Далматинцы

ДАЛМАТИНЦЫ

(История одной семьи)

ГЛАВА ПЕРВАЯ. МАЛЬЧИК И ДЕВОЧКА

Историю этой удивительной семьи я узнал от ее главы - за стаканом вина. Вернее, вино пил я, а глава потребовал коньяку - и, чем больше он пьянел, тем более откровенные детали я слышал.

Я знал, что он в рот не берет спиртного, и не останавливал его, чтоб он узнал, как это «приятно» - напиться до чертиков. Но когда я услышал главное - отобрал у главы бутылку и немедленно потащил его. К ней. А вернувшись - сел писать.

Эта история произошла в одном провинциальном городе. Все имена вымышлены. Что-то присочинено, что-то приукрашено, но в целом - все было именно так, как было.

Предупреждаю: здесь есть детали, о которых обычно писать не принято. Но это - не эротическая повесть. Это - правда. Без эротики здесь - как без воздуха: такова история, что поделать. Я услышал ее ТАК, и мог бы стыдливо подтереть ее - и это было бы, как история Сент-Экзюпери без самолета. Или - история Led Zeppelin без музыки.

Но главное тут - не в эротике. А совсем в другом.

***

Они были знакомы с первых дней школы, но всегда «просто здоровались». До самого до восьмого класса.

Рита была «очаровашкой». Она нравилась Коле - точнее, он признавал ее красоту скрепя сердце, - но не более того. Были вещи куда интереснее: компьютер, рисование, русский рок...

Коля никогда не «выкобеливался» перед Ритой. Правда, он видел, что Рита - не «фифа» и не «макака», своей красотой не избалована, нос не дерет, дурку не гоняет - но все равно сторонился этого нежного существа, как магазинов дорогой посуды.

Им было по четырнадцать лет. В минувшем году был настоящий бум влюбленностей и ухаживаний, не миновавший ни Риту, ни Колю, - но «ни о чем таком» никто не помышлял. Все происходило на уровне первых прикосновений и «дружу-не дружу». Ни Рита, впрочем, ни Коля так ни разу и не целовали существо другого пола...

Однажды он встретил ее на остановке. Это было в августе, в самом его конце. Увидев смуглое личико, Коля и смутился, и обрадовался; Рита была одна, им было по дороге, и Коля почувствовал своим долгом «развлечь» ее.

Он старался, как мог, не подозревая, что «выкобеливается» не хуже пацанов-одноклассников. Но Рита от души смеялась, удивленно поглядывала на Колю - и сообщила ему: «никогда не думала, что ты такой... такой смешной».

Коля задумался над словом «смешной», - но рассудил, что это комплимент. Время было вечернее, и он, набравшись смелости, зазвал Риту к себе. Рита, к его удивлению, не отказалась.

Они шли по парку;  Коля острил - и смотрел в это время на волосы Риты, на ее нежный профиль, и думал: бывает же красота у людей... Рита поужинала у него, он показал ей свои рисунки, поставил несколько любимых песен, рассказал о них; она заинтересовалась, начала расспрашивать; он увлекся...

И - каким-то непонятным образом пролетело четыре часа. Рита вдруг в ужасе схватилась за мобильник - «я отключила его, и мама в панике...» Коля засуетился, проводил Риту домой, извинился перед ее мамой - и шел назад в какой-то сладкой, щемящей прострации: будто все вокруг светилось и пело Ритиным голосом.

Казалось бы, обычное дело - зазвал одноклассницу домой; но ему было хорошо, как никогда. В его глазах стояла улыбка Риты, проводившей его к лифту... «Какая она, оказывается, умная и... настоящая», думал он, убеждая себя, что дело только в этом.

Звонить ей Коля стеснялся, и светлый образ постепенно гас. Но через четыре дня, в воскресенье, он снова встретил Риту - и снова случайно.

Рита была расстроена. Подумав немного, она рассказала все Коле, доверчиво глядя на него: ее друг Витька приревновал Риту к нему и бросил ее в выходной.

Коля решительно предложил:
- Пошли со мной!
- А куда?
- Идем в поход! За город, - выпалил вдруг Коля, - на свободу!
- На свободу? - оживилась Рита.
- Ага! Идем робинзонить! Идем кататься по траве, ловить бизонов и робинзонов! - Коля вдохновился и увлек Риту, у которой сразу загорелись глаза. Они накупили продуктов, впихнули все в Колин рюкзак - и Коля повел ее к электричке, думая о том, что скажет маме.

Час в электричке пролетел незаметно. Как нарочно, погода была сказочной: нежаркое солнце, ласковый ветерок, пухлые облачка на небе... Как только Коля с Ритой ступили на тропинку, заросшую душистой травой - их обоих охватил такой восторг, что они пустились бегать, визжать и дурачиться, как малышня.

Вскоре показалась чистая гладь реки. Коля предложил:
- Давай купаться!

И - вспомнил, холодея, что не надел трусов под шорты. «Ладно - в шортах буду!.. Вытащу деньги, мобилку...»

- Купаться! Ой, бли-ин... Коль!.. А я... я не взяла купальник! И даже...
- Что даже?..
- Что, что!.. Трусов не надела, понятно тебе? - Рита отвернулась.
- Ну и что? Подумаешь! - выпалил вдруг Коля, холодея от того, куда его несло. - Я тоже не надел. Что мы, маленькие, что ли? Кого тут стесняться? Давай голяком!..
- Ты не стесняешься меня? - каким-то тихим голосом спросила его Рита.
- Абсолютно! - И, опережая собственную робость, Коля сдернул шорты. Тут же он скинул и майку - и, оставшись совершенно голым, побежал к воде, воплем вышибая из себя остатки рассудка. Плюхнулся в прохладу, пронзившую его, как ток...

Но Рита уже бежала к нему - совсем голая, Коля успел увидеть темный клочок в паху и розовые кругляшки, кольнувшие сладким ужасом... Бежала - и визжала, и плюхнулась с разбега в воду, и завизжала еще громче, и стала брызгать в Колю - дико, отчаянно, заглушая стыд.

Коля взвыл, и через миг в воде развернулось настоящее побоище. Он сумел подобраться к Рите, ухватил ее - и они забились в восторженной возне, голые, счастливые и ошалевшие…

Эта возня вдруг сблизила их, как брата и сестру. Коля плыл бок о бок с Ритой, болтал с ней, трогал ее, ловил, догонял, и ему казалось, что они дружат тысячу лет.

Оба они боялись выхода на берег, предвкушали, оттягивали его - но в конце концов замерзли, и Коля сказал, глядя в воду: «ну что, выползаем»?

Выходили, очень стараясь не смотреть туда, куда хотелось - но у них ничего не вышло, и они повернулись друг к другу одновременно. Рассмеялись, покраснели... и вдруг Коля взял голую Риту за руку. Он не знал, зачем он это сделал, и боялся, что Рита отпрянет - но она улыбнулась и сжала руку:
- Я еще никогда не видела голых мальчиков. Вживую. И никогда не раздевалась... так. А ты?
- И я тоже... то есть я девчонок не видел. Девочек, то есть, - запутался Коля, и они снова рассмеялись.

Теперь они открыто рассматривали друг друга. Рита не была ребенком - она была маленькой женщиной, и это поразило Колю. У нее были пухлые груди, почти взрослые, такие славные и трогательные, что ком подпирал к горлу. Вся она была смуглая, влажная, в капельках; мокрые волосы струились по ее телу, как повилика или водоросли. И бедра, и плечи, и груди, и все изгибы ее тела перетекали друг в друга с какой-то скользящей плавностью - у Коли даже дыхание перехватило. Он не верил, что такое диво рядом с ним, и что оно - Рита.

Чувство собственной наготы, приторное, головокружительное, одолело его; он всеми клеточками тела чувствовал, что ТАМ - все голое, что Рита смотрит туда... Вдруг смутившись, Рита хихикнула, толкнула его - и вовремя: Коля был готов лопнуть от сладкой щекотки.

Они лежали на травке и болтали обо всем на свете - голые, как звери. Это было так удивительно, что Коля чувствовал, как теряет вес и парит вместе с облаками. Потом они кушали, и Рита сидела, свесив пухлые грудки, и резала колбасу, а Коля смотрел, затаив дыхание, на розовую щель между ног, раздвинутых по-турецки...

Они стеснялись говорить о своих телах, но одеваться ужасно не хотелось, и Коля вдруг предложил пройти к станции голыми. «Ты что-о? Попалят!» - протянула Рита со сладким ужасом в голосе, перекинула одежду через руку - и... они пошли голыми.

Дошли почти до самой станции, болтая и замирая от каждого шороха. Нагота кружила головы, как наркотик. Одеваться было ужасно обидно: будто кончался праздник, - но они стеснялись говорить об этом.

В городе Коля снова завел Риту домой. Родителей еще не было, и он покормил ее... Время клонилось к вечеру, но Рите не хотелось уходить, Коля чувствовал это - и еще больше ему не хотелось ее отпускать. Он стал показывать ей свои рисунки - и Рита вдруг сказала ему:
- Коль, слу-ушай!.. А ты НА ЛЮДЯХ рисуешь?

Коля похолодел. Он давно искал повод, чтобы снова раздеться и раздеть Риту. И сказал ей, замирая, как от вранья:
- Только на голых...

Рита тихо спросила:
- Ты хочешь, чтобы я разделась, и ты порисуешь на мне, да?

«Если ты хочешь», хотел сказать Коля - но испугался возможного «нет» и кивнул. Рита, не сводя с него странного взгляда, потянула с себя блузку, затем шорты... Оставшись голой - сказала:
- Только ты тоже разденься...

Коля не заставил себя ждать. Оголившись, он достал краски, развел их - и прикоснулся кисточкой к Ритиному телу...
- Уй! Щекотно, - вздрогнула Рита и засмеялась  серебристым, как колокольчик, смехом.

Коля рисовал на ее груди волшебные цветы. Закрашивая сосок, он видел, как Рита закусила губу, а лицо ее покраснело.
- Что, неприятно? - спросил Коля.
- Нет, ничего-ничего, рисуй, - отозвалась Рита хриплым голосом и зажмурилась. Ее тело было открыто перед ним, как бумага, и Коля рисовал на нем самые красивые узоры, какие мог придумать. Дойдя до ног, он попросил раздвинуть их - и увидел щелку, из которой сочились капельки липкой смолы. Что это за капельки - он не знал и стеснялся спросить.

- А... а чего ты ТАМ не рисуешь? - спросила Рита тоненьким голоском.
- Где ТАМ? - переспросил Коля, хоть и прекрасно понял ее.
- ТАМ... - и Рита приглашающе растопырила ноги. Щеки ее горели. Коля, затаив дыхание, стал закрашивать пухлые створки…

- Ууууууыыы! - заныла вдруг Рита, оползая вниз.

Тело ее изогнулось змейкой, невидящие глаза распахнулись и уставились на Колю, застывшего с кисточкой в руке.

Коля глядел на жалобно скулящую Риту - и вдруг почувствовал, как вздыбливается, набухает сладостью - и пульсирует, пульсирует токами невыносимого блаженства и стыда то, что налилось его и ее наготой, как медом... Он застонал; белые брызги летели на Риту, на ее лицо, волосы, плечи, и Коля рвался от сладкой муки, и ныл, и ничего не мог с собой поделать...

***

Это был самый ужасный и самый счастливый момент в их жизни. Им было так стыдно, что они не могли произнести ни слова. Обессиленные, они сидели на полу и молча глядели друг на друга. Тягучее тепло разливалось по их телам, застилая мозг; и вдруг они ринулись друг к другу, инстинктивно заменяя слово телесным контактом - и сунули головы друг другу на плечи. Придвинуться ближе не позволял стыд - но все им равно было хорошо, как никогда.

Они сидели, полные друг другом и негой, густой и сладкой, как мед. Рита первая начала легонько целовать Колю в шею, и Коля, растекаясь от ее ласк, ответил ей; их охватило такое умиление, что оба они задрожали, и в горлах у них набухли слезливые комочки.

