Supergirl. Часть 2. Глава 6. Основная часть

Основная часть.

Я ехал в поезде, перед моим поступлением в университет- для меня это было ранее начавшееся лето, чем обычно, которое я ежегодно проводил в Украине- я так никогда не отдыхал- не то с мая по июнь 1998 года- весеннее- летние каникулы- смещенные на один месяц.

Первый раз я «блистал»- и мне не хотелось снимать даже ботинки-туфли- несмотря на то, что они были слегка утепленные-  так были прекрасны мои туфли с высокими каблуками- и  как будто скошенными мысками, с пряжками напоминающими эмблему «версаче», их дизайн был оригинален, что я даже лег в них спать на свою верхнюю полку, (когда мама строго-настрого предупредила, что обувь в поезде надо прятать, чтобы ночью не «сперли») подвернув матрац- наверное, так  я и спал, не снимая обуви.

На мне была военная майка защитного цвета, которую выдали вещевики на службе отцу- мне она  была  в обтяжку, и мне нравилось, как смотрелась моя грудная клетка, как стали выдаваться плечи, и я перестал быть мальчиком-гитарой, которым себя  видел в 15 лет,  и страшно комплексовал, я боялся быть таким, погружаясь в наполненную горячей- теплой водой ванную, и в расплывшемся изображении, от искажения и обмана зрения, я себя видел с ужасом для себя, что плечи и таз одинаковой ширины, и надо серьезно заниматься спортом, чтобы поработать над  «параметрами» и своей антропометрикой.

Ехали две девушки,  и я им в тамбуре бесконечно рассказывал анекдоты, разные байки, которые я выучил наизусть, сидя на лавочке-впитал в себя за все то время, когда был молчуном и терпеливо слушал, запоминал, смотря по телевизору «Шоу Долгоносиков» и «Где находится нофелет?», даже все фиксируя и стенографируя из этих фейерверков красноречия в телевизионных шуточках и слово-взрывов, как будто я сам был каким –то птичкой из русской сказки про меленку «носик носик, пей воду»-понабрался фольклора, а потом в этом поезде «носик носик, лей воду»-проявил свои таланты- болтал без умолку. Может это произошло оттого- что я ехал один-без сопровождавших, без родителей- и наслаждался долгожданной свободой и независимостью от опеки и мог общаться со всеми без ограничений. И девушки смеялись, и даже не смотрели в разные стороны, как бывает, когда кто-то утомляет и тебе наскучил разговор, когда кто -то проходил мимо, туда-сюда, постоянно мимо нас- потому что мы стояли на проходе и  у нас постоянно спрашивали разрешения пройти. Они так и стояли, как зачарованные, и я сам тогда вызывал у себя восхищение- что могу так «держать аудиторию»-и они даже не зевали- я говорил безостановочно- как будто я вовсе не делал никаких пауз-«вербальный нон-стоп». И все было так весело, я почти даже не останавливался, так втянулся в «речевуху»-«болтать- не мешки ворочать». Как п..здобол- задушевник,  все говорил и говорил, язык без костей, вспоминал анекдоты пачками - они у меня выходили, как жемчужные бусы- зерно к зернышку жемчуга- анекдот за анекдотом -по ассоциативной связи-по темам и рубрикам-сначала про чукчей, потом про евреев, потом про супружескую неверность, и далее по темам. Там, медленно, но стемнело-мы таже ничего не ели и не пили –а все стояли без конца- и они жадно впитывали мои истории. Одна из девушек мне особенно нравилась-  Попутчица  из Чернобыля, она жила уже в Киеве, с ней был только меньший ее брат, а по возрасту она была года на четыре меня меньше-но родилась до трагедии. Ее брат тоже стоял с нами, и вот мы вчетвером –стояли у открытого окна у туалета, и потому, рядом с проводником, у зеркала,  я посматривал на свои руки, наслаждаясь от увиденного взглядом на мои небольшие мышцы, может,  я даже их специально напрягал для улучшения «вида» и получал от этого визуальное и моральное удовлетворение.

