Патриот

                ПАТРИОТ (Ы)
                (Сентиментальный опус)

          Патриотизм, как известно, что-то глубокое, светлое, но, добавим, личное. Pater хотя и не наше слово, но очень даже подходит к нашим ПАПА и ОТЕЦ. Отец - главный, Мать – Родная Земля тоже главная, но чуть-чуть не так. Кто такой Папа и сколько их может быть у нас, никто толком не знает.  А вот Мама может быть одна, святая в любом виде и состоянии.
          Когда мы встаём во весь рост в атаку на вражеский пулемёт, а тот нас уже со смертельной раной бросает обратно в объятия Мамы, мы не вспоминаем Папу, а только жмёмся к Маме и надеемся на её руки и тепло, и оздоравливающий эффект от этого. Про пулемёт – это, может быть, я загнул, но в атаку-то мы всё равно идем каждый день. Конечно, она страдает, вглядываясь в наши порушенные на части тела, но нам ли дорожить собой, когда нас батальоны или даже полки, а идем мы за правое дело, за святую Землю, может быть, даже за славой. Нормальному мужику орден во славу Родной Земли очень нужен. И только он может цениться  дороже жизни.
           Мы своего героя любим. Но особенно тех, кто любит Папу, и  Папу предпочитает себе самому. Папа даст нам всё, даже квартиру. Он распорядитель и держатель всех денег, а значит, и законов. И нам для него ничего не жалко. Если бы, конечно, кто-нибудь спросил Маму, она распорядилась бы иначе, но… но у нас главнее Папа.

                _____________________


           А теперь представьте страну Сирию.
           Арабов – пруд пруди. Куда ни глянь, сплошь арабы. Говорят на арабском, ходят в арабском, жён имеют по-арабски, по несколько штук. Жара, песчаные бури. Ишак с верблюдом - национальный атавизм, но не на последнем месте. Династии сменяются редко, а если что и случается, хотя и со смертоубийством, но быстро и безо всяких волнений, потому как традиции не рушатся, уклад не ломается, караван идёт.
            И совсем забыли, что ещё несколько веков назад, когда и страны-то такой не было, а была одна сплошная Персия, побили они Армению. В традициях того времени, разрушили и опустошили, порвали и осквернили, и надругались. И даже некоего властителя по прозвищу «Железный» заперли в крепости, лишив водного и съестного, от чего он скончался, наложив на себя руки через проникновение меча в брюшную полость.
            Остальным велел идти в полон, или, вообще - на все четыре стороны.
            Хотя, знаете, армяне сами же и виноваты: сплочённей надо быть, сплочённей.
            Много народу ушло в сторону Дамаска.
            Грязные и оборванные плелись они по пескам, по горам и долинам, по дорогам и тропам.
            Несколько выжило.
             А среди них и предки нашего героя Н.
             Когда ты дома, хочется погулять, посмотреть мир. Люди придумали туризм. А когда ты волей обстоятельств плутаешь, ты - временное и необязательное к восприятию серьёзно.  Чего-то нет ни в тебе, ни вокруг. Конечно, всякие там ДНК  и РНК стараются сохранять обличье, если не родителей, то соплеменников – точно, но следуя теории Дарвина, окружающая среда тоже берет своё: меняет, перелицовывает: где подклад, где воротник, а где и натуру целиком. Правда, родители  рассказывают детям о далёкой родине, а дети своим детям о ещё более прекрасной земле, откуда и язык и вера, и куда когда-нибудь следует вернуться, но всё это не то, не то. Хочется посмотреть разок собственным глазом.
             Жить в рассеянии неудобно, но можно.
             Как известно, армяне – народ хитрый и уживчивый. Ему что арабы, что не арабы, всё равно. Главное заиметь точку присоединения с Землёй, пустить для начала один единственный корень, а дальше – посмотрим. Через какое-то время, он ваш лучший сосед. Последнего петуха зарежет, но шашлыком угостит, травки нарвёт, сыр брынзу добудет. И уж если совсем приперла вас нужда, начнёт снимать, как русский человек, последнюю рубаху, но будет делать это медленно, ожидая, что вы его остановите. Русский уже без рубахи попёр восвояси, а армянин в последний миг, глядишь, остался при своём.
            Что поделаешь, менталитет такой.  А не был бы такой, он бы и не выжил.
             Как оказалось, арабы тоже не такие.
             Эти суровые воины за прошедшие века допрыгались до того, что проиграли все войны, какие вели.  Последнюю - евреям. Война длилась шесть секунд. Раз, два…и сразу шесть. Конечно, это их окончательно расслабило. И тут пришла к ним мысль, что лучше жить мирно, ибо, вспомнилось, что теперь они не Персия во всю Месопотамию, и даже  Израиль может их поставить на уши.
              И решили они поменять свой менталитет.
              И поменяли.
              А наш герой Н. именно в это время вступил в пору взросления и осознания. И такой из него получился наивный простой малый, такой застенчивый и добрый, что поискать и не отыскать.
            Семья за все сгинувшие века так из нужды и не выбилась, а даже наоборот, ещё больше теряла в благосостоянии с каждым днём.  Шёл ему сороковой год, была жена и двое детей, арендуемое жильё, правда, за копейки, но всё равно не своё.
            Не типичный армянин.


