Демьян Молибога

   В  городе Петровске, таком маленьком, что вмещал он в себя, лишь пять извилистых улиц, каждая из которых непременно уводила в лес, жила семья Анафеста  Молибога. Был он когда-то военным фельдшером, службу нёс аккуратно  и  добросовестно, однако с возрастом, ослабевшее зрение его сгубило в нём умелого врачевателя, и оставив  армейскую жизнь, все силы свои он направил на возведение собственного крепкого дома, который и появился вско-рости на улице Ветхой, и получил девятый номер.
К тому времени Анафест Стефанович  успел уж повенчаться, жену свою, Параскею  Андреевну, жаловал и почитал. Сынок их, Демьян, увидел свет в день кончины царя Николая I, в феврале 1855 года, а нынче минуло ему уж за тридцать. Ростом Демьян вырос немалым, был плечист и наделён большой силой. С виду походил он, будто на священника, и светлые пшеничные волосы его, разделённые на ряд, и чуть заметная борода, и выражение его глаз, унылое, молчаливо-смиренное, всё делало его похожим на служителя церкви, коим впрочем, никогда он не был. С самого малолетства, родитель приучал его к хозяйству, передавал ему своё мастерство и знание, оттого теперь, всякий день Демьян трудился в помощниках. Кому подсобит  подладить крышу, другому прочистит печь, прочим ещё починит самовар или ме-бель, с того и сам жил, на то же содержал  и  отца с матушкой.
Демьян  Молибога сентиментальный и набожный, неизменно, раз в неделю, посещал церковь. Окривевшее, неприглядное божье сооружение, казалось и не разваливалось лишь оттого, что он, приложив всю силу свою, подправлял его то там, то здесь, не опасаясь тяжести труда, а после, покорно склонив голову, приближался со страхом и трепетом к единственной истёртой иконе, зажигал подле неё свечу и молился горячо о здравии родителей своих.

Возвращаясь одним днём из церкви, следуя домой в привычной задумчивости и отре-шённости, Демьян почувствовал вдруг, как потянул его кто-то слегка за карман на кафтане и  удивлённо оглянулся. Он увидел мальчишку, нечесаного, оборванного, подкравшегося неза-метно и увлечённого поисками чего-нибудь в его кармане. Схватив его за руку, слегка, в пол-силы, чтобы не причинить маленькому вору боли, Демьян, глядя на него с укором, твёрдо спросил:
- Как тебя величать, негодник?
Мальчик  молчал, испуганно отворачиваясь и тщетно стараясь  высвободить пойман-ную руку.
- Что ж ты молчишь? Отвечай. Отвечай, будь добр, коли попался!
- Николкой звать, - прошептал мальчик, и слёзы потекли по его немытым щекам, оставляя на них светлые борозды.
- Отчего же ты плачешь, Николка, ведь я не бью тебя. А кто ты будешь, где живёшь, я прежде никогда тебя не встречал.
- Я  там, за лесом живу, с мамкой, да с батькой.
- Для чего же ты забрался в мой карман, признавайся, я за признание отпущу тебя, пожалуй.
Вытирая слёзы рукавом Николка, помолчав немного, затем произнёс, тяжело дыша и стараясь попятиться назад.
- Я копеечку искал…
После слов этих, мальчик зарыдал безудержно, уткнулся лицом в каменную стену бе-лого дома и опустил беспомощно свободную руку. Демьян оторопел. Ему вдруг нестерпимо стыдно стало за себя самого и в следующее мгновение, он уж сам прослезился.
- Не плачь, Николка, - утешал он мальчика, отпустив его руку и обняв его за плечи, - я ведь не злодей, я всё осмыслил, ты верно голоден и голод проклятый, тебя на воровство толкнул. Так ты не плачь, не убивайся, я уж простил тебя давно. Отправимся теперь ко мне, прошу тебя, денег при себе, нынче, всё одно у меня  нет, зато дома… Матушка испекла поутру ржаного хлеба, она добрый  хлеб печёт, а нынче, будто нарочно, он ещё вкусней обычного, словно к приходу гостя удался. Ещё у нас молока много и свинина парная есть и гуся можно запечь. Так, что ж ты медлишь, где твоё согласие, пойдёшь со мной?
Мальчик  взглянул на него внимательно и с недоверием. Словно размышлял нетороп-ливо. Он провёл Демьяну по щеке своей ладонью и в недоумении спросил:
- Что ж ты, дядя, плачешь!?
- Я плачу оттого, что мне жаль тебя, - отвечал Демьян, стыдливо вытирая слёзы большой ру-кой, - завсегда мне жаль людей, что обречены на голодную жизнь, а уж  тех, что в малых ле-тах от недоедания страдают и вовсе, до слёз жаль, и обидно, что бог, позабыв о доброте своей, иным такие испытания посылает. Так, что ж ты, Николка, идёшь ли со мной?
- А медовуха? Медовуха-то есть у вас?
- Медовуха? – Демьян растерянно  пожал плечами, - Да, на что она тебе?
- Как же на что? Медовуха на то, что бы пить её.
- И, что же, ты медовуху уж пробовал?
Николка  утвердительно покачал головой.
- Пробовал. И люблю её.
- Да ведь ты же мал ещё… Сколь годов тебе?
- Батька говорит, будто семь или восемь.
Наклонившись, Демьян вновь взял мальчика за руку, однако бережно, и произнёс со внушением:
- Нет, братец, медовухи я тебе не налью, мал ты ещё, совершенно покуда мал, я и сам её редко пью, разве что на церковный праздник когда. И тебя отучу от этой скверны!
- Ну и оставь меня, дядя, - вырвавшись вдруг, крикнул Николка.
Ещё мгновение, и он, острым взглядом приметив  на шее у Демьяна серебряный крест, схватил его и дёрнул вниз. Однако, не удержал, и крестик упал в густую траву. Взглянув на Демьяна  исподлобья,  уже не измученными, а напротив, даже злобными  глазами, мальчик развернулся и бросился бежать прочь, и вскоре пропал в зелёных зарослях.
Демьян стоял без движения.  Опустив руки, он бессмысленно глядел по сторонам, словно не мог ухватить той минуты, когда всё внезапно оборвалось и закончилось,  и несчастный мальчик Николка, из голодного страдальца превратился в подлого вора. Расплакавшись открыто, неуёмно, не в силах сдержать себя, Демьян опустился на колени и стал искать в траве свой крестик, беспокойно проводя по земле руками и причитая тихо.
-  Господи… Что же это, - чуть шевеля губами и глотая слёзы, шептал он, - ещё одна душа погибла, никогда не узнает она раскаянья и сколько греховного ещё сотворит, и  скольких на пути своём погубит безжалостно…
Ещё много недель и месяцев переживал Демьян этот скверный, произошедший с ним случай.  Грязное лицо Николки изводило его не давая спать ночами,  а в середине дня явля-лось ему в воспоминаниях, всякий раз, когда собирался он отобедать. Однако тем Демьяновы мучения не завершились. Минуло ещё немного времени и захворала матушка его.
Болезнь  Параскеи  Андреевны тянулась длительно и тяжело. Уже и лето окончилось, и приближалась к зиме, осень, а она всё маялась в бреду и не находила себе места. Даже Ана-фест  Стефанович, отчаялся и утратил веру в выздоровление её. Теперь он не поил жену ле-карствами, не делал уже припарок и компрессов, а только усаживался подле неё, лежащей почти безжизненно на широкой постели, и проводил так долгие часы. Небритый, осунувший-ся, не похожий на прежнего себя,  такого бравого и сдержанного, плакал он тихо и горько над несчастной своей супругой, браня себя за врачебное бессилие.
