Единственный выход

Попадая в отчаянную ситуацию, человек иногда склонен думать о самоубийстве. Впрочем "иногда" - это мягко сказано. Процент самоубийств во всем мире неуклонно возрастает. Все больше людей склонны видеть в этом "единственный выход".

Здесь я хочу рассказать о человеке, который пережил нечто подобное...


Пустыня... Только пустыня впереди. Справа. Слева. Сзади. Бескрайняя и безнадежная. Жара. Удушающая и валящая с ног. Серо-желтый песок до того накален, что обжигает ноги. Сандалии не спасают, так как при каждом шаге ступня наполовину погружается в зыбкую поверхность, и тысячи огнедышащих песчинок как будто вонзаются в ее и без того разгоряченную кожу. Тропа среди песчаного моря... Она не утаптывается даже от множества прошедших по ней усталых ног, оставаясь все такой же зыбучей, хрустящей и засасывающей.

Страдания не красят. Всего несколько дней нечеловеческих условий – и миловидный юноша превращается в сухощавое, темнокожее существо с потухшим взглядом. Жизнь теряет всякий смысл. Теперь единственный выход – покончить с ней. В таком случае мир не потеряет ничего. А впрочем... потеряет. Одинокого и жалкого раба, непригодного ни для какой тяжелой работы. Кого это расстроит? Ах, да! Кто-то лишится своих двадцати сребренников. Какая жалость!...

Караван остановился на привал. Иосиф сел на песок и наклонился, что-то сосредоточенно изучая. Это был низкорослый, обуглившийся от жары кустик, ершистый и колючий. «Как мы с ним похожи! – невольно подумал Иосиф. – Он уже еле теплится, еще немного – и окончательно засохнет. Хотя... Хотя, возможно, что он протянет довольно долго. Но разве это – жизнь? Разве можно сравнить жалкое существование этого так называемого куста с зеленеющими круглый год кустарниками в долинах Ханаана?»

Тут «куст» зашевелил своими колючками и затрепетал, будто протестуя против незаслуженного обвинения, выражая тем самым свое право на место под солнцем. Своими длинными корнями он проникал глубоко в почву и старательно сосал необходимую ему влагу, которая тотчас же испарялась с ветвей. И что же? Это был его скромный удел, постоянная борьба за выживание. Конечно, если бы ему был предоставлен выбор, он избрал бы упомянутые выше ханаанские долины или плодородные земли в устье Нила... Однако его доля была заключена здесь, среди бескрайних песков. Он был доволен и этим.

– Нет, – произнес вслух Иосиф, обращаясь к кусту. – Этого не будет. Я не собираюсь быть похожим на тебя, влача жалкое существование. Мне известно, что такое настоящая жизнь, и я не приму никакой подмены.

И он пнул куст ногой. Тот даже не накренился, стойко выдержав удар. Зато жалобный визг разнесся по пустыне. Измаильтяне лениво повернули головы в сторону пострадавшего и снова отвернулись. Под самый ноготь большого пальца правой ноги вонзился огромный шип. Ах, будь он неладен!

После того, как палец был освобожден от шипа, он все еще продолжал ныть, а на следующий день даже опух. «Ну, это уже слишком, – рассуждал Иосиф, вновь хромая. – Пришел край моего терпения. Больше я так не могу!!! Самоубийство – вот тот скорбный, но единственный выход, которым я располагаю. Уйти из жизни – и разом закончатся все страдания... Отец уже никогда не узнает о моих последних днях... Да и никто, никто не узнает!... Но как это сделать? Отказаться от еды? О, нет! У меня не хватит силы воли. Я уже знаю, что означает – не есть три дня. Это долгая и мучительная смерть. Мне нужно что-нибудь быстрое и легкое... Какая глупость! Разве смерть может быть легкой? Все ее боятся, стремясь оттянуть ее приближение. И я боялся. Старался не думать о ней. Но теперь моя собственная жизнь – сущий ад. Так лучше уж покончить с ней. И сделать это так, чтобы уже не было возможности возврата. Например – зарезаться.»

Иосиф решил дождаться темноты и, как только заснут измаильтяне, стащить у одного из них нож. Благо, здесь, в пустыне они не отделены толстыми стенами, уже не стерегут его так тщательно (куда в пустыне убежишь?), и осуществить это будет нетрудно.

Он стащит нож у Таппуаха, зажав его в зубах (тот самый нож, которым однажды были разрезаны его веревки), перережет их на заложенных назад руках, а потом... навсегда освободится от опостылевшей ему рабской жизни. Вперед.

Перед тем, как отойти ко сну, измаильтяне долго о чем-то разговаривали, даже смеялись. Иосиф наблюдал за ними издали. Но когда они, утомленные, дружно захрапели... Где же Иосиф? Его не видно. Догорает костер. Тишина. Так где же все-таки Иосиф? Ах, вот же он... Спит, уткнувшись носом в песок. Он дышит ровно, почти беззвучно. Выражение его лица можно было бы назвать безмятежным, если бы не тревожно поднятые вверх брови.

Полная луна освещает все вокруг. Она светит так ярко, что кажется, что это не ночь, а день. Потом склоняет свой печальный лик над Иосифом и пристально вглядываетя ему в лицо...

Как по команде, он поднимается. Это человек, готовый на все, так как ему нечего терять. Он уверенно приближается к ничего не подозревающим измаильтянам. Проворно и бесшумно вытаскивает у Таппуаха нож и незаметно отдаляется. Это удивительный нож, он действует как бы сам по себе, ловко освобождая от веревок затекшие руки и ноги. А сейчас – самое главное... Нет, на этот раз нож не осмеливается действовать самостоятельно, он непременно хочет иметь соучастника. Его сжимает дрожащая и влажная ладонь. Раз, два, три... Снова. Раз, два, три!!! Острейшая боль пронзает насквозь. Юноша падает. Потоки почти черной при свете луны крови заливают все тело и начинают растекаться по песку, унося с собой юную жизнь.