               А ТАМ обещали квартиру. Сразу.
               Далеко на севере был  этот рай – Союз.  Жёсткая и своенравная, сильная и странная, страна такая. Там текли могучие реки, местами шире Ганга раз в десять, кормчими сидели праведники, потому шла она прямо в Небо. Даже чуть дальше. Каждому жителю с пелёнок гарантировали счастье. Каждому по потребности, но, опять же, по труду. То есть, халява не предполагалась, хотя квартиру за государственный счёт обещали.
                Достославная Армения входила в состав Союза.
                Была у неё и своя шагреневая кожа. Только в отличие от описанной классиком, действовала как-то странно: влияла на размер территории. Не успеет высказать правитель  своё желание, а она уже скукожилась. И совсем не важно, сбудется, не сбудется – уменьшается, и всё.

                Ностальгия нашего героя задолбала: не справиться с ней никак.
                Соседи, кто армяне, чемоданы пакуют кухонной утварью, паласы и коврики обвязывают жгутом, женщины зараз по три юбки напяливают друг на дружку.
               На лишнее ищут покупателя.
               И всё это после того, как собрались праведники на большой Совет и решили бросить клич к армянам всего мира - приезжайте. Работа будет, жильё дадим, народ вы работящий и смекалистый, поможем. Не пропадёте.
                Как и предполагалось, армянин оказался существом эмоциональным: чувства берут верх над всем здравомыслием, а два переезда, хотя и с многовековой разницей, как известно, равны одному пожару.
                Н. посовещался с женой, опросил детей, обратился мысленно к предкам; и те и эти в один голос заявили, что - пора. Годы на чужбине вдруг запахли горькой полынью, хотя в арабских краях она не росла, а были сплошь фруктовые деревья. Должно быть, принесло издалека. Там была родная, в меру теплая, земля,  в дальней лазури белоснежно сверкал седой Арарат, винограда столько же, столько в Сирии и даже больше, да крупнее и слаще… чем в Марокко и Абхазии мандарины, вместе взятые.
               Там по улицам ходили армяне, а заунывный дудук скорбно рассказывал о трагическом прошлом, куда по поводу и без повода любили заглядывать. Поплакать и пожаловаться на судьбу у армян первое дело.   

                А там … мир и благодать. Силища у Союза такая, что Израиль с одного щелчка сковырнётся.
                И так ему захотелось быть рядом с братьями по крови, помочь им мостить дорогу к свету и счастью, что вмиг собрались и пустились в путь.
                Счастье – это такая странная штука: везде оно есть, а где мы, его нет и, кажется, не будет. Во всяком случае - не завтра.
            
               
                _________________

                Как обычно, всё начинается с чемодана; он первым и исчез.
                Не успела семья в полном составе прильнуть губами к земле, правда, грузинской, так как пароход прибыл в грузинский порт, как это уже случилось. Армяне давно жили без своего моря, проSрав сразу два или три из них в прошлом. Особо лютые интеллектуалы, близкие к музыке, пришли к выводу, что дудук появился именно тогда, когда вся нация решила оплакивать потери многовековой давности, будто, кроме них, никто никогда ничего не терял. Инструмент считался древним, стало быть, плач начался не вчера.   
                Щепетильные какие-то. 
                Да и в порту, говорят, орудуют все вперемешку, и даже, в основном, армяне.

                Репатриантов набралось великое множество. В своё время по дороге на чужбину энное количество разбежалось по разным сторонам света. Сирия и Иордания, Франция и Аргентина, острова Фиджи и японская деревня Токосёка,  и много прочих были представлены армянами. Один, правда- неправда, не знаю, но вроде как прибыл из глухих закоулков Амазонии.  Должно быть, его предка амазонки купили на невольничьем рынке Дамаска. А может, сам забрёл. Этот слыл магом и натуралистом, писал по памяти о жизни и нравах экваториальных аборигенов, сравнивал почему-то с местными, делал выводы и складывал в ящик, потому как тамошнего языка никто не знал, включая редактора журнала «Слово Родины», как и он не знал армянского. Говорили, и это вроде объяснил сам  писатель, тамошний вождь благословил его на магическое умение за пять минут до своей кончины, добавив, очевидно, имея тайное своё:  «Вы, армяне, далеко пойдёте».
                Видать, прозорливый был мужик.
                Жена-мулатка была младшей вдовой вождя, натуралисту глянулась загодя, и при распределении имущества досталась ему, как ответственному члену сообщества.
                Она носила по тележному  колесу в каждом ухе, гадала на цветах со своего подоконника на своём наречии. Но ей верили.
                Вообще-то народ сбегался не столько погадать, сколько посмотреть на экзотическую диковинку, даму гладкую и необычного окраса. Особенный восторг был у мужчин: находили, что в каждой клетке её тела исключительная концентрация  упоения и яркие ночи желаний.
                И с такими-то данными – да в Армению? Хотя, а куда ещё-то?

                Которые побогаче,  имели право выезжать со своим скарбом, так что вывозили целые магазины. Им разрешалось распродавать товар на дому, да побыстрее, так как частная собственность кроме домашней и личной,  была запрещена.
                Что тут началось! Те, которые ещё не сели в пароход и ещё находились в капитализме, от бывших соседей и родственников получили заявки. Мол, скупайте и везите: здесь всё в одном цвете, преобладает серый, так что везите, сами понимаете, ЧТО и много. Торговля шла бойко, пока власти с особыми органами не поняли: так и до краха Идеи недалеко. А Идея, как я уже говорил, - в Небо. А на небе, как известно, с грузом тяжеловато, пар и тот, превращаясь в каплю, тут же падает обратно на землю.
                Как бы, не свалиться.