Потом она сказала, что от меня хорошо пахнет, и я помню, как в  конце нашего разговора- перед тем, как лечь спать, я полез на верхнюю полку за сумкой «Марльборо», чтобы достать и «передарить» дезодорант «Олд спайс» (подаренный соседкой)-потому что она попросила его в подарок- и я  не отказал. А она где- то на клочке бумаги писала свой адрес в Киеве. Когда демонстративно лег спать- еще долго наблюдал сплющенными веками на то, как они ходят эти девочки, мои спутницы, укладываются спать и перешептываются, «не обо мне ли». На этом этапе наше общение закончилось.

И мы все ехали на Кубань- по разным местам, и в поезде всем нам –спутникам нравилось быть в этой немодной, но комнатной одежде-когда по девушке непонятно, то ли она в пижаме, то ли еще в чем, плацкартная одежда, которой я никогда не признавал- все сидят в вельветовых трениках, шлепках на босую ногу, и эти теплые домашние футболки в грязный плацкарт переносят атмосферу дома и уюта- где твои любимые вещи плотно соприкасаются с казенным бельем и чужими котомками.

Потом приехал домой, и первым делом включил в магнитофоне-фонаре «Весна прийде»- (у Иванки была такая же кассета «Музiка»)- я хотел, чтобы папа услышал музыку на украинском языке, и увидел, как я увлекся нашим, национальным колоритом, горжусь своими корнями, свiдомий. Папа пожарил на сале молодой картошки и сделал салат из помидоров и огурцов, привезенных с нашей дачи-который теперь буду есть, поименованным то «гвардейским», то «курсантским», с поправкой на местность и заведение.

От нее перед самим приездом я получил письмо курсе на втором  помню, оно у меня лежало в казарме- и я даже на него ответил- потому что именно на втором курсе мы стали развлекаться перепиской с   девушками из «Клуба одиноких сердец» журнала «Шестнадцать», случайно найденного в казарме в комнате досуга среди подшивки газет «Российская газета» и «Красная звезда», и так впоследствии перевернувшего нашу жизнь..Я даже написал про нее стих-фантазию-как мы встречаемся с ней в Черкассах – «в эти стены.. не заметил как ты и вошла..»(http://stihi.ru/2011/04/22/6550).

И вот однажды, когда я отучился 2,5 курса, у меня случился экватор-середина процесса обучения- у меня уже был 3 курс университета, и на зимние каникулы мы с мамой поехали в Киев, проведя остальную часть отпуска в деревне у бабушки Мани (http://stihi.ru/avtor/babamanya2). В Черкассах было тупо и неинтересно- что зимой, что летом, этот город, несмотря на мое стремление  там освоиться и признать в нем что-то близкое и родное, всегда оставался мне чужим, и я никогда не ощущал себя в нем и легко,  непринужденно и комфортно, как какое-то отношение, что ты все время  пользуешься чужими вещами, которые никогда не будут твоими, какое- то «чувство гостя» меня никогда не покидало и довлело надо мной- я все время чувствую, как будто там расквартировали мой гусарский полк и я остался на постой. Я пытался жить и чувствовать себя хозяином, а где- то внутри все говорило об обратном. Все вещи, заботливо, до «последнего ржавого гвоздя» с Кубани теперь были вещами, искусственно помещенными в другую среду- выкорчеванные- вывернутые с корнем, подогнанные в эту среду- и с трудом приживающиеся потом- вещи которые имеют свою физическую ценность, ввиду их полезности –но вещи, имеющие минимальную экономическую ценность- что их не выгодно транспортировать и куда-то перевозить- и проще от них избавиться. Кочевая жизнь военного, перекати –поля, послужила основой того чувства- что это чувство бесконечного движения пространства под ногами -лишило нас какой -либо почвы, и эта вся неустроенность, которая длилась годами, не позволила полностью разобрать чемоданы- вся жизнь в этом «чемоданном настроении». Выложить содержимое многих коробок, расставить все по полкам, не просто обжиться, а почувствовать почву под ногами, расслабиться и ступить полной ступней, и задышать полной грудью- перестать жить, как на вулкане- прилагая усилия и к «сломанному крану» и «текущему бачку»-не самооправдываясь- что «скоро съезжать, и чур с ними». Вместо всей этой суеты и неустроенности, чувства неудовлетворенности и ожидания какого-то будущего действа, тревоги и беспокойства за что-то неминуемое, не оставляло чувство, что вновь ожидает переезд- от привычной кочевой жизни- как будто этот переезд просто был отложен на неопределенное время. Отчего чувство вещей как чужих,   не принятых сердцем, и просто используемых, потребляемых, одолженных, которыми ты не можешь распорядиться по своему усмотрению, как собственник, хозяин, и господарь,  не покидает. Установившиеся знакомства и свойства воспринимаются как нечто преходящее и проходящее- недолговечное и скоротечное –и ты не перестаешь принимать людей как за пассажиров-которые только проспав, проезжают нужные им станции, и некоторых приходиться выпроваживать не только словом, но и пинком, а кого –то попросту сбрасывая со счетов и выкидывая на полном ходу со своего поезда-с кем уже невмоготу более. И эти твои друзья- среди них «такая большая текучка»…Каждый день рождения и именины- в списке приглашенных- каждый раз новые люди, случайные люди, люди с которыми просто в последнее время, перед календарной датой,  как -то ни с того, ни с сего «активизировались» отношения- именно эти люди будут с тобой рядом в твою дату- только благодаря тому что или сами напросятся или невзначай или «невзначай» скажешь о предстоящем ДР.

