Исцеление любовью

           ИСЦЕЛЕНИЕ ЛЮБОВЬЮ

 

Г.Марков, «Соль земли», отрывок.

 

     «- Хочешь, расскажу, Уля, как я его полюбила? – сказала Анастасия Федоровна и опять замолкла.

     - Хочу, хочу! Расскажите, пожалуйста, все, все!

     - Ну, слушай. Вскоре после окончания гражданской войны на Дальнем Востоке пришел Максим Матвеевич на рабфак.  Я уже там второй год училась. Пришел он худой, утомленный и только начал учиться, заболел сыпняком. Тиф тогда косил чуть ли не всех подряд. Положили его в заразный барак. Оттуда немногие возвращались.

     Проходит день- другой, а я места себе не нахожу, болит у меня душа за этого паренька. Пошла я к больнице, брожу возле: туда, внутрь, никого не пускают. Вижу, выходит из барака пожилая женщина в белом халате, по всему видно – санитарка. Я к ней: « Скажите, пожалуйста, тетушка, каково здоровье  Строгова Максима?» - « А он кто вам будет?» Зарделась я вся и говорю: « Братик он мне. Всего только на годок старше». Санитарка пристально посмотрела на меня и говорит: « Походит он на тебя. Плохое его дело, сестричка, без памяти который день. Боюсь, как бы не прибрал его господь бог». Я тут чуть с ног не свалилась. А санитарка о своем: « Его б сейчас молочком почаще поить, да разве за всеми уследишь, на ночь всего две санитарки на весь барак остаются».

     Ушла она, а я стою как прикованная. « Нет, думаю, я не допущу, чтобы такого парня господь бог прибрал».

     Ринулась я тут к доктору, заведующему инфекционным отделением: « Пустите меня в тифозный барак. Брат там у меня присмерти». Доктор слушать меня не желает: « Вы заразитесь! Мы вшей ежедневно с больных снимаем. Кто будет в ответе, если вы заболеете?» Я стою на своем: « С вас ответа не спросят. А вот если братец мой умрет, я вам жизни не дам, я вас по пятам буду преследовать». Вижу, задумался доктор, был он, видимо, не из храбрых. Я заметила, что он колеблется, подошла к нему, говорю: « Чтоб вы не боялись, расписку вам дам – сама настояла, сама и в ответе». Он дал лист бумаги, диктует: « Я предупреждена об опасности и в случае заболевания никаких претензий никому предъявлять не буду». Я дала подписку, он вызвал фельдшера, и тот  повел меня в барак.

     Зашла я туда и чуть не бросилась назад. В бараке душно, стонут больные, пахнет карболкой и камфорой…

     Старая санитарка привела меня в самую крайнюю палату. « Тут, говорит, твой братик, умирать его сюда привезли».

     Лежали в этой палате пять человек. Четверо умерли, а Максим Матвеич выжил. Трое суток просидела я возле его кровати, поила с ложечки, ждала, когда наступит кризис, и укараулила! Стал он постепенно поправляться. Я сама так измоталась, что еле на ногах держусь. « Неужели, думаю, доктор прав и я заболею?» Но все-таки ничего, выстояла.

     И случилось в эти дни одно страшное событие. Прихожу я как-то утром в палату, где Максим Матвеич лежал. Он увидел меня, смутился и обрадовался. И вдруг говорит мне6 « Настенька, мои родители приехали. Остановились они на Извозной улице, дом номер семь, квартира семнадцать. Сходи к ним, пожалуйста, скажи, что я поправляюсь. А по дороге забеги в какой-нибудь магазин, купи гостинец сестренке. Сестренка у меня есть, Маришкой ее зовут».

     Я слушаю, а сама про себя соображаю: « Что-то несуразное ты, парень, бормочешь. Когда же могли приехать твои родители? Как ты узнал об этом? Я ведь уходила из барака почти в полночь и вернулась чуть свет. Никого не было». Но все-таки говорю ему: « Сходить схожу, почему бы не сходить? И гостинец куплю. Ты лежи, не беспокойся, знай, поправляйся себе».

