В археологической экспедиции

автобиографический очерк


Я не знаю, где встретиться
Нам придётся с тобой,
Глобус крутится- вертится
Словно шар голубой.

И мелькают города и страны,
Параллели и меридианы.
Только там таких пунктиров нету,
По которым нам с тобой бродить по свету.

Кто бывал в экспедиции,
Тот поёт этот гимн,
И его по традиции
Мы считаем своим.
……………………
Из песни «Глобус»
(Слова и музыка народные)

История, на мой взгляд, странная наука и ещё более странная и неоднозначная профессия. Что производит историк? Что он, собственно, делает конкретно? Ведь как бы ничего такого, что можно пощупать руками, историки и не производят. Их работа копаться в коллективной памяти человечества, давать исторические оценки людям и явлениям, создавать и распространять исторические концепции – способы взгляда на мир и его прошлое. Но какой- то конкретной пользы людям историки вроде бы и не приносят. Да ещё  постоянно спорят друг с другом. Порой настолько яростно, что принимаются доказывать, что оппонент кроме вреда людям ничего иного не делает.
Именно эти соображения заставляли меня очень сильно колебаться при выборе высшего учебного заведения. И всё-таки желание узнать подробнее, что же  такого понаделали люди на  планете, пока меня с ними не было, взяло верх. И в 1981 году я поступил на исторический факультет университета в славном городе Иваново,  где появился на свет. Правда, для поступления на дневное отделение блата не хватило, и первые два курса я учился на вечернем отделении, работая то почтальоном, то дворником.
Одно из неотъемлемых свойств настоящей науки – возможность перепроверять теории экспериментально. А как поставить эксперимент в истории? Может быть, когда-нибудь, могущество человечества преодолеет очередной качественный рубеж, и люди научатся путешествовать в прошлое, создадут легендарную «машину времени». Вот тогда история сможет стать наукой в подлинном смысле этого слова. Пока же из многочисленных вспомогательных дисциплин, которые сопровождают историю, к экспериментальному знанию близка только археология.
Поэтому для студентов-историков археологическая практика- это бесценная возможность поработать руками и сделать хоть что-то, похожее на эксперимент. Обычно её проходят в  летние каникулы после первого курса. Но мне из-за того, что первые два курса я учился на вечернем отделении, пришлось проходить археологическую практику после четвёртого курса, в июне-июле 1985 года. Именно в эти недели в Москве проходил Международный Фестиваль молодёжи и студентов.
А нам предстояло отбыть из Иванова в древний русский город Псков, чтобы принять участие в Псковской археологической экспедиции. Основную массу составляли первокурсники только что сдавшие свою первую летнюю сессию. Но было немало и тех, кто присоединился к археологической экспедиции во второй, а то и в третий раз. Уже не ради прохождения обязательной практики, а просто для того, чтобы интересно и с пользой провести летние месяцы. За работу в должности препаратора платили около 80 рублей.
Разместили нас  в общежитии Псковского культпросветучилища. Оно выполнено по такому же проекту, как и 9-этажные жилые корпуса возле Ефремовского медицинского колледжа.
Наши предшественники в прежние археологические сезоны работали в основном в Изборске, в городе, где сохранилась самая древняя каменная крепость из существующих на территории России. Из уст в уста поколения ивановских студентов пересказывали историю, как когда-то там, в Изборске, кто-то из наших предшественников разыграл маститого московского академика.
Дело в том, что одной из самых больных проблем отечественной истории ещё со времён Ломоносова является так называемая «Норманнская теория». В советское время каждый историк обязан был всеми силами клеймить эту теорию, согласно которой вся династия русских князей имеет иноземное (скандинавское) происхождение. Всё восходит к хрестоматийному эпизоду, упоминаемому летописцем Нестором.
Пойдоша из Немецъ три брата со всъмъ родомъ смоимъ: Рюрикъ, Синеусъ, Триворъ. И бысть Рюрикъ старъйшина в Новъгороде, а Синеусъ старъйшина бысть на Белъоsере, а Триворъ во Изборце (Изборске).

