Дождь

           «...Дождь начинается не тогда,  когда с неба польётся вода и уж тем более не тогда когда прогремит гром. Дождь, мой друг, начинается тогда, когда первая  капля, холодная и отвратительная как лягушка, упадёт тебе за шиворот и волна озноба, напоминающая судорогу, пробежит от шеи и до самых  пяток...»
           - Чёрт, если бы всё так, как парил этот баклан. Хотя, «...знал бы прикуп – жил бы в Сочи», - вспомнил он крылатое выражение.
           - Жди его теперь козла пока «рога не прорастут...».
           Прошло чуть более двух суток с того момента  как Гриф приехал в родной город, который он покинул шесть лет назад совсем не по своей воле. 
           Найдя в местной газетёнке объявление, он, не торгуясь, снял небольшую однокомнатную квартиру. Хозяйке – одинокой пожилой женщине, представился  бизнесменом, представителем крупной иногородней фирмы, что на неё не произвело ровным счётом никакого впечатления. Осматривая «шикарные апартаменты», он без умолку рассказывал ей  о том,  чем именно занимается его фирма,  какие у неё «планы на их город и вообще... на их богатейший регион»,  а главное, как он будет долго и целенаправленно здесь трудиться.   Поясняя особенности своей «нелёгкой, но о-о-о-чень! интересной работы»,  связанной  с частыми  разъездами, он всё время повторял, что «волка кормят, да-да, именно ноги», и что дома его практически не будет, и что все беспокойства, поэтому будут сведены к минимуму. Хозяйка перебила его всего лишь один раз, оценивающе оглядев с головы  до ног,
          - Баб не води. Не люблю я этого. Узнаю, выкину вещи на лестничную площадку. И учти, - добавила она,
         -  Деньги потом не верну. Понял?!
         - Да что вы, Таисия Петровна, какие женщины, не до того, знаете ли, работа! Да и начальство у меня строгое, узнает... Единственно, когда её лицо немножко просветлело, так это в тот момент, когда он ей девственно чистыми купюрами отсчитал плату за полгода вперёд.
          Человек, который ему был нужен, всё никак не появлялся. Вот уже три часа, сидя в своём импровизированном наблюдательном пункте, он ни о чём не думал и только курил, машинально складывая окурки в специально  приготовленный для этого пакет.
          Следствие по его делу прошло как-то уж очень быстро. Суд он не очень запомнил, а вот обвинителя, да! Обвинителем на его процессе была молодая и убойно-красивая блондинка лет двадцати семи, тридцати. Красноречивая, стервоза, как «Голос Америки». Форма на ней была если не от Кардена,  то уж точно не со склада. Она сидела как влитая, но главное, главное то, что всё у неё было, что называется, на грани... Юбка  такой длины, что ещё чуть-чуть и..., а уж форменный пиджа-а-а-ак! В этом пиджаке талия, грудь выглядели как на обложке журнала «Пентхауз». Прибавьте к этому туфли на шпильках и...,  вобщем, не один он тогда на неё пялился. И она это чувствовала. На том суде, где все и всё прекрасно понимали, она разорялась, как  на предвыборном митинге. В её выступлениях было:  и «...оборотень в погонах», и «...гнать поганой метлой», и «...такие позорят органы» и прочая лабуда.
           Гриф от природы был человеком спокойным, если не сказать больше долампадным, как охарактеризовал его шеф. Однако, после того как он, не торопясь и не обращая внимания на понукания начальства среди прочих «довёл до ума» два практически безнадёжных дела, о нём быстро поменялось мнение. И здесь, не то что бы началась пруха, нет, скорее просто закончилась притирка,  и его перестали считать салагой. Так в органах пролетели несколько «счастливых и плодотворных» лет, пока он по уши не вляпался в эту, не очень прозрачную историю, где было замешано, как потом выяснилось, много верхних   людей их города.
