Кружева для ангела, часть 11 - Мечты наяву

Часть 11. «МЕЧТЫ НАЯВУ»


Лена с Борисом шли по тропинке через луг, взявшись за руки. Вскрикнула протяжно потревоженная шагами птица и взмыла в небо.
- Ой! – Лена испуганно прижалась к Борису.
- Ну что ты, глупенькая! – он крепко обнял ее, его губы коснулись дивных волос, мягких как шелк, и затуманились глаза диким желанием.

Он боялся, что она сейчас отстранится, выскользнет из его рук, но Лена подняла голову, и он поцеловал ее. Сначала робко, как в гостях, затем крепче и настойчивее, и она ответила на его поцелуй. Он положил руку на ее грудь, сжал, застонал вдруг, как раненный зверь. Она не оттолкнула, лишь потянула его вглубь луга, подальше от тропинки, и он безропотно шел за ней, видя только, как плавно покачивает она бедрами, и чувствуя, что его сердце рвется к ней.

Вскоре Лена остановилась, бросила в траву кофту, повернулась к Борису и стала медленно расстегивать молнию сарафана, оставшись через мгновение стоять перед ним обнаженной. Он дышал тяжело, дрожь пошла по его телу, и он замер, боясь и желая ее. Он скользил по ней взглядом, впервые видя без одежды и так близко. Она закинула волосы за спину, протянула к нему руки. Ему казалось – он шел к ней целое столетие, глядел и не мог оторваться. Его пальцы коснулись ее кожи на плече. Провел ладонью по волосам, словно не смел притронуться к напряженным соскам, стройным бедрам. Он дышал сбивчиво и боялся, что сейчас откроет глаза, и окажется, что это всего лишь сон. Сладкий, лишающий разума, но сон. Лена шагнула ближе, положила его ладони себе на грудь. Он не сводил взгляда с ее лица. Она прикрыла глаза, задышала часто, сильно сжала его плечи.
- Иди ко мне, – прошептала она.

И мир для него рухнул в ее объятиях, жарких губах, жадных руках. И он все не мог насладиться ею. Неужели это все на самом деле? Неужели это не сон, и она, такая желанная, сейчас зовет его?! «Господи! Только бы не проснуться! – молил он небо. – Только не сейчас, господи!»
- Леночка! Господи, да за что мне такое счастье?! Только не уходи! Пожалуйста, дай мне побыть с тобой еще немного…
- Я никуда не ухожу… – шепчет она и смотрит на него с мягкой улыбкой, которую он, скорее,  чувствует кончиками пальцев, чем видит, потому что плачет от счастья. – Видишь, сейчас я – твоя. Бери меня, сколько захочешь… бери меня так, как захочешь…

Он целовал ее, как одержимый, входил в нее снова и снова, и уносились в сиреневое ночное небо ее вскрики и его стоны, и он понимал, какое счастье, какое безумное счастье сейчас она ему дарила.
- Ты – мое солнышко, мой ангел! – шептал он, и желание в нем снова било через край.

Он не знал, что бывает такая безумная страсть, что можно отдаваться вот так, до потери сознания, до звона в ушах, до излома души! И самая лучшая, самая желанная на всем свете женщина любит его с яростью тигрицы, даря несравнимое ни с чем наслаждение. И он может сколько угодно трогать и целовать Ленкины груди, чувствуя, как под пальцами отзываются на ласки, напрягаясь, соски, ласкать ее между ног – руками, губами, языком, любоваться обнаженным телом, восхищаться дивными волосами, в которых путаются дрожащие пальцы, и никто им не помешает, никто не заберет ее у него.

Она ласкала его так, что он сходил с ума, забывая обо всем на свете – что у него есть любимая жена и двое взрослых сыновей, что он уже не слишком молод, что идеалом мужской красоты его тоже вряд ли назовешь. Он забыл обо всех женщинах на свете – была только она одна, ее бесстыдный влажный язык, скользящий по его члену, ее губы, отвечающие на его страстные поцелуи. Сейчас он пил ее любовь, как молодое вино – маленькими глоточками, большими глотками, по капле – так, как хотел. Он хмелел от ее обнаженного тела, которое принадлежало ему, и которое она ему отдавала то нежно, то распутно. Она то покорялась ему, то покоряла его, и он рычал в нескончаемом желании. И знал – если сейчас она уйдет, он сдохнет. Но сдохнет счастливым. Таким счастливым, каким только может быть мужик рядом с любимой, дерзкой, распутной в своей страсти женщиной.

