Путник. гл. 12

Глава 12


              Путник медленно прорывался сквозь плотный, слежавшийся слой ваты, укутавшей его мозг. Только в рваных обрывках, как в сумрачных просветах меж облаками пару – тройку раз мелькнуло что-то осознанное, полузабытое…

              Раздвигая неимоверным напряжением воли  эту неподатливую, клочковатую завесь, он вдруг вырвался из небытия и резко вздрогнул всем телом… И, словно вывалился наружу из какого-то плотного кокона, пеленавшего его тело, больно ударившись спиной…

              Он разлепил тяжелые, чужие веки и увидел прямо перед собой прутья простой солдатской койки, за которой белела плохо промазанная глиной стена. Ему было неуютно и тесно, и он подумал, что еще не выбрался полностью из кокона. Он резко дернулся, чтобы разорвать кокон, но руки его недвижимо остались на месте. Зато резкая боль стеганула кнутом по спине так, что он хрипло застонал сквозь плотно стиснутые зубы.…

              - Э-э, батенька мой, - вдруг сквозь вату прорвался чей-то приятный, с хрипотцой, баритон. – А вот этого делать не надо!

              С трудом повернув тяжелую, будто свинцом налитую голову вправо, Путник увидел входящего в широкие двери мужчину, лет пятидесяти, круглолицего и улыбающегося в тронутые сединой усы. На нем был надет ослепительно белый халат и такая же круглая шапочка. На толстом носу поблескивало старомодное пенсне...

              Подойдя к Путнику, человек присел на табурет у его койки и, взяв за запястье, достал из нагрудного кармана часы на золотой цепочке. Проследив за его рукой, Путник увидел, что его собственная рука, которую держал человек, привязана бинтом к пруту кровати. Он посмотрел влево, и увидел, что и левая рука - тоже привязана. Он хотел спросить человека, почему он привязан, но рот, внутрь которого кто-то сыпанул горсть песка, ободравшего небо, не открывался.
 
              - Так-так-так, - произнес человек. – Пульс у нас помаленьку наполняется, батенька.  Сейчас посмотрим, что у нас со спиной.

              Он встал и снял со спины Путника тонкую простыню, положив ее на табурет. Что он делал со спиной, Путнику было непонятно, но ему вдруг стало щекотно, и он опять попытался вырваться.

              - Фросенька! – вдруг окликнул кого-то мужчина.

              На соседней койке что-то зашевелилось, и вдруг прямо перед глазами Путника возникла девчушка лет семнадцати в помятом белом халате, с выбившейся из-под белой косынки копной темно-русых волос.

               - Ой, простите, доктор! Я сейчас! – пролепетала девчушка и исчезла, мелькнув белым пятном халата в дверном проеме.

               Теперь Путник неотрывно смотрел на дверь, ожидая ее появления. И вскоре девчушка появилась, уже переодетая в другой - выглаженный и накрахмаленный халат, повязанная высокой белой косынкой с вышитым спереди красным крестом, под которую были убраны непокорные волосы. В руках она несла белый медицинский поднос, накрытый марлевой салфеткой.

               Девчушка поставила поднос на тумбочку, стоящую у койки путника, и, взявшись пинцетом за края марли, приподняла ее.

               Доктор взял с подноса какой-то инструмент и стал что-то делать со спиной Путника. Девчушка помогала ему, подавая инструменты и промокая марлевыми салфетками кровь.

                Иногда спину Путника  дергала боль, и он вздрагивал всем телом, но скоро процедура закончилась, и доктор снова накрыл его простыней.

                Путник хотел говорить, но спекшийся, пересохший рот никак не хотел открываться. Видимо, поняв это, доктор влажной салфеткой промокнул ему губы и поднес кружку с водой, из которой торчала изогнутая металлическая трубочка. Аккуратно и бережно, чтобы не порвать губы, доктор просунул трубочку в рот Путника, и тот, наконец, сделал несколько глотков. Передохнув и набравшись сил, он снова стал пить, пока доктор не отнял кружку…

               Теперь рот открылся, но язык, одеревеневший и совершенно неподвластный Путнику,  с трудом заворочался в тесной клетке рта, выдав в свет что-то нечленораздельное.