Это было чудом, пробиравшим до костей: они чувствовали друг друга без слов. Они не знали, что такое бывает, и потрясенно вжимались друг в друга, открываясь взаимным токам нежности. Обнявшись, они робко гладили друг другу спины, плечи, волосы, млея от прикосновений и понимая их лучше всяких слов. Прижаться грудь к груди они так и не решились...

Они просидели так - без единого слова - час, или полтора, или больше. Стемнело; вот-вот должны были прийти Колины родители - он знал это, но не мог оторваться от дрожащего тела...

Звонок в дверь застал их врасплох. Подпрыгнув, они заметались по комнате, и Коля благодарил судьбу за то, что сейчас лето, и на них - по две тряпочки... Он успел даже дать Рите платок, чтобы она стерла с себя и с паркета следы преступления.

Родители заметили, что Коля с Ритой «смурные», и беззлобными насмешками засмущали их так, что те не могли смотреть друг на друга. Неловкость усиливали узоры на Ритином теле, подозрительно уходящие под одежду.

Впрочем, «предки» только похвалили Колю за красивый бодиарт и сказали Рите, как он идет ей, не расспрашивая ни о чем. В Колиной семье царило полное доверие...

Когда Коля провожал Риту домой - они болтали, запинаясь, о всякой ерунде, смущенные и ошеломленные всем, что с ними было. Им хотелось вернуть ЭТО - блаженство понимания без слов - но они оба не знали, как это сделать. Прощаясь, Коля небрежно сказал «ну, пока!»; Рита грустно ответила «пока, Коля», вопросительно улыбнувшись ему...

Коля уже развернулся по инерции, сделал пару шагов - и вдруг, не выдержав, крикнул: - Ри-ит!
- Что? - отозвалась Рита тихим, серебристым голосом; Коля подбежал к ней, схватил ее за руку, сжал ее, и только повторял «Рита, Рита...», не зная, что сказать.

Но она все поняла: просияла, будто ждала этого, потянулась вдруг к Коле - шепнула «пока» и поцеловала его в ушко, нежно-нежно... И - убежала.

Коля стоял, потрясенный, минут пять на месте; затем не спеша пошел домой. Его переполняла какая-то необыкновенная полнота счастья, которую он боялся растерять, расплескать, - и он шел, поминутно останавливаясь и улыбаясь.

***

Рита была самым очаровательным ребенком на свете. Тонкое личико, плавное, ласковое; глазки, славные и лучистые, но с «чертиком» в глубине; гибкое тело, бронзовая волнистая грива...

Наутро она позвонила Коле. «Привет… Это я... Коль! А я до сих пор не смыла твой рисунок. Так и спала. Да... Он ТАКОЙ краси-ивый! Чуть-чуть размазался, - но все равно. Вот сейчас стою, любуюсь... В ванной, перед зеркалом... Коль, а я знаешь что подумала?

Коля млел, представляя голую Риту в ванной, - а та продолжала. В школе решили провести первый звонок с выдумкой: сделать из него утренник-карнавал. «Пусть все ребята придут в костюмах», сказал директор, - «а потом жюри выберет лучших». У Риты не было костюма - зато у нее было очень красивое черно-белое платье...
- И я вот что подумала: может, ты нарисуешь на мне что-нибудь? Можно не только на лице... ну, я имею в виду - на руках там, на... на шее, - ну, ты понял, короче, да?
- Рита! Конечно! Да я... Я из тебя такую принцессу сделаю - офигеют все! Нет проблем! Я...
- Не надо принцессу, - попросила Рита. - Мне, знаешь... ну... надоело быть принцессой. Я с детства этих принцесс изображаю. Я хочу... Ты лучше придумай что-нибудь забавное. Ладно? Я хочу, чтоб все удивились.

Назавтра, перед первым звонком, Коле бежал к Рите с коробкой красок. Она вышла к нему заспанная, в халате, с гребешком в руке.

- А где платье? Давай скорей, не успеем ведь! Здрасьте... - Коля поздоровался с родителями Риты и убежал с ней в комнату.

Рита сняла платье с вешалки, - «вот!» - но Коля сказал:
- Круто... только - ты ж надень его, так ведь ничего не понятно.
- А... - Рита запнулась, посмотрела на Колю - и, покосившись на дверь, скинула халат. Под ним ничего не было. Лукаво-стыдливо улыбнувшись Коле, она подошла к нему:
- Помоги надеть!

Коля помогал сзади, глядя во все глаза на смуглое тело. Застегнув молнии, он хрипло сказал: - Готово!

Рита отошла, горделиво взглянула на него, обернулась несколько раз вокруг себя...

Коля даже рот раскрыл:
- Какое!.. Офиге-е-еть! Офигеть, слушай! Рит! Ну, ты... Я прям не знаю, что сказать...
- Да как есть, так и говори, - отвечала Рита, розовея от удовольствия.

Платье было черно-белым, из блестящей ткани, с рельефным узором, цеплявшим любой взгляд. Юбка доходила до колен, руки и плечи были обнажены - и маленький вкусный вырез открывал ложбинку груди. Платье облегало нежную Ритину фигурку так, что Коле вдруг захотелось упасть на колени и целовать Рите руки.

- Ты... ты... - Внезапно Коля засмущался и ляпнул: - Без него тебе лучше. Эээ... совсем без всего, я имею в виду... это...

Рита фыркнула, шлепнула его сзади - и стала перед ним:
- Ну, давай, ценитель! Крась меня! Живописуй! Мажь меня своей репинской кистью!
- А прическа? - спросил Коля. Рита ахнула - и они с Колей еще минут десять сооружали прическу. Копаться в Ритиной гриве было зверским удовольствием, от которого у Коли раскраснелся нос. Когда прическа была готова и побрызгана лаком, Коля взялся за кисть.
- Что бы тебе такое нарисовать? - задумался он, - ну как же «не принцессу»? Или там эльфийку? А, Рит?..
- Не хочу принцесс! Давай что-то забавное, а? Какую-нибудь рожицу такую...

И вдруг Колю осенило. «Закрой-ка глаза», скомандовал он, окунул кисть в черную краску - и закрасил Рите вокруг глаза, тщательно, густо, вплотную к ресницам. «Ты хочешь бомжа с фингалом из меня сделать?» - удивилась Рита, но Коля окунул кисть в белила - и через минутку Ритино личико превратилось в милую пятнистую рожицу далматинца. Скоро был готов и второй глаз, нарисованы круглые пятна по всему лицу, забавный собачий нос, точечки, усики - и даже розовый язык, высунутый набок. Промежутки закрашивались белилами.

Получалась такая смешная и умилительная мордочка, что Рита пищала от восторга, мешая Коле. Наконец, были выкрашены уши, выбелены ресницы, и еще присыпаны блеском - это придало темным глазкам Риты смешную наивность, - подведены белые контуры век... Рита не дышала, стараясь не моргнуть. Коля, закусив губу, трудился над ее веками, растекаясь внутри от томительной нежности к забавной мордочке, подставленной ему...

Готово! Рита, взвизгнув от восторга, позвала маму, папу - и начались всеобщие восторги, засмущавшие Колю. Вдруг оказалось, что до утренника еще куча времени - и Ритин папа сказал:
- Жаль только, что морда собачья, а руки-ноги человечьи. Так не бывает. Ну да что поделать...
- Слу-у-ушай, Коль, - встрепенулась Рита, - а давай... Смотри - времени еще полно... А давай ты покрасишь мне руки-ноги, а? Ну пожа-алуйста! Вот так же: беленьким, и с черными пятнышками... Что? Краски не хватит? Па-ап, у нас есть еще краска? Ну да, гуашь? Есть? Урааааа! Давай скорей, давай!..
- А для кожи не вредно?
- Какое там вредно! На три часа всего!.. Давайте, давайте!..

Все весело засуетились. Белую и черную краску развели в двух мисках; были добыты большие кисти - и Коля с Ритиным папой принялись за работу: Коля - за Ритины ноги, папа - за руки, плечи и шею. Вначале рисовались черные пятна, затем кожа между ними аккуратно закрашивалась белилами. Рита возбужденно визжала, глядя, как ее кожа покрывается веселым «далматинским» узором. Коля красил ей ноги, лежа на полу, и старался не задирать юбку...

Наконец все было готово, и Рита надела черные туфли. Все вместе смотрелось так уморительно, что папа с мамой прямо-таки помолодели.
 
- Все-таки не хватает чего-то, - изрек папа, оценивающе осматривая Риту.
- Руки! Я ж перечачкаю все на свете, - взвизгнула Рита, подняв ладони, закрашенные белилами. - Мам! Перчатки! Черные только, черные, не белые!..

Были добыты перчатки, - и действительно, с ними было еще смешнее. Но папа все равно скептически качал головой:
- Нет, что-то здесь... Вот! Ну конечно! Волосы! Далматинцев-шатенов не бывает!

И Рита, задохнувшись от восторга, подставилась Коле, и тот густо накрасил ее шелковую макушку черным и белым. Отошел, посмотрел... Вот это да!
- Рит, скорей в зеркало глянь!

Рита подбежала к зеркалу - и, увидев в нем невообразимо забавное пятнистое существо, похожее на смешную куклу, издала такой визг, что все закрыли уши.
- Гав! Гав! - лаяла она, сложив по-собачьи руки. - А ты? - повернулась она к Коле. - Какой у тебя костюм?
- У меня... Слушай! - Колю вдруг осенило, что его клетчатый черно-белый пиджак и шляпа «под ретро» идеально гармонируют с Ритимым образом. - Вот это да! Мы с тобой - два далматинца! - Он сбегал, надел пиджак, вернулся - Ну? Гав-гав?
- Гав-гав! - восторженно загавкала Рита. - Только тебя тоже надо покрасить!.. Боже! Который час?
- У вас полчаса. Не забудьте про завтрак...
- А! Завтрак... Коль, иди сюда, я тебя накрашу. С себя скопирую. - Коля подошел к зеркалу и подставил лицо Рите. От заботливого взгляда и нежных касаний забегали мурашки. Влажная кисточка, мазавшая лицо и шею, пробирала до дрожи, и Коля не дышал, глядя в блестящие глаза Риты.

- Уфф... Вроде все. А! Я ж мажусь вся! Я ж не высохла! Аааа! Мам, что делать? Коль?!..
- Фен. Быстро! - скомандовал Коля. Мама послушно побежала за феном - и Рита зафыркала, подставляя лицо и тело щекотной струе.
- Теперь лак для волос...
- Зачем?
- Чтоб грим закрепить, как зачем!..
- Платье испортим!
- А! Постираем потом! - крикнула Рита. - Давайте, отлакируйте меня, и... мамочки, уже бежать надо! Ну скорей, скорей!
- Задержи дыхание! Не дыши! Так... так... Коля брызгал лаком ее голову, плечи, руки, ноги, и Рита заблестела, как фарфоровая.
- Стоп! Блеск, скорее! У кого блеск есть? Пока не высохло... Мой не подойдет, мой мокрый, надо сыпучий...

Мама выбежала (в который раз уже) из комнаты, опрокинула что-то, крикнув - «щас, щас!» - и прибежала с пакетиком: - Вот, нашла!
- Еще один контрольный слой... - Коля сбрызнул Риту лаком - и, как сеятель, стал бросать на нее пригоршни блеска.
- Не так! - смеялась Рита, - просыплешь все! Щепоткой посыпай! Посоли меня!..
- Так дети, без двадцати пяти! Быстро за стол, и - в школу! - гаркнул Ритин папа, и Коля с Ритой, раскрашенные, пахнущие лаком, рванули в кухню - давиться овсянкой.

Через минуту они уже мчались, держась за руки, в школу. Рита восторженно гавкала, и Коля вторил ей. Прохожие оглядывались на двух черно-белых чертенят, оглашавших лаем утренний город...

***

Они ждали успеха, но и близко не представляли себе его масштаб. Девчонки восторженно пищали, мальчишки свистели, взрослые ахали и охали... Их сразу прозвали «далматинцами», и это прозвище прилипло к ним навсегда.