     Он помолчал, улыбнулся, а потом спрашивает:

« А ты видела, Настенька, какую шинель мне военком выдал?  Новую, длинную, с кавалерийским разрезом. Посмотри, она там, в коридоре, возле пирамиды с винтовками висит».

     Я сжала зубы, чтобы не закричать. Потом взяла себя в руки, встала и говорю: «Сейчас я посмотрю». А сама за дверь!

     Бросилась я к тому доктору, которому подписку давала. « Доктор, милый вы человек, он с ума сошел, спасите братика».

     Он  поднял меня, посадил на стул и совершенно спокойно говорит: « Темный вы человек, молодая барышня. У вашего брата психоз – следствие многодневной высокой температуры. Это скоро пройдет. Не раздражайте его ничем, делайте вид, что он говорит разумное, только слушайте его».

     Ах, Уленька, я все это помню как сейчас. Обняла я доктора и давай целовать. Он отбивается от меня: « Вы, говорит, сами-то, молодая барышня, в своем уме?»

     Ну, помчалась я снова в палату.

     Прошло после этого недели две, и его разрешили выписать. Собрали ребята со всего рабфака денег на извозчика, и мы привезли его домой. Домой – это в общежитие. И тут он начал быстро поправляться… А вскоре он признался, что любит меня. Обычно как бывает? Девчонки млеют от таких слов, а я сделалась строгой – престрогой и говорю: « Ты, может быть, полюбил меня в благодарность за то, что я за тобой в тифозном бараке ухаживала? Имей в виду, что мне благодарности не нужно, я проживу и без нее». Я, конечно, говорила это с хитринкой и никак не думала, что это обидит его. А он так обиделся, что жутко смотреть стало. Глядит на меня в упор, в глазах у него слезы, и мука, и черти прыгают, и говорит: « Я считал, что ты в людях разбираешься, можешь улавливать движения их души, а ты тупая дуреха».  И ушел.

     Я проревела всю ночь. Девчата валерьянкой меня отпаивали, холодное полотенце на голову клали. Чем бы все это кончилось, не знаю, если б не выручила меня из этой беды Машенька Дорохина, подружка моя, теперь тоже врач. На другой же день, не говоря ни слова, она пошла к Максиму и принесла от него записку. « Настенька, прости, если обидел тебя. Беру свои грубые, недостойные тебя слова обратно. Еще раз повторяю то, что говорил: я люблю тебя, и не только потому, что ты ходила за мной в тифозном бараке. Любил бы и без этого, но за это люблю еще больше».

     Прочитала я записку, и так охватило меня счастье, что взлететь готова. Девчата вернулись с занятий, а я пою на все общежитие. Они смотрят на меня, удивляются: « Что такое с Настей случилось? Ночью хворала, а сейчас песни поет!». А мы с Машенькой переглядываемся и молчим. Пусть себе, мол, гадают, много будут знать, скоро состарятся!»

 

Томас Манн, « Будденброки»:

 

     «Так обстоит дело с тифом: в смутных бредовых сновидениях, в жару и забытьи больной ясно слышит призывный голос жизни. Уверенный и свежий, этот голос доносится до него, когда он уже далеко ушел по невидимым, раскаленным дорогам, ведущим в тень, в мир и прохладу. Встрепенувшись, человек прислушивается к этому звонкому, светлому, чуть насмешливому призыву повернуть вспять, который донесся до него из дальних, уже почти позабытых краев. И если он устыдится своего малодушия, если в нем шевельнутся сознание долга, отвага, если в нем вновь пробудятся энергия, радость, любовь, приверженность к глумливой, пестрой и жестокой сутолоке, которую он на время оставил, то, как бы далеко его ни завела раскаленная тропа, он повернет назад и будет жить.

       Но если голос жизни, до него донесшийся, заставит его содрогнуться от страха и отвращения, если в ответ на этот веселый, вызывающий окрик он только покачает головой и отмахнется, устремившись вперед по пути, ему открывшемуся, тогда – это ясно каждому – он умрет».

 

                Подборка цитат Оксаны Студецкой