В однокомнатной квартире тети Нины мы провели целое утро с 6 часов утра с момента прибытия поезда  до 12- ти. Помню, в то время у нее, с самого утра, из обилия телеканалов- все показывал «Fashion ТV»- статные рослые и красивые девки носились по подиуму, как угорелые- а я сначала было вытаращил глаза от диковинной и свалившейся на меня красоты, а потом мой взгляд уже утомился, а потом вовсе отупел, и я уже не мог себя заставить смотреть все это, и мне нужно было переключиться и переадресовать все свое внимание на другой объект- потому что канал засасывал мое внимание, зомбоящик забирал мои силы, как губка, и как какой-то энергетический вампир- соломинкой- трубочкой вытянул мою силу из общего стакана- выжав меня и поглотив все мое внимание. У тети Нины на книжных полках и в мебельной стенке был такой черный чертик из черного металла, и фотографии с покоренных ею горных вершин. Помню огромное количество пластинок Высоцкого и Окуджавы. И обязательно- кафельная плитка в ванной с картинкой, на которой был намалеван Буратино- и ты сразу погружался в детство –которым были заполнены эти квадратные метры крохотные –на которых она размещалась.

Помню, как нас всех братьев клали на кровать, и мы впятером ложились спать и называли нас братики-зайчики. Я, Максим, Леша и Дима Черкасовы, Саша из Харькова. Все мы. Так, мы пожалуй даже не встретились все -когда мы приехали после оранжевых событий с женой в Киев в 2007 году- посмотрели эти памятники «евроремонту» Украины- белокаменным аркам- обхарканным, заплеванным, загаженным и исписанным внутри графитти, и я понимал, что все эти сооружения должны были быть расставлены так, чтобы на центральной плошади города демонстрировать величие народа и культурное развитие в стремлении к прогрессу и свободе- а видел все заплеванное и загаженное, непотребное в людском жалком свинстве, в котором порядка было меньше, чем в отхожем месте- разбитые светильники, засоренные остатками еды и питья- и мне стало мерзко, как будто я в каком- то подземке, метро, где даже таких вольностей и то не позволяют- и я почувствовал отсутствие самоуважения у народа, который не может обеспечить на своих «лицевых местах» безупречный порядок, как будто люди утратили место и чувство самоуважения, скромности и стыда, превратив это в площадь самоунижения, забыв, что мы все из «роду славетних козакiв».

Киев тоже такой чужой, такой невозможно чужой, как будто, друга я планета, где на твоем родном языке говорят иначе, где все думают иначе, чем ты, и всеми усилиями своими ты не можешь  подтянуть их всех до твоего уровня, и настроить на свою волну, как ребенок-усвоивший определенные пасы поведения- но не делающий никаких выводов- все на рефлексе- слюна- движение по правилам дорожного движения: улыбка-зевок- расчерченный маршрут силлогизмов и речевых штампов.