Удивило и то, что они вместе. «Далматинцы» были такой эффектной парой, что бомонд сразу зашушукался по всем углам. К Рите подбежали подружки, кавалеры, затолкали, затормошили ее - но Рита держалась с Колей. Краска на ней не сыпалась, не трескалась - лак сделал свое дело, и Рита только жаловалась, что она «как резиновая»:
- Я чувствую себя настоящей куклой! Где не потрогаю - там неживое. Жуть, правда? - и возбужденно смеялась.

Они гордо прошли в торжественном дефиле, потом стояли - слушали начальственные речи... Успех опьянил их, они чувствовали себя героями дня - и, стоя в линейке, сжимали друг другу руки.

Подошел волнующий момент - объявление победителей. Жюри шушукалось, затем председатель-десятиклассник встал и сказал:
- Объявляем победителей нашего карнавала! Несмотря на некоторые обстоятельства и... эээ... в общем, мы... мы присудили победителей.

В зале раздался смех.

- Не сбивайте, я и сам собьюсь! Вот... Победителями объявляются... ученики 8-Б Славина Маргарита и Костин Николай!

В зале разорвалась бомба восторга: все визжали, свистели и топали ногами. Рита, ошалевшая от счастья, прыгнула на Колю и стиснула его в таких объятиях, что Коля задохнулся. Она висла на нем, тыкалась лакированной головкой ему в шею и выла от восторга.

Тем временем директор подошел к жюри...

Вначале никто ничего не заметил; потом в зал стали долетать странные интонации, и люди начали оглядываться. Члены жюри сидели с красными лицами, а председатель-десятиклассник вдруг встал и вышел, хлопнув дверью.

Директор взял микрофон и сказал:
- Дорогие... дорогие ребята, родители, педагоги...

Радостный шум понемногу стал стихать, и все повернулись к трибуне.

- Наша замечательная школа, которой мы все гордимся, стоит на патриотизме и любви к Родине. Она имеет давние высокие традиции, которым все мы стараемся следовать. Но ученики 8-Б Славина и Костин - тут директор повысил голос, - проигнорировали их!

Он сделал паузу. В зале висела недоуменная тишина: никто не понимал, в шутку это или всерьез.

- Они пришли в свою школу в карикатурном виде, как шуты! В свою школу, которая славится своими высокими традициями, в школу, где имена Пушкина, Гоголя, маршала Жукова произносятся благоговейно, как святыня! Кроме того, они не соответствуют условиям конкурса: был объявлен конкурс костюмов, а на них - обыкновенная одежда! А так называемый «костюм» они решили сделать, размалевав себя, как клоуны! Нет, в нашей школе такое не проходит!.. Поэтому я объявляю настоящих победителей конкурса - тех, кто достоин патриотических традиций нашей школы. Встречаем: Крякина Людмила и Васюта Павел!!! Идите сюда, ребята, идите, смелей, смелей!

К трибуне робко вышли двое: девушка в русском народном костюме, с накрашенными щеками и накладной косой, и парень, одетый под Илью Муромца, с деревянным мечом на боку. Это были дети спонсоров школы.

Директор сделал отчаянный жест звукооператору, и грянула музыка, - но зал безмолвствовал. В этот момент Рита, расталкивая всех, пробежала к дверям и пулей вылетела из зала.

Коля побежал за ней. Он еще не мог осмыслить, что произошло, хоть в сердце уже разлилась обида.

Он в панике рыскал по пустой школе, топал по гулким коридорам, взмок, запыхался... Наконец он сообразил осмотреть женские туалеты - и в одном из них нашел Риту, рыдающую у окна.

- Рит! Рит! Ты что? Ну что ты? Рит!..

Рита взглянула на него прозрачными, как вода, глазами - и вновь зашлась в надрывных рыданиях. Слезы текли по накрашенному лицу, не смывая краски. «Однако хорошо отлакировал... глупости! о чем я думаю, дурак?..» - Коля подбежал к Рите.
- Рит, Рит, ну не надо! Ну слушай, Рит, они ведь все козлы, уроды! Рит! Мы победили, ну ведь взаправду, Рит! А то не считается! Ну Рит, Риточка, Ритусик, солнышко, ну не надо...

Колю как прорвало: позабыв неловкость, он порывисто обнял Риту и прижал к себе.

Рита не вырывалась, а шумно вздохнула, взглянула на Колю - и ткнулась в него, зарылась накрашенным личиком в его грудь, - а он гладил ее по спине и волосам, чувствуя шершавый слой лака. Рита всхлипывала, и Коля шептал ей - «все хорошо, все хорошо, маленькая моя, солнышко, Риточка, хорошая моя...» Язык его впервые произносил такие слова, и от этого на сердце было терпко и легко, будто открылся шлюз, и по нему хлынуло из сердца в сердце...

Снова они почувствовали тот волшебный контакт без слов. Рита уже не рыдала, а только жалась к Коле, дрожа всем телом - а он обнимал ее крепко, как только мог. Наконец он сказал:
- Пойдем ко мне, Ритусь?..
- А... а уроки? - всхлипнула Рита.
- Какие уроки, ты что? Идем, дома никого нет, предки на работе...

И они пошли к Коле.

***

Коля мыл Риту в ванной. Краска была уже смыта, волосы вымыты до корней - а Коля все лил и лил на Риту шампунь, пахнущий пряными тропическими цветами, взбивал в Ритиной гриве густые хлопья и размазывал их по телу.

Их покрывала пена, похожая на горки взбитых сливок. Запах, нагота, скользящие прикосновения околдовали их - и они двигались в плавном ритме, поглаживая друг друга, растворяясь в бесстыдном экстазе близости, сводившей их с ума. Ничего подобного они не испытывали никогда...

Потом они вытирались, и Рита, замирая от стыда, щупала Колин окаменевший ствол, изучала его, спрашивая - «тебе приятно, да?»
- Да-а, - отвечал Коля и промакивал ее бутончик, спрашивая - «а тебе?»
- И мне-е... - протягивала Рита и раздвигала ноги. Ее мокрые волосы щекотали плечи Коле, и тот выл от смертной нежности, стирая капельки с бархатной кожи...

Вытерев Риту, Коля взял ее за руку и повел в комнату. Рита не сопротивлялась... Оба они знали, что сейчас должно случиться. Знали, но боялись. Вошли в комнату - и застыли, не дойдя полшага до кровати.

Коля повернулся к Рите, положил ей руки на плечи... И - медленно, как магнитом их притянуло друг к другу. Они слепились вплотную: грудь к груди, потом - животами, бедрами, лобками, ногами, - ближе, теснее, теснее, плотнее, еще и еще...

Их вдруг накрыла волна телесной близости, в которой не было ни верха, ни низа, а были только единство и дыхание; потрясенные, возбужденные до дрожи, они стояли, обнявшись, и молча гладили друг друга по влажным телам и волосам...

Первой не выдержала Рита: подняв лицо - тихонько поцеловала Колю. В нос. И еще раз - в щечку, и потом в губы - еще, еще и еще... Поцелуи становились все крепче, жарче; наконец, ее прорвало - и она, трепеща, обхватила Колино лицо руками и облепила его бурей облизываний, позабыв обо всем на свете: «Колечка, Колюсик, зайчишка, мальчинька мой, аааа...»

Она ласкалась отчаянно, исступленно, и Коля хрипел, уничтоженный этой лавиной, не успевая отвечать на ласки, - а Рита терлась об него, обхватывала его ногами и лезла на него, как медвежонок. Внезапно она разрыдалась. «Что ты? ну чего ты?» - шептал ей Коля, - а Рита рыдала и смотрела на него влажными, сумасшедшими глазами, улыбаясь сквозь слезы. Она и сама не понимала, чего она плачет.

- А давай... хочешь, я тебя пофоткаю? Хочешь? Вот ТАК?
- Ну да, я ж зареванная вся, - всхлипывала Рита, но отодвинулась от Коли и спросила: - А где ты меня будешь фоткать?
- Да здесь, возле занавески - смотри, прямо как в студии... Ты ведь такая, Рит... Такая вся... У тебя ТАКОЕ тело!.. - говорил пунцовый Коля, доставая камеру.
- Меня еще никто не фоткал ТАК... –  шмыгая носом, Рита отошла к занавеске.

Вначале она стеснялась, но вскоре позирование опьянило ее - и она выгибалась, принимая для Коли такие позы, что у того дрожали руки. Рита возбудилась до визга - и бесстыдно подставляла Колиному объективу раковинку, текущую сладкой смолой. От желания, сжигавшего Риту, ее позы и движения набухли жгучей сексуальностью; никто не признал бы в ней трогательную девочку, раскрашенную под далматинца...

Наконец Коля понял - еще немного, и он лопнет, как позавчера; он отложил камеру, подошел к Рите, провел рукой по ее телу... Рита заскулила, посмотрела на Колю безумными глазами...

Притихшие, торжественные, они залезли на кровать и легли в «ту самую позу» - но вдруг Рита вскочила:
- Стоп! Надо что-то подстелить, а то будет кровь, - хрипло сказала она. - Будет много, много крови, очень много... - авторитетно повторяла Рита, со сладким ужасом вслушиваясь в свои слова. Она умирала от возбуждения; мысль о том, что сейчас ее сделают женщиной и «будет много крови», разрывала ее на куски.

Коля подстелил клеенку, и сверху - еще старую простыню, ушедшую на тряпки...

Они легли сверху, стараясь не смотреть друг на друга; Коля полез на Риту - и увидел вздыбленные, набухшие горошины сосков. Решился - прильнул губами, лизнул горячий комочек; и в это время - ткнулся ТАМ в мокрое, скользкое...

- Аааах! - вдруг взвыла Рита, подбросив Колю вверх; - Аааыыы! - задыхалась она, хватая ртом воздух; - Аааыыыиии! - пищала она, закатив глаза...

«Ого», пронеслось в Колиной голове; и тут он почувствовал, как его ствол ушел куда-то - в мыльную глубину.

Он проник туда легко, как в чехол; Коля даже удивился, что все так легко вышло - он боялся не разобраться, что к чему, боялся навредить Рите... Его бедра будто направлялись невидимой рукой, и он входил туда - глубже, глубже, плотнее... «Вот оно», ужасался Коля, бодая Риту каменным стволом, - «то самое, настоящее, взаправду...»

Войдя в Риту, он ощутил страшную, невозможную близость с ней: сквозь тоненькую кожицу в него проникали все токи ее тела. Мягкое нутро Риты вдруг окутало головку невыносимой сладостью, и Коля охнул, заглатывая воздух...

Внутри рвались молнии. Коля пульсировал в Рите, стараясь двигаться в такт ее спазмам и крикам, - и не замечал, что сам вопит, как сумасшедший. Рита вопила с ним, срываясь на хрип… Вдруг она расплакалась, - и Коля, излившись в нее до предела, до последней капли, почувствовал, как кто-то исторгает из него рев, горький и спасительный - и разревелся сам, и ткнулся в Риту, и заскулил, зарывшись в нее, как когда-то - в маму...

Они всхлипывали, слепившись в дрожащий комок. Постепенно они растворялись в горько-сладкой нирване - в едином потоке без верха и низа...

Минута - и притихшие «далматинцы» сопели, прильнув друг к другу, как котята. Они спали.


ГЛАВА ВТОРАЯ. МУЖ И ЖЕНА

Проснувшись, Коля долго не мог сообразить, где он и что он. Сладкое марево не отпускало его, и он плавал какое-то время там, где была родная, нежная...

...Рита! Родители! Время!

Он подскочил, разбудив Риту, - и, как напуганный зверь, вертел головой, прислушиваясь к тишине. Сонная Рита не могла ничего понять - и круглыми глазами глядела на него:
- Что? А? а?..

Ффухх... Никого. Сердце колотилось, как бешеное; Коля рухнул назад, нащупал Риту, обнял ее...

Рита была податливой со сна, мягкой, теплой, как медвежонок. Волна умиления захлестнула Колю; он ткнулся в сонную наготу - и они стали тихо смеяться и возиться «по-зверячьи».

- Я стала женщиной? Я? Женщиной? Не верю!.. Представляешь, я и «девушкой» не привыкла быть. Я для себя «девочка», и для других тоже. Девочка... И вдруг - Женщина! ЖЕ-ЕНЩИНА! - Рита сладко растягивала это слово, вслушиваясь в него, и изучала свой окровавленный бутон, раскорячив ножки. - Я никогда не думала, что Это - ТАК... Кольчик! Колюнчик! Вот это да-а-а... Я... я не могу, я не верю!.. - и она счастливо визжала, вцепившись в Колю, как котенок.