Дом их стал мрачным и сырым, всякую минуту по нему словно проносился холодный неуютный ветер, и даже  если печь была затоплена, всё одно, теплее не становилось. Без рук Параскеи Андреевны, всё кругом пришло в упадок, хлебом в комнатах более не пахло, как не пахло и чистыми простынями, зато неизменно тянуло отовсюду водкой, без коей Анафест Стефанович нынче не обходился. Видя страдания отца, Демьян кажется томился вдвое боль-ше. Выбиваясь из сил, трудился он, что бы заработать хоть что-нибудь, готовил для матушки еду, неумело, однако старательно. Каждый вечер переносил её на руках, на печь, что бы  она не замерзала, и молился, молился безудержно, умоляя всех святых о выздоровлении её.
- Спаси наш дом, Демьян, - обратился к нему как-то отец, присев рядом с ним на крыльцо, когда уж смеркалось.
Демьян, поворотившись, взглянул на него удивлённо.
- Именно, что спаси, - повторил батюшка, хмуро вглядываясь в тёмную даль лесов, - никогда не дозволял я себе принуждать тебя к женитьбе, жили мы втроем, и тем были счастливы, од-нако нынче, разумей, сгинем мы с тобой без женской заботы. Погляди, как мы живём, матуш-ка твоя уж без малого, полгода, как слегла, улучшения к ней не являются, на что ж остаётся ещё нам надеяться, разве что на чудо, да ведь только, покуда оно свершится, пропадём мы с тобою, как есть пропадём…
- На ком же мне жениться, батюшка? Ведь не сыщешь так просто подходящую невесту, да ещё что бы милой стала, хоть со временем.
- Надобно, надобно искать. А что ежели смилуется над нами господь и направит к нам матушкину замену…
- Замену!? Батюшка! Да как же вы способны такое-то произносить.
- Пусть не замену, верно, попросту помощь нам. Помощь и заботу.
Демьян глубоко задумался.
- Что ж, я отправлюсь, пожалуй, к священнику нашему, отцу Кирею, быть может от него по-лучу совет, - после некоторого молчания произнёс он.
- Ступай. Завтра по утру и ступай, кто же вернее священника, совет отпустит, да ведь и нет прочего такого.
Назавтра, как и было уговорено, ранним утром, Демьян отправился в церковь. Шёл он медленно, шаг его был нетвёрдым, неуверенным. Дорогою всё думал он над батюшкиными словами. Просьбой его он тяготился, она не нравилась ему, однако и обидеть родителя отка-зом, Демьян не смел. Вот уж показалась за деревьями церковь. Становилась она ближе и от-чётливее, а помыслы Демьяновы напротив, делались всё более не ясны. В ту самую пору, принялся на улице первый в том году снег, взвиваясь  вверх порывистыми белыми вихрами, он, подгоняемый злым ветром, и сам стал колючим, неспокойным.
Войдя в церковь, Демьян огляделся, в ней было пусто  и так  холодно, что снег, осы-павший его всего, не таял, и волосы, и ресницы, и плечи, всё покрылось белой бахромой. Демьян вздохнул тяжело и пар от его дыхания, окутав его чудным узором, разошёлся неторо-пливо во все стороны.
- Отец Кирей, здесь ли вы? – позвал он, сперва чуть слышно, а затем и громче.
Церковное молчание отозвалось тишиной. Пройдя вперёд, Демьян осторожно заглянул в маленькую, низкую комнату священника, сквозь щель в приоткрытой двери. После отворил её  совсем. Комната оказалась пуста. Потерев озябшие руки, он, вернувшись к иконе, окру-жённой погасшими давно уже свечами, перекрестился и направился к следующей двери, ве-дущей на задний двор. Отец Кирей оказался именно там. Низкорослый, худощавый до сухо-ты, старик, он, закутанный в истёртый тулуп, кряхтя и кашляя, тщетно старался наколоть дров, то и дело, вяло взмахивая огромным топором.
- Что же вы, батюшка, не за свой труд взялись, ведь он для вас непосильный, - обратился к нему Демьян, - я и сам дров наготовлю, да столько, что вам их до весны достанет.
- А! Демьян! – увидев его, воскликнул дребезжащим голосом старик, - вот славно, что ты, сын божий пожаловал. В церкви холод нестерпимый, стужа, словно ярой зимой, под сводами святыми обосновалась. А мне вот руки, совсем не покоряются, с утра страдаю, не могу в них силы набрать, да ещё напасть, что твой приход мы только на завершение недели уговорили. Так отчего же ты пожаловал? Неужто божья сила тебя ко мне призвала!?
- Может и впрямь оно так, - задумчиво отвечал ему Демьян, - мне совета вашего надобно. Так надобно, как никогда прежде, однако свершим вначале дело, за которое вы уж принялись. На-рублю я вам дров, а после, ежели вы согласие дадите, так и моём перемолвимся.
Минуло  время, и вскоре, уже близко к вечеру, окончив всю работу, затеяли наконец Демьян и батюшка Кирей свой разговор.
- Ведь известно вам, что матушка моя тяжко больна, - начал Демьян, сжимая в руках глиня-ную кружку с травяным чаем, заваренным священнослужителем.
- Знаю.  Знаю я эту твою беду.
- Так к ней пожалуй, прибавилась и ещё одна, не легче…
- Какая же? – отец Кирей встревожился.
- Родитель мой, Анафест Стефанович, который заходит к вам не часто, но коего вы знаете, просит меня, чуть не с мольбой, что бы я женился, да скорее, во спасение нашего дома от бес-хозяйственности  и  запустения.  И что мне нынче далее сотворить, я и помыслить не могу.
Демьян замолчал, взирая на батюшку с покорной надеждою, молчал однако и отец Ки-рей. Поднявшись, приблизился он к потемневшей, закоптившейся от свечей, иконе, покло-нился ей, осенил себя крестом, и в задумчивости увёл свой взгляд к зарешётченному полу-круглому  окну. Постояв так немного, обернулся он  обратно  к Демьяну, и произнёс нетороп-ливо:
- Думается мне, Демьян, что отец твой, согласно годам и жизненной опытности, направляет тебя верно. Рассуди сам, что есть дурного в том, что бы истинному христианину, праведнику, в твоих летах, сыскать себе ровню и повенчавшись с ней, ожидать смиренно и с радостным  терпением, продолжателей рода. Разве находишь ты в этом греховное? Нет. Греховного здесь нет, и быть даже не может, оттого, что это веками заложено, господом нашим одобрено, ни-кем не отменено, и значит не определено в зазорное. Отчего же  сия затея не радует и не об-надёживает тебя? Неужли сам ты не желал бы держать на руках своих, одной плоти с тобой сына или дочь.
Заслонив свой взгляд густыми светлыми ресницами, Демьян улыбнулся смущённо,  чуть заметно, и что бы скрыть стыдливую улыбку, принялся пить, обжигаясь и всё же боль-шими глотками, затем оставил питьё.
- Кажется, что и хотел бы… - наконец произнёс он, всё ещё не поднимая глаз, - Признаюсь вам, что наверное, даже хотел бы этого более всего остального, кроме только разумеется, ма-тушкиного выздоровления. Дети давно уже забавляют меня, к ним я любопытен и открыт. Ко-ли встречу когда-нибудь мальца на пути, чужого, стороннего, так мне отчего-то, во всякое время кажется нужным сотворить для него, что- нибудь полезное или весёлое. Подле нас се-мейство живёт, у них детей, аж трое, и все трое на лицо одинаковы, словом близнецы, так я научился  различать их, и радуюсь им, как увижу, и они мне, пожалуй, не меньше.