                __________________


                Помню, во второй больнице города охранником служил французский армянин. Патриот. Он прибыл одним из первых, прямо с первой волной, а их накатило штук пять-шесть. У него не было товара. У него ничего не было, кроме желания умереть … сначала в родной стороне неопределённо когда, затем – просто умереть, можно прямо сейчас. Это был типичный пожилой француз из тех, которые скучают на парижских скамейках при приличной пенсии. В талии раза в три шире, чем в плечах, с вытянутой к верху головой и еврейской тюбетейке.
                Он сидел перед воротами на табурете, выставив живот и закрыв глаза. Возможно, дух его в эти минуты плёлся по лесу Булони или полям Елисейским, а может просто взирал  сквозь выпуклые линзы десятого размера на орнамент творения Эйфеля или кидал камешки в Сену. Последнее более вероятно. Тёмные очки в толстой французской  оправе. Мясистый волосатый нос. Уши заросли дёрном.
                Когда кому-нибудь взбредало в голову спросить, как, мол, жизнь, дядя, дядя,  молча, изрыгал презрение, и в его французском диалекте армянского мелькали слова неприличные. Жена жалела его, а он - свою жизнь. Были и национальные подъёмы духа. В эти мгновения он жалел армян. Да и как не пожалеть, если в магазине мелкую сдачу не сдают,  мусор с больничного двора вовремя не вывозят, родственник главврача заведует складом напропалую.
                А где не так?
                Старость удивительно ворчливая пора: энергии нет, а значить хочется.
                До откатной волны, а будет и такая, он не дожил.

                ____________________

          А что там араб армянского происхождения? Добрался ли до земли предков?
           Представьте себе, добрался и даже очень скоро получил квартиру. Двухкомнатную. Дом стоял рядом с воинской частью, а воинские части не на площади же квартируют, в стороне. Зато с видом на реку, километрах в семи. На той стороне – берег турецкий, недружелюбный.
           Но это всё детали, главное – человек устроился. И с работой определился. Километрах в двадцати большие и серьёзные машины резали туф на правильные формы, т.е. квадратиком. Одна пила идёт вертикально, другая горизонтально. Обе, например, с севера на юг. После них другая машина идет с запада на восток, допиливает квадратик. Дело простое, но пыльное. Потребность как начинается с утра, так до вечера не заканчивается. Начальник продаёт, мастер продаёт, бригадир тоже продаёт, машины возят и перепродают, а потребность не кончается. Все за наличный, тут же, на месте. Никто не прячется и не стесняется.

              А водитель с мясокомбината вообще купил Газ-24 «Волга».
              А на прядильной фабрике, чтобы вступить в партию, нужно было заплатить 4 тысячи парторгу.
              А гаишнику, чтобы лишний раз не задавал вопросов, можно было, открыв боковое стекло,  выбросить спичечный коробок с трёшкой. Прямо на ходу. Подберет.
               Надо же, вспомнилось почему-то.

              Наш друг-репатриант Н. (язык не поворачивается теперь назвать его героем) собирает с поля квадратики и укладывает в грузовики. От седого Арарата и тучных виноградников благодатных долин Родины камнерезные машины в доброй сотне верст, а точнее – на верхних плато, где эти вулканические отложения и образовались. Вода привозная, душа нет, поесть – что с собой захватишь.
              Магма трудилась тысячелетиями.
              Выбрасывая на поверхность несчитанное количество лавы, мне думается, явно она перестаралась. Если бы можно было соорудить трёхсотметровую вышку, то, забравшись наверх, наблюдатель увидел бы непригляднейшую картину. Начиная с последней лозы и далее в сторону гор страшное дело: камень, камень, бесконечно камень. Причём такое впечатление, будто здесь орудовали сотни взрывников и экскаваторов, а армяне нарочно дробили и распихивали перекопанное. Земли нет, суховей добивает последнее. Бедный крестьянин, перебираясь через валуны, пытается наладить жизнь.
               Такая вот Родина осталась и досталась. Репатриант из Парижа, Буэнос-Айреса или Дамаска в предынфарктном состоянии. Те, кто прибыл с магазинами, - в городах, живут, наращивают клиента. Всё привычно, слава Богу! Ну а те, что попроще …ближе к вулканическим образованиям. Осваивать надо. Чего там говорить-то…

                ______________

         А была ещё одна семья из первой волны. Как зайдёшь в подъезд, сразу справа. Отец этого семейства, человек азартный и крайне вспыльчивый, роста маленького, тела худого и тщедушного, баловался «планом» (это наркотик такой). И играл в кости.
         Забьют в «Казбек» или «Беломор..» и потягивают так, что мизинцы обеих рук прямо на глазах пучатся, превращаясь в брёвна. Из них в Сибири ещё бани рубят.
         Развесёлая это штука, я вам скажу, реальность теряешь мгновенно: покажи такому палец, весь день смеяться будет.
         С угла соседнего дома была парикмахерская, а в ней небольшое помещение: перекусить, переодеться и пр.  Парикмахеры – все мужчины, только уборщица женщина. Собирались там местные авторитеты и всякие приближённые к ним, и малолетки: наблюдали, как те курят и играют в кости.
         Игра эта по нынешним временам совсем не имеет хождения, но тогда имела своих поклонников и, представьте себе, народ выигрывал и проигрывал приличные деньги и даже недвижимость.
          Собирались по подвалам и в ближайшей роще тоже.
          Он тоже был авторитетом, но не совсем уж.  На похоронах самого именитого в городе «вора в законе» шёл в первых рядах, и его часто фотографировали. Народу вдоль дороги собралось … считай, полгорода.
         Вот ведь интересная судьба: всю жизнь не был дома, а какие проводы устроили! Рак был.
         Так вот, у этого гражданина подрастали три сына и красавица дочка. К моменту обратного исхода было ей лет семнадцать-восемнадцать и, как водится, сваты шли косяком. Но отец принял решение: ни за кого не выдаст, ибо усмотрел во всех женихах лиц с подлыми намерениями, а, может быть, за прожитые в Армении годы пришёл к выводу, что достойного претендента в стране попросту нет.
         За семейную чистоту и нравственность он бы любому горло перегрыз.
         Пока оформляли документы, то да сё, прошло аж два года. Бедолага умер, проклиная всё на свете, но успел наказать старшему сыну уехать обязательно. В итоге, они уехали, а вот сестра осталась: влюбилась в местного, а тот не захотел покидать своих.
         Оно и к лучшему, сыновьям послабление: связь с родиной и есть кому ухаживать за могилой отца.