Город Булгакова. Мати городов русских.. я  всегда где-то бродил по окраине его сердцевины-все где- то в спальных районах и трамвайных кольцах новостроек- не проникая к святыням лавры, не ощущая под ногами Хрещатика- и тут я должен был увидеть и понять этот город, в котором она должна была меня сопроводить в качестве гида.

Когда  я спросил у тети Нины карту метро- потому что спросил Попутчицу, как нам встретиться- она предложила в центре, я не помню, как называлась станция, но встречались мы где –то точно в районе Хрещатика- когда я стал лопатить справочники многотомной истории Украинской ССР у тети Нины-(я всегда читал эти тома энциклопедии про историю Украины- будучи у нее в гостях -видя на картинке наших предков как скифов и сарматов, но  никак не славян).

Когда мы встречались с Попутчицей от снега и слякоти Киев для меня был Москвой девяностых-две столицы сошлись в моих ретроспективах- перспективах так, чтобы я их увидел их в таком неприглядном свете- свете серости и тоски, чем света цвета серебра и восторга, калейдоскопа распластанной на горячей от румянце щеки снежинки, с ее уникальным неповторимым узором и морозной колючкой-каким всегда столица представляется туристу –который всегда идеализирует объект интереса.

Киев  был таким черно-белым, как недочитанные страницы брошенной недочитанной из-за свидания мной энциклопедии- где указанные как перспективные и строящиеся, они так и остались проектами-прожектами на бумаге-«правды» и «сбывшегося» в справочнике было процентов на тридцать- это уже были другие станции, с другими названиями, (колоритно- демократически и национально выдержанными в названиях- отражая полное отсутствие какой-либо внятной идеологии или четкого вектора политики)- так что невозможно было даже определить их предполагаемое и современное наименование. В московском метро и так было проще- во -первых ветки везде популяризированы- везде- от календарика до флаера воспроизводит изображение метро, с ее ветками-линиями  и станциями, а в Киеве зимой 2001 года этого не было в помине и даже не попадалось на глаза- чтобы понять как устроены станции нужно было читать в прозрачной калькой наклеенных схемах внутри самих вагонов метро. И пришлось довольствоваться ни на чем не основанными расчетами и  интуитивными представлениями куда ехать. 