Отец Кирей благосклонно, с участием, погладил Демьяна по голове, присев после вновь напротив него.
- Отчего же тогда томишься ты батюшкиной просьбой, - спросил он и продолжил, не дожида-ясь ответа, - ведь она для тебя и вовсе не тяжела, и с тайными намерениями твоими, схожа. Только ты, видно прогонял их от себя, а родительское слово тебя к ним толкнуло. Следуй же батюшкиному велению, следуй, и не томись, и не раздумывай по напрасну.
- Стало быть, нужно жениться… - обратился Демьян, всё ещё без уверенности то ли к свя-щеннику, то ли к самому себе, - Стало быть, нужно. - повторил он.
- Нужно. Непременно нужно, Демьянушка, - услышал он от отца Кирея.
- Да, где же я сыщу… На ком? – развёл  Демьян  руками и обхватил тут же, потяжелевшую  от трудных мыслей, голову.
- Невесту сыскать – дело не мудреное, надобно припомнить  всех, кто в городе нашем живёт, припомнить внимательно, никого не пропустив.
Последовало за словами его долгое молчание, и Демьян, и отец Кирей, задумались глу-боко, и сидели так без движения, лишь шевеля губами изредка, да прикрывая устало глаза.
- Да-а, - протянул батюшка, - чудится только, что дело не мудреное, а как примешься переби-рать, так оно вроде бы и нет той самой, которую женою твоей возможно было бы наречь.
- И я не припомнил никого, - вздохнул растерянно Демьян.
- Ежели только  Ипанида! – воспрял духом просветлевший мыслью старик.
- Ипанида? -  удивился Демьян, - Ипанида, это которая?
- Ипанида Дурнина. Всем  кажется хороша, красоты и трудолюбия бог с лишком дал. Да ты верно ещё и не видал её, она ко мне на днях только заходила, недавно явилась в Петровск.
- Кто ж она? Где живёт, кому роднёй доводится?
-  Своей родни она не имеет, а поселилась у тётки мужа своего, Василисы Алексеевны, и те-перь её за родню считает.
- Так, что же, выходит, что мужа она уже имеет.
- Имела, вернее сказать. Убило его, не то громом на улице, не то ещё как-то, я не припомню, однако она уже года четыре, как вдовствует и тяготится безбрачием своим, в том она сама мне на исповеди открылась. Да ещё прибавила, что тётка изживает её, бранит во всякую минуту, и величает лишней в доме душой. Вот её то, Ипаниду, мы, Демьянушка, с тобой и повенчаем. Ступай нынче к отцу, да поведай ему всё, что от меня узнал, да прибавь ещё, что нынешней пятницей, я к вам прибуду, вместе с ней, с рабой божьей Ипанидой, для знакомления.

Настала  пятница. Услышав стук в дверь, резкий и отрывистый, Демьян и Анафест Стефанович, переглянулись, кажется даже испуганно, и поднявшись единовременно со ска-мьи, поспешили  открыть. Матушка стука не услышала, она спала привычно и крепко, утом-лённая бессонной тяжёлой ночью, одной из тех, что переносились ею уже долгое время.
Агафья вошла в дом, статная, темноглазая, с такими же чёрными, аккуратно упрятан-ными под тёмный платок, волосами. За нею следовал отец Кирей, суетливый  и взволнован-ный.
- Вот и дому вашему хозяйка, достойнее верно не найдёте, - произнёс он и затворил за собою дверь, - А вот он, Демьян, супругом тебе назначенный. Ты огляди его, Ипанида, огляди со вниманием и уразумеешь, что от такого вот именно, доброго, сильного, да крепкого, тебе и надобно детишек родить, - добавил он, взяв Демьяна, совсем уже растерянного, за руку и под-водя его к суженной. – А это вот батюшка его, Анафест Стефанович, - указал он после, - от-ныне и тебе он отцом родным станет, и матушка,  Параскея  Андреевна, она теперь хворая и подняться не в силах, но верно тоже приняла бы тебя с радостью. Так ты почитай их и жалуй,  всегда жалуй!
Параскея Андреевна вдруг ахнула отчего-то, прямо во сне, негромко и всего лишь еди-ный раз, однако Ипанида услышала её, и обернулась. Скорым взглядом найдя матушкину по-стель, она остановилась, разглядела исхудавшую, лежащую в беспамятстве  женщину, и пово-ротилась затем обратно.
- Давайте же присядем, - предложил наконец Анафест Молибога, - дело наше важное, и тот час его не разрешить.
Гостья  уселась  молча. Взгляд её был чуть колючим, пытливым. Демьян же, напротив, был по обыкновению открыт, и к появившимся в доме,  расположен. Ипанида уже успела приглянуться ему, и в том он сам робко сознался себе, тогда ещё когда она вошла.
- Коли гостья наша надумает породниться с нами, - заговорил вновь Анафест Стефанович, - то я обещание даю, прямо теперь и при святом отце, что обиды от нас никогда ей не придется, примем мы её с добром, и с нужными почестями. Что ж ты скажешь, Демьян, пожелаешь ли ты Ипаниду увидеть женой своей, и матушкой своим детям?
Демьян оторопел немного, он не думал услышать от батюшки этого именно вопроса, да ещё так скоро, однако, все уж глядели на него с ожиданием, отвечать теперь было нужно, и набравшись решимости, без промедления, произнёс он тоже самое, что и думал.
- Вернее всего, - сказал он, - что лучшей жены, чем Ипанида, мне не сыскать.
Анафест Стефанович и отец Кирей переглянулись с удовольствием и теперь уж, заго-ворил старик-священник:
- Стало быть, нынче  за тобой ответ, голубушка, молви прямо, ничего не утаивая, даёшь ли ты согласие своё остаться при этом доме и повенчаться с Демьяном Молибога?
Ипанида  задумалась  ненадолго.  Опустив глаза, она перебирала ловко кисти  платка  своего и все, словно уговорившись, стали вдруг глядеть, как скоро и не останавливаясь, она сотворяет это.
- Даю согласие… - произнесла она в тишине, и все, наконец, вновь взглянули в лицо её, - Со-гласие, – повторила она зачем-то ещё раз и поднявшись, возвысилась надо всеми.

Накануне  того дня, что ознаменован был венчанием, поднялась пресильная метель, и всю ночь, снег крутило и вьюжило, бросало вниз и во все стороны, покуда не покрыл он всё, без остатка. Выйдя утром из дому, Демьян сколь не силился,  не  сумел  разглядеть ничего. И крыши домов, и дворовые заборы, с воротами, и деревья, словом всё-всё кругом, лишь белело неразличимо, да искрилось чудно.
«Какая чистота кругом, - подумалось Демьяну, - ни следов, ни тропинок, даже птица чёрная не смеет вылететь из гнезда своего, боясь перепортить такую чистоту. Верно и моя жизнь, вот также, с нынешнего дня начинается, точно так чисто, так же заново, и всякая минута теперь станет на прежнюю не похожа, и оттого только, что стану я вскоре супругом, обрету наконец, милую душе своей жёнушку, которой верным буду всю жизнь свою. Одного только безудержно жаль, того именно, что матушка не радуется нынче подле меня, не погладит меня по голове, не рассмеётся весело со словами – «Вот и дождались мы, сынок, тебе пары!».
