Приют странника. 4

***
Мягкость рук, нежность сердца и добродушие. Найдена. Такая она.
…Если говорить о человеческой боли… Впрочем, лучше не говорить.
Найдене было грустно. Только, что для нее могла сделать та, которая себе-то не шибко могла помочь? Потому я ушла.
Допоздна набродилась по улицам. Снег повсеместно так обманчиво таял. Я доплелась до общаги. Машинально поднялась к Гору. Остановилась у его двери. Неожиданно для меня и для него он открыл дверь (а ведь я даже не стучалась!).
- Ты меня напугала.
- Разве я могу?
- Услышал, как кто-то остановился за дверью…
- И при этом все-таки не ожидал кого-то увидеть там?
- Пожалуй. Ты проходи. Впрочем, нет, пойдем.
- Пойдем?
- Ну да, покурим.
- Ты не куришь.
- А я с тобой постою.
- У меня нет сигарет.
- Я тебе дам.
Мы молча сидели на подоконнике. Я курила. Добив последнюю сигарету, предлагаю:
- Пойдем, погуляем?
- Погуляем?
Дин дон. Если в голове одни колокольчики … как убежать от преследующей тебя, себя?
- Да, там весна и снег тает.
- И что?
Расправляйте паруса. Корабли, поднимайтесь в небо.
- Нас не пустят обратно в общагу.
- Хм, – пожимаю плечами. – А мы скажем, что на электричку опоздаем.
Синий волк крадется по расплывчато-бледным теням облаков. Дин-дон, дин-дан.
- На электричку?
- Ну да, – соглашаюсь я. – Типа сумку встречать.
Дин-дин. Едва слышный перезвон. Маленькие феи и цветочные эльфы куют музыку на задворках неба. Ветер сметет палую листву прошлого. Эльбириты собрались в путь-дорогу. Не вспоминай. Не оборачивайся. Бог с тобою.
- Ладно, пошли.
Он быстро оделся. И мы отправились в путь.
Мы вышли на Дорогу сердца. Не знаю каким образом. Просто так получилось. Эта дорога – материализованная в акте яркого вдохновения реальность. Она настоящая.
Абракадабра. Сердце мое, ты здесь? Сердце, ты слышишь меня? Если слышишь, дай знак, шепни что-нибудь, и совсем неважно что. Просто дай знак, что слышишь. Три слона кивают мир держащими хоботами. Отвлекись от разговора с этими исполинами. Тик-так – неизменный ритм. Вдох – выдох. Вдох. Задержи дыхание на секундочку, только тогда ты услышишь меня.
По дороге мелю всякую чушь (я безнадежна) про елки, которые срубают только для того, чтобы на одну ночь принести в дом. Да еще издеваются: наряжают несчастные деревья в блестящую мишуру и стеклянные шары. Елки плачут. Люди смеются.
Гор улыбается: «Иногда ты как скажешь!».
…Как, милый?
Мы тихо брели по Малышева. Гор приподнял ворот куртки, закрывая правое ухо от ветра.
- Красивый ветер сегодня, правда?
- М-м-м…
- Если холодно, ты шапку натяни на уши. Все равно никто не увидит – ночь ведь. А я сделаю вид, что не замечаю.
Короткий смешок – светлая улыбка отражается на лице этого «карающего ангела». Да. Именно так я иногда называю его. У него грустные глаза и меч в руке, занесенный над моей головою. Кажется, он даже не знает об этом. А если б узнал, случайно, догадался, разглядел, сложил бы он тогда в ножны свой меч? Не знаю. Есть Галюник – и это определяет все.
Найдена невесомым привидением выплыла на свет фонаря.
- Это судьба, – улыбнулась я, потом представила ей Гора.
Едва взглянув на моего спутника, она склонила голову набок и проронила легкое:
- Привет.
Я угадала на лице Гора желание оставить нас и вернуться в общагу. Мысленно взмолилась Голосу: «Удержи его! Удержи!». Но это было лишнее, ведь если ты, даже случайно, отыскал эту Дорогу, - очень трудно с нее сойти. «Дин-дон» – выводили деревья, важно качая черными кронами над нашими головами.
Ветер кубарем скатился с верхушки неба, поднялся, стряхнув снег с прозрачного плаща, взял меня под руку и притих. Его незримого присутствия никто не обнаружил. Хорошо.
- Пойдем с нами, – позвала я Найдену.
- Куда?
- Я покажу.
Теплый свет за пазухой, пахучая земляника, украдкой ссыпанная мне в ладонь моим другом ветром, расставание снега… с небом, с мартом, совершенная метаморфоза: белые хлопья – вода.
Я делю землянику в ладони на три части.
- Гор, дай мне руку.
- Зачем?
- Да-ай. Я не укушу тебя.
- А вдруг, – протягивает ладонь:
- Что это?
- Земляника.
- ???
- Найдена, держи.
- Откуда?
- …
- Неужели?
Вчетвером мы брели сквозь темноту улицы. Я, Гор, Найдена и незримый Ветер. Правда, это только они думают, что вокруг темно, как у ведьмы за душой. На самом-то деле Дорога сияет, как жертвенный огонь. О, моя Неопалимая Купина, только не закрывай мои глаза, не останавливай сердце. «Раи Сальварат Отелу Эбо, ты нужен мне, – мысленно воззвала я к моему ангелу хранителю. – Собаки и сани. Ты понимаешь». Ответ настиг нас под железнодорожным мостом. Из парка на дорогу метнулась глубокая тихая тень.
- Ты видела? – спросил Гор.
Утвердительно кивнув, я сказала:
- Подождем немного.
Прошло всего пару минут, и начались чудеса. Перед нами на дороге из сгущающихся в одной точке чернильно-синих сумерек вырос крупный волк сине-голубого цвета, точно такого же, как иногда бывает луна ночью. Очень похоже. Узнаю в неподвижно спокойной фигуре зверя Сальварата.
Позади волка возникли двуместные сани, запряженные огромными дворнягами. Всего собак было двадцать.
- Устраивайтесь, – вежливо пригласила я.
- Шутишь? – Гор недоверчиво повел плечом.
- Отнюдь, – обхожу сани и встаю сзади на полозья:
- Немного прокатимся и все. Ничего страшного.
Осторожно обходя зверей, Гор усаживается, плотно прижимая свой красивый торс к спинке. Забавно смотреть на него вот так, сверху вниз. Дружески хлопаю его по плечу.
- Галя будет гордиться тобой. Я уже горжусь.
Он только криво усмехнулся. Найдена, моя отважная возлюбленная, подошла к Сальварату.
- Он голубой! Эх ты, собака, – потрепала его по большой голове.
- Это волк, – замечаю я.
- Пускай, все равно собака.
Найдена садится перед Гором.
- Смотри, удержи мое сокровище, Гор, – смеюсь я. – Подай мне поводья.
Принимая свой скипетр в руки, командую:
- Хоп, родные, хоп-хоп,  домой! Хей, ветер! Хей, Сальварат! Следующая остановка – рай.
И сани помчались, как окрыленные сивенты, рассеивая тьму на своем пути. Впереди синим пламенем полыхала самая яркая звезда – Эбо.