                _________________________


        Наш товарищ  недолго трудился в этих каменоломнях. Заболел. Что-то случилось с организмом. Каким-то странным образом палочка Коха угодила не куда-нибудь, а прямо в семенное яичко. Правое ли левое, не определишь, их там все-то два, да и перекатываются они. Пухнет и пухнет, а болит так, будто с севера на юг и с запада на восток переезжает его камнерезная машина с алмазными насадками на пиле и режет на квадратики. Правда, мелкие, миллиметр на миллиметр. Грузить неудобно, покупателя не найти.
         В туберкулёзных диспансерах палаты почему-то большие.
          - Товарищ, - говорит ему медсестра, - не стесняйтесь. Мы такое видели не раз и даже не сто, а то, что рядом - даже случайно трогали. У нас работа такая.
           А товарищ смешанной национальности: стеснение у него от арабов, а болезнь местная. За два с небольшим года в наивности и непосредственности он не очень-то и потерял. Неудобно показывать встречной и поперечной то, что и жене не всегда покажешь. Раскрепоститься не получается, с соседями по палате – нет общей темы, но жена приходит исправно и хорошо кормят.
           Хотя и называют его «братом», но звучит это как-то не убедительно, снисходительно и высокомерно.
           В палате среди прочих двое шустрых. Одному восемнадцать, второму тридцать. Которому тридцать уже лысый, которому восемнадцать тоже светит плешь в недалёком будущем. Наука говорит, что избыток тестостерона связан с человеком по восходящей: чем больше, тем агрессивнее. К нашему случаю правило не совсем применимо, но…
           А тут, как раз, слух по городу. И такой, что хочется верить до глубины души и биться о пограничный столб, благодаря и царапаясь о колючую проволоку. Говорили, что некоторые неблагодарные  скорешились и написали то ли в ООН, то ли, вообще, мировой общественности, что среди приезжих много разочаровавшихся, что ожидали увидеть  Маму в добром здравии, а оказалось, что Папа насилует её без согласия по двадцать четыре часа в сутки круглый год. Вскоре слух был подтвержден бумагой, расклеенной по всем газетам, где Папа заявлял, что никто вас не держит, господа. Верните то, что вам дали и валите на все четыре стороны. Местным начальникам  спустили директиву:  препятствий не чинить, мораль не читать, переженившихся не разлучать во избежание международных трений, освободившиеся жилплощади раздать согласно сложившейся ранее очереди.
             И что тут началось.
             Такого свадебного бума, отродясь, не помнил никто. Музыканты нарасхват, лучшие заправилы свадебных торжеств, истерзанные предложениями, прячутся у родственников в подполье. Свиньи  и овцы уже сами предвкушают запах шашлыков из собственного мяса. Молодые и вдовые, кривые и косые повыскакивали за местных. Местные же барышни – за потенциальных иностранцев смешанного возраста.         
            Единственный фаэтон при двух лошадях и кучером в национальной одежде времён эксов РСДРП и революции 1905 года  не знает устали, перевозя брачующихся к ЗАКСу и обратно, тем самым легализуя последующую близость и приближая прощание с Родиной..
            Кобылы, смешав испарину с ненавистью, никак не разберутся в ритуалах человеческой любви.
            Думается, что и контрактные браки первыми в Союзе освоили армяне. В итоге, сколько приехало, почти в два раза больше уехало.

                _______________

             И наш товарищ Н. туда же.
              Но прежде двое шустрых устроили спектакль.
              Больничный двор утыкан ясенем, скамейки крашеные, забор высок и строен. Случайный не забредёт, свой не выскочит. Больные красиво гуляют, шутками обмениваются. Кох в райских садах радуется за армян, идущих на поправку.
             Только товарищ Н. зашёл в палату, как услышал:
              - Слышь, брат, там тебе банку оставили. Газ надо сдать.
              - Что?
              - Газ.
              -  Какой газ?
              - Свой. Какой…
              - А как? – не понимает Н.
              - Как, как… Идёшь в туалет, тужишься, сильно тужишься, и как почувствуешь, что пошёл, быстро снимаешь крышку, подставляешь под зад и тут же быстро крышку обратно. Понял?
              - Понял. А сколько?
              - Сколько сможешь. Желательно полную. Будешь выходить, придави крышку и бегом к лаборантам. Ешь горох.
                Звонит жене, та - в магазин. Суп гороховый, каша гороховая, в компоте, если хорошо поискать, можно найти стручок.
                С первого раза не получилось, со второго, по прикидкам, и половины нет. Где-то к пятой попытке вроде как набрал.
                Но в промежутках вся больница, с лёгочным и костным отделениями, с младшим и старшим медперсоналом, провожая взглядом больного в туалет, не знала, куда себя деть. Ложатся шпалами, закручиваются в рукав, с утра ещё и не завтракали, как говорил мужик от Шукшина, а смех уже дерёт.
                Обидели.
                Когда ещё с чемоданом промашка вышла, надо было хотя бы усомниться. При святом деле обязательно найдётся какой-нибудь атеист. Взять хотя бы лаборантку. Что, не могла промолчать? Или как-то с юмором отнестись? Да и в трёхлитровой банке ничего не осталось, пока он по этажам бегал.