           Тот, кого он ждал вот уже третий день, напротив, его не ждал вовсе. Более того, он был уверен, что увидятся они с ним ещё ой как нескоро. Как всегда бывает при длительном ожидании,  Гриф зевнул момент появления своего визави. А тот вышел из такси, закурил и затем, не спеша, пошел в направлении многоэтажек, где и обитал. Гриф, быстро покинув  своё  укрытие,  сел в машину и тронулся. Его «копейка» взвизгнув тормозами, остановилась метрах в пяти  впереди от идущего и он, изобразив удивление и одновременно неземную радость, воскликнул, 
          - Славка, балбес, ты что ли? Во, блин! Ну, ты и сло-о-о-он! Это ж надо так разожраться! Ей-Богу, я бы тебя не узнал, если бы не твоя, как говорится, до боли знакомая походка «пьяного гиббона»!
          - Ну и куда пилишь? Садись, подвезу! - сказал он, открывая дверь.
          - Серёга, ты? - на секунду опешив, ответил ему солидный мужчина лет сорока.
          - Откуда? - спросил он, автоматически садясь в машину.
          - Откуда, откуда? Оттуда? А то ты не знаешь?
          - И давно откинулся?
          - Да нет –  месяц-два где-то, может больше. Хотя..., знаешь,  время на свободе, бежит  совсем по-другому.
          - Ну да ладно. Какие дела-то? поинтересовался Гриф,
          - Да никаких. Вот, ...шагаю с работы устало.
          - Бли-и-и-ин! Это ж сколько мы с тобой не виделись, а?, - продолжал Гриф, томно закатив глаза,
          - Лет шесть не меньше?
          - Да уж, пожалуй, ответил его собеседник и отвёл взгляд.
          - Слушай, у меня предложение! Мне тут типа взгрустнулось, ага. Вот, на дачу еду. Ты знаешь, что-то шашлыков захотелось, мочи никакой. Поехали со мной. У бабки моей, покойницы в деревне дом остался, огромный как склад. Баня, река, лес. Молока..., море! Поехали! Попаримся, пивка попьём, а может и покрепче чего сообразим. А?! Здесь недалеко – полчаса езды.
          - Ты, знаешь, Серёг,  Я это, не могу. Не, ну, честное слово.  Работы, блин выше крыши...! Да что я тебе рассказываю, ты ж всё понимаешь?
          - Да брось ты, Слав, не гони. Какая работа, завтра воскресенье? - сказал Гриф,
          - Ну! Решайся! А то мясо в багажнике тухнет, а шампура ржавеют и, приобняв пассажира, с  задушевной грустью сказал,
          - Ты знаешь, честно говоря, истосковался я там по человеческому общению, да и новости узнать не мешало бы. Ну? Лады? Пассажир, не очень убедительно, изобразив колебания, промямлил,
          - Ладно, чёрт красноречивый. Ты, блин, камень уговоришь! Веники-то хоть есть?
          - Да всё у нас есть, успокойся, «...заяц трепаться не любит», - хохотнул Гриф и запустил двигатель.
          - Ну, тогда давай жми, - и, закурив, продолжил, - Ты знаешь, а ведь   моя меня того..., бросила. Забрала сына, сволота и уехала к матери, ну... к тещё, то есть. Вот уж скоро два года  как развелись.  Дома один как сыч, сил уже никаких…
         Они выехали за город и минут через двадцать хорошей езды свернули с шоссе на просёлок, который вскорости упёрся в лес. Проехав километр три, Гриф вдруг стал  к чему-то прислушиваться,
         - Блин, идиотство! Ну что ты будешь делать, а? Правильно говорят – хочешь сделать дело – делай всё сам. Он остановился и заглушил двигатель.
         - Щас, секунду! Подожди, Слав, я гляну, что там у нас в багажнике, - и вылез из машины. Пассажир, увидев как тот, открыл багажник и  разразился невыносимо знойный матом,  аж  вздрогнул.
         - Ну чё там?  - без энтузиазма поинтересовался он,
         -  Да сам погляди...
         Дальше всё было как в  забугорных фильмах. Не успел пассажир заглянуть в багажник, как ему на затылок со страшной силой обрушилась монтировка...