...Каждый день после школы Рита шла к Коле, или Коля к Рите; их родителей не было дома - и «далматинцы» разрисовывали друг друга, мылись, обмазывались пеной, вареньем, шоколадом и тортами, снова мылись, ласкались, возились и совокуплялись, млея от счастья. То, что лезло извне - из песен, из экранов, из книг - вдруг родилось в них изнутри, в чистоте, овладев “далматинцами” за несколько дней. Они не успели осознать ЭТО - и были опрокинуты, огорошены: внезапно, вдруг они стали друг для друга сутью жизни. Как так могло быть, они не понимали - и только пищали от восторга, сплавляясь телами в трепещущий комок. Жизнь казалась им раем, полным новых, сладких, головокружительных впечатлений.

Они быстро научились нежностям, научились целоваться, «как взрослые», - но все-таки предпочитали детские поцелуи, одними губками, без «засоса» - или звериные вылизывания, страшно будоражившие их.

Они стеснялись друг друга, стеснялись своей ранней любви, и постепенно преодолевали это стеснение. Вначале пал телесный барьер - и вскоре на их телах не было ни одной невылизанной, незаласканной до визга складочки или ложбинки. Кое-что они знали из интернета, «в теории», - но порнушка казалась им такой грубой и примитивной, что и Коля, и Рита, тайком глянув два-три раза, разочаровались в ней раз и навсегда.

Потом пал барьер словесный - и они освоили ласкательные и уменьшительные, научились говорить о любви глаза в глаза... А главное - научились пониманию без слов, ошеломившему их в первые дни. Вначале «далматинцы» удивлялись - а потом им стало казаться, что это нормально, так и должно быть.

Очень скоро они перестали стесняться своего секса, и он превратился в захватывающий диалог: «а так?» - «а вот так?» - «а вот тебе!» - «аааа! вкусненько как!» - «сейчас ты запоешь у меня!» - «аааоооуу! садюга!» - «дырку пролижу...» - «ааа... ты меня насквозь прободал своим бивнем!..»

Рита больше всего любила сидеть верхом на Коле, смакуя в себе тугой буравчик, обхватывать Колю ногами и ласкаться к нему, как когда-то - к маме: нежно, мокро, по-телячьи; мысль и ощущение, что он - В НЕЙ, сводили ее с ума, и она кончала от собственной нежности. Коля умел зверски возбудить ее, и она купалась в оргазмах, как в сладкой патоке.

Ребячливая Рита оказалась очень страстной, и хотела много и бурно. Ее сексуальность не вмещалась ни в какие детские пределы, - но «далматинцы» не задумывались об этом, с головой окунувшись в радужный поток. Рита требовала секса каждый день; и в школе, сидя за одной партой, они шушукались, тихонько обсуждая свои фантазии - и возбуждались от них, и ерзали, трогая втихаря друг друга «там». Рита перестала носить трусы, чтобы возбуждаться сильнее. Когда Коля на уроках трогал ее под юбкой, она сходила с ума, и однажды не выдержала - кончила при всех, колоссальным усилием воли подавив крик в себе...

У них был свой тайный сексуальный жаргон: «официальные» слова казались им слишком сухими, «грязные» - слишком грязными, и они придумали свои собственные: член назывался «хоботок» или «бивень», вагина - «вазочка», клитор - «пуговка», влагалище - «дырочка», оргазм - «финиш», оральные ласки - «варенье» и «эскимо», а сам секс - «тух-тух». «Сделай мне тух-тух», говорила Рита, сладко прижимаясь к Коле; или - «вылижи вазочку», или - «угости меня эскимо»... Сосочки и яйца так и назывались - «сосочки» и «яйца», а груди назывались грудками, сисями, рожками и молокозаводом.

«Далматинцы» были неразлучны. Коля бросил всех друзей, на Риту дулись все подруги, не говоря о бывших ухажерах... Они вели бесконечные беседы - стояли-шушукались в уголочке на переменах, гуляли за ручку или в обнимку в парке, часами висли на телефоне...

Их любовь очень скоро перестала быть секретом.

Это получилось как-то само собой: не прошло и двух недель, как они ласкались на глазах у всех - у ребят, у школьных учителей, у родителей. Никто не дразнил и не осуждал их; напротив, все умилялись ранней любви - такой славной парой они были: нежная, длинноволосая Рита - и крепенький губастый Коля.

Их родители грустно улыбались, глядя на них, - и очень скоро Рита лезла при них Коле на колени, обвивала ручками его шею и облизывала смущенную Колину физиономию. Она сама стеснялась своих порывов, но ничего не могла с ними поделать. Колина мама даже плакала от Ритиной нежности...

В их семьях царило доверие, и любовь «далматинцев» безмолвно вошла в обиход. Уже папа упрекал Колю за то, что тот не помог Рите готовить, а мама, обняв Риту, рассказывала ей, какая одежда нравится мужчинам. «Далматинцы» сдружили своих родителей, и те стали частенько бывать друг у друга.

Очень скоро «далматинцы» поняли, что их «тух-тухи» - ни для кого не секрет, и потеряли всякий стыд: на глазах у родителей Коля запросто мог залезть Рите под блузку, а Рита - Коле под трусики. Как-то само собой вышло, что они стали вместе мыться, даже когда родители были дома, - и те выдавали им белье...

***

Рита узнала о своей беременности только через месяц.

За пару дней до того Колин папа, как нарочно, завел с Колей разговор о предохранении. Коля отмахнулся, красный как рак, и папа решил подступиться позже.

Коля все понимал, но не мог себя заставить одеть презерватив. Одна мысль, что между ним и Ритой будет что-то чужое, казалась ему невозможной. И - каждый день вливал в Риту горячие струи, а она шептала ему на ушко:
- Когда у тебя «финиш», и ты брызгаешься Этим (слово «сперма» было единственным, которого они стеснялись) - у меня внутри все такое... и я таю в Этом, таю вся внутри - как сахар, знаешь?.. Это так... я не могу рассказать! - и тыкалась мордочкой в Колину грудь. Коля млел - и старался «брызгаться» еще слаще, проникая в Риту до самого сердца. Рита кончала, выкатив глазки, а Коля содрогался от торжествующих молний...

Когда Рита узнала причину своей рвоты - она ахнула и... удивилась, почему ей не страшно. Вернее, ей было страшно, и по спине бегали мурашки, - но страх был какой-то нестрашный. Он был очень похож на тот страх, который сжигал голую Риту перед лишением девственности: сладкий, жгучий страх своего тела. Рита прислушалась к себе... Там, внутри, живет Он - ребенок. Ее ребенок...

Эта мысль вдруг потрясла Риту. Она расплакалась...

- Алло, Коль? А у меня... чего плачу? Ну... а знаешь, у меня... у нас будет ребенок. БОЖЕ, КАКОЕ СЧАСТЬЕ, КОЛЬ!!! - ревела Рита в трубку.

Потрясенный Коля примчался к ней, и Рита всхлипывала, уткнувшись ему в грудь.
- Я его чувствую, - шептала она. - Он хороший, ужасно хороший. Послушай - ты тоже почувствуешь его, - и Коля прикладывал ухо к ее животу.

Известие о ребенке огорошило его, - но он видел, как счастлива Рита, и ее счастье передалось ему. Он вдруг понял, что они теперь получаются «настоящие муж и жена» - и у него закружилась голова...
- Я всю жизнь мечтала о ребенке. Это главная моя мечта, Коль, - шептала Рита, искренне веря, что так и было.

Посоветовавшись, они решили рассказать все родителям, зазвав их к Коле.

Родители, конечно, были в шоке - но не слишком, ибо давно понимали, к чему все идет; а Ритин папа даже объявил:
- Как только я увидел, КАК вы целуетесь, паразиты, - я продал кое-что и сделал заначку для отходов вашего производства. Вы хоть понимаете, сколько вам лет? В вашем возрасте полагается еще в куклы играть! А вы во что играли?..

Долго советовались, как быть. Рита с Колей, притихшие, стояли, прижавшись друг к дружке; они не все понимали - но чувствовали, что родители им не враги.

Наверное, так было потому, что отчаянная сексуальность «далматинцев» сочеталась в них с нежной детской преданностью, - и это сочетание трогало до слез всех, кто наблюдал за ними.

***

Вначале Рита ходила в школу, и на переменках подружки ощупывали ее животик, делая большие глаза. Сексуальный бум в их классе еще и не намечался, и беременность нежной, ребячливой Риты была делом неслыханным. Учителя отнеслись с сочувствием: никто не стыдил, не «воспитывал» Риту, - все осведомлялись только, не устала ли она.

Потом, когда Ритин живот вырос настолько, что «стал больше меня», как говорила Рита, - она оставалась дома, и Коля проходил с ней все уроки. Вначале он рвался зарабатывать, и даже записался без спросу на бензоколонку, - но родители убедили его, что школа важнее, и он проникся ответственностью репетитора. Никогда у Риты не было такого строгого учителя...

Рита плохо переносила беременность: ее мутило, тошнило, она ничего не могла есть, часто теряла сознание... Но ребенок развивался прекрасно, и все врачи плевались через левое плечо. А главное: Коля наконец переселился к Рите!

Он стеснялся говорить об этом - но совместные ночи были главной и вожделенной их мечтой. Наконец, Ритин папа сам завел этот разговор - сказав, что Коля должен быть рядом со своей... женой. 

Риту впервые назвали его женой, и Коля, ошалев от счастья, бежал к ней вприпрыжку, как карапуз. Там, позабыв о стыде, он разрисовал ей животик и груди на глазах у родителей, и маленькая Рита плакала от смущения. Она стала очень плаксивой и ревела по любому поводу. Огромный живот, набухшие соски, разросшиеся волосы в паху - и пласкивое детское личико... Коля привыкал к этому.

Ночью они наконец-то спали вместе, и Коля следил, чтобы Рита лежала на спине. Он гладил ее, баюкал и усыплял, а когда она начинала сопеть – мостился ей под мышку и засыпал, слушая во сне, как бьется ее сердце...

Учебный год промелькнул, как секунда, на одном дыхании. На девятом месяце Риту положили «на сохранение», и Коля днями дежурил у нее, прогуливая школу. Отметки его становились все хуже, но ему было плевать.

...Когда пробил час - он умолял, чтобы его пустили, но врач категорически запретил, - и Коля сказал только нелепое «пока» Рите, отъезжавшей от него на кушетке. В его памяти отпечаталось бледное, напуганное личико...

Он торчал у роддома весь день и всю ночь. Засыпал на парапете, но тут же встряхивался и  смотрел на дверь. Снова, снова и снова - пугаясь, не проспал ли он.

...Наконец под утро вышла Ритина мама, бросилась к Коле - и сжала его:
- Кило двести!.. Живая! - замученная, но живая!.. Орет! - точно, как мамочка когда-то!..

Обалдевший Коля не мог понять, кто замученный и кто орет, - и побежал следом за тещей, тащившей его за руку. Он был сонный, плохо соображал - и вздрогнул, когда его втолкнули в яркий свет. Это была палата, и в ней действительно кто-то орал, как резанный.

- А, сам отец пожаловал! Поздравляем, поздравляем, молодой человек, ваша жена - героиня! Такая маленькая - и такое мужество!

Коля наконец увидел источник воплей - фиолетовое, сморщенное существо неопределенного пола и вида, оглашавшее пространство небывалыми ультразвуками. Коля знал, что у них должен родиться сын Алексей, но никак не мог идентифицировать это существо с ним.

Затем он увидел и Риту. Она лежала на кушетке, и у нее было такое страшное, посеревшее, изможденное лицо, такие измученные глаза, что сердце Колино ушло в пятки.

Но на этом лице светилась такая тихая и лучистая улыбка, какой Коля не видел нигде и ни у кого.

Рита никогда не рассказывала ему, что она пережила на родах. Она говорила «я не смогу рассказать тебе, Коль» - и в ее голос вплетались такие нотки, что Коля испуганно умолкал.