Где-то по дороге Гор спросил:
- А куда мы собственно направляемся?
- Это место не отмечено на картах.
- Свердловской области?
- И Свердловской области в том числе.
- «Там чудеса, там леший бродит…», - привывая, подшутила Найдена.
- Угу, и еще про «следы невиданных зверей…» не забудь, – усмехнулась я.

Привал мы сделали в лесу. Развели небольшой костер.
- Есть хочется, – поежилась Найдена.
- Потерпи еще немного, милая, утром поешь.
Гор сидел напротив меня, согнув ноги в коленях и опустив на них руки. Некоторое время он просто молчал и смотрел на пламя. И вдруг:
- А ведь ты говорила…
- Что я говорила?
- Что ты эльф. Ведь это правда?
Все не так просто.
- Горушка, я человек, такой же, как и ты или Найдена, но.… Не в этом дело, – отвечаю я.
- А в чем?
- Дело в том, что это не первая моя жизнь.
- Ты веришь в переселение душ? – Гор усмехнулся.
- Это не вера, - также усмехаюсь я.
- А что же?
Пожимаю плечами:
- Воспоминание.
ВОСПОМИНАНИЕ…
- Моя душа родилась в горах.… Но как вернуться? Я помню, что умела летать. Иногда я помню себя духом, это происходит мгновение в мгновении. И скорее похоже на воспоминание о воспоминании… А история об эльфе стара, как то место, куда мы направляемся.
- Расскажи, – попросила Найдена.
- Хорошо, расскажу. Все, что было – это тонкая музыка, дивный сон, дыхание железной флейты без дырочек и мундштука. Была у нас легенда. Об эльфе, полюбившем смертную девушку. Однажды в мире Преходящего он повстречал ее и полюбил. Вот так и было. Его звали Ра-а-Ммуэль. Мой отец тоже любил смертную женщину. Не так, как в той легенде, совсем не так. Он остался с ней до самой старости. Может быть, поэтому их история и не превратилась в легенду.
Гор, подложив сумку под голову, уснул. Как же красиво он спит, бог мой. Я люблю тебя притупленной любовью. Я знаю, так говорят о боли. Говорят: боль притупляется. Это не значит, что она стала тише или я стала спокойней. Наверное, просто я привыкла и уже не жду от тебя большего.
У тебя есть кто-то еще, кто бы делал тебя менее одиноким. А у меня?
- Найдена, ложись спать, расскажу завтра. Это слишком длинная история. Нет, нет, дело не во времени повествования, просто очень трудно вот так взять и рассказать словами три долгих жизни. Бог мой, как трудно!