                ________________________

        Была ещё одна история, и приключилась она с моим другом.
        Девицу звали Маро. Фигура точёная, глаза большие, а-ля Софи Лорен, волос огненно красный, но роста небольшого и нрава кроткого и романтичного. А какой ещё должен быть у девицы в шестнадцать?
         Друг мой происходил из нашего подъезда. Высокий, за метр восемьдесят, нос горбинкой, а шевелюра густая и кучерявая, как у афро-американца. Влюбился до потери всего, что в подобных случаях теряется.. Вышла как-то Маро в ближайший магазин, а тут и друг мой случился… С этого мгновения всё и началось.
         По большому счёту, повесть эта печальная, но так она запала в мою память, что хочется мне поведать её  в подробностях. Отвлечёмся же от нашего «брата» Н. ненадолго.

         Проспект не проспект, но улица наша довольно широкая. С обеих сторон четырехэтажки, а промеж них красивое здание сельскохозяйственного техникума. Туф розовый, углы - в орнаменте, второй этаж и выше - в колоннах по центру.
           Маро живет с противоположной стороны. Окно её спальни смотрит прямо на техникум, где мы и торчим, подпирая стену,  всё свободное время до позднего часа. А надо заметить,  в те далёкие времена любовь ещё существовала в своём первозданно-поэтическом обличии, то есть такой, какой и должна быть. Основа у неё одна – чистота всего, что и делает её возвышенной и восхитительной. Без греха идем мы к ней, без груза прошлого сливаемся с ней и тогда любим до гробовой доски. Ромео и Джульетта, Дафнис и Хлоя, Тристан и Изольда, Чудище и Настенька да мало ли их бы было в истории Любви таких же?  И друг мой со своей Маро из этой же плеяды, но, я думаю, всё же не многочисленной.
        Вот такая любовь приключилась промеж них.
        Вечерами, часов этак в одиннадцать, делал он попытку приблизиться к её окну: вдоль стены пробирался  к даме сердца, перед каждым предыдущим  наклоняясь, чтобы, не дай бог, соседи не заметили, неладное не заподозрили, а пуще, не заинтересовались, не ухмыльнулись, не доложили, тем самым бросив тень на Маро.
        Он писал ей записки. На быструю руку, конечно, но, на его взгляд, вполне скромные, с достоинством, при насыщенном содержании. Я в эти тексты не вникал, но знаю, незабвенная Дульсинея Тобосская была бы счастлива не меньше, чем Маро, получи она послание от славного идальго с нарочным, великое множество которых он направил к ней.
         Да и капитан Грей, украсив свою бригантину алыми парусами, по сравнению с моим другом не многим-то и отличился.
         Иногда им удавалось встретиться вне прилегающей к дому территории, и тогда мой друг изливал ей свою душу до самой последней капли.
        Мысль жениться чаще и чаще проскальзывала в наших разговорах, но одно неприятное обстоятельство всё время мешало ему принять решение: в двухкомнатной квартире, в которой он жил, кроме него был брат, две младшие сестры и отец. Матери у него не было, умерла незадолго до того. Присутствовала и моральная ответственность: он не мог оставить младших на попечении только отца.

        Так или иначе, но события поначалу развивались в нужном направлении.

        В один из дней мой друг оказался в печали.
        Семья Маро была из репатриантов средней волны. Прибыв в сравнительно молодом возрасте, лет сорока, получив квартиру, они неплохо организовали свой жизненный уклад. Достаток обеспечивался работающими родителями, а Маро с братом счастливо подрастали и уж точно не помнили о прошлой заграничной жизни; а прибыли они из Марселя.
        Вот он - ветер, вот он – тайный зов! И курлыканье журавлей в поднебесье поздней  осенью почти в ночи. Не помеха им нигде и не в чём, и ничто. Свинцовое небо, которое видим мы со двора своего, им, уплывающим вдаль, видится иначе: узенькая полоска розового заката манит и тянет их за собой. Сегодня их цель там, и дом там.
        Нет, чтобы и человеку крылья!
        Наблюдая журавлиный клин, армяне родили не одну мелодию для простенькой свирели о земле прародительской, а безумный монах начала прошлого века, достав её из-под полы в одном из лучших залов Европы, вошёл в список гениев, сыграв на ней скорбь.
       Да что толку?


       Так вот, печаль у друга возникла от того, что Маро сообщила ему пренеприятнейшее известие: некто, молодой парень, тоже из репатриантов, стал захаживать к ним явно с намерением. То с папой придет, то с мамой, то без особой причины, и всё норовит учинить беседу. Папа с папой тоже провели свою беседу, после которой отец спросил у Маро, согласна ли она выйти замуж. Маро промолчала.
        - Почему? – тихо спросил мой друг.
         Почему, почему …. Потому, что так принято, так заведено, сложилось веками. Это по нынешним временам можно уведомить родителей СМСкой, по дороге откусывая запретный плод раз десять-одиннадцать, якобы для притирки и познания совместимости, а через месяц-полгода развестись. Ну а ребёнок если …? А что ребенок: не был бы угоден богу, не родился бы.
        Тогда  же - не позволено ей было где-то встречаться и что-то решать самой, а полагалось в чистоте своей преуспеть до первой брачной ночи с законным супругом.
        А разве на Руси было не так? Разве без благословления тяти девица могла сделать лишнее движение? Разве подол укорачивался, а плечи оголялись  у представительниц ответственных сословий в томный период?
      