Тоска  охватила  в ту  минуту Демьяна, такая крепкая и удушливая, что не сумел он сдержать себя и заплакал, вытирая глаза рукавицей, и вздрагивал едва заметно, стоя на высо-ком крыльце. Услышав вдруг скрип отворившейся двери, почувствовал Демьян, даже через тулуп, горячую руку батюшки на плече у себя, однако, не желая ему расстройства, наскоро вытер слёзы и обернувшись, посетовал даже на злой ветер, что сквозит будто прямо в лицо. Анафест Стефанович, выслушав каждое слово его, кажется не в единое не вдумался, покачав словно с согласием головой, а между тем, заговорил сам совсем о прочем.
- Демьянушка, сын мой родной, - начал он, горячо обняв его, - нынешним днём судьба твоя разрешается, ты уж более не сыном будешь, а сам, бог даст отцом. Возлюби свою жену, не обижай её, радуйся, что господь милостью своей одарил тебя, и никогда уж ты не останешься один, и не будешь несчастлив.
Демьян заулыбался смущённо, припав, как в детстве, к небритой отцовой щеке.
- Дай-ка ещё погляжу на тебя, мальчика. Покуда ты взрослым не стал, - произнёс весело ба-тюшка и отодвинув сына от себя, обхватил его за плечи обеими руками. Затем вглядывался в Демьяна, глубоко и молчаливо. Помолчал ещё немного и добавил:
- Таким вот запомню тебя – добрым. Таким и будь. Кабы матушка наша теперь увидала тебя, верно гордилась бы своим сыном, и  собою и мной, что вот такого воспитали тебя…
И  слёзы, теперь уж из батюшкиных глаз, поспешили по раскрасневшимся от мороза щекам.
- Батюшка… - сумел только вымолвить Демьян, - и обнял отца, и оба они, высокие, сильные телом, но не душою, зарыдали отчаянно, прижавшись к друг другу так крепко, как только могли.
Спустя немногим более часа, Демьян и родитель его, уже пробирались через вершин-ные сугробы, прокладывая путь свой в церковь. Тяжко было идти, а особенно батюшке, помо-гая себе, где руками, а где и молитвою, он всё более слабел, и как не поддерживал его Демьян, силы, между тем, стремительно оставляли его и вскоре, покинули совсем.
- Не могу более, Демьянушка, - признался Анафест Стефанович, задыхаясь, когда и ноги его сперва заныли, а после неметь принялись, и он едва уж владел ими, - усади меня, ради Христа, в сугроб, я на снегу посижу малость, а то ведь и вовсе свалившись, не поднимусь более.
Демьян исполнил всё в точности, устроив отца поудобнее, он и сам опустился рядом.
- Гляди ты, сколь снега прибавило, - заговорил, отдышавшись, батюшка, - а ведь ещё и полпу-ти не пройдено, на что ж рассчитывать, коли силы черпать неоткуда. Вот старость немощная, выказывает себя так, что не спрячешь. Каким уж я сильным был прежде, весь день мог пеш-ком идти и усталость не брала, а нынче вроде бы и перемен на мне видимых нет, и так же я статен, и плечами уже не сделался, а только вот силы утекают, как вода, уходят и не возвра-щаются.
Демьяну так стало жаль отца, как никогда раньше наверное. Беспомощный, раскрас-невшийся, сидел несчастный батюшка его в сугробе, тяжело дыша и раскинув в стороны руки, и помочь ему не было возможно.
- Что ж делать –то нам теперь, идти ведь нужно… В церкви нас ждут и всё уговорено…
- Придётся видно, тебе одному дальше отправиться. Ничего, сынок, горевать тут не о чем, ступай в церковь, коли я не явлюсь, венчание не отложится, а вот без тебя – верный конец всему, всем надеждам нашим…
- Что же с вами станется, как оставлю я вас, обессиленного, в снегу, и сам прочь уйду.
- Именно, что оставишь, да и пойдёшь. Вон он, дом-то наш, ещё виден  издали, я отдохну те-перь и назад ворочусь. Окажусь дома, разведу огонь в печи, - старик отец поглядел на сына мечтательно, - отогреюсь, с матушкой нашей рядом посижу, да станем мы с ней из церкви вас ждать, хоть и в забытьи она, а дуща-то у неё верно чувствует радость твою. Вот и будем мы вместе с ней, пожалуй, оно всё и к лучшему. Ступай, ступай, а то невеста помыслит, будто ты жениться раздумал, да прочь сбежит. Поспешай, Демьянушка, тебе ещё по снегу дорога долгая.
Демьян  не  смог ослушаться родительского  веления. Сколь шёл он далее, всё обора-чивался, переживая и сомневаясь, верно ли поступил. Однако успел увидеть ещё, как батюш-ка, отдохнув, поднялся медленно и направился по свершённой им же тропинке, обратно к до-му, тогда только сердце Демьяна успокоилось, и прибавив шагу, заспешил он на венчание своё.
Дорогою  мысли не посещали Демьяна, шёл он бездумно. Кажется чувствовал радость, но омрачённую  наставшим так внезапно, одиночеством своим.  Без матушки, а нынче уж  и без батюшки, сделалось ему на душе тоскливо, и ожидание счастливых жизненных перемен, уже не представлялось ему таким вероятным, и не могло согреть его. Снежные виды кругом стали казаться ему теперь не предвестием  чистоты и начала чего-то нового, лучшего, а на-против,  знамением пустоты, воцарившейся над ним, которую ничто не могло заполнить. И даже немного страшно ему стало и заныло всё внутри.
Однако путь свой до церкви, преодолел он, вопреки ожиданиям, скоро, и вот уж  мелькнул перед глазами вначале покосившийся крест, а после и оконца и ворота,  и две жен-ские фигуры – Ипаниды, да  родственницы её, которые приметив Демьяна  и сами заспешили к нему, а поравнявшись,  отпустили низкий поклон.
- Здравствовать вам в благоденствии, - сказала Василиса Алексеевна радушным, хотя и чуть простуженным, голосом и поклонилась вновь.
- Здравия и вам, - произнёс Демьян, ответив на её поклон, тем же.
- Какая непогода собралась! – принялась причитать Василиса Алексеевна, и клубы пара, воз-никающие с каждым новым словом её, вначале заслоняли ей лицо, а после, поднимались бес-порядочно вверх, - Ведь ужас, ужас то какой вселенский, - жаловалась она, часто взмахивая руками,  - снег, негодник, всё сыпал и сыпал, а вышла со двора, так и вокруг ничего не видать, сугробы одни, и только благо, что живём мы от божьего дома недалеко, однако ж и при том, на силу добрались.
Демьян перевёл свой взгляд на Ипаниду. Как хороша она была, лицо, побелевшее от мороза, тёмно-карие глаза, словно зажжённые какой-то искрой, то ли божьей, то ли дьяволь-ской, нос, тонкой линией подчёркивающий всю  эту красоту, и  брови, чуть изогнутые, распо-ложенные аккуратно, ладно, не выдавая ничем  ни спокойствия, ни переживания, непослушно выбивающиеся из под платка волосы, безжалостно растрёпанные колючим ветром, которые поправляла она  то и дело, необыкновенно изящной рукой – всё в ней было хорошо. Не существовало в этой молодой и статной  женщине, ничего лишнего, несуразного.  Забыв о прежнем своём смущении, Демьян разглядывал её, наверное, даже дерзко и так заворожено, как взирают на картину одарённого художника, или на вечерний закат. Он не мог и не желал отводить увлечённого взгляда, и уже почти не различал сути сказанного Василисой Алексеевной,  слова которой доносились до него, как-будто совсем издалека, и от того казались одним непрерывным звуком.