Но он понимал, что она перенесла такое, перед чем все подвиги и пытки на земле кажутся игрушками - и втайне стал испытывать к своей маленькой жене почтение, и даже не почтение, а благоговение. Он стал раз и навсегда считать ее лучше себя.

***

С рождением Алеши их жизнь повернулась на 180 градусов. Пеленки, крик, дежурства, стирка, сон на ногах, снова пеленки, снова крик...

Экзамены были перенесены на осень, и Коля, его родители, Ритины родители сновали в безостановочном уходе за двумя существами: Алешей и Ритой. Рита была ужасно истощена, и ее отстранили от забот, допуская только к кормлению.

Она была очень слаба, говорила тихим, серебристым голоском, и с ее лица не сходило выражение, которое поразило Колю в роддоме. Она будто пребывала в каком-то своем мире, кротком и блаженном, и Коля завидовал, что он не ТАМ - не с ней. Когда она брала на руки Алексея Николаича, ее детское личико преображалось, и в нем оживало что-то глубинное, необыкновенное, и необыкновенным был ее смех - как звон маленьких серебрянных колокольчиков, еле слышных и нежных, вот-вот разобьются...

Рита кормила сына грудью, и светилась в эти минуты таким вселенским счастьем, что Коле хотелось упасть перед ней на колени. Сам он не слишком понимал, что такое Алексей, хоть и носил его по сто раз на дню, укачивал, купал и пеленал. Снова, как и девять месяцев назад, он начинал любить его через Риту: никогда она не была так прекрасна, как с Алешей у груди, и у Коли щипало в горле, когда он сидел рядом с ней, целовал ей грудь, пробовал ее приторное молочко, касался ее голым телом и играл с сыном, который постепенно начинал выказывать признаки человечьего рода - смеяться, брыкаться и капризничать.

Колю угнетал комплекс вины: он вообразил, будто маленькая Рита чуть не погибла из-за него на родах, и старался искупить свое легкомыслие трудами и заботой. Рита, в свою очередь, видела это... Однажды она повисла на шее у Коли:
- Ты - самый потрясающий друг на свете! Ты чудо... - И заплакала. Коля тоже не выдержал - разревелся; к ним тотчас же присоединился Алексей Николаич, - и Ритина мама, вошедшая в этот момент, долго не могла понять, почему все ревут и кто кого обидел.

Поскольку Алексей хотел кушать постоянно, а на дворе стоял июнь, Рита ходила по дому в одних шортах. Она часто стояла перед зеркалом, разглядывая свои соски, набухшие, как абрикосы. Грудь ее округлилась и налилась, странно сочетаясь с детским личиком юной мамы. Коля все время глушил в себе томную щекотку: «тух-тух» был запрещен на целый месяц...

Довольно быстро Рита окрепла. Она гуляла с Колей и с Алешей, к ней вернулась ее детская живость и озорство, хоть она и быстро уставала. Ее постоянно принимали за сестру, а не за маму; ей это было смешно и обидно, и она демонстративно кормила Алешу грудью прямо на улице. Ее детское личико удивительно сочеталось с младенцем у груди, и прохожие всегда останавливались поглазеть на них; Рита смущалась, но быстро привыкла и стала гордиться...

Наконец врач объявил, что Рите можно «жить аккуратной, дозированной половой жизнью» - но пригрозил, что вторая беременность может подорвать ее силы. «Дайте юной маме окрепнуть, налиться, не изнуряйте ее», говорил он. «Предохранение, и еще раз предохранение!» -  напутствовал он перед уходом.

Коля и сам понимал, что доктор прав, - но презервативы казались ему чуть ли не проклятием... И тогда Ритин папа просветил его:
- Ты можешь делать все без резинки, но в самый последний момент - рраз, и вышел! Рраз - и все!..
- А... а как же... это самое... - Коля был красным, как рак.
- А это самое - на животик! Ритусе, разумеется. Она может тебе и помочь - рукой, например...- Папа и сам смутился, и потому прекратил разговор: - Ну, понял механизьм? И тебе хорошо, и всем. А это дело, - папа нагнулся к Коле, - можно потом и растереть по телу. Это для кожи знаешь как полезно! Ритуся наша сладкая будет, бархатная... - Отвернувшись, папа вышел из комнаты.

Пунцовый Коля остался с открытым ртом... И все же его одолевали сомнения. Ему было жаль того драгоценного момента, когда он вжимался изо всех сил в Риту - и простреливал ее насквозь горячей струей, и они вдвоем хрипели, погибая от сладкого огня, и улыбались друг другу сквозь гримасы... И еще ему казалось, что Рита кончает непосредственно от «этого самого».

Но выхода не было. Он рассказал все Рите, и они договорились, что теперь будет только так. Первый их «тух-тух» после родов был, несмотря на табу, волшебно сладким, и «далматинцы» тихонько выли, сцепившись телами и дуя друг другу в носы. Коля едва успел выскочить - и забрызгал Риту с ног до головы, умирая от желания прободать ее насквозь.

Затем липкие брызги были торжественно растерты по всему Ритиному телу. «А сквозь кожу они не попадут... в меня?» - спросила Рита.

Она так и не кончила, - и Коля, вылизав ей «варенье», сел за комьютер - просвещаться. Через пару дней он чувствовал себя Казановой, и Рита кончала, закатив глазки, под его бешеным напором, - а потом купалась в его семени, как в сметане.

***

Коля между тем прочел, что «в отдельных случаях» разрешение на брак выдается с 14 лет. Оказалось, что для этого нужно согласие родителей и директора школы.

Известие вызвало приступ восторга. Рита визжала, как маленькая - и Коля тут же отправил папу к директору. Оставшись с Ритой, они погрузились в мечты о свадьбе... но папа, вернувшись, сообщил, что директор разрешения не дает и не даст.

«У него какой-то зуб на вас», сообщил он «далматинцам», - «особенно на Колю. Говорит: Костин двоечник, ему только жениться не хватало...»

Был траур и слезы; были надежды, отчаянье, снова надежды и снова отчаянье... восемнадцать лет казались «далматинцам» глухой старостью, а мечты о свадьбе успели врасти в них, как детский фетиш.

В одном из безнадежных походов к директору папа встретил завуча - классручку «далматинцев», обожавшую их, - и она подписала ему злополучное заявление. Вместо директора. Она рисковала, и «далматинцы» приходили благодарить ее - с цветами, которые она взяла, и с подарками, которые они принесли обратно... 

Тут же подали заявление - и через месяц, в августе, состоялась свадьба «далматинцев».

Это была самая необыкновенная свадьба в мире. «Далматинцам» было по пятнадцать лет. Вначале Рита мечтала о белом платье... но кто-то разболтал ей, что белый цвет - символ невинности, и она расстроилась. Получался обман, - а она хотела, чтобы на их свадьбе было «все правильно».

И тогда Ритин папа, сам того не желая, подал идею:
- Самый лучший твой костюм - «далматинский»...

Он думал, что шутит, - но Рита, ахнув, подскочила к нему:
- Папочка, папулик, ты гений! Мы будем «далматинцами»! Как тогда! Разрисуемся, раскрасимся, и прямо так - в загс!.. А в церковь так можно?

Ее отговаривали - но было бесполезно: Рита загорелась, и Коля вместе с ней. Было добыто «то самое платье»: оказалось, что Рита выросла, и в груди не хватало восьми сантиметров. Платье отдали на перешивку, умоляя портниху найти материю - и снова им повезло: материя нашлась! Через неделю Рита красовалась в обновленном платье.

Она взрослела, наливалась, становилась ослепительно хороша, и ее уговаривали жениться «так» - в платье, в котором она была похожа на сказочных героинь, - но все даром: идея «далматинской свадьбы» наглухо засела в детских головах, и скоро увлекла уже и родителей. Коля предложил было и двухмесячного Алешу раскрасить под далматинца, - но это уже было чересчур.

И вот - Рита, гордая, счастливая, перепуганная, стояла в комнате - и Коля мазал ее черной и белой краской, как тогда...

- Что-то ребята долго, - говорила Ритина мама, проходя мимо закрытой двери. - Эгей! Вы скоро там?

За дверью послышалось фырканье, смех… Дверь вдруг распахнулась - и из нее выбежал черно-белый далматинец, невообразимо смешной и... совершенно голый.
- Гав! Гав! Гав! - лаял далматинец, бегал по квартире и визжал, как клаксон. Голое его тело пахло лаком. Далматинец стал на четвереньки, свесив накрашенные груди, и стал припадать по-собачьи к маме и папе. Краска густо покрывала его от ступней до прически…

- Доця! Боже мой! Ты что... вся? В этом? В краске? Как же ты отмоешься? Бесстыдница! иди оденься быстро...
- Ррргав! Я бесстыдница! Я никого не стесняюсь, потому что всех очень люблю! Я всех обожаю! Мне некого стесняться! Ррргав! - восторжено лаяла Рита, обезумев от восторга.
- Оденься! Ну, доця... Выскочила голяком... что Коля подумает?
- А ему нравится! Он так меня сильнее хотеть будет, - ррргав! Что? Ерунда, сегодня все можно говорить! Сегодня все можно! - Рита была как пьяная. Глаза ее сверкали, как два прожектора. Она подлетела к зеркалу, приняла картинную позу: - Черт, как жаль, что нельзя ТАК жениться... В краске и в этом... Но я бы не выдержала. Я бы умерла со стыда! Ко-о-о-оль! - И Рита висла на шее у Коли и упоенно визжала ему в уши.

Ее тело, покрытое краской и лаком, присыпанное блеском, искрилось и переливалось, и Рита казалась фаянсовой фигуркой. Тут же были отложены все дела и устроена фотосессия: голая Рита, бравируя и визжа от стыда, снялась в «типичных собачьих позах» на глазах у всего семейства, - и только после этого на нее натянули платье.

Роспись прошла отчаянно весело: Рита все время визжала, делала две попытки разреветься (быстро погашенные Колей) и гордо дефилировала пред изумленными работниками загса. Коля был как не в себе. Ему давно казалось, что все это - какой-то сон, а он, Коля, остался в там, в прошлом - диковатым, серьезным мальчишкой-технарем...

Внутри у него дрожала тонкая мембрана, когда он подходил с Ритой к столу, слушал официальные речи, надевал кольцо на хрупкую фарфоровую руку... Внезапно он ПОНЯЛ реальность происходящего, и - задохнулся... «Объявляю вас мужем и женой», донеслось до него - но он смотрел на Риту, дрожащую, смешно разрисованную, и не видел никого, кроме нее.

Свадебный пир как две капли воды походил на день рождения: за столом сидели одноклассники «далматинцев» - и было суматошно, весело и дико. Никаких непристойностей не было; даже отпетые хулиганы «прониклись», говоря друг другу - «а клевые чуваки наши далматинцы!..»

Их обвенчали на следующий день. Притихшие, торжественные, они слушали «навеки» и «да прилепится», и Ритино личико светилось тихим блаженством, уже знакомым Коле.

Выходя из храма, Коля заметил, как его папа держит Ритину маму за руку и странно смотрит на нее...

Заметил - и забыл, не придал значения: все потонуло в тихом свете Ритиных глаз, как в радужном тумане. Рита смотрела на него, раскрыв губки, и Коля шептал ей «да, да, да...», сам до конца не веря в это «да».

Они были мужем и женой.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ. МАСТЕР И МАРГАРИТА

Катастрофа подкралась внезапно, никто не ожидал ее...

Впрочем, неприятности начались сразу после свадьбы. На первый звонок «далматинцы» вздумали прийти в «далматинском гриме» - в пику директору. Их отговаривали все, кому не лень, - но добились только, что Рита согласилась не мазать краской тело и волосы.

Разрисованных «далматинцев» встретили восторженным визгом. Они были героями школы - «своими» Ромео и Джульеттой, о которых ходили легенды. Учителям приходилось делать массовые внушения от «далматизма», произносить проникновенные слова - «вредное влияние», «дурной пример»... Самих «далматинцев», впрочем, пока никто не осуждал.