На рассвете…
Впрочем… Еще засветло я подняла моих спутников. И мы отправились дальше.
Сальварат ночью увел собак назад. Обещал вернуться. Дождусь.
Мы вышли где-то в самом начале деревни. Кричали петухи. Деревенские собаки не лаяли. Они знали меня и не поднимали шума, когда я прихожу.
- Что это за поселок? – спросил Гор.
- Человеческий, – улыбнулась я.
Пропуская мимо ушей мою шутку, Гор поправился:
- Как он называется? Далеко ли мы от Ебурга?
- Недалеко. Не близко. Может быть, мы в самом Екатеринбурге. Как знать?
- Ты не знаешь, где мы находимся?
- Мы находимся там, куда привела нас Дорога.
- Какая еще Дорога?
- Люди часто обращаются к понятию «дорога» в абстрактном смысле…
- Я тебя спрашиваю в прямом! – вспылил Гор.
- Успокойся, конечно, я знаю, где мы находимся, дайте время, и вы сами все поймете. Это место так просто не назвать. Это деревня, не больше, не меньше. Здесь живут люди, которые меня знают, и которых знаю я. И еще: здесь спокойно.
- Когда мы вернемся? – спросила Найдена.
- Через пару дней.
- Нас же все потеряют!
- Мы вернемся в то же время, ну, может, опоздаем на пару часов, не больше. Я вам обещаю.
Они с недоверием посмотрели на меня.
- Ну, в конце концов, вы же поверили в то, что я эльф. Поверьте и этому. Нас не потеряют, уж это точно.
Миновав дом Марты, мы прошли всю деревню и вышли к реке. На мосту я остановилась.
- Здесь они и познакомились.
- Кто? – переспросила Найдена.
- Папа с мамой. У этой реки. Мама всегда так красиво смеялась. В тот день она была прекрасна, как никогда. Здесь, на мосту. Мы часто бросали камушки в воду и загадывали желания. А еще играли в гонки. Мы кидали с моста палки и смотрели, чья палка первой покажется с другого края моста. Ну, да ладно. Поторопимся.
- Расскажи, – взмолилась Найдена.
- Хорошо, – я призадумалась: с чего бы начать? Пожалуй, начну, как начнется.
- Впервые он встретил ее у реки. Они спустились – целый отряд эльфов – в Преходящее, чтобы рассказать людям новые сказки, чтобы наполнить мир новыми песнями, чтобы пролить ясным дождем музыку – и дождь станет голосом. Голос засияет рассветом над рекой и дорогой, над лесом и скалой, над тобой, душа моя, и надо мною. Вот такие они были – эти эльфы.
- Ты – эльф.
- Нет, Горушка, просто я так говорю. Разве может эльф родиться на земле человеческой, разве может умереть от старости или болезни? Возможно, я и была им когда-то, и то - только наполовину.
Воздух вокруг наполнился звоном. Воздушные ангелы точно взбунтовались. А все-таки это первостепенно важно – сколько их может уместиться на кончике иглы! Может, для того, чтобы проверить это, сойдет и булавка?
- Разве эльфы умеют любить смертное? – вслух подумал Гор.
- О, и еще как! Без примеси какой бы то ни было жалости, зависти, собственничества. Просто любить. Он полюбил ее с первого взгляда, без слов, на вдохе. Маленький глоток воздуха – любовь, пронзающая бесконечность и душу, что в общем одно и тоже. Как-то с первого взгляда, с первого звонкого смеха, с первой, исполненной непознаваемой тайны улыбки. И тогда он остался. Она была наикрасивейшей сказкой в целом мире. Он просто понял, что ни одна из его песен не превзойдет по своей музыкальности, чистоте и лучистости одной девушки. Никогда. Мама тоже любила его. Всегда. Даже будучи еще душой маленькой птички, беззаботно поющей весной на ветках, любила его уже тогда, и все песни ее были о нем, и вся весна.
Мимо: холмы в тонкой сиреневой дымке, плачущий снег, без слякоти и нечистот. Снег, исчезающий на камнях, подобно сну, подобно пене морской, от полного, глубокого, еще прохладного дыхания весны. Найдена остановилась и подумала: «Какая красота». Здесь я слышу мысли своих друзей – людей самых близких и дорогих – ибо грани, отделяющие одного человека от другого, перестают существовать за ненадобностью. И каждый становится как бы продолжением другого в вечность. Прикосновение, без рук, без слов, одного дыхания к другому. Хорошо, что она этого не сказала. Ничего бы не случилось, но просто: хорошо. Я продолжила свой рассказ о том, что было вечность назад. А может, и не было. Воспоминания, отчасти, хрупкие выдумки души, иллюзии, подтверждающие ее существование.
- И, наверное… Наверное, мама всю жизнь сожалела о том, что не сумела разделить с любимым вечность, только один расписанный тетрадный лист. Она боялась, что папа станет сожалеть и мучиться тем, что к ней, как ко всем людям придет старость, и ее не станет. «Это разобьет ему сердце» – иногда шептала она, уверенная, что никто ее не услышит. Но я слышала. Каждый ее вздох, шепот, всплеск рукой, смех, улыбка, слеза тихим эхом продолжались в моем сердце. Мама была очень храброй женщиной. Она родила любимому ребенка. Это было невероятно.… У эльфов никогда не было детей от смертных. Никогда прежде. Да, моя мать была отважна. Она решилась на этот шаг. Папа только сказал: «Дочка – это, наверное, приятно». Мама не смутилась и появилась я. «Нираэль, - говорила мама, когда отец держал дочку на руках. – Это мое продолжение в вечность». Папа улыбался и крепче прижимал меня к себе. Я помню нашу Башню и мое собственное поле с хвойным деревом, синим, как небо ночью, когда светит полная луна. Такого цвета. А иглы его были голубые и мягкие. Я подвязывала упругие ветви лентами и бубенцами, украшала кораблями с парусами, сотканными из утреннего тумана. Это было красиво. Отчаянно красиво. Длинные иглы, дрожа на ветру, тихо звенели, и капли росы творили радуги. Я любила мчаться по полю, раскинув руки, представляя себя единорогом, сбивая голыми коленками с высокой травы белые звезды, соленые капли и солнечные лужицы.
Мы вышли в поле. На востоке поднималось солнце. Я замерла, от отчаянья, нахлынувшего неизвестно откуда. Далеко-далеко впереди, расплываясь в легкой дымке неба, показался крохотный силуэт Дерева. Замка еще не было видно. Найдена подошла и взяла меня за руку, а Гор осторожно положил на плечо ладонь. И от ее приятной тяжести я стала сильнее и тверже.
- Я была ранней пташкой. Вставала до рассвета и бежала смотреть на восход солнца. Оно навсегда покорило меня своим могуществом, оно всегда было живо в моем сердце. Солнце. Только солнце. И мама. Я помню ее, такую красивую и хрупкую. Нельзя сказать, что эльфы прекраснее людей. Люди красивы, но по-другому. Мама была самой нежностью, тонкой, как деревце. Когда дул ветер, казалось, он укачает ее, надломит неосторожно. Папа чувствовал тоже самое. Я знаю. Иногда наши взгляды одномоментно задерживались на маминой фигуре, когда она что-то делала: наливала молоко из кувшина, вытирала тыльной стороной ладони блестящий лоб, смеялась. И когда папе казалось, что она вот-вот растает, как бледная снежинка, иллюзия, цветок, он подбегал к ней и прижимал к груди крепко-крепко, нежно-нежно, отчаянно-безнадежно.
Гор слепил снежок и бросил в меня. И я ответила метелью. Мы носились по полю, бросаясь хлопьями снега, хохоча, безумствуя. Гонялись друг за другом, пленили ветер. Гор, Найдена и я! А потом пришли в Дом.
- Кто построил этот замок?
- Нираэль. Для своей возлюбленной.
Эльбири вздохнул, вырос и распахнул свои двери троим странникам. Своими чистыми духовными глазами он заглянул в сердце Гора.
«Это обещанный капитан?» – с надеждой тихо спросил Вагхтанар. Нет, душа моя, твой капитан придет один, он отыщет дорогу к тебе, и тогда я обернусь ветром и подниму твои паруса, и мы полетим в другие вселенные. Обещаю. А пока приюти троих, сбившихся с пути.
Мы вошли в дом. Там, у горящего камина, лежал Сальварат.
- Ты уже вернулся, мой друг? – искренне удивилась я.
«Навсегда». Найдена с разбега плюхнулась в кресло. Гор подошел к огню.
- Он всегда горит?
Пожимаю плечами в ответ. Кто знает, что происходит здесь в мое отсутствие. Я подошла к столу, там бледным листом лежала записка. «Сестра моя, немного отдохнул в пути. Дождись моего возвращения. Любящий тебя брат». Достаю вино с хлебом: как привычно просто. Разливаю в бокалы сделанные из рогов быка. Подаю Найдене с Гором.
- Что же случилось потом? – спросила Найдена, возвращая меня в преджизненное прошлое. Сажусь рядом на шкуре и кладу голову ей на колени.
Нежные пальцы утонули в моих волосах. Закрываю глаза от удовольствия.
- Иногда папа плакал. Сидел на ступеньках у входа в дом. И вечность замирала в его глазах, движение прекращалось. Такие вот слезы у эльфов. Неспособные скатиться по щекам. Мертвые загодя. Он мог просидеть так день и ночь. В те минуты мама боялась его. Ее пугало, что тень смерти однажды победит, и тогда он встанет и уйдет. Не попрощавшись. Никогда не вернувшись. В то же время, останься он, ей было бы больно и страшно оттого, что отец увидит, как она будет стариться, умирать. Этот ужас перед страданиями любимого человека и убил ее. Не старость, не болезнь. Она отошла тихо, потухла, словно блеск росы на цветке. Мама умерла в Старом Кресле, завернувшись в одеяло. Тонкая дымка света еще мечтательно блуждала по ее лицу. Четкая линия губ оттеняла последнюю улыбку. Черная сетка ресниц навсегда пленила голубые зрачки.
- Зрачки не могут быть голубыми, – как бы из другого мира заметил голос Гора.
- Хорошо. Пусть будут радужки. Я позвала отца. Взбегая по лестнице, он уже знал. Папа тихо вошел в комнату и посмотрел в глаза девушке Смерти, сидящей у ног его возлюбленной. Она повернула к нему свое бледное лицо и протянула срезанные цветы. Едва улыбаясь, растаяла. И букет. Только один цветок остался лежать на полу. Пронзительно синий. В тот вечер папа срубил мое дерево. Всю ночь он мастерил из него лодку. Белые ленточки с кораблями и колоколами Нираэль сложил у Северной стены. Всю ночь я просидела на ступеньке перед домом. Только по моим щекам текла соленая вода, а не движение вечности. С дверью играл безутешный ветер, теребил в пальцах рваные рукава замка, сплетенные из рыбацкой сети.
Тихо скрипнуло Старое Кресло, подвигаясь поближе к огню.
- Оно умеет ходить? – без особого удивления спросил Гор.
- Да, умеет.
Поднявшись со шкур, Сальварат забрался в Старое Кресло и, свернувшись калачиком, быстро уснул. Я ласково потрепала синюю мохнатую спину. Волк повел ухом, но глаз не открыл. Продолжаю рассказ:
- Всю ночь Нираэль строил лодку. Это было ее последнее и единственное путешествие. Папа наточил косу и срезал все цветы в поле. Ни дерева, ни цветов. ПУСТЫРЬ. Дикая тоска. И кто придумал вечность цветка? А душа его возлюбленной была уже далеко. Душа маленькой птички. Тень ее жизни еще развевалась звездной сеткой, легкой травой на ветру, стучалась в окна Эльбири. И в том месте, где остались прикосновения ее рук, синие стены поседели.
- Почему ее не предали земле? – спросила Найдена. Пожимаю плечами:
- Так вернее. Это тоже Дорога Невозвращения. Можно следовать по ветру, можно по воде, все лучше, чем в каменном гробу. Нираэль застелил дно лодки цветами, положил в нее тело возлюбленной и потащил вниз, к реке.