И тут вдруг, сам не зная отчего, он стал  понимать их всё яснее и услышав имя сужен-ной своей, заставил себя наконец, проявить внимание.
- А Ипанида то нынче ночью всё на окошко дышала, и шептала что-то, верно молилась, что бы стихла непогода, а лицо у самой такое испуганное, я углядела, хоть она  его и прятала. Признайся  уж,  голубушка, боялась! Боялась несчастная, что не сбудется венчание твоё, - рассмеявшись, тётушка обхватила Ипаниду за плечи, но та лишь нахмурилась, едва заметно и поглядела на болтунью с укором.
- Да и как же не бояться, батюшка ты мой, коли такой-то молодец в женихи обещан, - про-должала  Василиса Алексеевна, не заметив Ипанидовой обиды,  - я ведь, Демьянушка, тебя ещё с измальства  запомнила тогда уж ты и лицом виден был, и всё вместе с родителем своим  рукодельничал, и подумалось мне даже однажды, что вот бы и мне такого сынка или бы хоть племянника.  Господь, однако же, прослушал меня, детьми и вовсе обидел, ни единого не дал, а племянника отпустил такого, что и человеком-то не назовёшь его.  Бывало станет пить, так уж неделями, и слова от него человеческого не дождёшься, а помощи по хозяйству, тем боль-ше. Один раз только и порадовал,  когда в иной город жить подался, да ведь недолго и пожил, всего- то в жизни и успел, жениться, да помереть. И по сей день, умом не дойду я, как это та-кая, как Ипанида, за него пошла? Любила крепко, что ли… Так вроде не за что. Разве ей такой был сужден!? Совсем не такой! Ну теперь наконец душа моя успокоилась, полюбила я её, и счастья ей желала, вот оно нынче и настаёт. Ты уж храни её, Демьян, худого ей не сотворяй, впрочем, ты ведь и не можешь, худого-то…
Вот  уж и перестала Ипанида сердиться  на родственницу свою, улыбнулась  светло и расцеловала сердечно в обе румяные щёки, за  заботу и доброту её. И пришло  время Демьяну услышать Ипаниды голос, свершилось наконец  то, чего желал он с самой сегодняшней  встречи. И  она заговорила, тихо, не торопливо, почти не глядя ему в глаза.
- Отчего же батюшки вашего нынче нет, неужто  захворал он?
Демьян отвечал ей, а сам всё не сводил с неё глаз.
- Батюшка здоров, хворобы на нём нет, но снег уж слишком глубокий лежит, трудно ему ста-ло идти. Он вернулся в дом, станет вместе с матушкой ожидать нас там. На словах, однако же велел вам кланяться и венчанию нашему  рад. А где же теперь отец Кирей пребывает, здесь ли он, при церкви ли? Я ещё не видал его.
- Здесь он, здесь, да и где ж ему ещё, отозвалась Василиса Алексеевна, а Ипанида вновь за-молчала, - готовит убранство, священный труженик, для венчания вашего старается.
При этих её словах появился в церковных дверях отец Кирей, словно по уговору, и провозгласил торжественно:
- Вступите во храм, дети божьи, от имени господа благословлю я вас и повенчаю.
Сердце у Демьяна забилось, он взволнованно протянул  Ипаниде  руку,  прежде сняв с неё  меховую  рукавицу, и оба они отправились в церковь, последовали за ними и Василиса Алексеевна, и батюшка, и зимний ветер.
В церкви было торжественно. Кажется почти ничем не украшенная, с промёрзшими насквозь стенами, и студеным воздухом, она отчего-то, всё же представилась Демьяну  не та-кой, как была прежде.  И свечи в ней пылали ярче, и  иконы, будто мерцали редким божест-венным светом, и даже ветер не завывал, как повсюду на улице, а разбившись на множество звуков, поднимался к своду и походил теперь на праздничное песнопение,  словно это и не ветер был вовсе, а истинно-церковный хор. Не бывала ещё эта старая, скованная ветхостью, изъеденная  мхом и плесенью, пропитанная сыростью, обледеневшая церковь, так величест-венна и возвышенно просветлена, или только почудилось это Демьяну.
Оказавшись перед иконой, он склонил низко голову и губы его зашептали тихую бла-годарственную  молитву. Взглянув на него осторожно, Ипанида, последовав примеру его, также склонилась, впрочем,  без  молитвы, не уронив ни слова, лишь дожидаясь терпеливо начала обряда. Демьян же молился неистово, позабыв обо всём вокруг. Сколько раз, ещё с детства своего, припадал он к иконе сей, гладил почерневшую доску ладонью, и пересказывал ей  в долгих исповедях всю жизнь свою,  открытую и безгрешную. Случиться радость, он первым делом с ней поделиться, сделается ему тяжко, и вновь он подле неё поскорбит, глядишь и легче стало.
- Настал час венчания! – провозгласил громко  и  с важностью отец Кирей. Демьян и Ипанида словно встрепенулись, оказавшись перед тем волнительным, что обыкновенно очень счастли-во, но и непосильно трудно бывает переживать.
- Предстаньте предо мной, и возьмите друг друга за руки, так, как и будите вы с  нынешней поры следовать по жизни, - продолжал отец Кирей.
Демьян протянул Ипаниде свою широкую руку и вскоре почувствовал, как завладел её тонкими горячими пальцами, и сжал их бережно.
Священник звучно, размеренно принялся за самую главную и продолжительную часть речи своей:
- Господь наш, отец небесный, покровитель всего доброго и всякого лучшего, еже дарующий нам справедливую волю свою, и то, что нами заслуженно, повелел вам нынче встретиться, и повенчаться. И  призван я  к освещению, и сотворён исполнителем воли его, и назначен про-возгласить вас супругами с сего дня и по самое окончание вашей мирской жизни, однако же и после неё, в жизнь небесную, вступите вы рука об руку, и да будет так!
Сделав небольшую паузу, священник перевёл дыхание, вдохнув не единожды, набрал полную грудь воздуха, приподнял свой крест на длинной цепи и водя  им надо лбом то жени-ха, то невесты, принялся говорить уже басом, возникающим  с  удивительной силой и мощью из слабенького, исхудавшего тела его.
- Венчается,  раб божий Демьян, господи помилуй, господи спаси, господи укрепи, господи направь, господи сохрани, с рабой божьей Ипанидой, во имя отца и сына и святого духа… Аминь!
Со словами этими, батюшка обошёл венчавшихся и завершив священный круг свой, поднёс крест  к  их губам  так, что бы прильнули они головами друг к другу, и повелел:
- Приложитесь к священному, дети божьи, во имя союза вашего, и земного и небесного, креп-кого и неразделимого.
Демьян с Ипанидой целовали крест, а после отводили поклоны и батюшке, и иконе.