Господи, он столько лет мечтал об этом – и вот оно, твое рыжеволосое счастье, в твоих объятиях, ничуть не смущенное своей наготой! Она задремала на его плече, и он накрыл ее своей курткой, а сам все смотрел, как просыпающееся солнце золотистыми бликами играет с ее волосами, скользит по обнаженной коже. Но вот она потянулась, куртка соскользнула, и он прижался губами к ее грудям, снова втягивая вишенки сосков. Она тихонько ахнула, потянула его на себя, и он снова утонул в восторге обладания ее телом, даря и получая в ответ дикое наслаждение, которого никогда ни с одной женщиной раньше не испытывал.

Теплые лучи, запутавшись в рыжих волосах, вырвались, заглянули в смеющиеся зеленые глаза, и Борис рухнул перед ней на колени, забыв все слова на свете, и только смотрел на нее снизу вверх. Она стояла, уже одетая, спиной к солнцу, и казалась ему богиней, сошедшей этой ночью к нему на землю. Нет! Ангелом, прилетевшим, чтобы подарить неземное блаженство и счастье, о котором он мог только мечтать все эти долгие-долгие годы. И он не знал, как сказать ей о том, что он так любит ее! До водоворота души! И только смотрел на травинки, запутавшиеся в дивных рыжих волосах, и целовал ее колени, сдвинув подол сарафана. И она смеялась, и сама целовала его. И теперь ему хотелось жить. Ради воспоминания об этой ночи. Ради Лены.


Потом они сидели на деревянном полу беседки в саду. И она спала у него на коленях, а он боялся сомкнуть глаза, чтоб не потерять ни одного мгновения этого божественного ощущения – ее тела в его руках.

Когда Иван с Наташей, заглянув на мансарду и никого там не увидев, встревожились и вышли в сад, они увидели, как Борис, прижавшись спиной к столбу навеса, спит, обнимая и прижимая к себе спящую Лену. И было лицо его таким счастливым, что сердце Наташи защемило. Иван только вздохнул и потянул ее за собой в дом, и они долго сидели на кухне, пили чай, не глядя друг другу в глаза, не зная, что сказать. Да и что тут говорить, если все и без слов понятно!

Борис с Леной пришли на кухню, оба смущенные, но веселые, и Наташа не узнавала своего мужа – таким он был, когда еще только ухаживал за нею. Смутное чувство ревности кольнуло сердце, но, посмотрев на Бориса, на Ивана, улыбнулась:
- Давайте завтракать!

Возникшая, было, неловкость тут же растаяла. Выждав момент, Борис что-то хотел сказать Ивану, виновато отводя глаза, но тот только хлопнул его по плечу:
- Не надо, Борь, не говори ничего! Счастлив? И слава богу! Я тоже не один ночевал, сам понимаешь. Так что…

Весь день Наташа льнула к Ивану, заглядывая в его глаза, он шутил, обнимая ее, нежно целовал в висок. Борис ни на шаг не отходил от Лены, ловил каждый ее взгляд, старался коснуться руки, волос. А к вечеру Наташа пошла за дровами для мангала и увидела, как Борис нежно целует подругу, стискивая ее груди. Услышала сзади чье-то дыхание, испуганно обернулась. За ее спиной стоял, нахмурившись, Иван. Помедлив мгновение, взял ее за руку, повел в дом, и набросился, едва за ними закрылась дверь веранды. Он взял ее тут же, почти грубо, и взгляд его был безумен. И было это похоже на ярость мести.


Шашлык из форели был сказочно вкусен. Борис всегда умел готовить рыбу, но сейчас он превзошел все ожидания, ловя восхищенные взгляды Наташи и Лены, и чувствовал себя на вершине блаженства. Две самые лучшие женщины на свете любят его – и больше ему ничего не надо. Наташа подошла, обняла его, и он замер от того, как забилось сердце от голубого смеющегося взгляда. Он усадил ее себе на колени, откровенно целовал, и даже не заметил, как ушли, посмеиваясь, Иван с Леной, забрав два стакана, недопитую бутылку белого вина и что-то из еды. Он увел Наташу в дом, долго целовал и любил так нежно, что она плакала потом на его груди, а он снова целовал любимое тело и был счастлив от ее близости.