Маму разбирало особенное любопытство. В итоге мы пошли с мамой к метро, и даже приехали верно, вовремя, без опоздания- «точность-вежливость королей». Мне было дико неудобно, за то, что мама в очередной раз меня провожает на первое свидание в Киеве- я вспомнил встречу нового года в 1997 году, где мама тоже из любопытства почти чуть не довела меня до порога торжества, так и здесь. Маму несло, движимая жгучим желанием и любопытством, она вообще была так увлечена, что мои постоянные одергивания не имели никакого смысла и силы- как будто мама сама вместо меня шла на это свидание. В итоге я купил красную розу, которую мама даже со мной пыталась купить –выбирая и подсказывая какую взять- но я  опять ее оборвал из-за  того, что сам могу выполнить элементарную покупку без ее вмешательства и подсказок. Когда мы вошли внутрь станции, мама вновь упрямствовала и упорствовала-когда я сказал, что сам пойду, где она меня будет ожидать в центре зала. И мама прямо упрашивала меня, «ну дай я на нее посмотрю, ну хоть одним глазом»-прямо -таки умоляла, и никак не могла угомониться. А я все не давал ей такой уникальной возможности. В итоге я сам долго прикидывал в уме- как же изменилась эта девушка за 2, 5  года -как она сейчас выглядит. Я даже вспомнил передачу на телевидении из программы «Взгляд»-тогда была и передача «Жди меня»- но такое было именно во «Взгляде» Любимова- было показано, как парень-солдат из контингента советских войск в Праге –в пражскую весну 1970 года «познал»  (его лексикон, я даже удивился тогда-как красиво «сказанул» «дедок») местную девушку и вот у него личная жизнь что-то не сложилась и его «пару» разыскали журналисты- у нее было несколько детей и она работала водителем трамвая. Встреча у них была такая, что по его лицу было видно разочарование-та чешка, к которой он может быть каждый вечер мысленно возвращался от нелюбимой жены, отворачиваясь к стенке- была женщиной,  у которой природа и годы забрали главное богатство-молодость и красоту- и он не смог не выдать свое разочарование- не было ни страсти, ни возвращения Одиссея к Пенелопе, не было любви- победившей расстояние и время, не было и страстного голливудского поцелуя- они сидели в какой-то кафешке, и что-то съели- почавкали- «похомячили» бывшие герои -любовники- все закончилось какой-то банальщиной, вместо «love story» и «happy end». Обмельчали! В задницу чувства- журналюга- дай людям поесть без прицела камеры! Так и я подумал- что встреча с Попутчицей меня только разочарует, от того, что она сильно изменится за время от моего поступления (когда я был никем) до экватора- (когда я уже был «будущим офицером»). И я даже не запомнил, в какой она придет одежде- как она мне объясняла торопливо по телефону, и я пристально глядел в лица моих потенциальных «свиданных» девушек, и они не отвечали мне таким же «ищущим» взглядом. В итоге стояла одна девушка, у которой все волосы были собраны в пучок, и сзади  у нее были волосы смотаны в такой высокий жгут, обернутый повязкой, как будто конструкция из волос  у Marge Simpson, и я подумал, неужели так годы ее состарили? Как вдруг ко мне, во время этих отчаянных и досадных размышлений, с закусыванием кулака от пристального вглядывания в новоявленную «Marge», подбежала девушка, и так, как будто выплывая, как будто всплыла на поверхность после погружения-  «привет!» и сразу схватила меня за руку, приняла розу- вдохнула ее картинно, и мы пошли. Она была в белой куртке с засаленными краями вокруг шеи, и на лацканах тоже, и я подумал-«Боже, какая же она неопрятная». «Вообще -то у меня дубленка есть сказала она. Точнее была. Но я ее продала одной девчонке»- как бы улавливая мои возможные мысли, самооправдываясь, начала она, и она меня сразу загрузила этими всеми подружками, ненужными фактами, бытовой суетой, ее хорошим и нехорошим окружением и обществом. Возможно, я ждал какой- то романтики. Какого- то полета, какой- то встречи с феноменальной украинской красотой- такой –по шаблону- с Наташей Королевой или Настей Заворатнюк. И я думал, что мне готова подарить «моя» киевская девушка- отнюдь не представляя ее вместе с собой, а воспринимая ее как приключение- и не считая все происходящее серьезным- встреча была на уровне «мы говорим с тобой на ты-а ты конфетки ешь», как в фирменной песне Цоя про восьмиклассницу- когда я себя ощущал уже взрослым, и в стадии становления.