       По окончанию обряда, Демьян выходил из церкви, словно наполненный силами  новой жизни. Он не был более один, и это так укрепляло его, что кажется, он мог теперь всё преодо-леть, способен был выдержать многое и главное трудиться, что есть силы, создавая благопо-лучие для обретённой нынешним днём, семьи своей, что бы не утратить, не лишиться того счастья, которое бог, милостью своей даровал ему. От мыслей таких, лицо Демьяна светилось улыбкой, необыкновенно радостной. Он глядел на Ипаниду, как на небывалое сокровище, внезапно явившееся, ничем не предвещенное, и потому бесценное, как верно нищий смотрит на серебряный рубль, который сияет в придорожной  пыли, неосторожно оброненный кем-то, смотрит и не верит глазам своим, и даже после, уже сжимая его в руках, и пряча в одеждах, всё ещё не верит, и то и дело, достанет его вновь, положит аккуратно на ладонь и любуется  с  невольной тревогой – не пропала ли драгоценная находка его…

Стали  спускаться нововенчанные с крыльца, за ними малочисленная их процессия, и вдруг отец Кирей, оглянулся.
- Ах ты! Отец небесный, - воскликнул он, - я ведь позабыл свечи погасить! Ступайте, ступайте вперёд, дойдите  до  ворот и там меня ожидайте, а то ведь опасение не напрасное имею, как бы не сгорела церковь…
Торопясь суетливо, батюшка поворотился, и через мгновение  исчез в церковных две-рях. Демьян, Ипанида  и  Василиса Алексеевна, спустившись вниз, охваченные морозом и возникшей весёлой и шумной беседой, направились к воротам и уже почти достигли их, как услышали внезапно позади себя лёгкий шум, похожий на шорох. Не сговариваясь, они обер-нулись, остановившись. Далее всё случилось одним мгновением. Стены церкви громко за-трещали, перекосились, и крыша, укрытая густым снегом, с небывалым грохотом, рухнула вниз, и кажется, даже земля сотряслась под ногами стоящих, а после, всё разом стихло.
Нарушил тишину лишь резкий истошный крик Василисы Алексеевны, она попятилась чуть назад и закрыв лицо руками, упала в снег, да так и осталась сидеть в нём.
- Отец Кирей… - прошептал, словно  в  каком-то недоумении Демьян, и рванулся к церкви, но почувствовал тут же, как крепко Ипанида держит его руку. Он поглядел на неё. Переполненная страхом, она стала твердить ему что-то, одно и то же, повторяя без конца, едва различимые слова, и он понял с трудом, как она говорит ему – «Не ходи! Не ходи!»
Всё же Демьян оттолкнул её торопливо, но добравшись до церкви в несколько шагов, он понял  с явственным ужасом, как мёртво теперь всё то, что скрыла она под своим  сводом, и что отец Кирей не мог, не имел ни единой возможности, остаться живым под такой толщей досок и снега.
 Призвав на помощь окрестных  жителей, разбирали  развалины половину дня. Нашли наконец, истекшего кровью батюшку, конечно мёртвого, и тем же вечером схоронили несча-стного, недалеко, у этих же  церковных стен.
День  венчания, самый счастливый и столько же страшный, Демьянов день, завершил-ся…

Прошла зима, и тяжелее её, ещё не бывало. Всякий день, переполненный тоской  и бо-лью души, Демьян приходил на ту землю, где была прежде церковь, то опускался на колени и плакал  беспомощно, то бродил вокруг томимый воспоминаниями о венчании своём, молился за отца Кирея, горевал безутешно и всё стоял на этом пустыре, не замечая холода и ветра, по-куда не простудился. Потом болел сурово, до самой весны, и только Ипанида, на чьих плечах оказалось теперь и хозяйство и прочие заботы, уберегла его от смерти. Она глядела за ним ласково, жалела и торопилась угадать всякую волю его, не забывала и отца с матушкой, забо-тилась и о них. Успевая всё, никогда не сетовала она на усталость, не знала отдыха, любила работу и трудилась по совести. А Демьян, томимый жаром, в редкие минуты улучшения, гля-дел на неё и тихо, но со всею слабою силой, что ещё была в нём, благодарил всевышнего, за то, что избрана им, такая для него жена.
А всё же пришла для него весна.  И болезнь отпустила, оставила его. Поднявшись с ве-ликим трудом и с помощью Ипаниды, в самый первый раз, уже почти выздоровевший, Демь-ян вышел на улицу, и солнце, на мгновение ослепившее его, но добрыми и тёплыми лучами, возродило в нём радость и утешение, ему захотелось жить, и это стало теперь самым главным, великим желанием его, и он ощутил его всем своим телом, всей душой, и улыбнулся, впервые со дня венчания своего. Наконец  мог он  взяться за работу по дому, и супруга его увидела, какой  умелый хозяин  подле неё. Демьян, как раньше, стал ходить с помощью по дворам, и с той поры нужда и голод навсегда оставили семью его. Всё кажется, наладилось. Впрочем ненадолго…
В июне месяце, собрался  батюшка  Демьяна на рыбалку.
- Надобно рыбы наудить, матушке, для бульона, - поведал он сыну, укладывая снасти в хол-щовый мешок.
Поглядев, когда Демьян отвернётся, спрятал он  туда же и старую флягу свою, с вод-кой.  Демьян заметил случайно, но испугавшись обидеть его, промолчал.
- Не пил бы ты батюшка, - только робко промолвил он, провожая старика до реки.
- Да, что ты сынок, - рассмеявшись, похлопал его по плечу Анафест Стефанович, - разве я стану в лодке, это ведь я так, против холода вечернего припас. А ты не тревожься, и к ночи жди меня.
Сколь ни ждал Демьян батюшку, более уж не видал его. И поиски по берегу, и с огнём по реке, не привели ни к чему. К утру, всем, кто искал, согласившись помочь, стало ясно, что Анафест Молибога утонул.
И вновь лишь Ипанида, была с Демьяном в чёрные дни его. И только она утешала горькие и отчаянные его слёзы.

В конце лета, когда уж осень, оглядывала  землю и примерялась, где бы начать золо-тить её, появился в Демьяновом доме, престранный  гость. Однажды к вечеру, как стемнело, застучал он громко в окна, и  увидев хозяев, попросил приюта на ночь. Его впустили и приня-ли.
Человек этот стал загадкой и для Демьяна, и для супруги его. Одежда  на нём, была из-рядно изношена, словно у бродяги, притом имел он золотые часы, портсигар и пенсне, к тому же ловко управлялся с ними, и это позволяло думать, что вещи эти не украдены, а и в самом деле принадлежат ему. Он был ещё чрезвычайно молод, навряд ли исполнилось ему даже два-дцать пять, но те строгость и серьёзность, что содержал он в лице своём, заставляли величать его не только по имени, но и по отчеству – Алексей Кузьмич, и никак иначе. Возблагодарив хозяев за уютный кров, он завёл с ними беседу, и  поведал, что является доктором, а в местах этих оказался по нежданному случаю.  Поворотов – такую фамилию он носил, был разговор-чив и располагал к себе невероятно легко и скоро. Он знал многое и обо всём, вероятно полу-чил хорошее образование, и происходил из какого-то  знатного и состоятельного рода. Сооб-щил о себе, что был уж повенчан, но вдовствует год, детей не имеет, и постоянной службы так же.
- А чем же мне отблагодарить вас, любезные хозяева мои… - стал размышлять он вслух, ре-шив уже отправиться ко сну, и тут же услышал в ответ:
- Благодарствуем, господин Поворотов, ничего не надобно. А не желаете ли задержаться у нас, покуда? Отдохнуть, прежде, чем вновь в путь отправиться?