         Этот бункер Гриф нашёл давно и совершенно случайно, решив как-то в отпуске отправиться в лес по грибы. Что это было, трудно сказать, то ли старая база, то ли склады, то ли полигон какой, непонятно. Аборигены поговаривали, что ещё до войны здесь были бараки, проволока, часовые, таблички с надписью «Проход и проезд запрещён». А  вначале семидесятых разом куда-то всё  подевалось. Позже, деревенские осмелели и частью порастащили (кто кирпич, кто доски), частью поуродовали, а больше просто пожгли из хулиганства. Со временем всё заросло и от былого кое-где остались только пятна асфальта, проросшие травой, да торчащая из земли арматура.
          Помнится, тогда он по нужде зашёл в густой кустарник где, так и не успев ничего понять, ухнул в какой-то наклонный то ли жёлоб, то ли тоннель и катился так до самого дна. Несмотря на то, что наверху был полдень, тьма внизу была – глаз коли и если бы не зажигалка... Бункер был на глубине  метров пяти со стальными, рассчитанными на атомный взрыв, дверями. Какая у него была длинна-ширина он в тот раз узнать не смог, не до того было. Потом, позже он  приезжал с фонарём,  верёвкой, инструментами. Осмотрел всё, и очень тщательно! Но, тщетно…  Несколько огромных помещений связанных меж собой сетью коридоров были абсолютно пустыми. Он тогда ещё подумал,
           - А чё ты ожидал увидеть-то, а, Серёж? Забытые армейские склады,  доверху забитые тушёнкой, шоколадом и американскими галетами со сгущёнкой, да?  А может суперсекретные военные лаборатории какие?! Это только в книжках так...
          - Ну, просыпайся, просыпайся. Не так уж и  сильно я тебя огрел, - почти дружески сказал Гриф своему пассажиру, который сейчас сидел перед ним на стуле, связанный по рукам и ногам.
           Гриф – Гарифулин Сергей Наильевич, бывший следователь, бывший муж, бывший отец, одним словом бывший..., сидел напротив своего пассажира, а когда-то  сослуживца – следователя Астахова.
           Астахов медленно приходил в себя. Когда до него, наконец, дошло что с ним, он слабо дёрнулся и прохрипел,
           - Гриф, ты что с дуба рухнул? Урод! А ну развяжи, татарская ты морда!
           - Вот видишь, Слава, опять оскорбляешь, - ответил Гриф спокойно,
           - И, как?   Впрочем, ты всегда был расистом..., грустно пошутил он и продолжил,
           - Ну, а теперь, когда ты, наверное, уже всё понял, я жду подробный, а главное предельно откровенный рассказ о том,  как вы все! меня «бросили под танк». Кто эти  все, надеюсь, помнишь? Пассажир, слегка изменившись в лице, но, тем не менее, с напором произнёс,
           - Я не виноват, Гриф, мамой клянусь, ты же  знаешь. Вспомни, я ведь на суде давал показания в твою защиту? Ну, развяжи, а?
           - Да-а-а! А чего же это я на зону-то загремел,  а?  За красивые глаза с восточным разрезом?
           - Серый, падла буду, ну не я это!
           - Я бы поверил, Слава, поверил во всё, даже в то, что ты мексиканец, более того, президент этой самой Мексики. Но, Махан незадолго до своей гибели  был у меня, на зоне. Понимаешь, отпуска не пожалел, а приехал!  Да-а-а!  И веришь, всё подробненько так рассказал: про тебя, про Кичмета,  про наркотики, про то, как и кого «конкрэтно крышэвал» наш шеф и даже! сколько он с этого поимел. А главное про то, как вы меня решили того...,  когда я начал помаленьку просекать что к чему. Ну, по тому делу, помнишь?
           - Да твой Махан козёл и пид...р  гнойный!
           - О, как! Наверное, поэтому вы его досрочно и наладили на тот свет, - подытожил Гриф.
