Вера дезертирует

                Р., конечно, конечно, Р.

                Привет. Мы будем счастливы теперь и навсегда.
                А. Васильев

Мальчик мой, волшебство есть.

Мальчик мой, волшебство есть, оно тем самым редким зелёным лучом закатного солнца ускакало к полупрозрачным умирающим нимфам под нефтяную оббензиненную гладь.

 Нос Пиноккио стал Мировым Древом, что на самых тонких ветвях своих держит шалаш прогнивший, что вот-вот развалится и полетит в пространство пернатым, переродившимся, и он прячет в себе трёх уставших пингвинов, вовсе не китов, что несут на крыльях своих нашу плоскодонку, что не может дорасти до эллипса, пока не отступит восьмёркой закрутившийся, перевернувшийся конец света.

Все живы во снах. Забытые кем-то кто-то бродят в сновидениях встречными, прохожими, случайными, их лица не запятнаны в памяти, лишь тенью мысли, силуэтом ушедшего приходят-проходят-уходят и меркнут, но живее всех живых. Весенней сюитой, сырой штукатуркой в миллиардах голов остаются, незамеченными, но! И кто знает, чья умершая мать, в правое нашёптывая, заглушает чью-то неродившуюся любовь, ветром врезающуюся в нераспустившиеся веснушки носа, когда он, она разрезает спину себе каплями луж, вылетающими из-под колёс велосипеда лунной-лунной ночью, кто?

Призраком бестелесным быть в несуществующих измерениях.

Мой мальчик, смерти нет. Видишь? Все не нашедшие в себе веру, не побывавшие в окопах под огнём, пойдут блуждать во сны чужие. Страшное бессмертие. Вдруг занесёт в чужой чумной кошмар? Придётся пребывать невольным палачом: топить котят, сбивать ценнейших спящего машиной, в которой отказали, отказали, твою мать, отказали тормоза, стрелять в любимых, расправленное железо заливать в глотку, ангиной поражённую?

Странствовать из подсознаний во внесознанье, и в жизни, и после оной, и ныне, и присно, и во веки веков.  И все километры под ногами цвета поменяют, пройдут весь спектр, от шерстинок околевшей лисицы до звёздного инея, но также останутся нулевыми, всегда будут этой замершей цифрой от плюс бесконечности до минус, минус, минус.

Заветы юного Тонио Крёгера остались сотрясанием воздуха: жить и чувствовать, жить и чувства в буквы, буквы, когда растеряна точность в словах, и закорючки-вуду не шаманят более сентиментальности, одними губами обращаешься к разным и собой становишься лишь в письме. В путешествие по звукам, без конца и края же, аудиалы подрёберные, заушные пробуждаются и тащатся вслед за отгремевшим, и тащат эхом прозвучавшего ли? услышанного ли? бывшего ли? И ты знаешь, что будет с этой дорогой.

Мальчик мой, волшебство есть, а смерти нет. Пусть забыты дриады и духи огня: к нам пришли Нео и Гарри Поттер. Рамки стёрлись, границы открыты, паранормальное – вездесуще и становится нормой, пусть дедушка Фрейд что угодно завещал о снах, мы-то знаем, что они перетекают из своего мира в наш с лёгкостью, скользя, переливаясь из формы в форму, просачиваясь, проламываясь льдом и тиной сюда, сюда, сюда.

Наши сказки не в нас, а выброшены в мир одушевлённостями: расскажи детёнышу на ночь, другу, себе, хоть бы и городскую легенду, студенческую байку, страшилку из детства и «просто к слову пришлось» - их ловит ветер, несёт в себе, перекатывает тающим шоколадом по нёбу, камешком в воде, и они оседают, и Жизнь их не может не претворить в Себя.

Нехватка органов чувств.

Мальчик мой! Мне с каждым годом всё страшнее спать.

Разбилась на часы – тридцать пять-десять, четырнадцать-девять, глушусь снотворным, глушусь никотином, сладким лечусь, зубы портя, книжками кормлюсь, глаза убивая, но не спать не умею.

Подкроватные монстры, плотоядные светлячки, человек-мотылёк и перевал Дятлова забылись: чародейство недоброе и лишённое нейтральности осталось в решете, что выброшено, найдено, закопано на два метра под сырую за домом, где меня больше никогда, ни за что..

Я боюсь этих призраков, отворачиваюсь к стенке, сквозь полудрёму жду удара в спину, чувствую, как левую ногу скручивает судорога – вот, вот теперь нападут, пока не могу бежать, бежать некуда, некуда, некуда.

В то время, как наконец-то дома, где теперь не только изумрудное солнышко и море, самое моё море, но и горы и небезлюдность с тобой, приходят те, кто ушёл не от меня, кто возвратится (ли?) не ко мне, хуже живых, хуже мёртвых, личный ад, липкий ад без насмешливого «там будет пахнуть сырой рыбой вечно», без терзаний тела, серой никчёмности, проживаний переживания прошлого. Мой сон – это чьё-то проклятье, безуспешная попытка вернуть дыхание, телесность, разум, пока я – в счастье, что недоступно мне без сна, пока я, я – наслаждаюсь!

Мне с каждым днём всё страшнее спать одной.

Мальчик мой, а я тебе снюсь? Снюсь?

19.07.2011 7:25