        Конечно, был случай со станционным смотрителем, но он уж очень частный и не ответственный ни за что.
        Вот потому.
        И решили мы выкрасть Маро.
        Кинотеатр «А????????»  тут, рядом, на площади. Там и обелиск, и вечный огонь в центре гранитной звезды. Там два кафе и гостиница аж в четырнадцать этажей; единственное такое здание в городе.

        Народы юга-востока почему-то не равнодушны к индийским фильмам. Священный многоводный Ганг, можно подумать, течёт не в Индии, а через страну Армению, зигзагами, охватывая всю территорию и население.
        Печальные истории бедных индийцев вышибают слезу у армянок поголовно и кое у кого из армян. Яркие наряды с пейзажами, танцы большеглазых фигуристых девушек на босу ногу и красно-коричневая звёздочка во лбу, для жителей высокогорья особенно, смотрятся роднее родного: мнят себя армянки в сари совершающими омовение в теплых водах тропической реки, мнят живущими в великолепных дворцах героев фильма, с паркетом и вазами, да при нескончаемых звуках каких-то особенных музыкальных инструментов.
         А песни! Тоже нескончаемый поток да в хорошей акустике – это же блаженство, посильнее «плана» будет. Правда, поначалу вроде как пискляво, но тут же,  сразу всё выравнивается, темп нарастает, громкость оглушает в хорошем смысле слова, конечно. И так до конца. Выйдешь из зала на улицу, а тут тебе другое блаженство – тишина.
         Ну и хорошо же …когда все, кто любит - соединятся, кто разлучён злым бессовестным роком, найдут друг друга, а нехорошие обязательно станут хорошими. Даже самый лютый злодей будет прощён, и это, именно это особенно дорого, потому как, если у тебя всё удачно сложилось, можно возвыситься, стать великодушным и простить. А если дальше, то подарить в качестве приданого миллион рупий девушке неземного обаяния, но бедной, разлучённой в детстве, ещё в люльке, с родителями, прочими родственниками и суженым одновременно. Как вам, а? Да это же вы и есть - даритель! Это у вас добрейшее сердце, и вы радуетесь больше не за того, кому дарят, а за благодетеля. Будь у вас эти деньги, да неужто  не отдали бы…? Что-то чудится мне, что отдали бы обязательно. Даже первее индийца, ибо дарение не только благородно, но и изящно. Только пусть не задрожат ваши наполненные дарами руки, а слеза жалости не заметит стыда просящего.
         Сможете? Если – нет, то ступайте на берег Ганга и попробуйте окунуться.
         Вероятно, в человеческой сути есть что-то  готовое увести его от ненавистного соседа к божественной любви ко всем вместе взятым. Ты поднимаешься, ты доходишь до Бога, ты почти становишься им.
        Правда, лиц не видно, но и вглядываться не надо. А кому не хочется так?
        Некоторые не любят индийские фильмы. Напрасно, господа. Я могу привести тысячу «за» в поддержку армянок и некоторых армян, любителей неземной красоты, эстетов в своём роде, но … друг мой уже изготовился к решительным действиям, а потому пойду-ка я к нему, ибо быть рядом - первейший долг мой.

        Условились выкрасть Маро из кинотеатра, о чем предписывала договорённость в поздний час через форточку.
        Намерения чисты, а значит – любовь имеет право.

        Должно быть, Маро переволновалась. Прежде, чем выйти,  привлекла она внимание папы и мамы, и брата, сопровождавших её на этот сеанс индийского фильма с названием «Любовь в Кашмире». Был там и потенциальный жених, парень ничем не выдающийся. Такой, средний. И трус.
        Маро пыталась выйти, искала поводы, но папа что-то заподозрил, а, может быть, визиты моего друга под окно всё же были замечены кем-то. Все вместе они вышли посреди сеанса и, подозрительно оглядываясь на нас (точно, кто-то заложил),  двинулись домой.
        Это событие, вероятно, способствовало тому, что был назначен день венчания на ближайшую субботу, о чем Маро оповестила нас в тот же вечер. Папа, очевидно, исходя из благих намерений, приставил жениха в качестве охранника, наказав сопровождать её во всех прогулках, пугаясь местных нравов и блюдя традиции очень далёких предков. Да и пообщаться им надо перед тем, как вступить в вечный союз мужчины и женщины.  В Марселе, видать, жили они обособленно, общиной, а так как в основном были выходцами из деревень Анатолии, то и поведение имели соответственное - строгое.
        Вот ведь стойкий народ, даже легкие на выход французы не смогли сдвинуть их с места.

        Уже и понедельник заканчивается, считай, вторник почти, что-то надо делать.

        Недолго думая, решили подойти к ним во время прогулки, отстранить кавалера, а Маро - в машину и куда-нибудь подальше. Куда – не важно. Для пущей уверенности в успехе дела привлекли третьего по кличке « Разбойник». «Разбойник» был высокого роста, в теле, с большим носом и толстыми губами. Кличку он получил потому, что когда говорил – то резко, двигался – резко, голос имел тяжёлый, квадратиком, как правильной формы туф, внушал страх издалека, учился на четвёртом курсе физмата.
           Однажды сидит он на экзамене, знать ничего не знает, как, собственно, и все прочие. Дошла очередь до него, последнего. Напротив – рыжий преподаватель, зачётка, билеты, всё как обычно.
         - Знаешь? – спрашивают его.
         - Если честно, - говорит он, - не очень.
         - Значит так, - говорит рыжий, - за всех меня просили, а за тебя – никто. Несправедливо, верно? – И сам же отвечает: «Верно. А я за тебя буду. Давай зачётку».
         И поставил «уд». Философ! И настоящий мужик!
       