По реке плыла лодочка.
В ней лежали цветы и черные, и красные ленты.
На цветах и лентах звенели колокольчики…
В лодке лежал мертвый человек.
Когда суденышко проплывало мимо огромного старого дерева,
Оно, дерево, заглянуло в застывшие глаза спящего,
И, качая ветвями, тихонько заплакало…
Но проплыви в лодочке живой человек в венке из ромашек и одуванчиков,
И с бубенчиками на руках и шее,
Если бы он пел песенку,
Или играл на дудочке,
Если бы он улыбался,
Оно бы, дерево, даже не заметило…

- Я долго сидела на ступеньках дома. Ночь острыми звездами вспорола мою душу, и из нее полились слезы. Я подошла к пню, оставшемуся от моего дерева. Помню, обняла его руками и лежала так, вдыхая запах свежей древесины и голой земли. Тогда я и нашла одну шишку, там, у останков сосны. В ней было семечко. Единственное. Освободив его от скорлупки, сжала семечко в ладони. Было слышно, как мягко пульсирует его крохотное сердечко в кулаке. И вот выросло новое дерево. Точно такое же. Веточка к веточке. Тогда я вернулась на ступеньки с мыслями о семечке. Я думала о том, что мы похожи. Дерево оставило частичку себя. Вырастет новое дерево. Я семечко мамы. Нираэль вернулся на рассвете. Он даже не вошел в дом. Только завернул дочь в овчинный плащ и, взяв на руки, ушел. Навсегда. Я, обняв его за шею, смотрела, как медленно и необратимо уменьшается Эльбири. Вскоре он стал размером с семечко на пустыре в сжатом до боли кулаке. А потом и совсем исчез с горизонта. В той жизни я его больше не видела.