Я  встречался в Украине с девушками,  бывал  у них в гостях, в Черкассах в кафешках разных, (и даже с Аленкой-сестрицей мы однажды поехали на спорт-охоту и просидели в соломенных кабинках, когда день рождения какого-то милицейского чиновника отмечали и праздновали песнями воровского и зоновского блатняка- шансона). Но это все общение было пресным, неинтересным, скучным,  и теперь я думаю, что от моих родных украинских сестер и не стоило ждать никакого общения,  никакого «клуба по интересам»- не могло быть, никаких романтических ноток- я должен был уметь любить эти глаза, эти очи, эти брови, эту плавность в движениях, эту природную музыкальность- и не думать, что в этих девушках есть какой –то смысл или осознание чего-то –там –запредельного и энциклопедичного. Я должен был флиртовать,  «танцевать их», подхватывать их, как джаз, импровизацию, и получать само настроение- от общения- неважно вложены в него либо последние альбомы «Океана» или поэты серебряного века. Где -то на уровне сердца, а не мозга и разума, и я не должен был ждать осмысления и не пытаться восполнить недостающих звеньев-знаний для постижения научных истин или картины мира. Я не должен был получить никакое тайное знание,  не отгадать никакую заветную загадку Сфинкса, или научиться чему -то- я просто должен был почувствовать-прочувствовать всю непостижимую украинскую красоту, и почувствовать ее силу и пульс, ее движение-in motion. Узнать- и проверить на себе, как стучит украинское сердце, каким может быть ласковым взгляд, какая лирика и поэтика может быть в простой разговорной речи, не обращаясь к литературным персонажам или дипломатическому протоколу. И понять, наконец, свое отличие от русского, понять, что я ухожу корнями в глубину, почувствовать корни, почувствовать то, что тебе дает силу твоя земля, даже когда город кажется тебе чужим с непривычки. Как будто ты снова лежишь на пасовище, под этим огромным и голубым небом, по которому проносятся кучевые облака, как разбросанная вата или мыльный раствор после бритья, с комками пены,  и ты смотришь на поле, и видишь всю игру тени и света, и как твои огромные стада, укрываемые этой находящей волной тени, сошедшей с тучи на окружающие предметы,  солнце освещает уже  ярче, как будто они вспыхивают на солнце. Прежде, ностальгировав и соскучившись по ним, я также думал о людях и меня не отпускала мысль, что после увиденных мной на «Fashion ТV» «экземплярах» это диссонирует с моей новоявленной спутницей- как будто я ее стеснялся, и чувствовал себя неловко и неуютно, начиная с того момента, как мы вышли из метро, и были кучи снега и льда, и уже глядя на нее, как она прыгает  через эти комки и куски снега и грязного льда, волнуясь, находясь в небольшом замешательстве от встречи,  я подумал «не то».. что я хотел бы видеть.
Что для меня Украина, наверное родину сердца нужно чувствовать- именно физиологически- ритмом сердца, на вдохе, почувствовать ее как ростки травы, как каждый упавший лист, как дыхание где- то рядом, как отдельный звук, звучащий камертоном, как вырезанный и абстрагированный сэмпл- где у него нет конца и нет начала, и нет какой- то неразрывной взаимосвязи, магистрального необратимого течения, развития и глубины возможностей роста, состояния «вещи в себе».
Я чувствовал Украину  как что- то вычитанной  мной из книги, что настолько расходилось с действительностью, что сердце видело и желало одного, а действительность возвращала бумерангом эти пустые прилавки и автобусы- эту нищету и голытьбу, эту неустроенность, это за двадцать лет постаревшее и одряхлевшее село, в котором не появилось ни одного нового дома кирпичного. Которое постепенно сдало свои позиции, дав их отвоевать обратно природе, когда  это чувство разрухи и упадка, «руины», а не роста, постепенно успокаивает твой взгляд, и тот привычный ток времени твоего детства-с свежим запахом  побелки и свежевыкрашенных зеленой масляной краской забором, когда- то сменится «спелой» трухой, и ржавыми гвоздями и твоим любимым занятием будет их выдирать из прогнившего столба, подровнять и забить в двадцать раз перелатаный забор, потому что новые гвозди, при их блестящести и отличном виде никуда не годятся на что-то путное и дельное. (Как в этой в детстве любимой истории, где новый гвоздь с блестящей шляпкой лопнул от первого же удара, а умело выровненный кузнецом старый прослужил еще долго.)
Воспоминание о Попутчице связано с тем, что толком я ничего о Киеве не узнал, мы зашли в какую- то кафешку и заказали пирожные «графские развалины» и мороженое- а потом мы взошли на площадку, где был памятник «русско-украинской дружбе»-где два мужика держат огромный сноп радуги- и с этого места открывался прекрасный вид на спуск и на привольно несущий свои воды Днепр, и в этот момент она положила розу на парапет, и обернувшись ко мне задела розу, и она улетела в пропасть. «Вот бл..дь»- сказала она. Нового цветка я ей не купил. А может и зря. Ей нужно было сохранить это впечатление, рассказать об этой встрече своим близким-ей может, очень не хватало этого общения от дефицита внимания–что так быстро ликвидировала все свои планы, и помчалась со мной на эту встречу. А я пожадничал, или попросту не хотел продолжать отношения. Почему я смалодушничал- потому что когда мы ходили между лужами растаявшего снега по этой площадке тоже ходили люди, и я постеснялся Попутчицы. Нашел ее не парой себе. Больше мы не созванивались, не переписывались и не встречались. Но в моей записной книжке до сих пор хранятся ее телефонные и почтовые координаты. Люди уже давно перешли на электронную почту и цифровой век заменил почтовых голубей и треуголки фронтовых писем- и эта Попутчица так и  осталась для меня непонятой. Чужой и инородной для меня  Украиной, Украиной с которой у меня пока ничего не получилось..

послесловие.