        «Разбойник» поймал такси и медленно двигался за нами. Маро с женихом шла по деревянному тротуару вдоль деревянного забора. Прогуливались.
        Трус он и есть трус. Как только мы с другом подошли к ним, он всё понял окончательно и не дрыгался. Прислонив  к забору, мы даже не особенно-то и держали его, а он молчал, будто не его невесту собирались увести, будто не его честь была поставлена на кон, будто потом не его будет давить воспоминание о подлом поведении в минуту, где решимость и есть достоинство мужчины. 
        И с этим ничтожеством наша Маро должна была жить …?

        Печаль этой истории начинается отсюда, от этого забора, этого тротуара, от нас, дураков. Нет, чтобы силой запихнуть Маро в машину и уехать, куда глаза глядят. И жили бы они счастливо, и имели бы много детей, а похищение это казалось забавным повествованием для внуков и правнуков, как  приключение старины глубокой. Или повредить ему руку - ногу, дабы не смог он подойти в субботу к алтарю, что обязательно для верующих и старорежимных, каковым был отец Маро. 

        … Заходил бы я к ним вечерами … Мы бы с другом в нарды перекинулись, по рюмочке бы … А Маро нам травки, квашеной цветной капусты и брынзы.
         Эта квашеная капуста, скажу вам, изобретение величайшее, особенно бочковая. Никакой малосольный огурчик и рядом не стоял. Может с грядки тоже ничего, но до цветной капусты ему ещё идти и идти.
        А больше ничего и не надо. А что?
        Мне кажется, вся цивилизация началась с того, что человек начал вкусно готовить. Не с колеса, как думают некоторые, и не с орудия лова или охоты, а поджаренного мяса. С еды! Как только первый рецептор произвёл дегустацию, она и началась.
        Включи телевизор или приёмник, так обязательно какой-нибудь артист варит какую-то хреновину или выдает рецепт. Видно же, что ничего не умеет,  делает, может быть, впервые: соединяет несовместимое, мешает несоединимое, сам же пробует, и себя же хвалит. Ну, есть же простые нормальные блюда, привычные языку и глазу.  Ты когда-нибудь пробовал квашеную цветную капусту?  Видно – не пробовал.
        И какая же это цивилизация?
        Цивилизация – это когда естественно, когда натурально, когда хочется есть эту еду каждый день. Как пельмени, например. Но это так, к слову.

        Эх, ребята, сколько раз можно проходить мимо своего переулка, который и не переулок вовсе, а твоя столбовая дорога, а тебя там нет, и уже не будет никогда?
        А любовь? Да разве ж не стоит схватить её на руки, как птицу, как святой дух, свалившийся прямо на тебя, и готовый воспарить вместе с тобой в неземные кущи поднебесья?
        А жизнь? Где ты отвернулась, где разошлась, где оставила без смысла и надежды, а остаток дней без интереса к тебе? Как просто прощаемся мы с любовью и надеждой, и как глупо смотрится наше благородство. Воистину оно бывает разрушительным.
        Ну и будь без меня.

        Маро расплакалась. Таксист испугался, представив себя соучастником преступления на скамье подсудимых, и сбежал. А мы… мы свернули с полдороги, прошли мимо нашего переулка, послушав рыдающую Маро, что нужно поговорить с отцом.  С каким ещё отцом? Что он скажет нам? Причём здесь отец, когда рушится прекрасное, замолкает щебет, сворачиваются цветы и форточки всего белого света, а мечты покрываются пеплом бушующего вулкана? Но это потом, потом …
         Нет, мы не могли применить насилие. Воля Маро была превыше здравого смысла, а здравого смысла не было ни у кого. Плачущая Маро деморализовала нас. Если бы она была чуть-чуть смелее, если бы  друг мой был чуть настойчивей, если бы мы с «Разбойником» были чуть-чуть умнее, а таксист не сбежал, открыв тылы, может быть, мы довели бы свой план до конца.
        На кого мы оставили её у этого потертого вшивого забора?

         Вечером мы явились пред светлые очи отца Маро. Он сам открыл дверь и, зная нас в лицо, впустил. Мы пришли с намерением отменить свадьбу и забрать Маро, если она признается отцу, что действительно любит моего друга и ни за кого иного замуж не пойдет.
          Отец терпеливо выслушал нас.
           - Поздно, - сказал он. – Поздно…. Гости уже приглашены.
           Затем он позвал Маро.
           - Что скажешь, дочь? –
           Я думаю, что это был хороший человек и хороший отец. Он шёл и жил по правилам своего кодекса чести, выучив его, как молитву, в которой нельзя поменять ни строчки, ни слова, ибо она превратиться в ложь. Маро это знала лучше нас, и, не смея опровергнуть веру отца, не смея предложить иное толкование поведения дочери, в лучших традициях послушания, изрекла:
            - Как скажешь, отец.-
            Мы молча вышли.

             Они разошлись через месяц. Муж Маро, эта подлая тварь, фактически обесчестил её и бросил. Причем, на законных основаниях.