Ранним утром на горизонте показался Ирек с медом и молоком в деревянных бочонках. Он вошел в дом, не стучась. Молча поставил бочонки на стол, затем подошел ко мне и, обняв за плечи, поцеловал в то безымянное место у основания шеи, где начинается подбородок. Он всегда так делал, когда приходил в Эльбири. Однажды я спросила его, что это за ритуал. Он мне так и не ответил. Мальчик сел за стол и уставился в пол.
- Ты пришла не одна.
- Да.
- Где они?
- Они еще спят. И, поверь мне, видят прекрасные сны.
- Я отпустил чудовищ.
- Погуляют и придут домой.
Потом, чуточку нежней, совсем чуть-чуть:
- Позавтракай со мной.
Пожал худощавыми плечами:
- Хорошо. Спасибо.
Развернули хлеб, открыли молоко и мед. Сели у огня, еще не погасшего с прошедшей ночи. Я прикурила. Наполнилась дымом, точно упоительной иллюзией о том, что «все будет хорошо», а что «хорошо», когда и зачем – непонятно, да и часто не важно. Ели, безмолвствуя, слегка касаясь рукавами и пальцами то на кусочке хлеба, то на краешке блюдца с медом, то на кувшине с молоком. И даже не касаясь, а так…
Гор проснулся первым. Он тихо присоединился к нашему молчаливому завтраку.
Затем Ирек ушел домой.
Гор долго сидел и просто смотрел на огонь. Кружка с молоком замерла в его руках, словно маленькая белая лодочка в ветвях сосны.
- Пойдем к Дереву, – позвала я. Он, как будто очнувшись, только кивнул головой и опустил лодочку-кружку на пол у согнутых коленей.
- Пойдем, – он улыбнулся.
Мы вышли на солнце, которое успело залить бледно-золотистым светом все восточное крыло Эльбири и часть Южной Цитадели. Гор долгим нецепким взглядом окинул старые стены. Осторожно дотронулся до камня.
- Наверное, Нираэлю и его дочери трудно было покидать родной дом.
- Невыносимо… Он нес ее на руках. День и ночь. А потом еще. Он почти не отдыхал и даже, когда ненадолго останавливался, не выпускал ее из рук.
- Они шли по той же дороге, что привела нас сюда?
- Дорога может быть только одна. И всегда – это Дорога Невозвращения. Но Сальварат называет ее Тропою Сердца.
- Почему?
- Есть Голос, который может услышать лишь Сердце. Оно одно. Не знаю, есть ли голос у этой Дороги. Наверное, нет. Голос принадлежит Дому. Он возвращает свое Сердце на этот чудесный путь. У каждого он свой.
- Путь?
- Дом. Путь. Сердце. Различными могут быть только слова. Чувства же, обремененные человеческими словами, утяжеленные их смыслами, бог мой, они вечны и неизменны! И всякий раз, когда я сюда возвращаюсь, Голос, Дорога и Сердце перестают существовать.
Так, незаметно, мы вышли к Дереву на пустыре. Оно пело свою старую песню. В ней были ангелы, эльфы, корабли, драконы. Не было лишь ни звука о людях. Ни звука.… И потому песня эта была ветрена и беспечальна.
У сосны стояла белая кобылица. То ли обрывок тумана, то ли легкое пятно сумерек. И крылья у нее были белые. Она дышала на снег и разговаривала с Деревом. То ли призрак, то ли все-таки лошадь. Дана. Тонкая ткань зимнего сна. Снежинка.
- Что это? – удивился Гор.
Пожимаю плечами: разве можно ее объяснить, назвав одним словом, или даже тысячью.
- Нечто неуловимое между мыслимым и немыслимым.
- Грань?
- И даже не грань, а так, дуновение…
Бросаюсь в небо, тушу сигарету  об вопиющий снег, перекрикиваю ветер:
- Побежали кататься!

- Когда мы вернемся? – спросила Найдена.
- Завтра. То есть, завтра на рассвете мы тронемся в путь. Но вернемся в ту самую ночь, в которую Дорога подхватила нас и унесла на своих сияющих крыльях сюда. Нас не потеряют. Я же вам обещала.
Найдена кивнула головой.
- Куда же направились Нираэль и его дочь, покинув Эльбири?
- Они держали путь в другой Эльбири.
- Другой?
- Да. Так называется город эльфов. Их столица и страна. Город-государство. Просто Эльбири. Это же место папа назвал Микаэль Эльбири Вагхтанар, что означает… впрочем, трудно перевести. Микаэль – это светлый, святой; Эльбири – возвращение, приют; Вагхтанар – говорящие, живые камни. Может быть, Святое Место, живой Дом, куда всегда возвращаешься? Может так?
Случилось, ветер, рвавший старые сети за окном, стучавший ставнями в стены, пригнал к нашему очагу дракона. Полнолуние серебрило стекло окна, подоконник, холодный пол.
За окном темная ночь тихонько скрипнула дверью. Я обернулась: на пороге стояли брат с сестрою.
«Ру!»
«Лёль…»
«Мне тебя не хватало»
«Взаимно»
«Но как такое может быть?»
«…?»
«Вы пришли ночью…»
«На рассвете. Мы задержались на холмах»
«…?»
«Там красиво»
- Здравствуйте, – сказала Найдена.
Брат улыбнулся. Эуту поставила в угол посох и прошла в комнату. Ру проследовал за ней.
- Издалека? – это был вопрос Гора.
- День и ночь до рассвета. А так из Москвы. – Ру потрепал спящего Сальварата. Волк тут же открыл глаза и улыбнулся.
Эуту присела на шкуры у камина и, наконец, сняла с плеча гитару.
- Вы играете? – учтиво поинтересовался Гор, обращаясь к десятилетней девочке. Она не ответила. Только пальцы опустила на струны.
Музыка произошла сама. Стекла из-под полных пальцев девочки. Легкая музыка. Я позволила себе вступить в ее мелодию. Флейта и гитара. Огонь в камине замер. Ночь спустилась поближе. Сердце стало чище. Голос ближе. Дом реальнее. И вы, мои любимые и дорогие, как будто со мною. Эуту запела. О Сальварате:

Если сегодня не Апокалипсис,
То я даже не знаю.
Серафим, ты давно стоишь здесь на страже,
У ворот в вечную жизнь?
У тебя грустные глаза.
Пускай соберутся все Сивентары и раздуют Белый Огонь.
Здесь любила бывать Неопалимая Купина.
Это ее цитадель.
Эльфы уплыли на своих кораблях, с ними ушли единороги.
Принцесса, не броди зря по зимнему лесу, ты не встретишь
ни одного из них.
Никто не откликнется на твою юную красоту и нежное позвякивание колокольчиков.
Единороги ушли.
А ты выходи замуж за своего прекрасного принца.
Рожай ему наследников.
И люби его.
Даже если он будет терпеть поражения в битвах с великанами и на рыцарских турнирах;
Даже если он не умеет писать стихов
и не принесет к твоим ногам звездное полотно неба;
Даже, когда он состарится и станет немощным и убогим,
Ты люби его, милая!
Здесь любила бывать Неопалимая Купина.
В этом лесу она бродила, оставаясь в одиночестве.
Правда, один из Сивентаров приходил к ней и собирал для нее цветы.
Он бросал ей в руки и к ногам васильки, ромашки, колокольчики,
иван-да-марью.
Он даже пел песни и призывал дождь.
Это был самый славный Сивентар из Славнейших.
У него синие глаза и звезды в небе.
Почему же ты, Серафим, такой грустный?
Вон Огнегривый Лев идет к нам.
Попроси его немного постоять здесь, на страже.
Он согласится.
А мы полетим с тобой посмотреть на Вечную Благодать.

Утренние сумерки крались по зыбким силуэтам наших спин.
- На чем вы добирались сюда? – спросил Гор.
- На драконе, – ответил Ру.
- На драконе?
- На драконе…
- Где же он?!
- Уснул во дворе.
Гор вскочил, Найдена спрыгнула с кресла. Алый рассвет поглотил их спины, ворвавшись в распахнутые двери, пожирая темные тени сумерек, еще ползающие по полу. Я вышла следом на свежий воздух. Никакого дракона во дворе не было. Друзья, полные разочарования, посмотрели на меня. Я прикурила, молча ткнула пальцем в лучезарное небо. «Смотрите. Дивитесь».
Он парил высоко над башнями Эльбири, сверкая на солнце серебреной чешуей. Дракон. Прозрачные то ли крылья, то ли паруса поглотили треть неба. Прекрасное чудовище спикировало на башенку западной стены (можно сказать бельведер… но, лучше, - башенка). Едва задев брюхом верхушку, выровнялся и исчез в сияющем небе. Только серебреная пыльца, долго, точно снег, ссыпалась на землю.

Где-то, на границе реальности и бытия, я отпустила лошадей.
- Дальше пешком. Тут всего-то полчаса идти до общаги.
- Какое сегодня число? – спросил Гор у прохожего. Тот удивленно посмотрел на него, но таки ответил. Оно совпадало с ночью, в которую мы вышли «погулять». Гор ничего не сказал мне. Я тоже промолчала.


***
Дэв и я – две стороны одного понимания. С утра заходила к Найдене. Встретила там Сэша, предложила ему мир и бутылку пива. Он согласился. Пожали друг другу руки и распили пиво в аллее на скамейке. С каждым словом прислушивалась к себе: сердце не сжималось от волнения, не болело, билось. Вот и ладно. Потом он ушел на работу, а я – гулять. Помню, грустно было, и я потеряла себя среди деревьев, машин, улиц, прохожих. И зайти бы к Женьшень (там Вик), но это скитание по чужому счастью, эти поиски приюта и любви изводили душу.
В тот вечер я забрела к дому Дэва. Поднялась, позвонила. Он открыл дверь и сказал:
- Проходи, я познакомлю тебя с моими друзьями.
- Дэв, не надо.
- ??
- Я не хочу. Наверное, я устала от людей. Я зашла просто так, проведать.
Долго смотрит на меня. Потом, улыбнувшись, говорит:
- Послушай, детка, если заскочишь через час, здесь никого уже не будет. Никаких друзей. Я напою тебя чаем с медом, ты же любишь, я знаю. Зайдешь?
Киваю головой.
- Только возвращайся. Давай, детка, я буду ждать.
Оказавшись снова на улице, придумываю заклинание. Я колдую весну.
Я люблю своих друзей, только им не нужна моя любовь и доверие. Но суть в ином: у них свои дела. Интересно, есть ли у меня какие-нибудь свои дела? Нет, наверное. От этого появляется чувство собственной бесполезности в мире, – немеют руки, сердце замирает. Поэтому в этот вечер сбегаю не к другу, не к возлюбленному. К Дэву!
Ночь мелко крошит звездное вещество и бросает ветром в распускающиеся листочки. Вчера был снег. Здесь бывает и такое. Правда, деревья жалко, черт возьми! Поэтому я должна наколдовать весну для деревьев, травы, для ветра. Разбивались яблоневые цветы о снежные хлопья, таяли, болели.
Возвращаюсь к дому Дэва. Он сидит на ступеньках у подъезда. Присаживаюсь рядышком. Дэв достает из сумки термос и разливает чай в кружки.
- Возьми, согрейся!
Открывает банку с медом, подает ложку. Отрезает кусок черного хлеба:
- Ешь, детка.
Как же здорово, если есть кто-то, кто приготовит чай, разольет его из термоса и попьет с тобой на пороге ночи и собственного одиночества. И кажутся звезды не такими уж колючими, и ветер ласковей, и небо глубже, рука чужая – теплее и ближе. Как это хорошо, если есть ну хоть кто-нибудь, кто может сделать это для тебя.