Иван с Леной сидели на расстеленном покрывале между кустами жасмина возле бани, медленно потягивая вино, не глядя друг на друга. Сознание того, что ночью она отдавалась другому мужику, творило с ним странные вещи. Он ненавидел и обожал ее. И безумно любил. Короткий вздох, виноватый взгляд в ее сторону… Нет, это его женщина! Иван решительно привлек ее к себе, поцеловал раз, другой, слизнул с губ слетевший стон, сорвал одежду, сходя с ума от того, что она хочет его, зовет, манит, влечет в западню своих глаз и рук, торопливо стаскивая с него футболку и шорты. Когда ее язык коснулся его, он вцепился в ее плечи, до боли, до синяков. Но она уже не чувствовала ничего, кроме безумной страсти – своей и любимого мужчины, опрокинула его на спину, села сверху, и еле сдерживаемые стоны уносились через дурмяные цветы жасмина в тишину деревенской ночи, растворялись в ней, и впитывались густой травой, растекались ручьями, шуршали камышами на пруду.

Он отнес ее, сонную, на веранду, осторожно лег рядом и, не сдержавшись, поцеловал обнаженное тело. Она прошептала «Ванечка», и он не устоял, взял ее полусонную, податливую сейчас в его руках, как мягкая глина.


А в доме, на широкой кровати, плакала тихонько Наташа, утомленная ласками и снова напившаяся любовью Бориса.
- Ну что ты, глупенькая моя? – он гладил ее светлые волосы, плечо, поцеловал в кончик носа. – Наташка, ты у меня самая лучшая женщина на свете!
И она знала, что он говорит правду, а сердце сжималось и мурчало, как маленький котенок под ласковой рукой.


В город они уехали сразу после обеда. Борис дремал на переднем сидении, Лена с Наташей без умолку шептались. Иван с улыбкой посматривал на них в зеркало заднего вида и посмеивался: «Болтушки!».

А в какой-то момент Наташа прижалась к плечу подруги, и столько счастья было в ее глазах, что Лена сморгнула слезы, а Иван удивленно вскинул брови. У подъезда Шуваловых прощались долго, с поцелуями и объятиями, потом вспомнили, что забыли в багажнике машины корзинку, Иван с Наташей пошли доставать ее, а Борис вдруг поцеловал ладошку Лены, прижал ее к своей щеке. Она с улыбкой посмотрела на него. Он ничего не говорил, да и зачем, когда она все читала в его глазах, улыбке, в смущенном румянце на его лице.



В понедельник Лена опоздала на работу. На перекрестке, недалеко от офиса, была авария, водитель марштруки, в которой она ехала, открыл двери для желающих выйти, сказав: «Это надолго!», и ей пришлось идти пешком. Едва вошла в кабинет, раздался телефонный звонок, посмотрела на дисплей – Данилов!
- Да, Сергей Сергеевич, доброе утро.
- Я тебе уже тысячу раз звонил! – в его голосе раздражение и что-то еще, непонятное.
- Извините, опоздала.
- Зайди ко мне.
- Сейчас?
- Да, сейчас! – и он отключился.
Лена посмотрела в окно, переводя дух, взяла ежедневник, нехотя вошла в приемную. Люба кивнула, здороваясь и продолжая говорить по телефону, показала рукой на дверь Данилова. Набрав воздуха, Лена вошла в кабинет.
- Сергей Сергеевич, вы просили зайти.
- Присаживайся, – взял трубку, посопел, недовольно буркнул. – Люба, два чая.

Он был спокоен, странно, нет, страшно спокоен, подошел, сел напротив, глядел на нее и молчал, пока Люба не принесла чай, сделал несколько торопливых глотков, поставил чашку на блюдце, оно тревожно звякнула.
- Ну что, Лена, как прошли выходные? – спросил тихо, но она услышала в его голосе с трудом сдерживаемую ярость.
- Ты звонил, как говоришь, тысячу раз и позвал меня, чтобы узнать, как у меня прошли выходные? – удивилась она.
- Именно.
- Выходные у меня прошли хорошо. Что-то еще? – она не понимала, что с ним и начала злиться. – Или я могу идти?
- Ну и как он? – Данилов смотрел пристально, не мигая, на его скулах играли желваки.
- Кто? Ты о чем?
- Кто? – он облокотился о стол. – Да Борис!
- Сережа, с тобой все в порядке?
- Со мной? Абсолютно! А у тебя есть какие-то сомнения?
- Ты ведешь себя странно.
- Это я веду себя странно? Хм! Это ты ведешь себя странно! Думаешь, я не видел, как ты с ним… на лугу гуляла?!
Лена тихо ахнула, гневно выдохнула:
- Ты что, следил за мной?
- Следил, а что? Мне, может, интересно было посмотреть, как ты… проводишь выходные!

