Кара небесная

   Софья  Егоровна  не  любила  мужа. Когда пришёл он  свататься  в их дом, минуло ей восемнадцать, а ему уж исполнилось сорок шесть. Солидный, состоятельный, учтивый к ней и родителям её, он показал себя надёжным  человеком. А  более всего тогда понра-вился  ей, как подарил драгоценное ожерелье. И она дала согласие своё на обручение  совсем легко, без тягостных раздумий, на следующий же день. Первый год была она даже счастлива. Повсюду раскрывались перед ними двери, лакеи услужливо раскланивались, и в ресторациях всегда  определялись им  удобные   места, и в гостях принимали их наилучшим образом. Но время шло. И очень скоро стало ей подле него скучно. После – невыносимо одиноко.
Держал он адвокатскую контору, и  Софью Егоровну  замыслил сделать правой рукой  своею, потому заставлял её  весь день находиться с ним рядом  и вникать в дела. А дома, когда переписывал он прошения, неприятно и монотонно поскрипывая хорошо очинённым пером, она должна была диктовать ему их тексты.
- А я всегда мечтала о своём шляпном салоне! – воскликнула она как-то, бросив в сторону надоевшие бумаги, - Что бы шляпки присылали из самого Парижа и дамы ко мне съезжались  модные и почтенные…
- Шляпки – это вздор. - Произнёс он спокойно, при том аккуратно собрав с пола бумаги и вложив их обратно в руки её, - Нужно иметь серьёзное дело. Учти, Софья, меня не будет, оно  тебе останется.
В конторе, при нём, почти всегда  она чувствовала себя невероятно глупой, и всё оттого, что приходили к нему господа, с которыми говорил он так,  что ничего не могла она понять, как ни старалась. Софья Егоровна  тщетно вслушивалась в эти речи, должно быть умные, что текли вокруг неё, но чем больше трудилась она над тем, что бы разо-браться в них, тем более непонятными  они казались, словно чужестранными. 
Муж говорил:
- Исходя из соображений  некомпетентности  данного  недобросовестного заявителя, можно сделать истинно верный вывод, что прошение его в суде о присуждении ему опе-кунских прав, будет несомненно отклонено.
Посетитель же отвечал ему:
- Но есть ли гарантия, что данный судья, представляет из себя человека незыблемо  порядочного и следовательно неподкупного, или же напротив, он поведёт себя недостойно, и приняв некоторую небольшую, а быть может и солидную сумму, вынесет решение такое именно, какого и ждёт  заявитель,  хоть даже и является он недобросовестным, не только семьянином, однако же и гражданином государства своего!
На что муж заявлял:
- В таком случае, мы будем вынуждены, обратится к суду вышестоящему, для чего напи-шем  и поручим разослать прошения в необходимые инстанции, и станем добиваться повторного  рассмотрения  дела нашего, однако  уже  другим судом, и прочим судьёй.
И  уже  спустя полчаса, от разговоров таких, от этого  юридического занудства, Со-фья Егоровна чувствовала  такое головокружение, и помрачение ума, что хотелось сбе-жать куда-нибудь прочь, да только было некуда… И оттого, она лишь зевала и  смотрела  с тоскою в окно.
Супруг  казался ей  блеклым. Светлые глаза, ресницы, волосы, прежде русые, а теперь уж седые. По приходу домой, надевал он белый прошитый  халат, белые  гольфы и белые домашние туфли, и скользил  по комнатам мягко, чуть шаркая,  этакое  белое пятно. С грустью, а порою и со слезами,  гляделась она в зеркало, вспоминая себя –  юной  красавицей. А нынче, когда было ей уж двадцать восемь,  рядом со стареющим выцветшим  мужем, и она,   верно  непоправимо старилась, и дурнела на глазах.