***
Что за чушь эти слова? Даже не мысли, а так - кораблики по белому-белому морю…

***
Пасмурным утром я вышла без зонтика. Я никогда не боялась непогоды и всегда открывалась дождю. Дождь имеет странную власть надо мной, как никто другой. Но мне это даже нравится.
Временами мое сердце повторяет мелодию его падающих лучей. Я никогда не плачу – не могу. Это прошло, однажды, как-то просто за ненадобностью или черствостью сердца. Но если на улице дождь, я знаю – это плачет моя душа. Мне никогда не приходило в голову спросить ее, почему: «Почему, душа, ты плачешь? Странная ты!».
А радуги сегодня не будет. А радуга похожа на глаза моего дорогого друга, я никогда не говорила ему об этом. Всегда забывала. Сегодня не было солнца. Но ничего, вместо него – желтый автобус, тоже одна из чудеснейших радостей жизни. Я всегда любила желтые автобусы, зеленые поезда и голубые звезды. Когда я надеваю очки, я вижу Сириус таким, каким его видят люди с хорошим зрением. Я никогда не думала, что она такая – эта звезда – красивая! Когда придет время, и Микаэль Эльбири Вагхтанар поднимет якоря, когда ветер наполнит его паруса, и мы покинем этот мир, как однажды сделали эльфы, мы выберем курс именно на эту звезду.
Этим утром я заглянула на огонек к моему дорогому другу. Он встретил меня сияющими глазами и усадил пить горячий кофе. Я не возражала. И не знаю что: желание выпить кофе или посидеть с моим дорогим другом, но я осталась у него до вечера. Мы мало разговаривали и все больше смотрели друг на друга и в окно на пасмурный день. Он укутал меня, продрогшую, в огромный, пушистый плед и усадил в свое любимое кресло-качалку. Я не возражала: в этом одеяле и кресле я могла максимально проникнуться существованием моего дорогого друга, и мне это нравилось. Уходя, я всегда уносила с собой частичку его и оставляла частичку себя. Что случится, если однажды эмоции и чувства утратят свое значение для нас? Но разве такое возможно? Нет. Не думаю. Я еще глубже закуталась в плед. И казалось, он, мой дорогой друг, понял это мое движение и улыбнулся:
- Этого не случится, - тихо сказал он, и я поверила ему, я знала, что он говорит правду.
- Ты знаешь, - вдруг сказала я. – Твои глаза похожи на радугу!
- А твои - на дождь, - рассмеялся он. Я тоже рассмеялась. Мы радовались друг другу, как маленькие дети.

Говорят, когда бог создавал любовь, он задумал ее для детей. Но потом они выросли…
Сколько цветов и бабочек!
Котенку…

***
Август – как настроение – волнует, ревет, рыдает и хохочет – сумасшедший месяц. Холод. Ветер льется сквозь пальцы, эльфы нашептывают свои песни, но флейта молчит. Отзвенели бубенцы. Еще в июле. Седина травы благоухает огнем. Вода, морщинистая, удивленная, постаревшая на целое лето, раскатила свою душу по берегам: лента на запад, лента на восток. На севере – маленькие деревья и телеграфные столбы. Солнце, закатив глаза, смеется и роняет свет – ворона! Много желтого и голубого. А на обед – оладушки и ладошки. Чайки смолкли, зато стрижи носятся, как обалдевшие. И что за радость снизошла на них?! Закончилась еще одна страница, – иссякли слова.

***
Я все еще разговариваю с тобой: советуясь, прося и проклиная, мой великий волшебник. Но мне не с кем больше поговорить о возможности вечного двигателя или более разумной жизни во вселенной. Мне даже не у кого спросить, что есть бог, и ты ли он. У меня такое ощущение, что я все еще сижу на пороге студенческой общаги по адресу МФТИ 3 и жду тебя. Как же мне тебя не хватает. Всегда. Если б ты знал. Впрочем, что бы это изменило? Что бы изменилось, если бы ты хотя бы на долю секунды почувствовал долю моей боли: один укол булавкой одним нервным окончанием? Что бы это изменило?! Ровным счетом ничего. Хотя, если захочешь, ты можешь превратить маленькую снежинку в каплю воды, или достать звезду с неба, или приручить единорога. Во мне… Ты же великий волшебник…
Но было бы достаточно просто прийти ко мне или вернуться.
И не надо превращать «скалу в озеро с водою и камень в источник вод»  .
Не так трудно, не правда ли? Прости, я всегда цепляюсь за твой призрак в моей душе, после каждой неудачи: в любви, учебе, работе, дружбе. Я цепляюсь за все. Но тебе достается больше – и проклятий, и восхвалений, и простых поминаний всуе. Я цепляюсь за тебя, как за спасительную веточку. Я вишу над пропастью. Говорят, выход всегда там, где вход. Но не для меня – по краю обрыва бродит злой и голодный леопард, который гнался за мной через все вселенные моего бытия и попыток бытия. Внизу – острые камни безнадежности и отречения. И лишь напротив – кустик с земляникой – твоя рука. Если я стою этого…
Ведь стою?!

***
Когда я говорю, что я эльф, только Котенок верит. Она говорит, что внутри у меня вселенные со своими звездами и человеческими мирами, а иногда – бабочки и стрекозы. Может, именно бабочки и стрекозы? Однажды они все улетят, когда-нибудь, весной. И я опустею…

***
- Тот замок, на самой окраине НИГДЕ, ангелы в дрожащем воздухе, дракон и крылатые лошади – это был сон?
- Спи, детка, пускай тебе приснятся волшебные сны…

***
- Ты стала другой, - с укором в голосе произнес Вик.
Молчу в ответ. Что я могу сказать, если он прав?
- Холодней, - продолжает он. – Мы стали мало заниматься любовью…
Любовью? Любовью… Милый Вик, наша с тобой любовь – цветочная пыльца, не больше, – только подманивать бабочек. Но я не сказала.