               Доктор сидел на табурете и внимательно разглядывал лицо Путника. Видя его тщетные потуги заговорить, он вновь поднес к его рту кружку и позволил сделать из трубочки несколько глотков живительной влаги. Сразу стало легче, и язык стал помягче. Но слова все равно не давались Путнику, и он в отчаянии закрыл глаза, в уголках которых застыли слезинки. Он понял, что абсолютно беспомощен, и ему стало невыносимо больно от осознания того, что он такой крепкий, налитый силой воин, не может самостоятельно испить водицы и заговорить. Он вдруг вспомнил, как на него напали бандиты у развилки степных дорог, и как один из них рубанул его шашкой поперек спины. И ему стала понятна причина своего бессилия…. Он понял, что он в госпитале, и этот человек – доктор спас его от неминуемой смерти.

                В палату вновь вошла девчушка (Фросенька, вспомнил Путник), неся в руках кувшин, из которого поднимался пар, большой медный таз и клок марли. Сняв с его большого тела простыню, она мягкими, нежными прикосновениями стала обмывать ему спину теплой водой, отжимая розовую от крови воду в таз. Затем  очередь дошла до ягодиц, ног и рук путника. В ярости от своей беспомощности, он заскрипел зубами и рванулся всем телом, пытаясь порвать путы, которыми был привязан к койке. Ему стало невыносимо стыдно от того, что этот ребенок вынужден обмывать его, как младенца…

               Резкая боль мгновенной вспышкой рванула мозг, и он потерял сознание…

               Доктор приготовил два шприца и ввел ему, вновь впавшему в беспамятство, лекарственные препараты.

               Через пару часов Путник пришел в сознание. Ему очень хотелось пить. Во рту опять пересохло, и язык, как рашпиль обдирал небо. Он хотел позвать кого – нибудь, но язык не повиновался ему.
                Вдруг над ним склонилось личико девчушки – санитарки. «Она что, вообще от меня не отходит?» - подумал Путник, но ему стало приятно, что она за ним присматривает.

                - Вам водички? – участливо спросила она. И, не дожидаясь ответа, поднесла к его губам трубочку. Он сделал несколько глотков, и девчушка отняла кружку. Он свирепо сверкнул глазами, но она убрала кружку, промолвив:

                - Вам нельзя много пить. Доктор разрешил давать вам не больше пяти-шести глотков. И не зыркайте так на меня, пожалуйста, мне же страшно… И так про вас говорят, что вы можете один на банду напасть и всех поубивать до единого. Вы и возле нашего двора пятерых  Сашкиных охранников зарезали, хочь бы кто крикнул…

                Путник удивленно уставился в глаза девчонки. Он никак не мог понять, о чем она говорит.

                - Я Фрося Мастеровенко, Ивана Лукича дочка. А Сашка Сердюк, у-у бандит с большой дороги, - она сжала кулачки и смешно надула губки, - с моей старшей сестрой Машкой любовь крутит. А отец и братья боятся его. А ты… вы – не испугались, лучших его охранников, раз – и нету!

                И тут Сербин вспомнил все – и долгую дорогу домой, и смерть родителей в родном хуторе, и двор Мастеровенковых, где ему не удалось изловить Сердюка, и изнуряющую погоню за бандой в течение всего лета.

                Ему вдруг стало хорошо и спокойно… Он понял, что будет жить!

                - Фросенька, - вдруг заговорил он, с трудом проворачивая во рту онемевший язык. – Ты, пожалуйста, дай мне еще водицы, да я посплю. Очень спать хочу.

                - Попей, попей, родненький, - Фрося от радости, что он заговорил, едва не выронила кружку, ткнув ему трубкой в щеку. Но взяла себя в руки и напоила. Теперь уже она не отнимала кружку, пока он не напился.

                - Ну, спи, родненький, спи… - она стала нежно гладить его колючий ежик волос на голове, и вдруг запела тихо- тихо, на полузабытом путником украинском языке:

               Над ричкою, в чистим поли
               Могыла чорние.
               Дэ кров тэкла козацькая,
               Травка зэлэние…

               Веки Сербина смежились, и он впервые после ранения уснул здоровым сном, а не провалился в беспамятство…

Продолжение следует -