Его аккуратность, точность, рассудительность – всё теперь раздражало её. То, как он ест, ещё более спит, ровно сложив руки на проваленном животе. А вечерами сидит у себя в кабинете, ссутулившись за  ореховым столом, и всё скрипит и скрипит своим пе-ром, не зная отдыха. Как смертельно он надоел ей. Но оставить его,  означало  потерять всё то, к чему уж успела она привыкнуть, и наряды, и драгоценности, и уютный двухэтажный  дом. Что ж делать, нужно было терпеть.
Впрочем, он был добр, это качество присущее ему, пожалуй  единственное, из тех, что не  досаждало  Софье Егоровне. Особенно любил он детей, а своих по несчастью, иметь не мог, вследствие  случившейся с ним, ещё в детстве, хвори.  Всё чаще  возвращался он к мысли о том, что бы принять в семью сироту из пансиона, но Софья Егоровна не  желала этого, и потому, как могла и под любыми предлогами, откладывала разговоры подобного рода, на потом.
Так и жили Софья Егоровна и Михаил Львович Закарпатьевы. Покуда одним днём не появился в конторе их молодой темноволосый красавец – Николай  Иванович  Тортоев, приглашённый в свидетели по делу одному, об ограблении церковной лавки, пьяным ямщиком.
Как он явился, Софья Егоровна словно ожила. Она более не глядела в окно, и не стремилась  покинуть приёмную, напротив, всячески и очень старательно помогала мужу своему, то приносила документные книги, то подавала сладкий чай, стирала пыль с полок, наполняла чернильницу, а сама всё любовалась  Тортоевым. А он ею.
Так прошла неделя. В свой последний  визит  к  Михаилу Львовичу,  Николай Ива-нович, незаметно положил записку в сумочку её, что лежала на столе. И  Софья Егоровна, найдя её уже дома, и прочитав пылкое признание с робкой просьбой о свидании, закружилась весело, и на ходу поцеловала мужа,  мягко  прошаркивающего  по случайности мимо.
Встречи  Тортоева   и  Софьи Егоровны  начались весной и продолжались до зимы. Оба они были счастливы невероятно, однако за счастьем своим не забывали и об осторожности.  Однако  даже  в те вечера, когда Софья Егоровна  возвращалась  совсем поздно,  и выдумывала для мужа  неправдоподобные  отговорки,  он  не высказывал ни слова сомнения  и верил  всему, что рассказывала она, стоя у него за спиной, покуда  скрипел он пером.
А  Софья Егоровна, меж тем была необыкновенно  счастлива,  все мысли её были заняты Николаем Ивановичем,  приятные долгие сны – им же, чуть не всякий день  торо-пилась она на свидание  к нему,  и боялась даже подумать о том, что когда-нибудь могут они прекратиться.
- Ах, Сонечка, сладкая моя конфетка, - шептал он ей ласково, а потом целовал горячо, а она всё  думала, отчего же это муж её не таков.
Однажды  утром пришла она вся в слезах. Тортоев поглядел на неё испуганно, положил  её  голову на плечо себе, стал утешать.  Однако утешилась Софья Егоровна не скоро, а когда всё же отыскала в себе силы говорить, то произнесла  обречённо  и  встревожено:
- Ах, Коленька, беда! Беда непоправимая…
Затем  вновь охватили её рыдания, и  долго ещё Николай Иванович не мог понять в чём именно  та  беда, и  ожидал  дурных  новостей  с  волнением.
Оказалось, что Софья Егоровна обнаружила, что вскорости  надобно будет ожидать ей  рождения  ребёнка. 
- Что же теперь  станем мы делать, Коленька? – прошептала она со страхом и глядя в глаза ему.
Тортоев молчал напряжённо и она, не  дождавшись  ответа  от него, снова запла-кала горько.
- Есть только два пути у нас, Сонечка, - произнёс Николай Иванович, когда уж четверть часа, и не меньше, миновала.
Она опять подняла к нему глаза.