           - Значит, условие такое, - продолжал он,
           - Если ты мне сейчас говоришь всю правду и ничего кроме – умрешь легко. Ну, а если нет...! Знаешь, Астахов, у меня на зоне появилось столько ненужных для мирной жизни навыков, с помощью которых можно развязать язык удаву, не то что рядовому следаку, рядовому, я ведь не ошибся? И я это, поверь, сделаю с удовольствием, а для тебя, «старого другана», особенно. Да, и вот ещё что, совсем забыл. Кричать здесь бесполезно. Мы с тобой, голуба, в бетонном склепе на глубине пяти метров, а сверху над нами прекрасный российский чернозём с исключительными звукоизолирующими свойствами. Но главное!... Главное то, что вокруг на многие километры –  ни ду-ши! Как видишь все условия для плодотворной  работы у нас с тобой налицо. Ну, как тебе моё предложение?
          - Гриф, ты точно е...анулся. Ты хоть понимаешь, сучий ты потрох, что меня искать будут! Ты же профессионал, а не лох базарный. Ну, напряги мозги, урод!
          - Будут, Славик, ой как будут, – спокойно и даже равнодушно, поддакнул Гриф, доставая пачку сигарет, 
          - Только мне всё это «глыбоко до фени», потому как план свой, дружище, я обдумывал пять лет. Пять долгих, незабываемых лет! Возможно, он неказист, допускаю,  но ошибок в нём нет. Кстати, ты обратил внимание на то, как я тебя сделал, а?  Просто и без затей. И вот мы наедине, и  наши чувства, как пишут в любовных романах, нельзя передать словами. Он не спеша закурил, затем глубоко затянулся и уже серьёзно закончил, 
         - Если  ты, мразь, не совсем ещё пропил свои ментовские мозги, то поймёшь, что после того, что вы сделали…, не со мной, нет, - он замолчал и после тягостной для обоих  паузы, буквально выдохнул,
        - С женой и сыном... Вобщем, обратной дороги у меня нет, сечёшь, братуха?!
          Человек устроен просто, а в отдельных ситуациях, так даже очень... Давно  было подмечено, что тот, кто творит  насилие над другими (независимо моральное или физическое), да ещё и безнаказанно, сам насилия не переносит. Астахов попытался изобразить подобие какого-то сопротивления, но стоило только поднести к его глазу раскалённый на керосиновой лампе ржавый гвоздь, подобранный тут же на бетонном полу как он поплыл.
          Тогда на зоне, во время свиданки, из рассказа Махана (его коллеги – Витальки Маханькова) Гриф узнал многое, но то, что теперь поведал ему Астахов, было настолько ужасным, настолько мерзким и циничным, что...
           Он выполнил своё обещание – Астахов умер без мучений и даже с кайфом, получив  лошадиную дозу снотворного.
          - Так, подобьём бабки! - подумал Гриф, сидя напротив  трупа и равнодушно поедая припасённый бутерброд.
          - Кичмета уже не достать. Отдыхает себе  Кичмет  на кладбище, под большим и красивым мраморным памятником. Его шестёрок-исполнителей он в расчёт не брал, да и не винил их особенно, прекрасно понимая, что если не они так другие. Приказ он и в Африке приказ. Попробуй, не выполни? Заместителя своего шефа – Кускова, который и обмозговал всё то, что с ним  потом произошло, в городе не было. Этот, года два назад свалил в Москву и сейчас был где-то в главном управлении, а вот «шефуня»...  А вот шефуня, дорогой и любимый, был тута, рядышком…
           Года за два до того памятного суда, было у Грифа дельце, по которому проходил  один ветеран первой  ещё Чечни. Дело было несложное –  чистая «сто одиннадцатая... УК».  Короче, этот друг по пьянке  застукал  жену с любовником, ну и оторвался по полной программе. А заодно  и с соседями разобрался…  Ну, видно чтоб настрой не терять впустую. Разобрался так, что на одной скорой помощи всех тогда увезти не удалось. К тому же если  учесть, что был он каким-никаким, а всё ж-таки десантником, да при этом  ростом метр девяноста и весом за сотню..., то и результат был вполне предсказуемым. Так вот, тогда во время обыска Грифа зачем-то занесло в сарай, где под верстаком он наткнулся на странный продолговатый предмет, завёрнутый в промасленный брезент. Следственная бригада была в доме, свидетелей никаких, вобщем никто ему не мешал.  Он развернул ткань и обмер, это был гранатомёт. Непонятно зачем, но он его тогда припрятал, как говорится, «…а вдруг»!