Уже ничего нельзя изменить. Уже ничего нельзя исправить. Ничего. Ничего. Ничего.

Иосиф закричал и... проснулся. Весь еще в холодном поту, он первым делом попытался ощупать себе живот. Руки были связаны за спиной. Так, я что же, не умираю? Я жив? Какое счастье!!! Какое-то время он еще беспокойно ерзал по песку, не в силах побороть возбуждение. Потом, постепенно придя в себя, улегся поудобнее и принялся рассматривать звездное небо. Какая красота! Глядя в небосвод, забываешь обо всем на свете. В этом есть что-то божественное. Ему вспомнились его наивные сны о звездах и пшенице. А он то думал, что сновидения были посланы ему свыше. Вдруг он задумался... Только что еще один сон спас его от смерти, вернее, от самоубийства. Как это понимать?

Дело в том, что Иосифу очень редко снились сны. Если быть точнее, этот сон был всего лишь третьим в его жизни. Была ли между ними какая-нибудь связь? Была или нет? Если те два сна были посланы с Неба, то, должно быть, и этот тоже...

Выходит, Бог спас его. Но для чего Ему было его спасать? Не Он ли Сам допустил всю эту несправедливость? А ведь мог бы и вмешаться... Отец всегда твердил своим сыновьям, чтобы они никогда не забывали о том, что Господь благ и всемогущ, но ожидает послушания. Иосиф был послушным, старался, как мог... И вот теперь всемогущий и всеблагой Бог допустил, чтобы из него сделали раба, да еще и помешал освободиться от такой жизни... Нет, нет, все же умирать он уже не хочет. Будучи спящим, он настолько соприкоснулся со смертью, что одна мысль о ней приводит его в ужас. Но жить... Как жить??... Как же во всем этом разобраться?

Всю ночь Иосиф провел, прилежно напрягаясь, пытаясь докопаться до истины. Никогда раньше он так долго и упорно не размышлял над подобными вещами. Сейчас же он был приперт к краю нуждой, и мучительно искал ответ.

Теперь он уже не просто сетовал и горевал, но старался осмыслить происшедшее. Однако это мало помогало... Его вопросы: «Почему же все так случилось?», «Где все это время был Бог?», «Зачем Он спас мне жизнь?» и «Как жить дальше?» оставались без ответа.
Иосиф устал, выбился из сил и окончательно запутался. Как легко было верить в благость и всемогущество Божье тогда, рядом с отцом, как радостно было повиноваться!

До сознания Иосифа донесся родной отцовский голос: «Сын мой! Бог благ и всемогущ, долготерпелив и многомилостив. Верь мне. Я знаю это по своему собственному опыту. И если ты учтешь мои ошибки и всегда будешь послушен Ему, то сможешь смело рассчитывать на его поддержку. Только люби Его и верь Ему несмотря ни на что. Господь не оставит тебя.»

Иосиф не раз слышал от Иакова эти слова, но никогда не понимал до конца их значения. Отец говорил именно так?... Или несколько по-другому? В любом случае эти фразы были удивительно знакомы, но звучали как-то по-новому... с особым, индивидуальным ударением на каждом слове.

«А ведь это – мой единственный выход, – вдруг осенило Иосифа. – Единственный. Внять наставлению отца. Что еще остается послушному сыну? Хотя, скорее всего, отец никогда не узнает о моем послушании, похоронив меня еще при жизни. Какая странная участь!»

Иосиф сел, поджав под себя связанные ноги. Он поднял на мгновение голову, но потом опустил. Так сидел он какое-то время. От неудобной позы ноги онемели. Тогда юноша вытянул их вперед, по-прежнему держа голову опущенной. Закрыл глаза.

«Господь!... Бог моего отца Иакова, деда Исаака и прадеда Авраама!»

Иосиф остановился. Он не знал, что следовало говорить дальше. Как он обращался к Богу до этого? Во время впечатляющих жертвоприношений, устраиваемых Иаковом, Иосиф любил вместе со всеми мысленно обращаться к Всевышнему с покаянием  и благодарением и делал это от чистого сердца. Также иногда, будучи чем-то очень довольным, он радостно благодарил Бога, глядя при этом на небо... А в трудностях... В трудностях он скорее бежал к отцу. И на его груди, в его наставлениях находил утешение.

Иосиф действительно не знал, что сказать. Выяснилось, что Бог был для него совершенно чужим Существом, и поведать Ему что-либо представлялось так же трудно, как рассказать первому встречному о чем-то сокровенном.

«Но ведь у меня нет больше никого, к кому я мог бы обратиться за помощью! – решительно подумал Иосиф. – Господи!!! – прошептал он еле слышно и заплакал. – Господи! Сделай милость, приклонись ко мне и услышь меня! Отец мой Иаков, названный Тобою Израилем, много раз беседовал со мною о Тебе... О том, что Ты – единственный истинный и живой Бог. Но я, как видно, плохо усвоил его уроки. Прости меня. Я старался быть послушным. Видно, мало старался, раз все так вышло. Прости... Сейчас я нуждаюсь... Очень нуждаюсь... в Твоей помощи. Помоги мне, Господи! И научи меня любить Тебя и доверять Тебе. Так как я не умею... И не оставь меня одного. Будь со мной рядом, прошу Тебя! Вот... я вручаю Тебе свою жизнь, – все, что у меня осталось. – Голос Иосифа задрожал. – И больше ничего не знаю и ничего не могу.»