- Первый – ты  сегодня же признаёшься мужу во всём и оставляешь его…
- Невозможно! Он оставит меня ни с чем, на что мы станем жить? Твоего жалованья не хватит на обеспечения семьи нашей, невозможно…
- Второй – эту встречу нашу  мы называем  последней, и муж твой в ближайшие месяцы становиться  отцом…
- Ах! Невозможно! – И Софья Егоровна вновь зарыдала.
- Голубушка, довольно же плакать, - принялся  уговаривать её Николай  Иванович,  -  ведь после рождения  ребёнка, мы  можем встречаться снова.
- Невозможно! Невозможно! – уже кричала  Софья Егоровна.
- Да, отчего же, невозможно!?
- У Михаила Львовича не может быть  детей, и это хорошо ему известно!
Теперь уж на глазах у Тортоева появились слёзы.
- Что же право, делать, в самом деле… - произнёс он растерянно и  оставив Софью Егоровну, опустился в  атласное кресло, - Неужли  придётся  избавляться от сына нашего…
- Нет, только не это!  Этого я не вынесу! Я так мечтала о детях своих, а не приёмных, как настаивал муж! И вот теперь, когда счастье это посетило меня, я должна прогонять его из-за мужа которого не люблю!? Нет! Этого не будет! Никогда!
Вдруг в глазах её вместо слёз появились искорки чего-то недоброго, как-будто за-мыслила она  что-то, ещё никому не известное, а только ей одной.
- Между мужем и ребёнком, я ребёнка выберу! – Твёрдо произнесла она, вытирая плат-ком лицо.
- О чём ты, Сонечка? – Тортоев был по-прежнему слаб и растерян,  вряд  ли  теперь воз-можно было полагаться на него,  и  потому Софья Егоровна  стала смела и решительна.
- Я  избавлюсь, но не от ребёнка… А от мужа! – сказала она и ушла.
Два дня после того Николай Иванович её не видел, и стал думать уже бог знает что. Однако на третий день Софья Егоровна  появилась, и даже довольно весёлая. Она вообще  пребывала  теперь  в странном,  каком-то  недобром веселье, и Тортоева всё более тревожило это.
- Тогда, в порыве, ты голубушка, сказала что-то, чего я не понял, - начал Николай Иванович издалека, - быть может, теперь, когда уж время прошло,  ты  объяснишь мне   смысл тех слов своих?
- И объяснять тут нечего, - ответила Софья Егоровна и рассмеялась громко, нервно, - Я более не могу его выносить, я его терпеть подле себя не могу, и потому я решила, и намерение моё твёрдо убить его.
Тортоев  выпустил её из рук и отпрянул в сторону.
- Не хочешь ли ты заявить, что уже сотворила это!? – в ужасе спросил он.
- Не сотворила покуда, но лишь оттого, что не придумала ещё способа для исполнения замысла своего!
- Боже мой! Сонечка! Ты ли это говоришь!? Милая моя, нежная Сонечка и вдруг способна на убийство! Нет, я не верю…
- Да ты подумай, Коленька, как станет всё сразу хорошо. Его не будет, он исчезнет, как дурное сновидение, и при том, навсегда, а мы с тобою станем законными супругами и будем воспитывать ребёнка нашего!
- Позволь, но ведь он не сам по себе исчезнет! Ведь ты в этом повинна будешь! Неужли душа  твоя  вынесет  тяжесть  такого греховного камня?
- Вынесет, Коленька, - она поцеловала его, - и не такое вынесет, коли за тем спасу я ребёночка своего, однако, давай более не станем говорить о муже, я и без того присутствием его измучена, обними же меня! Обними!
Прошла ещё неделя. Тортоев был теперь почти всегда задумчив и говорил мало.
-  Как же всё таки полагаешь ты убить его? – спросил он уже совсем без страха, по-деловому и просто.
- Я и сама о том всё думаю, - призналась Софья Егоровна, - как бы так убить, что бы подозрений  не  уронить на себя…
- Тут нужно наверняка действовать. Что бы он в  живых по случайности не остался, - раз-мышлял Николай Иванович.