              Что-то расхотелось мне, друзья, рассказывать эти истории. Расстроился я. Не о трагедии я, а о трогательном. Снова чудится мне берег индийской реки Ганг и слёзная повесть из фильма «Любовь в Кашмире» или в каком-либо ином городе этого сизого земного шара. И не то, чтобы я люблю индийские фильмы, жить без них не могу, нет, да и история эта не экранная и не моя, но, видит бог, я не равнодушен к ней.
              Кто познал наши страсти и переживания, кто определил им место и время, а уж тем более – национальную особенность? Культура? Только не надо театрального крика. Наивность? Да ни это ли цель человечества, когда ни страх, ни стыд, ни самолюбование, ни странное слово «интеллект» не будут определяющими в отношениях между людьми, а будет сплошная гармония понимания и любви во всём и ко всем без зависти и презрения? Задержаться бы на минуту по дороге к вечной справедливости, прикинуть бы ещё раз …
            С тупой уверенностью оставляем мы за спиной лучший вариант своей судьбы, отдав предпочтение худшему, а потом, спустя время, удивляемся: и как я мог так вляпаться? 
             Да так вот и мог.
             Терпелив, всё же, Всевышний. Дав нам уйму более-менее приличных возможностей, гладит нас по головке даже тогда, когда другой дал бы пинка, а он – «Ничего, и это пройдёт. Только будь ты, человек, повнимательней».
             «Не крадущихся мужских шагов он ждёт от нас, не слабых мускулов и распущенной воли, а звона шпор».
             Кто бы его услышал?

                ________________________

 
         Грузия рядом, белый пароход по расписанию. Сирия, не Сирия - какая разница.
 И потекли реки вспять. Что ни день десятки прибывают на пристань, размещаются в поездах. Всё, что привезли, распродали, с собой только носильное и туалетная бумага. Если и есть ещё какая тара, то заполнена разочарованием. Что-то в Н. сломалось.
         Наш появился в кадрах с заявлением.
          - А справку принёс? А эту? А вот такую? Нет, так не пойдёт. Иди, делай.
         Приехать оказалось проще, чем уехать. Оказалось, отъезжающий много чего должен всем. Обращение «брат» как-то само собой стерлось, и сам он стал дойной коровой. Каждая справка – миниаппарат, каждая подпись – эквивалент дензнаку.
          Бытовой уровень в подобном деле страшно завистлив. В пику указанию, и препятствия чинят, и мораль читают, а ещё норовят просто укусить. Это получается, что вам Родина не нравится? Значит, мы живём, а вы не можете? А зачем приехали, если там лучше? Вопросы задаются вширь, в длину и, особенно, в глубину. Сверлом проходят по всем внутренним органам, а кончик выходит из заднего прохода. Больно, конечно. Получается, что все предыдущие поколения зазря томились, зря сказывали и пересказывали, а дети напрасно вглядывались вдаль, желая  увидеть плескающуюся форель и сигу в высокогорном озере на исторической родине. Теперь же глазом посмотрели.
          А патриотизм как же?
          А никак.

                _______________________
               

        Ну и ещё два слова о патриотизме. Папа – это вовсе не Родина. Папа – это режим. Любой. Чем круче Папа, тем бесправней Мама. Она лежит и только успевает рожать. Она - Родина. Во времена Царя-батюшки был орден «За Царя и Отечество», и всё было  понятно. Царь – отец родной, земля и мы - его. Один дом, одна судьба. А какая национальная Идея!!!
        Нынешние папы приходят и уходят. Смотрит гражданин на Папу и Маму и удивляется:  и как они столько лет живут вместе?
        Дети разбегаются ….
        Извините, в Амазонию - это на какой пароход?

Р. S.

           Вскоре после развода Маро уехала в свой Марсель. Случилось это через год, после упомянутых событий, а ещё через два  она приехала в Армению. И она нашла его. Нет, ничего такого, они смотрели друг на друга с тем же восхищением и преданностью, испытывая вселенскую вину и ещё большую любовь.
           Старый город Александрополь, переименованный Советами в честь вождя Идеи в Л…, всё ещё сохранял свои улочки и дома в первозданном виде; разве что тротуары и покосившиеся бордюры нуждались в ремонте. Зато во множестве, как прежде, подобно сирийским, цвели вдоль них фруктовые деревья, аромат стелился и возвышался, густым содержанием своим разрушая прошлое и будущее, и оберегая только текущий момент.
            Маро была прекрасна. Она успела перенять нечто французское вперемешку с общеженским в той значительной степени, в которой естественность - единственное, что может присутствовать около догорающего костра. Странно, головешки обваливаются, а пламя с каждым новым разрушением, вспыхивает и вспыхивает, пока не окажется окончательно погребенным. Но тепло всё ещё есть и есть, даже тогда, когда ничего уже нет: нет бремени ни у души, ни у тела, а только воспоминания об ускользнувшей карете, маленькой форточке, этих улицах старого города, некогда тайном месте восторженных видений.
            Она была замужем. Я не знаю, зашёл ли мой друг в гостиничный номер, в котором остановилась Маро, но думаю, что - нет.
             Уезжая, она просила его отправить в Марсель пустую открытку – уведомление, что он наконец-то женился; что он и сделал, обручившись ещё через пару лет с девицей Сати. Ко дню их гибели в землетрясение 1988 года они родили двух мальчиков, и все вместе остались под завалами нашего многолюдного многоподъездного дома.


P. S.   
            Наш «брат» Н. не доехал до Сирии. Очевидно, вторично опросив и тех, и этих, передумал. С надеждой приехал, с разочарованием остался, зато повидал собственным глазом, а это много стоит. Да и чего колесить?

P. S.       
           Вылечили его, вылечили, не переживайте; и такой он получился здоровенький, что во всём белом свете искать, но опять же не отыскать. Включая Индию.