ни по чём

Мы черти с табакерки, маленькие, блестящие, с лоснящимися глазками, лысым пузиком, ввизгливые, чудные. Мы подпрыгиваем. Мы кричим, "Меня-я-я-я!". В том смысле, что нас. В том смысле, что выбрать. Не знаем толком для чего, но выбрать. Должны - нас. Непременно. А то как же!
          Кто-то большой, неведомый, отчасти и местами невидимый - делает выбор. Щелкает по крышечкам, достает ноготочком замочек, открывает, рассматривает.
          Чертята вертяться (мы вертимся), вращаются юлой (мы вращаемся), улыбаются всеми своими зубками, губками, чертовски так ластяться. Большой - он смешной, добрый и большой, он рад бы всем, да всем не рад бы, должны лишь немножко и некоторые, а некоторые - вовсе не должны.
          Надо угодить. Ему так трудно угодить. Как угодить если угодителей целые тысячи? Миллионы и миллиарды шустрейших разнообразных угодителей.
          Представьте, на секундочку, как трудно этому, большому, как нечеловечески ему потно и тяжело. Ему то - зачем, он большой, ему давно не надо, надо вам, нам, там, сям, ему - совсем нет. Он исключительно от невероятной доброты, от душевности и исключительного расположения. Возможно, от алмазной чистоты помыслов. Таков!
          Чертята живут чертовски мало. Такова природа чертят. Так чертятам начерчено. Все не успеют.
          Но если одному, самому-пресамому забраться на других, по головкам, по темечкам, по тыковкам, то он (самый-пресамый) прыгнет значительно-презначительно выше, выше на целого настоящего чертенка или даже на двух, и большой (добрый, помните?) обязательно тогда заметит, коснется пальчиком, и скажет,"Его!".
          И встрепенется сердце маленького, умного чертенка и запрыгает он и заскачет, и радостью наполнится его сложное, неоднокамерное сердечко и счастьем запылают его свежие ланиты. И умрет он довольным чрезвычайно.