- Вот именно, - согласилась с ним Софья Егоровна.
- Рассказывали мне когда-то одну историю…
Софья Егоровна поглядела на него живо и с любопытством.
- Пожелал один брат другого извести,  пригласил его в кофейню, дело то в Париже было, подсыпал ему яду, а сам остался не причём.
- Как же не причём?
- Да ведь  это травка ядовитая была, судья и решил, что  хозяин заведения виноват, будто не доглядел, что посетителю в чашку угодило. Однако, для того отравителю пришлось и ещё нескольким господам в чашки яду подбросить, что бы  более на правду походило.
- Что же мне кроме мужа  и других ещё изводить?  На это я пожалуй, не решусь, Колень-ка…- вздохнула  Софья Егоровна.
- Думать  надобно… - протянул  Тортоев.
Спустя ещё два дня, встретил он её радостный, и прямо у порога стал рассказывать, что  за  мысль,  прошлым вечером,  возникла в голове его.
- Ведь всё очень просто, радость ты моя Сонечка! Чрезвычайно просто! – воскликнул он, и обхватив её за плечи, усадил напротив себя, - Ты сыщи повод удобный и  заведи мужа в ресторацию!
- А далее!? – Софья Егоровна раскраснелась от нетерпения.
- А далее, - Тортоев улыбнулся  таинственно и  многозначительно, - вели непременно подать грибное! Непременно грибное! И ещё всего поболее. И там уж не важно, станет ли Михаил Львович  грибы  отведывать, или попросту на столе они постоят, главное, что бы были они заказаны.  Незаметно, ты добавишь в еду ему, порошок ядовитого гриба, а после, как вернётесь домой,  ему и конец придет. Понимаешь!?
- Понимаю, кажется… - Глаза Софьи Егоровны округлились, а на лице тоже  всё росла  постепенно  улыбка.
- Станут разбираться, обвинят повара. Именно повара, что ядовитый гриб пропустил, а ты, голубушка моя, не причём!
- Не причём! Не причём! – стали повторять они радостно и закружились в танце, счастливые и довольные собой,  но вдруг Софья Егоровна остановилась.
- А где же я возьму ядовитый гриб?..  – разочарованно  произнесла  она,  однако Николай Иванович вновь увлёк её за собой.
- Я достану, голубушка моя! Достану! – воскликнул он громко и весело.

И  стала ждать Софья Егоровна подходящего дня, впрочем, ожидания её не затянулись, день такой  очень скоро настал.
Однажды в полдень, явился Михаил Львович, как  и  обыкновенно  домой, что бы не  пропустить  час  обеда, прописанного в точном расписании его дня. И сидя за столом уже произнёс  с  важностью и удовольствием:
- Возрадуйся, Софья, час назад сумел супруг твой  отвести  от  тюрьмы  некоего господина, благодаря чему состояние наше  заметно возросло. И даже, быть может, по  окончанию   весны  поедем  мы с тобою в Париж, как ты и мечтала.
В  ответ на слова его, Софья Егоровна  только усмехнулась про себя: « Нет уж, лю-безный мой супруг, не с тобой я поеду, а со своим Коленькой!»
Однако лицо её, как и должно было, выразило и восторг и радость, словом всё, чего ожидал  от неё муж.
- Наконец то и повод случился! – воскликнула она.
- Для чего же повод? – не понял муж.
- Для посещения ресторации, подумай, как давно мы с тобою не выходили никуда. Мне уж надоела эта домашняя стряпня. Я хочу праздничных блюд! Таких, которые дома не сотворишь.
- Ты же знаешь, София, - попробовал возразить Михаил Львович, - я скверно переношу еду из ресторана, у меня ограниченное питание и строго по расписанию…
Но Софья Егоровна так просила его, и убеждала, и укоряла, и умоляла, что он, наконец, согласился. И ужин был назначен на вечерний час того же дня.