Согласно историко-лингвистическим исследованиям, имя «Синеус» представляет собой искаженное старошведское «свой род» (швед. sine hus), а «Трувор» — «верная дружина» (швед. thru varing) Таким образом, Рюрик приходит княжить не со своими двумя братьями, а со своим родом (в который мог входить, например, Вещий Олег) и верной дружиной. Поэтому многие историки полагают, что Нестор Летописец в написании «Повести временных лет» пользовался более ранними, но пока неизвестными, шведскими источниками, и при этом транскрибировал слова, не произведя перевода. К тому же Синеус не мог быть белоозерским князем с 862 по 864 год, поскольку археологически существование города Белоозера прослеживается только с X века. В настоящее время существование самого Рюрика, как реального исторического лица, большинством историков под сомнение не ставится. Напротив, в последнее время в европейской историографии наметилась тенденция индентифицировать «варяжского» Рюрика с Рориком «датским» (Рюрик Ютландский). Но в советское время приверженность «норманнской теории» была приговором для любого историка, который мог повлечь за собой и изгнание из профессии.
Так вот на раскопках в Изборске студенты раздобыли металлический стержень неизвестного назначения и происхождения и, пользуясь знанием  древнерусского языка, выцарапали на нём имя одного из легендарных варяжских братьев Трувор. Именно тот, который согласно Нестору, получил в управление город Изборск. И когда этот металлический стержень был подброшен в раскоп, и его принесли академику как якобы обнаруженную находку, у бедного старика от страха за последствия, которые могла нанести такая находка советской исторической науке, так затряслись руки, что он уронил артефакт на землю. Разумеется, подлог был изобличён довольно быстро. Но авторов этого невинного хулиганства так и не нашли.
Северо-Западный край Древней Руси, места вокруг Пскова и Новгорода представляют из себя настоящий рай для археологов. Из-за того, что почвы там, как правило, заболоченные, вода не даёт кислороду проникать в глубь земли и играет роль прекрасного консерванта. Поэтому  в земле сохраняется буквально всё: и дерево не разлагается, и железо не ржавеет.
Наш раскоп находился в самом центре Пскова в двух шагах от Псковского Кремля. Его там называют Кром. На этом месте предполагалось возвести новый корпус Псковского пединститута. Но перед тем, как передать землю строителям, всю её медленно и не спеша слой за слоем должны были снять археологи. Работа и до нас была проделана уже немалая. Раскоп представлял собой глубочайший котлован, примерно в три этажа в глубь от уровня городского асфальта.
Мне и моему напарнику- первокурснику достался квадрат в центре раскопа. В нашем квадрате находился угол деревянного дома, и культурные слои из-за этого перемешались. Внутри дома слой был датирован концом XVIII века, эпохой Екатерины II. Там я нашёл нижнюю часть сапога из натуральной кожи. Меня поразило идеальное качество работы. Прекрасно сохранился каждый гвоздь, которыми была прибита подошва. За пределами стены дома культурный слой датировался началом XIII века, эпохой татаро-монгольского нашествия. До Пскова и Новгорода полчища Батыя тогда не дошли, их остановила весенняя распутица возле Торжка. Но чтобы не подвергнуться разграблениям, оба города тоже стали платить дань Золотой Орде как и те русские города, что были монголо-татарами завоёваны.
 В этом слое нам повезло обнаружить очень интересную находку: идеально сохранившееся лукошко, сплетённое из бересты. Когда мы на неё наткнулись, радости не было предела. Главная мечта любого археолога, работающего в тех краях, – найти берестяную грамоту. Ведь сколь бы интересны не были археологические находки, тексты имеют свойство доносить такую информацию, которую неписьменные источники не содержат. А несколько сотен берестяных грамот, обнаруженных в Пскове и Новгороде за послевоенное время, развеяли миф о неграмотности простого народа в те века.