Как только их разрисованные физиономии попались на глаза завучу - она схватила храбрых «далматинцев» за шивороты и, не говоря ни слова, потащила их к туалету - умываться. «Только бы не увидел директор», думала она...

Но фортуна подвела их - директор УВИДЕЛ.

И - вместе с размалеванными (в пику лично ему, директору) мордами - увидел сообщника «дурных примеров»: опального завуча...

Последствия были грандиозны: Колю немедленно исключили из школы. Точнее, ему не подтвердили права на переэкзаменовку, и все.

Хотели исключить таким же макаром и Риту, но не вышло, ибо у нее были хорошие оценки и справки из роддома.

Вместе с Колей уволилась «по собственному желанию» и завуч, повиснув вечным грузом на совести «далматинцев»...

Огромными трудами Колю устроили в другую школу. Колиному отцу пришлось не раз сбегать на поклон в райотдел образования - и веером разложить свидетельства о рождении Алексея, о браке и другие бумажки, оправдывающие юного папу.

«Далматинцы» стали учиться в разных школах. Это было для них трагедией, которую никто из взрослых не хотел понимать.

Каждый день они висли друг на друге, как перед вечной разлукой, и каждый день Коля опаздывал на урок. Никакие доводы о том, что, мол, «шило на мыло» - Рита все равно сидит дома и кормит Алешу - не помогали: до новой школы нужно было ползти целых сорок минут, и она казалось Коле «колымой».

Они так привыкли быть вместе каждый час и каждую секунду, что ежедневная разлука выбила их из колеи. Им казалось, будто из них выдернули что-то, без чего они не могут ни думать, ни дышать, ни жить. Кроме того, «далматинцы» привыкли втихаря обсуждать на уроках свои сексуальные фантазии, тайком дразнить и возбуждать друг друга...

Но Коля нашел гениальный выход: смс и скайп. Все уроки напропалую они с Ритой занимались «виртом», доходя в своих посланиях до такого бесстыдства, что сами стеснялись их читать. «Вирт» забирал куда больше внимания, чем обычные шушуканья, и на уроки не оставалось никаких резервов. Отбирать мобилки у школьников было строго запрещено, и «далматинцы» торжествовали пиррову победу.

Когда Алешу отняли от сиси и Рита стала ходить в школу - и она, и Коля сидели на уроках потерянные, отупевшие, и отметки их становились все хуже и хуже. Риту грызла двойная тоска - по мужу и сыну. Отнимая сына от груди, она ныла куда больше него: кормление Алеши было для нее одним из высших наслаждений на Земле, сравнимым только с сильнейшими оргазмами и Колиными ласками по утрам. Она подчинилась родительскому «надо», чувствуя внутри не только «не надо», но и «невозможно»... С этого момента в ней проснулась болезненная, экзальтированная любовь к сыну, смешанная с горьким привкусом телесного разрыва.

Рита была прирожденной мамой - чудесной, ласковой, заботливой, неистощимой выдумщицей и игруньей. На нее с Алешей не могли налюбоваться; и она, возясь с ним и с Колей, чувствовала такую полноту счастья, что ей ничегошеньки больше не хотелось. В школе с ней заговаривали о профессии, о долге, о патриотизме - а она слушала все это, как детские побасенки. Она безумно увлеклась всем, что связано с детьми и материнством, висела на форумах молодых мам, изучала детскую педагогику и психологию - и все не «для профессии», а по зову сердца. У Риты установилось пренебрежительное отношение к «миру взрослых», озабоченному непонятно чем. Родители видели, куда ее клонит, но не заговаривали о профессии прежде времени.

Коля признался себе, что он относится к Алеше, как к младшему братишке. Слова «отец» и «сын» казалось ему формальностью: он не мог соотнести их с собой и с Алешей. «Сыном» он привык считать себя, - и осознал однажды, что не относит себя к «взрослым», а Алешу - к «детям», а напротив - и себя, и Алешу относит к «детям», чувствуя с ним едва ли не равноправие.

Естественно, это огорчало его, и он пытался быть «солидным». Но рядом с Ритой, в свете ее лучистых глаз все напускное отмирало, и Коля не мог не быть собой. Вся «солидность» испарялась, и они возились с Ритой и Алешей, как три веселых котенка.

Коля боготворил Риту, считал ее «лучшей чувихой и мамой на всей земле», старался подражать ей, быть таким же непосредственным и «позитивным», как она. Он считал ее лучше и талантливей себя, стараясь «подтягиваться» под нее.

В свою очередь, Рита считала Колю лучшим другом, любовником и «мужиком» всех времен и народов. Глупые пацаны-ровесники вызывали у нее насмешливую улыбку; она наслушалась «женских историй» и готова была молиться на Колину порядочность...

Но школа портила всю идиллию. На Риту, в прошлом отличницу, все чаще жаловались учителя; о Коле не было и речи - он стал притчей во языцех. Ценой огромных родительских усилий и взятки он не остался на второй год и перешел в десятый класс.

Все это ухудшило отношения в семьях. Никто не желал вникать в трагедию их разлуки: «подумаешь, полдня не целуются! Вечером нацелуетесь!..»

«Далматинцам» стало казаться, что никто их не понимает, и они замкнулись от родителей, стали грубить и прятаться; их близость приобрела болезненный оттенок «последнего убежища». «Ты, я и Алешенька» - было формулой их близости. Пускающий пузыри Алешенька попал туда на правах не столько сына, сколько участника заговора - вроде плюшевого медвежонка.

Одним словом - несвоевременно, будучи «всамделишними» супругами, с живым сыном на руках, «далматинцы» простились с детством и вступили в переходный возраст - со всеми обстоятельствами, вытекающими из этого явления.

Потеря контакта с родителями была одной из причин того, что подкосило их клан два года спустя...

***

Никто ничего не подозревал. «Далматинцы» были слишком поглощены своей любовью и Алешей, чтобы разглядеть то, что длилось уже не один год.

Но странности возникали все чаще. Иногда Коля видел свою маму заплаканной, а папу - в каком-то лихом подъеме, нервном и зажигательном, как от вина, - но папа не пил, Коля знал это. Ритина мама стала реже бывать дома, а Ритин папа стал засиживаться до глубокой ночи за компьютером.

Все это были разрозненные детали, которые складывались в тревожный осадок - но не проникали сквозь скорлупу юной семьи, счастливой в своем эгоизме.

...Случилось это, когда «далматинцы» были в последнем классе.

Им было по семнадцать лет. Они жили у Риты - так ей было удобнее, и Коля никогда не протестовал.

Однажды он зашел к себе домой за диском. Просто зашел домой. У него были ключи, - он вошел в квартиру, затем в комнату...

И остолбенел. Перед его глазами мелькал калейдоскоп голых грудей, бедер, ног и ягодиц: хрипя от наслаждения, Колин папа яростно скакал на Ритиной маме. Она запрокинула голову вниз - и выла, подметая волосами пол.

Увидев его, остолбенели и они.

Минуту или больше длилась немая сцена: Коля, застывший, как призрак; его папа, вжатый в чужое тело; Ритина мама с перекошенным лицом...

Внезапно она застонала, дрогнула - и затрясла бедрами, закрыв глаза. Она кончала от стыда, - и Коля вдруг понял, как она похожа на Риту. И мать, и дочь одинаково ревели в оргазме...

Коля дернулся - его инстинктивно повлекло к двери, к бегству, - но услышал папу:
- Коль!.. - И замер.
- Ты не должен осуждать меня, сынок. Ты слишком рано узнал, что такое страсть.

У папы был плаксивый голос.

К горлу подкатил ком - и Коля ринулся вон. Он бежал, не взвидя света, пока не задохнулся и не упал на скамейку.

Его мозг отказывался понимать то, что произошло. Самое страшное - он не знал, как рассказать Рите... Он не мог найти в себе мужество - и терзался, обзываясь тряпкой и козлом. Рита... Папа... «Это неправильно - то, что он сказал. Про страсть. Это - совсем, совсем не то, разное, это неправильно, это нельзя сравнивать; папка глупый, - не понимает он, что ли?» Зудела и гадкая мысль: не в добрый час они с Ритой свели два дома...

Ритиной маме было 37 лет. Обе семьи были образцовыми, и «далматинцы» подражали им... Как же так?

Он не смог ничего рассказать Рите. В доме повисло напряжение, и чуткая Рита допытывалась, в чем дело. Коля угрюмо отмалчивался, Рита ревела, - и впервые в жизни они поссорились.

***

Все тайное скоро стало явным: Колин папа и Ритина мама ушли из семей. Навсегда.

Произошло все быстро, - никто не успел опомниться. Колин папа был взвинченный, отчаянный, виноватый - и счастливый, будто пьяный; Ритина мама помолодела лет на десять и прятала глаза.

В ушах у Коли стояли отцовские слова:
- Сынок, ты показал мне, что такое настоящая страсть. Ты раскрыл мне глаза. Спасибо тебе... и Булгакову. Ты нашел свою Маргариту, а я свою. Благодаря тебе. Прочитаешь - поймешь меня.

«Это неправильно, это дебилизм, это черт знает что» - рвалось у Коли. И он... промолчал, заочно возненавидев проклятую книжку.

- Вы с Колей проживете и без нас. Коля - настоящий. Я спокойна, - торопливо говорила Рите ее мама.

...«Далматинцы» не отговаривали беглецов, не пытались вернуть их: шок лишил их сообразительности, и они только плакали, плакали в обнимку, сжавшись телами и сливаясь в едином плаче, как когда-то, в первые свои дни...

Только теперь с ними плакал и Алеша, и они вжимали в себя и его - родное, беспомощное существо. Они так любили его, что втихаря занимались «тух-тухом», играя с ним, - хоть и знали, что это нельзя.

***

Когда уехали отбитые половинки семей, Рита призналась Коле, что беременна.

Будь все по-другому, Коля обрадовался бы этому известию, как нежданному подарку. Их сексуальный режим, принятый со времен Алеши, иногда нарушался, и Коля, подведя Риту к сладкому порогу, не выскакивал из нее, а добивал неумолимыми ударами, и взрывался в ней - и оба они кричали от жуткой неизбежности оплодотворения, и Рита умирала и воскресала тысячу раз, наполняясь семенем, - столько, сколько били в ее лоно тугие струи...

Эти диверсии всегда были неожиданны: Коля никогда не предупреждал, а Рита никогда не спрашивала. Оба они вели молчаливую игру, кружившую им головы не хуже «русской рулетки». Такое бывало редко, - но запретный плод исторгал из Риты целое наводнение, вынуждал ее биться в сексуальной истерике, верещать, голосить, исходить сладким воем...  Они занимались «тух-тухом» часто, - обычно каждый день, а порой и по два, и по три раза, - и над каждым их соитием висел волнующий призрак оплодотворения.

Кроме того, у них были их ночи. Как только Алешка дал им немного сна, они стали спать в обнимку, сплетаясь в клубок теплых, сонных тел. Они так уставали от ухода за Алешей, что засыпали мгновенно, сразу после оргазма, - и не успевали перебудить друг друга ерзаньем и «чувством локтя».

Со временем эта привычка так въелась в них, что они совершенно разучились засыпать поодиночке, не прилепившись друг к другу. И - довольно часто они начинали заниматься «тух-тухом» прямо во сне.

Иногда они просыпались до оргазма, иногда после, а иногда - только под утро, восстанавливая «картину преступления» по эротическим снам, мокрой простыне или «хоботку», намертво прилипшему к «вазочке». Коля так и не знал, сколько литров семени он влил в спящую Риту...

...Он обрадовался бы ее беременности, - но сейчас в нем будто оборвалось что-то.

- Рит! А...

Он хотел спросить «а как же нам быть?», но подавил вопрос - и обнял Риту, устало повисшую на нем. А заодно - и Алешку, который всегда прибегал, когда видел, как мама и папа нежничают.

***

С этих пор им стало казаться, что жизнь катится под откос, как снежный ком.

Их дома будто опустели. «Далматинцы» жили по привычке у Риты, но Колина мама оставалась одна, в пустой квартире. Она тосковала, навязчиво опекая их по телефону...