Ещё  до вечера, Софья Егоровна, успела  побывать у Тортоева. Правда  пробыла у него совсем недолго, но главное, он отдал ей заветный мешочек с порошком. Провожая  её, уже в дверях он произнёс:
- Да будет удача с тобою, голубка моя Сонечка! – и перекрестил её на прощание.

Как  вошли супруги Закарпатьевы в ресторацию, сию же минуту были усажены за лучший столик.
- Позволь, я выберу, - попросила она, когда Михаил Львович принялся разглядывать спи-сок блюд, и забрала у него большую  красную книжицу, ещё прежде, чем он ответил, - А есть ли у вас грибное? – обратилась она уже к подавальщику.
- Непременно есть. Грибная солянка, - ответил он.
- Подайте, - велела Софья Егоровна,  -  и стала заказывать ещё что то, и ещё.
Весь ужин ждала она подходящего момента, что бы высыпать порошок мужу в еду, он, однако же, и не отворачивался и не уходил. Её охватило такое нетерпение, и такая злость, что вечер уже завершается, а план её всё ещё не применён, что стала она молиться про себя, упрашивая  всех святых, что бы  помогли ей.  Внезапно, кто-то Михаила Львовича громко окликнул. Тот обернулся, и  признав  старого  приятеля, тут же извинившись перед женой, вышел из за стола. Софья Егоровна торопливо вытащила из сумочки мешочек с ядом, и дрожащей от нетерпения рукой высыпала почти всё содержимое мужу в ванильный  пудинг, помешала  ложечкой и положила сверху  орешков.  Облегчённо вздохнув, спрятала она мешочек обратно, и  поглядела не смотрит ли на неё кто-нибудь, но никто, по счастью, не смотрел, а через минуту Михаил Львович вернулся. Стал рассказывать, как  встретил  сейчас  знакомого по службе, которого давно не видел, и как тот посвятил его в одно важное дело, которое  может принести немалый доход, коли взяться за него.  И так увлечённо он говорил об этом, что незаметно для себя съел весь пудинг, чем порадовал несказанно Софью Егоровну. Сразу после того она заспешила домой, придумав, что разболелась у неё голова  и  уже через  полчаса были они дома.
Затем прошло ещё полчаса, но за ними не последовало ничего. Софья Егоровна всё приглядывалась  к мужу, но он, кажется, чувствовал себя хорошо и  даже привычно ушёл к себе в кабинет и принялся что-то писать. Она уж заволновалась, не перепутал ли Николай порошки, тогда нужно было бы ждать нового подходящего случая. Как вдруг услышала в кабинете какой-то легкий шум. Поспешив туда, она распахнула двери и остановилась на пороге.  Михаил Львович стоял посредине комнаты,  потом  охнул,  осел в кресло и замолчал. 
« Неужли это всё? – подумала  Софья Егоровна, - вот так просто, охнул  и всё, и избавил меня наконец  от себя навсегда, и я теперь свободна от него, и могу  выйти за муж за Коленьку!» - и такая радость охватила её, что даже дыхание перехватило.
Она  подошла ближе. Михаил Львович  сидел в кресле, неприятно  жалкий,  раз-бросав  в стороны руки, откинув голову на резную  спинку, выкатив глаза. Лицо его, искажённое  муками, стало так  отвратительно ей, как никогда даже прежде.
- Я свободна! Наконец свободна! – восторженно прошептала она.
Она бы и крикнула  это на  весь дом, но нельзя было, что бы прислуга её услышала.
- Я избавлена от мужа нелюбимого! Я скоро буду очень счастлива с другим. Мы с Коленькой в Париж поедем!  Вместе с сыном нашим! – столько счастья испытала она за эти минуты, сколько  верно и за всю свою жизнь многим не доводится переживать. Ей хотелось подпрыгнуть, закружиться по комнате, ей показалось, что слышит она весёлую музыку, что всё вокруг неё ликует  и  радуется вместе с ней, - Я более не увижу  его подле себя, не услышу, как он говорит! Какое счастье! Счастье!