Однако на той бересте, что мы нашли, не было никаких надписей. Это было обыкновенное лукошко, по форме похоже на современную дамскую сумочку с двумя ручками. Причём оно оказалось до верху набитым лесными орехами. Ядра их истлели за прошедшие века, но скорлупа сохранилась неплохо.
Чтобы глубокий раскоп не переполняла дождевая вода, в нём была сделана дренажная система, отводившая всю воду в ещё более глубокую яму в углу котлована. Наш руководитель доцент кафедры отечественной дореволюционной истории Ивановского университета Кирилл Евгеньевич Балдин  в один прекрасный день объявил, что требуются добровольцы. На раскопе после дождя началась беда, вода стала угрожать проводимым работам. А причина до обидного глупая. За тем, как работают археологи, имеют возможность наблюдать все прохожие, иногда к нам привозили даже иностранных туристов, которые вовсю таращились на нашу работу и безостановочно щёлкали фотоаппаратами. Но в эту ночь пока мы отдыхали в своём общежитии, местные мальчишки, пользуясь тем, что к раскопу легко подойти, и никто его в этом месте толком не охранял, забросали дренажную яму большими  камнями. Мальчишки не то, чтобы хотели напакостить. Им, скорее всего, просто нравилось наблюдать за тем грандиозным плеском, который производили камни, сбрасываемые ими с трёхэтажной высоты.
И вот теперь потребовалось два добровольца, чтобы лезть в эту  яму и доставать оттуда  камни. И надо же случиться, что таким отъявленным энтузиастом оказался мой напарник- первокурсник. Мне ничего не оставалось, как к нему присоединиться. Ныряя в воду за камнями, я проклинал его последними словами. Думаю, что и Павке Корчагину не всегда приходилось браться за такую тяжёлую работу.
И всё- таки с работой мы справились и спасли раскоп от наводнения, за что нам, конечно же, все были очень благодарны.
Примерно через неделю в экспедиции отличился уже наш  руководитель. Кирилл Евгеньевич   заявился к нам в общежитие чересчур взбудораженный. Ему явно хотелось поделиться с кем-то своим открытием. А кроме нас никого больше не было. Застал он нас за распитием бутылки водки, а дело происходило в самый разгар горбачёвской войны с алкоголем. Мы ожидали неприятностей, но вместо этого Кирилл Евгеньевич подсел к  столу, попросил налить и ему рюмку. Выпил,  не закусывая, и заявил:
- Сегодня я сделал сенсационное этнографическое открытие! Вы только представьте себе – действующее языческое капище в середине XX века!
Оказалось, что наш руководитель познакомился с эстонскими коллегами- историками из Тартуского университета, и они вместе исследовали глухие деревни в юго-западной части Эстонии. И там  нашли старожилов, которые подтвердили эти удивительные сведения.
Христианство в эстонских землях распространялось как из Руси, православными, так и со стороны крестоносцев, католиками. Но жители одной из глухих деревень схитрили. Когда к ним приходили крестоносцы, они говорили им, что уже крестились в православии. А когда приходили православные миссионеры, им говорили, что все крестились уже у крестоносцев. Сам раскол на католиков и православных организационно оформился чуть позже. А жители этой деревни в глубокой тайне от всех продолжали ходить к своему языческому капищу, приносить жертвы деревянным идолам и поклоняться большому камню.
И только после второй мировой войны этот обычай прервался. Один из местных жителей, добыв взрывчатки на местах боёв, взорвал этот камень, а из обломков его соорудил сарай для овец. Но овцы у него вскоре все передохли. Мало того, у него заболела дочь и его бросила жена. Бедолага нашёл тех пожилых людей, которые поклонялись этому камню, и сказал им, что сам уже понял, что древние языческие боги мстят ему за святотатство. Последовав советам стариков, этот человек разрушил свой сарай, а каменные обломки свёз обратно на капище. После этого дочь выздоровела, жена вернулась, овцы расплодились новые.

(опубликовано в газете "Панорама Красивомечья" № 27, 8 июля 2011 г.)