«Рациональный вариант» - свести Ритиного папу с Колиной мамой - был ужасен, и мама сидела одна. Правда, она сама стала сближаться с ним, но это сближение было тоскливым, как диалог робинзонов, выброшенных на необитаемый остров. Мама поседела, постарела, хоть и была ненамного старше соперницы...

Оба они начали курить. Ритин папа перестал бриться, гладить одежду, менять белье - и сидел ночами за компьютером, пропуская сигарету за сигаретой. Дым был вреден Алеше, и Рита кричала на папу - но тот виновато улыбался, прятал курево в карман, и все продолжалось, как и было.

«Далматинцев» мучила совесть: они не умели поддержать родителей так, как те когда-то поддержали их, - слишком велика была инерция «школьных войн». И они растерялись... «Далматинцы» делали всю формальную работу, какую могли: беременная Рита следила за гардеробом папы, готовила еду на пятерых, Коля таскал сумки, мыл квартиры, делал за маму все, что она позволяла, - но на душевный контакт не хватало сил. Они привыкли раскрываться только друг другу и Алеше.

Первой не выдержала Рита. Вернувшись как-то домой, Коля обнаружил, что она ревет у папы на груди, - и не приревновал ее, как бывало, а кольнул себя за черствость. Вновь он увидел ее выше и чище себя, и вновь она была ему примером: Рита проговорила с папой до глубокой ночи, а Коля ушел к маме - и неуклюже, хоть и чистосердечно, пытался с ней «поговорить». В итоге мама расплакалась, а Коля кусал губы.

Но назавтра они пришли к ней втроем - с Ритой и с Алешей, - и очень скоро женщины плакали в обнимку, а Коля развлекал Алешу на улице - чтобы тот не интересовался, кто обидел маму и бабушку. Колина мама, всхлипывая, назвала Риту «добрым ангелом», и Коля щурился от гордости.

Дело сдвинулось с мертвой точки: Рита осваивала роль «доброго ангела», Коля старался не оплошать на ее фоне - и «старики» понемногу стали оживать.

Но Рита опоздала: папу уволили с работы.

Подступил кризис - и папина депрессия пришлась некстати, как никогда. Большая семья осталась без дохода: вчетвером - на горбу у Колиной мамы. Все многолетние сбережения были истрачены на первую Ритину беременность, на роды, на свадьбу, на Алексея; осталось только «н/з» - на нерожденную еще Любочку, раздувшую Ритин живот в новую тыковку.

Беглый папа присылал им деньги, но небольшие, и затем - все меньше, меньше... «Далматинцы» не осуждали его, понимая, что ему несладко; и по вечерам, прилепившись друг к другу, мечтали, как они вернут блудных родителей в дом.

Перед сном они отчаянно ныряли в секс, как в спасительный омут: «тух-тух» был для них наркотиком, хмелем и рулеткой в одном составе. Коля мучительно, садистски ласкал Риту. Они накупили эротических игрушек, и беременная Рита умирала от фаллоса в «вазочке», тонким усиком щекочущего ей нутро. Она боялась, что Любочке вредно, - но врач разубедил ее, и Рита, пунцовая после эротической исповеди, ткнулась в рубашку Коле и выпалила: «Все можно!..» Вопли замученной Риты проникали даже и к соседям, хитро поглядывающим на «далматинцев». Никогда еще Рита не испытывала таких безумных наслаждений, и никогда так не хотела их...

Было и другое утешение: беременность Рита переносила на удивление гладко и спокойно. Не было никаких эксцессов, кроме легкой тошноты, и Рита умудрилась даже ни разу не упасть в обморок. Казалось, что она собрала в пучок все свои ресурсы, не растрачивая их ни на что лишнее.

Любочка - названная так потому, что была плодом любовного порыва - родилась в конце августа. Она выскочила из мамы быстро и без осложнений, крепенькая, здоровенькая - и Рита говорила Коле, что вторые роды в сравнении с первыми были «почти понарошку».

Беременная Рита не брала никаких льгот - сдавала ЕГЭ наравне со всеми. Сдала неплохо: чуть выше среднего. А Коля сдал безобразно... Весь выпускной класс он подрабатывал «скорой компьютерной помощью», носил какие-то гроши домой, которые шли на питание, - и на школу не хватало времени.

Школа и так висела лишним грузом на совести: «далматизм» действовал на подростковые умы, как фетиш, и десятые-одинадцатые классы окунулись в отчаянный разврат. Было много секса, три или четыре беременности, - но ни одной семьи. Коля с Ритой давно решили, что они не виноваты - но на душе было неспокойно… Впечатлившись дуростью однокашников, беременная Рита готовилась в универ на детского психолога - и не поступила. Она была склонна обвинять себя, - но Коля был убежден, что «все сволочи».

Сам Коля никуда не готовился: после позорных ЕГЭ все мечты о политехе отпали. Сразу после школы он устроился на стройку... Денег прибавилось, - но Коля пропадал целыми днями, рисковал, приходил домой грязный, изможденный... и Рита потребовала, чтобы он бросил.

...Вот так и получилось, что с рождением дочки Рита стала «просто» мамой и домохозяйкой. Колин папа помогал ей колдовать над голосистой Любочкой, а Коля с мамой зарабатывали, как могли.

Но денег катастрофически не хватало. Семья была на грани нищеты, и Коля уже носил в ломбард фамильное золото.

И тогда...

***

В восемнадцать лет Рита была отчаянно хороша.

Сказать так - значит не сказать ничего: на нее оборачивались, ей не давали прохода, к ней приставали в транспорте, в очередях...

От ее присутствия дрожали и мужские, и женские сердца: из милого ребенка она превратилась в богиню, в «неизреченное чудо». Любовь, материнство, безудержные совокупления преобразили ее. Она выросла на шестнадцать сантиметров; роды не располнили ее, и талия оставалась гибкой, как в детстве, - но грудь вздыбилась, а бедра окрепли настолько, что Рита трижды выкидывала все свое белье.

Ее детское личико почти не изменилось, но удивительным образом сменило тон: ребячливость уступила место глубокому, нежному свету, - а в глазах, в налитых губках, в густых ресницах прятались древние чертенята.

Пряная, избыточная женственность рано разлилась по ее детскому телу, и оно налилось терпким соком, распиравшим Риту, как спелую хурму. Регулярные оргазмы, вымывавшие ее изнутри, откладывались в смугло-розовом бархате кожи, в тонком шелке волос, отросших ниже попы, в блеске глаз... Лицо ее не нуждалось в косметике: помада только глушила нежную пухлость губ, и Рита ограничивалась тушью и тенями вокруг глаз - не столько для красоты, сколько для удовольствия. Еще Коля любил рисовать ей на щеках, на плечах, на руках-ногах смешные фитюльки - бабочки, цветочки и радуги, подчеркивавшие дерзкое обаяние юной мамы...

Рита преобразилась и внутри: материнство, роль доброго ангела двух домов «повзрослели» ее. Она прежнему могла пищать от восторга, виснуть на шее, бегать, гавкать и  кувыркаться, - но в ее повадке появилось спокойное достоинство. Она могла быть игруньей, хулиганкой, озорницей - и при этом она ЗНАЛА.  Это ЗНАНИЕ, вошедшее в нее в муках ранних родов, светилось в ее лучистых глазах и укреплялось с каждым днем.

Коля видел, ощущал все это... Рита была той же - и совсем другой. Ее новая, терпкая красота сводила с ума, и Коля заново влюбился в свою жену. Он стал вести себя с ней, как влюбленный мальчишка: запинаться, краснеть, бравировать... Впрочем, вся неловкость испарялась в лучах ее глаз: Рита удивлялась, улыбалась, обнимала его - и Коля вновь становился собой.

Он таки прочел запретную книгу - и, потрясенный, заставил читать Риту... Целый месяц они бредили булгаковскими героями, а Рита стала называть Колю Мастером. И вновь и вновь Коля думал о своем глупом отце, который ничегошеньки не понял из великой книги... Думал - и благодарно сжимал своей Маргарите руки.

Она понимала его, понимала, в кого превратила ее природа и жизнь - и удивлялась этому. Она привыкла быть «очаровашкой», привыкла относиться к своей красоте спокойно - но сознавать себя живой богиней было странно. Это было приятно, с одной стороны, даже головокружительно - и Рите иногда снились эротические фантазии: как ее, обнаженную, венчают золотой короной и умоляют о милости - коснуться ее тела, а она гордо отказывает, сгорая от желания; с другой стороны, было страшновато. А главное - Рита не могла соотнести себя со своей внешностью. Ей казалось, что она - мама, жена, «добрый ангел» - должна быть другой: тихой и кроткой, как женские лики на иконах.

Но внешность подчиняла себе Риту помимо ее воли, и Рита одевалась все откровеннее. Давняя сексуальная привычка - не носить трусов, когда не холодно - постепенно выливалась в опасный эксгибиционизм: Рита умирала от смущения, открывая тугую грудь до самых сосков, но ничего не могла с собой поделать. Тем более, что это зверски возбуждало не только ее, но и Колю...

В семнадцать лет беременная Рита узнала от доктора, что она нимфоманка.

Она решилась тогда спросить, почему ей хочется секса ежедневно и ежечасно, - и доктор рассказал ей... Хорошо, что Коля готов был удовлетворять ее круглые сутки напролет.

***

Как-то раз к ней пристал некий тип, предложив Рите карьеру фотомодели. Рита отказалась, но тип был настойчив - и даже заставил ее записать номер телефона.

Рита знала, что «модель» рифмуется только с одним словом - «бордель»; она все рассказала Коле, тот поддержал ее отказ...

Но безденежье давило все сильней - и однажды Рита решилась. «Просто позвонить»... Разузнать, что к чему, сколько платят, - оговорив, что «я пока не определилась»...

Оказалось, что ее помнят, ждут звонка; работа - полтора часа в день; а главное - Рите назвали такие суммы, что она не смогла сдержать возбуждения. Рита была кормящей мамой, и такая работа была бы мечтой, - вот если бы не...

Искушение было слишком сильным, но Рита боролась с ним еще полторы недели. Наконец она не выдержала - рассказала все Коле...

Через пару дней Коля лично отвел ее в студию. Он держал руки в карманах, хмурил брови, строго выяснял, что и как, - но все выглядело более чем пристойно, сотрудники были корректны, как лорды - и «ничем таким» в конторе и не пахло.

...Рита вернулась пунцовой, хмельной – и, накормив Любу, сходу подставила Коле голую «вазочку». Задохнувшись в скором, долгожданном оргазме, Рита рассказала Коле... вроде бы и все, но и - не совсем.

Она рассказала ему, что ей пришлось раздеться догола; ее осматривали, как лошадку; ее отправили мыться каким-то головокружительным гелем; ей было очень стыдно; она страшно возбудилась... рассказала и то, что к ней приставали - но она успешно отшила все «наезды»... 

Вроде бы - все правда, ничего не утаила; но как рассказать эту неописуемую атмосферу шокирующей эротики, в которой она искупалась, как в шампанском? Как описать сумасшедший азарт запретной игры?

С другой стороны - она принесла дневной заработок, который равнялся семейному двухнедельному...

С этого момента для Риты началась двойная жизнь. Коля безоглядно доверял ей, и не напрасно - все ухаживания, растущие, как снежный ком, Рита неуклонно пресекала. С ней, «малолеткой», церемонились только оттого, что ценили ее красоту и не хотели упустить ее. Рите нужны были деньги, - им нужна была ее красота. Поэтому студия била на искушение.

Рита не рассказывала Коле ВСЕГО, и между ними впервые легла тайна - интимная тайна Риты. Коля подозревал что-то, - но доверял Рите, не желая унижать ее расспросами.

Она показывала ему только портретные ню, где была одна, и то - не в самых откровенных позах. Коля изумлялся каждому ее голому и полуголому кадру, расспрашивал о том, как это было, что она чувствовала - но она не могла рассказать ему...

Не могла рассказать, как и с кем она снимается, какие позы принимает; не могла рассказать, как безумно возбуждают ее съемки… Как ей пришлось сняться в лесбийской фотосессии, где она впервые целовалась с девушкой, бодала ее грудью - и кончила на глазах у всех...