Но вот,  до слуха её донёсся тихий и знакомый скрип пера. Она обернулась поры-висто. Муж сидел за столом и писал бумаги.
- Как же это!? – воскликнула Софья Егоровна и почувствовала,  туманную пелену, опус-кающуюся на неё  стремительно.
Муж  обернулся  и поглядел на неё хитро.
- За что же ты, Софья, уготовила мне участь такую? – спросил он не сводя с неё присталь-ного взгляда.
Софья Егоровна покачнулась и едва успела удержаться за стену. Михаил Львович между тем, продолжал:
- Разве сотворил я тебе когда-нибудь зло, хотя бы и малое?  Или же услышала ты от меня грубое слово, хотя бы и одно? Не я ли забрал тебя из бедного дома вашего и сделал хозяйкой  своего, знатного? Не  я  ли  дарил тебе  драгоценные  подарки, а также  и   наряды  самые  лучшие? Я наконец, подписал  на  тебя  завещание, ещё  шесть лет назад, и благодаря мне именно, не знала ты все эти годы нужды и не узнала бы уж более никогда! Так за что же, обошлась ты со мною так  жестоко? Отвечай, Софья! – крикнул он на неё  в первый  раз за всё  их супружество.
Софья  Егоровна  упала  в обморок.
Когда пришла  она  в себя, в кабинете  было тихо. Муж по-прежнему  сидел в кресле, разбросав руки  и устремив взгляд свой в потолок.  И она поняла, что всё это, лишь показалось ей, привиделось. И видение  это пропало.
Но  исчезло и веселье её. Она подошла снова к мужу, и посмотрела на него уже совсем по другому. Ей вдруг стало необъяснимо его жаль, и кажется, она бы уж всё отдала, что бы  только  сидел он вновь за столом  и  поскрипывал пером своим.
- Боже мой, что же я сотворила… - и Софья  Егоровна  обхватила  себя за голову, - Как всё непоправимо! – воскликнула она с ужасом.
Более не говорила она ни слова, ни вслух, ни про себя. Побродив по кабинету ещё немного, она вышла из него прочь, а вскоре вернулась с сумочкой в руках.
Затем вытряхнула  всё  на стол, среди зеркальца и прочих дамских штучек, отыскала мешочек с ядом, раскрыла его, высыпала резко то немногое, что осталось в нём, в  любимую  чашку  Михаила Львовича,  стоявшую  всегда у него на столе, добавила воды из графина, и не думая ни о чём, выпила всё. После покинула кабинет, поднялась к себе в спальню, и легла на кровать.

Очнулась Софья Егоровна  в тюремном  лазарете.  Тут же и сообщили ей, что ре-бёнка своего она  утратила, и сама, едва осталась жива.
После, когда уж она поправилась, и стали водить её на допросы, дознаватель, что вёл  дело её, сообщил – преступление раскрыто и сомнений в виновности её нет.
- Вы  попросили подать вам грибное,  -  разъяснял он для неё, - и были уверенны, что вам принесут его, так ли?
Софья Егоровна устало молчала, потом произнесла чуть слышно:
- Мне сказали, что грибное есть…
- Вот именно это и сгубило вас! – воскликнул, как-будто даже с радостью, дознаватель, - Вам сказали, что есть, а вы и поверили! И не удосужились даже проверить, перед тем, как мужа своего травить,  подали вам грибное в самом деле, или же нет!  А я отвечу вам, что нет! Не подали! Подавальщик  ошибся. В тот вечер, единственный вечер, за всю неделю, грибной  солянки не было в меню, оттого, что грибов накануне не завезли, и стало быть, ядовитый  грибной порошок, коим отравлен был ваш муж, а более,  и  я обращаю  на  это  внимание ваше, никто,  могли принести вместе с собою только вы! Верно ли!?
- Верно… - прошептала Софья Егоровна.
- Стало быть, вина ваша полностью  доказана и вами подтверждена, так ли?
- Да. Так.
