такое могло являться - из квартир, из человеческого жилища? Люди гадили вокруг себя нещадно во все века. И слава богу! Без того свойства городов и населения, где бы Микоша нашёл себе рабочее место и так, получилось, призвание?! И выброшенных, а прежде украденных вещей Микоша находил очень много и часто, и в первую очередь - портмоне, дамские кошельки, сумочки, тщательно выпотрошенные, чуть ли не с продранными насквозь от воровского любопытства и дерзновения дополнительными разделами, отделениями, папочками и кармашками. А тут - целый чемодан!

...Микоша тронул его носком ботинка и определил, что пустой, хотя и прикрыт на один замок. И он уже нездешним, неподвластным логике и дневному уму чувством узнал всю судьбу этого чемодана и то, сколько раз и у кого, и при каких обстоятельствах он был украден. И последний раз - у пожилой четы финских туристов,  заехавших в Ригу в поисках чего-нибудь дешевого и совершенно случайно купившей раритетный чемодан у местного старьёвщика с городского рынка, хотя и к нему он попал, будучи как-то украденным у заезжих итальянцев.

Микоша мигом вспомнил все полупьяные, как бы оправдательные рассказы своей мамахи про неудачную жизнь и любовь, страдания и скитания и особенно о том, как её с Петрухой, молодых и неопытных, жестоко обокрали в поезде тогда, в 1956 году. И это не совсем верно: Микоша не вспомнил, а будто бы кто-то невидимый указал ему именно на эти, известные весьма ограниченному кругу лиц, обстоятельства и подробности.

Он, живущий не так, чтобы праздно, но и не без мечтаний, прочел как-то почти всего Павлушу Коэльо и особенно его "Алхимика" и потому без особой набожности и всё-таки с врожденным чутьём к мистицизму понял, что с чемоданчиком этим не всё так просто. И если его отбросить, отшвырнуть, как это обычно делается с любым подножным мусором и забитыми отбросами пакетами, или переместить найденный чемодан в мусорный ящик, то будет нарушен какой-то важный закон непреложности и опрометчиво не прочитан очередной и очень важный знак судьбы. Микоша подумал, что вряд ли у этого чемодана есть двойное дно или сам он сделан из скрытых и ранее никем не обнаруженных золотых деталей.  Но он знал, что на верхней его крышке изнутри химическим карандашом еще в 1956 году написано "ДМБ-56". Написано его отцом вечером того же дня после покупки и когда он еще не очень-то представлял себе то, что в нём однажды удобно разместятся не только  его личные дембельские вещи, но еще и кое-какое барахлишко местной бойкой девахи Настуши: в то время у Петрухи определённых планов на неё еще не созрело, а к дембелю он готовился, как все - тщательно и обстоятельно...

"Вот возьму я его собой, пойду через центр города, повезу к себе домой в троллейбусе - что подумают люди? - размышлял озадаченный Микоша. - Сейчас с такими чемоданами никто не ходит! Да,  и видуха у него не ахти какая. У местных бездомных, алкашей и бродяг, что с утра до вечера шарятся по помойкам - и то скарб куда поприличнее на вид и сами часто в кожаных куртках и таком цивильном прикиде шныряют по подворотням..."

Червь сомнения поедал и грыз трезвомыслящего Микошу. Слишком много в жизни его было реализма, а чудес? Может быть, они и случались, да не всегда удавалось их разглядеть. Это и у верующих так часто бывает: и молятся, и читают писание, и батюшек слушают, а внутри, под коркой житейских понятий и ожиданий загробного счастья, что-нибудь да, свербит, попискивает комариком или тихо пилит одну и ту же невидимую никому струнку сомнения, а значит, и веры не прочной, лишь внешней, далёкой весьма от того, чтобы быть беззаветной, без ожидания мзды и прибыли, без должной внутренней убежденности и твёрдости в понятиях. Вот это всё и заключало Микошины размышления, а чемодан будто бы ждал, чего же он скажет и каково будет его решение?

"Да, внутри он, конечно, пустой и там нет ничего такого, что можно было бы потрогать руками, - думал-гадал Микоша. - А почему это в нём должно быть нечто такое, что обязательно нужно трогать руками? Разве нет ничего ценного, что нельзя потрогать, ощутить на вес, вкус, запах и цвет? И всё что ценно, то должно иметь вид какой-нибудь вещи, а еще лучше, если в форме золотого слитка или камушка-бриллианта?"

- Бери! Не раздумывай! - Микоше показалось, что это кто-то опять невидимый сказал ему прямо в ухо.
- ну, что я буду с ним делать?
- Что? А хотя бы сложишь в него все свои рукописи! Чтоб не валялись где попало.
- Кому оно надо?!
- Кому-кому! Кому надо, тому и.. надо!

Микоша в тот день послушался невидимого собеседника. А еще через некоторое время о его чемоданчике узнал почти весь мир. Потому что одну рукопись из него вы только что как раз и прочитали...