Не могла рассказать о том, как к ней пристают - ежедневно, ежечасно... О том, наконец, как трудно держать отпор, когда тело - голое, а «вазочка» течет, как дырявая труба.

Возвращаясь с работы, она требовала дикого, свирепого секса - и Коля мучил ее, используя весь свой арсенал. Она пробовала удовлетворяться перед съемкой, - но утренние ласки только разжигали ее, и голая Рита плакала, терзая себя в туалете давним, детским способом...

Она кончала на съемках - когда ее красили серебрянкой, и ледяной металл сладко облеплял тело и волосы; когда она снималась в обнимку с голыми девушками и парнями; когда ей брили «вазочку»... О том, что она нимфоманка, знала вся студия; модели смеялись над ней и дразнили Недотрогой и Мастурбацией Петровной.

Рита решила про себя: она бросит, когда накопит N денег, - или когда ЭТО перейдет «за грань». Впрочем, «грань» все время отодвигалась, и Рита уже позволила партнеру по съемке дразнить ей грудь, немедленно излившись в стыдном оргазме...   

Она чувствовала, что отдаляется от Коли, несмотря на отчаянный «тух-тух» - но ответственность за семью была сильнее. Рита приносила много денег, семья выровнялась, обзавелась фондом и покупками, дети получали все необходимое... Отец и свекровь благодарили Риту со слезами на глазах...

И - формально ее совесть была чиста: она ни разу не изменила мужу.

***

Однажды свершилось то, чего Рита боялась, как лиха: Коля узнал ее на порноснимках.

Постепенно они расползались по интернету - и, наконец, произошло то, что должно было произойти. Они были не просто ню, - они были так сказочно развратны, что Рита не надеялась ни на какие оправдания. Она занималась на них гламурным сексом с мужчинами и женщинами; это был не настоящий секс, а игра, имитация, фотообраз, - но как это объяснишь Коле?

Он ничего не сказал ей. Он видел, что Рита возвращается со съемок возбужденной, как фурия - и теперь понял, как ему казалось, в чем дело... Когда Рита вернулась - он ласкал ее, как обычно; и ночью они спали, как всегда - в обнимку...

Но Рита ПОЧУВСТВОВАЛА. Она ощутила темный уголок в Колиной душе - и испугалась. Неужели он догадался о том, что сегодня произошло?

Сегодня Рите предложили сделать ЭТО... «один только раз» - в обмен на сумму, которая могла бы... могла бы... Сознание вытесняло из себя зябкие мысли, и Рита, нервно обнимая Колю, думала, сколько блага принесли бы эти деньги ее семье.

В какой-то тайной глубине она знала, что дело не в деньгах, а в чудовищном искушении - попробовать ЭТО с другим. Она видела себя голой, возбужденной до визга - и... Мысли ее совершали отчаянные кульбиты, отворачиваясь от очевидного. Она не сказала фотографу ни «да», ни «нет» - но больная совесть уже шептала ей, что Коля ощутил измену.

Эти мысли раздирали ее на клочки, и она возбудилась по-новой. Впервые в жизни ей было стыдно приставать к Коле, и Рита терпела, накапливая внутри влажные разряды.

...Когда партнер по съемке провел рукой по ее телу - Рита сжалась и… не отпрянула. 

Сердце ее остановилось - на мгновение... но дальше было легче: он прильнул к ее губам - и тело сразу заглушило мозг, и Рита думала только: «вот и оно... вот я, оказывается, какая...»

Она делала это в странном злорадстве: реальность ее падения исторгала из нее радость, мутную, как обморок. Ласки усиливались, и мысль отказалась управлять телом...

Вдруг Рита ощутила: сейчас в нее войдет... не «бивень», не «хоботок», а - ЧУЖОЙ...

Она как-то поняла это - ясно, как боль. Темный, мохнатый ужас вдруг скрутил ее; возбуждение тут же угасло - и глухо пульсировало где-то в глубине.

...Она не помнила, как очутилась у себя. Коля был дома, и она, повиснув на нем в беспамятстве, сорвала с себя одежду прямо у дверей и впилась в него, как пиявка. Коля не отказал ей - и, подставившись «бивню», Рита с ужасом глядела на экран монитора, где бритоголовый мачо дразнил ей грудь...

На третьей горько-сладкой судороге Рита разрыдалась, с каждой секундой проваливаясь в какой-то жгучий водоворот, - и в беспамятстве кричала Коле:
- Он меня заставил! Много денег!.. Восемь штук, между прочим, за день - не слабо, а? Я уже давно... Раз я такая - мне можно!.. Недотрога!.. Я давно - голая!.. И с девочками, и с мальчиками, а ты думал... Но сегодня... Я его обняла... мы просто работали, понимаешь... Не-ет!!!.. Колюсик, мальчинька, я ведь для семьи... Мама твоя вон...  и наши клопята... чтоб сытенькие... А мне приятно! Да, я такая! Я не виновата, что я такая! Не виноватая я!.. Это не болезнь, врач сказал, ты ж помнишь? Это просто такое... свойство организма... Повезло тебе, сказал... Я вырвалась! Вырвалась - а он уда-а-а-арил! Денег не будет! Я все испортила! Дура, дура, дура... ДУУУУУУУРАААА!!!..

Рита хрипела в истерике; глаза выкатились, рот - в пене... В голове у Коли засверкали искры; он хотел ударить ее - но не ударил, увидев синяки на руках...

Вместе с Ритой раскричались дети - и в доме воцарился настоящий ад. Коля затравленно озирался, затем взял себя в руки: вскочил - налил стакан холодной воды, плеснул в Риту… Она - заорала, как от ножа, захлебнулась криком - и затихла, подвывая и пуская пузыри. Глаза ее туманились.

Коля вдруг страшно испугался. Набрал маму, тестя - никто не отвечал; тогда он вызвал скорую - и в ожидании сидел с Ритой, целовал ее, гладил, умолял успокоиться, совал ей детей, прогонял их, топтался вокруг нее, нес какую-то чепуху...

Скорая приехала быстро. Рите сделали два укола, и она начала оживать: вздохнула Коле, детям... Глянув на монитор - снова принялась рыдать, и с плачем - бессвязно изливать Коле все, что накопилось в ней за эти месяцы.

Коля слушал, ничего не понимая, кроме нелепого кошмара - «Рита стала шлюхой», - но слушал, слушал ее, успокаивал, гладил, перебирал ей волосы...

Мало-помалу речь Риты переходила в бормотание, в сопение, - и наконец Рита вытянулась голым телом и замолкла. Она спала.

Коля сидел какое-то время с ней. Потом, убедившись, что она крепко спит - встал, закрыл дверь в ее комнату, строго-настрого наказал Алеше не будить маму, накормил Любу из бутылочки... Люба заснула, и Коля тихонько, на цыпочках вышел на улицу.

Он шел, не глядя на дорогу. Мысли его путались, и он поминутно застывал, как призрак.

Увидев скамейку - упал на нее... и вдруг разревелся. Как в детстве, когда обижали взрослые.

***

Я шел по окраине N-ска. Был обычный вечер: молодежь гуляла, хихикала, игриво материлась и потягивала пивко.

Гуляя, я увидел, как на скамейке рыдает парень. Пьяными, как мне показалось, крокодиловыми слезами.

Однако, подумал я, - еще нет шести часов, а уже «третья стадия»... Думал пройти мимо - но нет, что-то не пустило меня. «Доставлю хоть домой, к мамочке», подумал я, - «вечер-то свободный - хоть доброе дело сделаю…»

Нагнулся к нему:
- Эгегей, дружище! Сколько выпил?

Парень отнял руки от лица, посмотрел на меня совершенно трезвыми, хоть и прозрачными от слез глазами, и ровным, бесцветным голосом ответил мне:
- Я не пьяный. Я вообще не пью. Никогда. Не приставайте.

Я был озадачен.
- Ну как же «не приставать»?.. И в чем же дело тогда?

Парень не реагировал.

- Эй, что с тобой? Слушай, я могу уйти, но по-моему, тебе лучше рассказать...
- А как я расскажу? - вдруг крикнул парень. И - тут же начал рассказывать. Сбивчиво, путая склонения и предлоги... Начал, как водится, с конца - и я долгое время ничего не понимал. А когда стал понимать что-то - сказал ему:
- Стоп! Мы сейчас пойдем... да вот хотя бы вон в то кафе - и ты мне все расскажешь. По порядку. Сначала.

И мы пошли в кафе...

...Окончание рассказа, правда, я слушал уже на ходу. «Она не должна была проснуться одна», говорил я Коле, - «ты что, не понимаешь этого?»

Вбежав в квартиру, Коля распахнул, не раздеваясь, дверь комнаты и застыл на пороге.

Рита сидела на кровати. На коленях у нее были дети: мальчик и розовое существо неопределенного пола, сличенное мною с Любочкой. Рита обнимала их, прижимая к себе.

Коля сделал несколько неуверенных шагов к ней; Рита глянула ему в глаза - и вовлекла в свои объятия, прижав к себе и к детям. Такой я увидел ее впервые - обнимающей все вокруг себя; такой и запомнил на всю жизнь.

Рита была в халате на голое тело. «Здрасьте...», поздоровалась она, недоуменно глядя на меня. Она стеснялась меня и не понимала, чего мне надо... 

Я ушел. На сердце у меня было муторно.

Всю ночь я думал, как помочь глупым «далматинцам». Думал-думал - и придумал: вызвал в N-ск старинного своего друга-психолога. На досуге он баловался психотерапией, и я доверял ему, как себе. Ситуация была безумной, и я ни на что не надеялся - но убедил-таки его, и он приехал. 

***

Это - эпилог, написанный для тех, кто интересуется, «что же было дальше»:

1) В тот же день Рита бросила студию. Некоторое время она не могла найти работу, совместимую с материнством, и клан проживал накопленные ею деньги («мои кровные ****ские», как она говорила). Потом она стала подрабатывать моделью на презентациях. Ей приходится оголяться до трусов, и на ней рисуют рекламные логотипы. Посетители пристают к ней, - но не так, как в студии… Сейчас она снова готовится к поступлению в универ.

2) Психолог помог «далматинцам», и они с тех пор живут так, как им и назначено…

3) Коля устроился в компьютерную фирму. Получает немного, но в целом на жизнь хватает.

4) Ритин папа устроился на новую работу. Не по специальности, но - лучше, чем ничего.

5) «Беглецы» - Колин папа и Ритина мама - не появились ни на совершеннолетиях «далматинцев», ни на рождении Любочки. Ритина мама, впрочем, собиралась приехать, но Рита ее отговорила. Иногда они звонят «далматинцам» и уверяют, что у них все хорошо, - но ничего не рассказывают. «Далматинцы» мечтают поднакопить денег, съездить в Москву и забрать блудных предков домой.

6) Четырехлетний Алеша потряс всю семью, когда привел за руку девочку и заявил, что «это - моя зена»...

7) Рите предложили принимать гормоны, чтобы снять ее гиперсексуальность, но Коля категорически запретил.

8) По зрелом размышлении я выкинул все бесконечные болезни «далматинцев» и их детей. Чтобы «не нагнетать». Но если осталось впечатление, что здоровьем-то их не обидели - это утопия. Алеша провел в больницах больше года...

9) По совету психотерапевта Коля стал снимать Риту так, как она снималась в той студии. Правда, фотографии они никому не показывают.

10) ...А впрочем - хватит. Мы часто списываемся с Колей; и, хоть я живу в другом городе - я в курсе всех их дел. Интересно - спрашивайте!

А вот что написали сами «далматинцы», прочтя эту историю:

Коля:
- Конечно вы много придумали, но в целом гениально написали, будто все сами видели и с нами все время жили. Супер, я просто в шоке!

Рита:
- Уж слишком хорошие какие-то мы получились у Вас, особенно я) Сочинили такое про нас))) я почти даже поверила, что все так и было=) И про секс ну очень много, прям раздели нас! Я иногда просто не могла читать )) Ну Колька Вам и наболтал =)

Обе фразы я скопировал прямо из письма, из браузера, - пусть ими и заканчивается эта повесть.

И пусть кто-то скажет, что сейчас не бывает героев.

Даже если у них не всегда получается ими быть.