- В таком случае, нам с вами осталось выяснить один лишь маленький вопросец, -  произнёс  дознаватель,  радостно потирая руки, - а именно – был ли у вас, в преступном замысле вашем сообщник? Весьма, знаете ли, странно было бы, если бы женщина в ваших годах, и при таком состоятельном муже, отравила его , не имея при том другого, я бы сказал,  стороннего мужчину. Тем более, что факт  вашего положения, я говорю сейчас об ожидаемом вами ребёнке,  подтверждает это, ведь нам известно  доподлинно из показаний свидетелей, что муж ваш не был способен иметь детей.
Софья Егоровна не ответила ничего.
- Так что же, назовёте имя?
- Нет.
Дознаватель  вздохнул  и  захлопнул свою папку.
- Ну, что ж, воля ваша.
После  был суд. Дальше каторга  на десять лет. Софья Егоровна вынесла всё.  После  каторги возвращаться ей было некуда, и она осталась там же, в соседнем  поселении. А ещё через  год  престарелая  тётка   Михаила Львовича отыскала её, и приехала.  Софья Егоровна  бросилась в ноги ей, просила прощения.  И  тётка  простила. И забрала её  с собой, в маленький  городок  с  глупым  названием , где  сама она  жила всю свою жизнь.
Спустя  ещё  полгода, когда Софья Егоровна  поливала цветы в саду, она увидела, что возле забора стоит кто-то, и будто наблюдает за ней. Вначале показалось ей, что это Михаил Львович, и она, выронив лейку, бросилась к нему.  Однако,  когда оставалось до него уже несколько шагов, ей стало понятно, что перед ней не Михаил Львович, а Нико-лай Иванович, и она  так  и  остановилась, на расстоянии  от него.
Так стояли они долго, покуда он не позвал, наконец:
- Сонечка…
Тогда подошла она ближе. Тортоев хотел обнять её, но она не позволила. Еще немного простояли в молчании. Потом уж  Софья Егоровна спросила:
- Отчего же ты на суд не пришёл? Я ведь записку тебе передавала. Ты получал?
- Я?.. Да…
Так, отчего же?
Николай Иванович  долго подбирал слова.
- Пойми, Сонечка, я ведь думал, что ты рассказала обо мне, и нарочно зовёшь меня туда… Что там меня  тот час и арестуют, как появлюсь… Потому  я, как получил записку твою, уехал, без промедления…
- Хорошо же ты подумал обо мне, - Софья Егоровна  засмеялась, но не так звонко, как бывало это прежде, а напротив, глухо и грубо.
- Я уж после из газет узнал, что ты не  назвала никого… - добавил Тортоев.
- А, что же и в газетах про  дело моё писали?
- Писали.
Снова  образовалась тишина. Постояв ещё немного, Софья Егоровна развернулась и  направилась  от  забора прочь.
- Сонечка!.. – окликнул её Николай Иванович, - Погоди!
- Для чего ты теперь приехал? – обернувшись, спросила она.
- За тобою, - сказал он, но как-то неуверенно, и она почувствовала неуверенность его.
- Уезжай…
- А ты?
- Без меня.
- Что же ты так и останешься жить здесь, из милости?
- Отчего же из милости, я по хозяйству помогаю. За десять лет на каторге всему обучилась.
- Послушай, - Тортоев протянул к ней руки, - Но ведь ты уже всё искупила, понесла нака-зание за грех свой, зачем же теперь?
-  Только ли за свой, Коленька?
- Да. Разумеется. И мой… Тоже… Так для чего же теперь изводить себя? Разве не доста-точно.
Софья Егоровна вновь подошла к забору и поглядела на Тортоева так пристально, как никогда раньше. И ему даже стало не по себе от такого взгляда её. А она, поглядев, сказала:
- Я  за мужа наказание  претерпела,  но я ведь не его одного убила,  а ещё и  ребёночка своего. И за это мне вовек не расплатиться… Уезжай.

  ©  М. Рябман 2010г.