Если бы он кричал, топал ногами или шумел как-то по-другому, ей было бы понятней. Но он говорил почти шепотом, очень спокойно, только сжаты кулаки, только в глазах бешеный огонь.
- Да как ты посмел?! – она прищурила глаза, сдерживая закипавшую ярость.
- Элементарно! Взял и посмел.
- Это моя личная жизнь, и тебя она не касается. Понял?
И она, не дав ему опомниться, выскочила из кабинета. Он кинулся за ней:
- Лена, вернись!
Обернувшись на пороге приемной, она коротко бросила:
- Да пошел ты!

Люба вжалась в кресло, схватила трубку телефона, будто с кем-то разговаривая, опустила глаза, даже чуть отвернулась. Данилов, не обращая на нее внимания, вернулся в кабинет, рухнул на стул, на котором только что сидела Лена, уставился на нетронутый чай в ее чашке, обхватил голову и сидел так долго, не отвечая на звонки мобильного телефона.


Он, действительно, словно зверь, почуяв неладное, в пятницу вечером следил за ней, разъяренный ревностью и отчаянием, ехал поодаль за машиной Ивана. А увидев, как тот свернул на грунтовую дорогу, ведущую к даче Шуваловых, припарковался, включив аварийную сигнализацию, и когда черный «Лэнд крузер» скрылся вдали, поехал за ними следом. Остановившись возле чьего-то дома, долго сидел, не зная, что делать дальше, но вот скрипнула калитка, из нее вышли Борис с Леной и направились в сторону луга, взявшись за руки. Данилов хотел броситься за ними, но что-то держало его, и он только стиснул до скрежета зубы. Однако сердце рвалось на куски от боли и ревности. Он выскочил из машины, тихо притворил дверцу, быстро пошел вслед за ними. Близко было не подойти, но и отсюда, из-за дерева, Данилов увидел, что Лена прижалась к Борису, напуганная взлетевшей птицей, а потом они уже целовались и вскоре опустились в траву.

Он медленно пошел обратно, завел машину и, почти не разбирая дороги, понесся в город. Оставив машину на стоянке, заскочил в круглосуточный магазин, взял бутылку водки, чипсов – ничего другого не оказалось, и полночи пил на скамейке возле подъезда дома. Дверь квартиры своим ключом открыть не смог, позвонил, ему отворила сонная Катерина, тихо ахнула, прикрыв рот, помогла войти, раздеться. Он ее оттолкнул и завалился на диване в гостиной. Утром на вопросы жены отмалчивался, только смотрел тяжелым взглядом, потом вдруг подошел, провел рукой по волосам, бросил «прости!» и ушел на кухню. Катерина проплакала полвечера, но его это не трогало. Он о чем-то напряженно думал, спать лег рано, отпихнул руку жены, когда она попыталась его обнять, и моментально уснул. Воскресенье он провел дома за телевизором, но все так же молчал, неохотно поел, и снова рано лег спать.

Утром в понедельник, едва придя на работу, первым делом набрал номер Лены, но в трубке были только длинные гудки. Он звонил снова и снова, наверно, тысячу раз, как одержимый. Услышав ее голос, спокойный, словно у нее ничего не было в пятницу с другим мужиком, еле сдержался, чтобы не взорваться. И когда она появилась на пороге его кабинета, он пристально всматривался в ее лицо, тело, чтобы понять, что в ней изменилось. Но нет, все по-прежнему: те же смеющиеся глаза, роскошные волосы, и нет на ней клейма «Я спала с Борисом».



Теперь Лена вздрагивала от каждого телефонного звонка, старалась избежать встречи с Даниловым. Но вторник – день совещания у генерального директора, и, как обычно, в десять утра она сидела по правую руку от него за большим овальным столом, с трудом пытаясь сосредоточиться, постепенно приходя в норму. Привычно ругалась с логистами – опять из графика поставок выбились. Данилов хмурился, говорил мало, искоса поглядывая на Лену. Вот она раздраженно повела плечом, прядь волос соскользнула на грудь, и он с таким трудом сдержался, чтобы не коснуться рыжего завитка. Вот она наклонилась за упавшей ручкой и приоткрылась тонкая полоска голой кожи на талии, и он снова едва сдержал себя, чтобы тут же, при всех не броситься перед ней на колени, чтобы умолять ее о любви. Он мечтал остаться с ней вдвоем, чтобы прижать ее к себе и целовать эти губы, эту кожу… Но шло совещание, от него чего-то хотели, просили, требовали, и он согласовывал, отказывал, подписывал, думая только о ней.
- На сегодня все, все свободны, кроме Елены Павловны. Вас я прошу задержаться.