***
Мы пили пиво на подоконнике в общаге. Это был один из последних вечеров, когда было так хорошо, что сердце танцевало в груди, и голова кружилась легкостью алкоголя. И было-то нас: Гор, Котенок, Ника да я.
- А какой он, город Эльфов?
- Неописуемый
…Дворцы и замки. Белые и голубые. И окружают его своды сто тысяч семь радуг. Они начинаются у главных ворот Эльбири. Высоко в небе радуги рассеиваются и упираются в двери каждого эльфийского дома.
Всюду сады, сады… А в них – водопады и озера с хрустальным дном. По светлым улицам гуляют крылатые белые кони без подков и уздечек. А на бельведерах и карнизах – точно домашние голуби – сидят окольцованные ястребы.
На плечах сторожевых башен лежит бескрайнее небо. Они поддерживают его своды, словно античные атланты. Когда небосвод начинает грозиться, башни качают его, как непослушного ребенка, убаюкивают.
Нираэль с дочерью вернулся в отчий дом. Он постучал в ворота родного замка. Ему отворила темноволосая эльфийка.
«Наконец-то ты вернулся!» – тихо сказала она, закрывая глаза ладонями. У эльфов нет слез. Но они почему-то всегда закрывают лицо руками, когда им хочется плакать. Нираэль вошел в дом и, наконец, опустил на мраморный пол свою драгоценную ношу. Он развернул плащ.
«Не может быть!» – воскликнула его сестра, темноволосая эльфийка.
А голубоглазая леди с серебряными волосами и тонким золотым обручем в них лишь нежно погладила белокурые локоны и, улыбнувшись, вздохнула:
«Поживем – увидим».
Так я прожила в эльфийском замке половину тысячи лет.
- Почему ты не осталась там навсегда? Тебе там не понравилось? – Гор рассмеялся, ставя на пол пустую бутылку.
- Нет, от чего же? Просто за мной пришла белоснежная девушка. В правой руке у нее был нож, в левой – цветы.
- Разве эльфы умирают?
- Иногда… Но это совсем другая история.
Задумываюсь, смотрю в пол, вижу пустую бутылку Гора и маленькую точку – девочку на самом дне.
- Я мало играла с эльфийскими детьми. Все больше проводила время в Западной Сторожевой Башне, любуясь огнями сумеречного Рагнагора. В этом городе живут драконы и ангелы. Все башни Рагнагора синего цвета, такого безбрежного и глубокого, что, когда смотришь на него, кажется, что цвет обволакивает тебя, как сметана. Говорят, драконы, живущие там, пересекают беззвездные пространства и придумывают новые вселенные. По-моему, это правда.
Я не играла с эльфийскими детьми… Они считали меня странной. Но друг у меня был. Его звали Натаниэль. Он приходил ко мне в сторожевую башню, играл на гитаре, пел баллады и песни. Мы боролись на деревянных мечах, бегали в Лес у подножия Эльбири, чтобы подманивать юных и неопытных единорогов. Однажды ночью мы прокрались в Рагнагор, где спрятались в логове дракона.
- И вас не поймали?
- Увы, мы разбудили прекрасное чудовище. Однако дракон не спалил нас своим божественным огнем и не размазал на каменном полу увесистой лапой. Он всю ночь рассказывал нам сказки и правдивые истории, услышанные им в чужих мирах. Правда, под утро дракон выставил нас из города ангелов, вернув на крышу Западной Сторожевой Башни.
И все бы так продолжалось вечность, но меня одолел тяжелый недуг: умирание. Оно поселилось во мне еще с рождения, даже раньше... Я была приговорена безапелляционно и заблаговременно. И вот, наконец, победив жизнь, смерть подкралась к самому сердцу. Мне стало трудно бегать, играть, дышать, спать…
«Что со мной, папа?» – однажды спросила я у Нираэля.
«Старость» – ответил он, прижимая меня к груди.
Однако мое лицо не покрыли морщины, а волосы не посеребрила седина. Просто жизнь медленно и тихо угасала во мне.
Помню, Натаниэль днями сидел у моей кровати. Он не разговаривал со мной, только наигрывал чудные мелодии. Но в день моей смерти он не пришел. Зато за мной пожаловала белая Дева. Она срезала меня, словно легкий цветок. Я не почувствовала ничего, даже сожаления. Маленькой птичкой я выпорхнула из окна и в который раз понеслась по этой дороге. Дороге Невозвращения. Дальнур Чизральбир. Но только теперь я была мертвой девочкой или маленькой птичкой. Если идти или лететь все время выше и выше, не оглядываясь: выше Эльбири, выше Рагнагора, там дорога кончается, продолжаясь в иных мирах. И, проносясь в беззвездном пространстве невесомым фотоном, прорезая вечную пустоту скоростью света, я оглянулась, один раз. Я успела заметить, как в ту же дверь между мирами вошел юный эльф, посвящавший мне прекрасные песни и всегда побеждавший меня в наших детских поединках. А потом была звездная темнота.


***
Что с нами происходит? У меня жуткое ощущение, как будто я иду вдоль длинной черной стены, а она все не кончается. И мне бы перескочить через нее, да только нет крыльев. Я ушла, а Дэв даже не закрыл за мной двери. Я даже не знаю, почему я ушла. Будто внутри меня, но не мой, четкий холодный голос приказал: «Уходи». Я послушалась.
Зачем же он называет меня любимою…
О, Дэв, наша нежность похожа на камушки, сточенные водой. Вода течет, камушки перекатываются с места на место, трутся друг о дружку, уменьшаются, растворяясь в воде. И не нужна я тебе, только все же цепляешься за мою нежность и свое желание любить. Давай, детка, посидим на пороге твоего дома, покурим.
Сонное ворчание Маруси в углу не дает мне спать. Даже не мешает, а просто хочется прислушиваться к нему. Встает, ковыляет к дивану, тычет мокрым носом в мою ладонь. «Иди спать, Маруся». Тяжело вздыхает, уходит. Еще пару секунд слышна возня у двери, ворчливое дыхание. Потом ТИШИНА.
Темнота комнаты слишком глубока, я захлебнулась ею и теперь забилась в угол. Мучительно врастая в батарею, измеряю эту проклятую тьму никотиновым дымом. Сердце в груди давно отсырело и умерло. Горькая пустота и белая дверь напротив. А вдруг она откроется? И за ней будет Дэв. Он как наркотик. И эти ломки души сводят меня с ума. Мир сжимается, и я вместе с ним. Через несколько минут я превращусь в бабочку. Углы комнаты острые, они грозятся проткнуть меня и выпустить черную пустоту у меня внутри.
Сжимаюсь в острую точку, сопротивляюсь, пока есть силы. И кажется, что это могло бы быть сном. Лучше бы это было сном. Но эта проклятая дверь светится в темноте и …открывается.