- Благодарю. Стану думать. Быть может, кто знает.… Вот возьму и задержусь…
Он произнёс это неуверенно, как-будто просто так, в ответ на предложение, а Демьяну, между тем, хотелось  в тайне, что бы пожил он у них, хотя бы ещё немного, давно уж не встречался  ему, такой  интересный  и глубокий  человек, каким представился Алексей Кузьмич.  Но надежды на это, кажется не было.
Однако следующим утром, когда Поворотов увидел чистую и починённую  за ночь Ипанидой,  свою одежду, и вдохнул кисло-сладкий и  пряный запах свежих щей и томленой в печи  свинины с луком, он потянулся с удовольствием и провозгласил:
- Пожалуй, и останусь ненадолго! – и остался до октября.
Его присутствие всё переменило.  Дом перестал быть хмурым и тоскливым, каким стал после  погибели батюшки, то и дело слышались в нём смех и шутки, лёгкие весёлые разговоры, или напротив, долгие умные беседы за столом, у печи. Стены Демьянова дома, и сам Демьян, словно  наполнились  жизнью заново, и так было хорошо, как давно уж не было.


-А я всё гляжу на матушку вашу, - произнёс задумчиво Поворотов, обращаясь к Демьяну, ко-гда уж прожил у них неделю, без малого, - гляжу и гадаю, чем же она больна?
- Да ведь если бы знать, - с тоской отозвался Демьян и вздохнул тяжело, - батюшка мой, вра-чевал,  как и вы, и то же не сумел разгадать хвори этой.
- И давно ли она хворает?
- Давно уж…
Поворотов подошел к матушкиной  постели и уселся  поблизости  на скамью.
- Любопытный случай… Симптомы неразличимы, однако очень походит на… -  пробормотал Алексей Кузьмич  и замолчал, погружённый в мысли свои.
- О чём это вы? – Демьян, оставив дела, тоже приблизился к матушке.
- Уверенным быть я пока не могу.… Вот, что я скажу вам, ежели не имеете вы против ничего, я попробую, однако  знайте, всего лишь только попробую, матушке вашей помочь.
- А не станет ли хуже? – встревожился Демьян.
- Да ведь хуже худшего уж не бывает, голубчик! Нет. Не тревожьтесь, вреда я не причиню. Напротив, скорее всего, улучшения последуют. Я расскажу вам. Доводилось мне в первые го-ды практики врачебной, служить сельским фельдшером, правда вовсе не долго, я с позором бежал из того селения, но уверяю вас, что не было более сил моих претерпевать крестьянский быт, я к прочим условиям приучен, и потому, это простительно мне вполне. Ну, да речь те-перь не о том. Я видел тогда, случайно, как старый знахарь лечил одного тяжко больного, и, знаете ли, вылечил, всё же, и случай, очень на ваш похож. Тот несчастный вот также слёг, без видимых причин, и долго, весьма долго, томила его неясная хворь, а как поправился, так и следа не осталось, жаль только, так и не удалось понять,  что именно  за болезнь изводила его. Названия  ей  не  определилось.
- Да ведь, пусть и без названия, да лишь бы пропала поскорее, - воскликнул не сдержавшись, Демьян, и прибавил  затем вполголоса, - ведь и надежды у меня  уж почти не осталось.
- А вот это вы напрасно, - улыбнулся весело Алексей Кузьмич, - надеяться мы станем! Ну-с, излечу напоследок, душу смиренную, глядишь и мне где-нибудь припишиться…- и он потёр руки, вскочив с места нетерпеливо.
- Отчего же, напоследок? – удивился Демьян.
- Да это уж я просто, к слову прибавил. Несите-ка  мне всё, что я укажу вам, а я покуда ещё подумаю, что нужно.
Поворотов взялся за лечение, будто с удовольствием даже, он переживал теперь за больную свою так, словно и ему, а не только Демьяну, была она родной. Бывало, что и  ноча-ми  сидел он подле  Параскеи Андреевны, а на уговоры Демьяна сменить его, отвечал всегда строго  и твёрдо:
- Нельзя, голубчик, я изменения  примечаю.
И  действительно вскоре появились  заметные изменения. Матушка Демьянова пере-стала маяться во сне, спала теперь тихо и до самого утра. Она покуда ещё не признавала никого, однако глаза уже открывала и разглядывала подолгу всё, что окружало её. Ещё спустя пять дней, смогла уже говорить, совсем тихо, но различимо. И Демьян, так давно не слышавший голоса её, готов был упасть в ноги доктору, и  кажется, жизнь свою отдал бы в благодарность ему, коли бы потребовалось.
С приходом октября, однако же, Поворотов стал собираться в дорогу.
- Жаль, - сказал он как-то Демьяну, - что не успел я до окончательного отступления болезнь проследить, любопытно было бы взглянуть на плоды усердия своего... Да нельзя.
- Отчего же нельзя, - принялась уговаривать его Ипанида, - да разве вам плохо у нас?
- Быть может, обидели мы вас чем-то? Алексей Кузьмич, как же вы уходите, вот так скоро, мы уж привыкли к вам…Остались бы… - прибавил расстроено Демьян.
- Нельзя, право нельзя, и ведь не в вас вовсе дело, а просто уезжать мне отсюда нужно. Необ-ходимо, для того, что бы голову свою не сложить. Я, знаете ли, сегодня во время прогулки встретил здесь недруга давнего, а коль скоро оказаться здесь попусту он не мог, стало быть, именно по мою душу явился. Нынче мне повезло остаться незамеченным, но в другой раз ведь может и не  посчастливиться, верно!?
- Неужто и недруги есть у вас? Тяжело поверить в это, вы такой человек… - усомнилась Ипа-нида.
- Какой же это я? – поглядел  лукаво Поворотов, - Даже любопытно теперь стало!
- Необыкновенно хороший! – воскликнул Демьян, на что доктор тут же и  рассмеялся громко.
- Ах, вы простые, добрые души, да ведь это для вас я такой, а для прочих, не так уж я и хорош. Не желал я  разочаровывать вас на свой счёт, однако хочется всё же по правде говорить с ва-ми. Доктор я, милые вы мои, в прошлом, далёком, далёком прошлом, как из селения сбежал, так более уж и не лечил. А нынче я карточный шулер, да-с, вот так, мошенник мелкий, ежели просто говорить. Утащил я денег много с игорного стола, вот теперь и прячусь. Рассчитывал всё же остаться в живых, и за границу уехать, да вот не знаю теперь, получиться ли…
Демьян и Ипанида молчали в растерянности, и Поворотов, заметив это, решил переме-нить на шутку произошедший  разговор.
- А! Что? Удивил я вас! – вновь засмеялся он, - Но вы уж, не проклинайте меня теперь, всё же вам я дурного не сделал!
- Нам и дела нет, до грехов ваших,  –  подумав совсем немного, произнёс Демьян, - мы вас одним только добром вспоминать будем. Вы, матушку нашу к жизни вернули…
- И молиться за вас станем, - Ипанида перекрестила его лёгкою рукой, - что бы живы, здоровы вы были.
- Что ж, за это благодарю, давно уж за меня никто бога не просил…
Поворотов уехал, оставив на прощание Демьяну все рекомендации и наставления, для того, что бы матушка окончательно поправилась. И она поправилась, в самом деле, уже к зи-ме. Поднялась, стала заниматься хозяйством, как прежде, приняла Ипаниду, словно родную дочь и только тосковала всё по Анафесту Стефановичу и горевала, что не  дождался он вы-здоровления её. Так прожили до весны. А весною Параскея Андреевна умерла. Внезапно и необъяснимо. И снова почернел дом.