             В живописном районе на краю города, в излучине реки был участок, где располагался посёлок всей  местной крутизны. Сразу за посёлком была небольшая лощина, а за ней  посадки. Вот в них он и оставил свою копейку. Большой и красивый дом его бывшего шефа стоял почти на самом краю этого «города мечты» и это значительно  облегчало выполнение задуманного. Переодевшись в изрядно полинявший камуфляж и сняв обувь, Гриф один за другим надел три пары толстых шерстяных носок, пропитав их затем какой-то жидкостью. После чего взял ничем не приметную  спортивную сумку и вот так налегке без обуви  потопал в направлении посёлка.
            Шеф приехал поздно. Остановив машину перед воротами, вышел и стал их открывать. Пока он с ними возился, Гриф спокойно, как на учениях вынул из сумки  «Муху», изготовился к стрельбе и в тот самый  момент, когда его бывший начальник сел в машину плавно нажал на спуск.
            Вот уже вторую неделю он жил в бункере, предусмотрительно обеспечив себя всем необходимым. Единственно, что его сейчас связывало с остальным миром, так это радиоприёмник и миниатюрный японский телевизор на батарейках, которых он накупил как в арктическую экспедицию. Он  знал всё. Знал  то, что  сочиняли о нём немногочисленные «свидетели». Видел «свой» фоторобот, репортажи о том, как нашли сначала гранатомёт, а потом ещё  и «его» сгоревшую машину, которая как выяснится позже, принадлежала одинокому пенсионеру из соседнего городка, и  который вот уж как год не вставал с постели. Но особенно ему понравилось интервью с кинологом… Тот,  глядя в объектив видеокамеры, преувеличенно серьёзно, что называется со слезой в голосе, посетовал на то, что «...мало того, что собака не взяла след на месте преступления, более того, она потом ещё и заболела какой-то непонятной болезнью и теперь видимо вообще никогда не сможет работать...».            
            Дело было сделано. Он ни о чём не думал и ни о чём не жалел, справедливо полагая «Jedem das seine», как любила говорить «немецкая училка», ставя ему очередной неуд.  Каждому – своё! Именно эта надпись, если верить ей, была выбита на воротах Бухенвальда. Большую часть времени он спал. Впервые за последние годы спал спокойно и с удовольствием, не забивая себе голову всякой ерундой.
            Гриф сидел на маленькой неудобной скамеечке внутри могильной оградки. Сколько сидел не помнил. Время для него сейчас измерялось количеством выпитой водки и выкуренных сигарет. Оно не то что бы текло медленно или быстро, нет, оно просто стояло на месте, как сытый бык на привязи. Он, не отрываясь, смотрел на маленький скромный памятник,  на черном мраморе которого красивым шрифтом было выбито –  Гарифулина Светлана Аркадьевна 1972 – 2001 год, Гарифулин  Айдар Сергеевич        1995 – 2001 год.   А чуть ниже – «Спите спокойно родные, мы помним о вас и скорбим».               
           Шёл дождь, на который он не обращал ровным счётом никакого внимания, ибо дождь, как он  где-то прочёл, «...начинается не тогда,  когда с неба польётся вода и даже не тогда когда гремит гром. Дождь начинается тогда, когда первая  капля упадёт за шиворот и волна озноба, напоминающая судорогу, пробежит от шеи и до  пяток...».
          Если ты ещё жив, конечно!
         
          PS. Месяца через три после этих событий   по ТВЦ показали репортаж, в котором молоденькая дикторша с очень серьёзным лицом говорила о том, что, дескать криминал распоясался совсем, что объектом покушения на этот раз стал высокопоставленный офицер столичной милиции и что преступление было дерзким и профессионально подготовленным, потому что по горячим следам..., следов не было обнаружено никаких. Вообще! Ну и так далее. А потом была названа фамилия «героя, погибшего на посту...», которая никому, а главное ни о чём не говорила. Была она какая-то тусклая и незапоминающаяся. То ли Кусов, то ли Кусько...
          Хотя нет, постойте…  По-моему,  Кусков… Кажется так? Да, именно так…
          А может быть всё-таки говорила, а?
      
                июль  2010 год