И если прежде, после потери батюшки, Демьян чувствовал только горькую печаль, то нынче, родилось в нём и обосновалось накрепко странное недоумение. Как же это произошло, как могло случиться, что матушка его, совсем уж поправившись, вдруг ушла, и так внезапно, в одну минуту.  Отчего? Отчего могло это быть, и зачем господь не спас её своей справедливой рукою…

Теперь, когда в доме вновь стало пусто и одиноко, радовали Демьяна лишь редкие приходы Василисы Алексеевны.  В пору появлений её, всегда нежданных, и шумных, Ипани-да с Демьяном всегда  подчивали её  хорошим угощением, дарили ей подарки, и  непременно собирали  гостинцев  с собой. Демьян уж хорошо знал, что именно любит старая тётушка от-ведать, и как только слышал её голос, возвращаясь домой, ещё издалека, от ворот, так всегда,  раньше, чем войти, спускался в подпол, что б набрать мочёных яблок, любимого её кушанья.
Одним днём, услышав вот так же  Василису Алексеевну, громко болтающую без умол-ку, Демьян улыбнулся радостно, и взяв во дворе ведёрко побольше, решил спуститься  за угощением не из дома, как обыкновенно, а из сарая, в котором тоже была дверка в подпол, хитро устроенная ещё Анафестом Стефановичем, для того, что бы не уживалась там плесень.
Выбирая  яблоки, покрупнее и покрасивее, Демьян завозился и вдруг стал невольно внимать тому разговору, что происходил наверху, между Ипанидой и  тёткой её.
- Да, как же ты решилась на такое!? – воскликнула Василиса Алексеевна, и голос её, прежде весёлый и звонкий, стал приглушённым и выразил ужас.
- А вот решилась же, - спокойно отвечала ей Ипанида, - сколько ж было ждать ещё, она всё жила и хозяйствовать уже стала, а я в доме для чего тогда? Навроде и не нужна более.
- Да ведь это мать его! Понимаешь ли ты!? Мать его! Ведь ежели он узнает… Что ж тогда бу-дет?
- А кто же скажет ему? Не вы ли, тётя? Да для чего же! Я только вам поведала, вам душу от-крыла, а вы уж никому! – это Ипанида сказала уже строго, так, словно грозила тётке своей.
Выпустив из рук ведёрко, Демьян растерянно присел на  ступеньки. В голове его всё ещё было туманно, он не мог разобрать, слышал ли он в самом деле признание Ипаниды, или это только почудилось ему. Но разговор, меж тем, продолжался, и сомнений, в том, что имен-но жена его, виновна в смерти матушки, оставалось всё меньше.
- Чем же ты отравила её, дьявольское отродье? – спросила зло Василиса Алексеевна.
- Да разницы то нет, чем… Главное ведь, что я одна теперь хозяйствую, одна Демьянова рас-порядительница, что велю ему, то он и творит! А отравила, травкой одной, её повсюду  вели-кое множество растёт, это меня ещё бабка обучила, коли говорила, мешается тебе человек, так ты его травкой этой накорми, он тут же и угаснет…
Эти слова Ипанида завершила, когда Демьян уж стоял в дверях. Увидев его, она испу-галась кажется смертельно, но всё ещё продолжала говорить, словно не могла остановиться.
- А батюшка!? Батюшка тоже из за тебя утоп? – закричал, не помня себя, Демьян, и Василиса Алексеевна, увидев  искажённое ненавистью лицо его, охнула и перекрестилась.
- Моя воля была! Да! Моя! – ответила ему Ипанида, будто хвалясь даже, великой силой своей, сотворять, что ей пожелается, - Я ему брешь в лодке проделала, а он и не заметил! Быстро ко дну пошёл, я сама видела! И всех вас изведу! Всех изведу! И тебя!
Отвернувшись, вытирая на ходу слёзы, текущие по щекам, Демьян вышел в сени, и вернулся тут же, с вилами в руках. Схватив Ипаниду за шею, он выволок её во двор, и как ни кричала она, как ни сопротивлялась, бросил на землю и размахнулся…
Василиса Алексеевна, сперва тянула его позади, но  уразумев очень скоро, что силы её против Демьяновой, яростной, не хватает, она кинулась к Ипаниде и закрыла её собой.
- Пощади! Демьян, пощади! – кричала она, стоя на коленях, и стараясь удержать руки его, - Не её пощади, а дитя своё, что она носит! Ведь родителем скоро станешь!
- Не верю! Ничему более не верю! – Демьян отталкивал её, с таким гневом, и это было так не похоже на него, прежнего, а Ипанида только глядела на него, молча, со смертельным ужасом в глазах, и  ждала участи своей, как ожидает её,  дикий зверь, провалившийся в яму охотника.
- Истинный крест! Будет у неё дитя! Ты поверь, Демьян! Ведь это  не она, а я тебе сказываю! Неужто ты сына своего погубишь!? Неужто, Демьян!?
Демьян остановился. Эти слова Василисы Алексеевны, будто пробудили его, прежнего, того, когда не смог бы он поднять руку ни на кого, и никогда. Он  отшвырнул вилы в сторону и  сам отошёл прочь. Затем поглядел на Ипаниду, устало, измученно и произнёс глухо:
- Коли правда – так живи…
И уже на пороге, оглянулся вновь.
- Для  чего ж ты выходила меня? В ту зиму, после венчания?
- Ребёночка очень хотела… - произнесла Ипанида, и вновь поглядела на Демьяна  со злостью.

С того дня Демьян  стал делать всё сам. Заниматься хозяйством Ипаниде запретил. Ва-силису  Алексеевну по-прежнему привечал, и  ждал с нетерпением приходов её,  с супругой же и словом более не обмолвился, и будто не видел её вовсе. Она как-то обратилась к нему, спустя  несколько дней, умоляла его о прощении, уверяла, что кается  в грехах своих, и не может более выносить его злобы, но он лишь взглянул на неё, да и понял всё. Не было в сло-вах её правды, не жалела она о содеянном, не корила себя, и не переменилось в ней ничего, всё притворство, всё вымысел, для того только, что бы вновь завладеть душой его и распоря-жаться ею, как прежде.
Словно в наказание за грехи свои, ребёнка Ипанида носила тяжело, а как подошло вре-мя рожать, так и вовсе, впала она в забытьё, лежала , глядела мимо всего и твердила только:
- Всё одно, я вас Молибогов изведу! Изведу всех, до одного… Изведу!
Когда Василиса Алексеевна, принимавшая ребёнка её, показалась наконец, на крыльце, Демьян, просидевший всё это время во дворе, на телеге, был так напуган истошными криками Ипаниды, что лишь промолчал  растерянно, не в силах вымолвить ни слова.
- Ступай погляди на дитя своё, - устало позвала его Ипанидова тётка, - есть у тебя теперь дочь…
И тут же лицо Демьяна озарилось улыбкой.
- Стало быть родилась! – прошептал он.
- Родилась.
- А Ипанида, - вдруг вспомнил Демьян злые слова её, и не по себе ему стало от того, что будет она теперь нянчить дочь его.
- Не перенесла Ипанида муки такой, отошла… Ну, да ничего, Демьянушка, вдвоём то мы с тобой справимся, вынянчим!
Демьян молча покачал головой.


Лето в том году выдалось доброе, тёплое. Всё цвело, пестрело радостно. Рано утром, Демьян вышел к дороге, аккуратно держа маленькую дочь свою, Параскею на руках, что бы показать ей, как поднимается из-за леса солнце.