Она вздохнула, увидев, как Данилов просит Любу сделать два чая. Он сел рядом, молча  ждал, пока Люба закроет за собой дверь.
- Лен… я вчера вспылил… ты прости меня… Сам не знаю, что на меня нашло, словно бес вселился, – он взял ее руку, поднес к губам, поцеловал, но Лена смотрела в сторону. – Лен…
- Знаешь, Данилов, – раздраженно сказала она, впервые назвав его по фамилии, и он вздрогнул, – по-моему, ты что-то перепутал. Я тебе не жена, отчитываться перед тобой не собираюсь за свои действия, если они не касаются работы. Моя личная жизнь – это моя личная жизнь. И еще. Я не проститутка по вызову бегать к тебе в кабинет, если кое у кого встал. Понял?

Глаза ее вспыхнули, сейчас они горели так, что он покраснел:
- Лен, ну ты что? Я ж не хотел тебя обидеть… просто… Лен…
- Все, Данилов, если у тебя только этот вопрос, я пойду.
- Подожди, Лен! Пожалуйста, не уходи!
- Нам не о чем больше говорить, и впредь, пожалуйста, звони только по рабочим вопросам.

Она поднялась, но он опередил ее, бесшумно повернул ключ в замке и закрыл спиной дверь. Лена дернула плечом:
- И что дальше?
- Что дальше?! – он кинулся к ней, обезумевший от ревности, отчаянной боли, от своего желания, схватил, пытаясь поцеловать, больно тискал груди.

Она вырывалась, но где тут справиться со здоровенным мужиком, объятым дикой похотью?! Он задрал юбку, сорвал с нее трусы, ощупывая ее между ног, завалил животом на стол, и, держа за волосы, вошел в нее яростно, словно разрывая, и задвигался, шепча: «С Борькой еб…сь, а со мной не хочешь, сука?!!», пока не кончил, навалившись на нее. Она не могла дышать под грудой его мышц, ей было больно, тяжело, горько.
- Отпусти, – едва слышно сказала она.

Он отошел, застегнул ширинку, смотрел, тяжело дыша, как она надевает кружевные трусики, путаясь в них каблуками туфель, поправляет бюстгальтер, юбку, блузку, приглаживает взлохмаченные волосы. Потом она повернулась к нему, посмотрела долгим пронзительным взглядом, наотмашь ударила по щеке, повернула ключ в дверях и вышла.

Он застыл, поняв вдруг, что только что сделал, застонал, опустошенно опустился на стул, и в яростном отчаянии смахнул со стола чашки с блюдцами, и они разлетелись на мелкие цветные осколки, ударившись о стену. А он даже не заметил, что несколько осколков впились в руку, поранив его, и теперь кровь капала на стол и белую рубашку.

Люба вздрогнула за компьютером, подбежала к дверям, постучала, осторожно заглянула и тихо ахнула:
- Сергей Сергеевич, что с вами?! Господи, да у вас же кровь! Мама родная! Я сейчас бинт принесу! – она выскочила из кабинета Данилова, порылась в ящике стола, тут же вернулась и стала перевязывать ему руку, причитая почему-то шепотом. – Как же вы так неосторожно, вон рубашку замазали…

Она посмотрела на него и осеклась: по щекам Данилова из закрытых глаз текли тяжелые слезы. Она быстро забрала остатки бинта, ножницы, йод, выскользнула из кабинета, бросилась к телефону, чтобы вызвать уборщицу.

Через полчаса в приемную вошла Лена, положила перед Любой два листа бумаги:
- Люба, поставь, пожалуйста, сегодняшнюю дату и твою подпись.
- Елена Павловна, а это что?
- Мое заявление.
- О чем?
- Об увольнении.

Люба тихо ахнула, дрожащей рукой расписалась, отдала Лене один экземпляр, и, подождав, пока та вышла из приемной, бросилась к Данилову:
- Сергей Сергеевич!
- Что ты врываешься, как ненормальная? – недовольно спросил он, отрываясь от бумаг. – Что у тебя? Пожар что ли?
- Хуже… вот…
- Что это?
- Заявление… Елена Павловна оставила.
- Заявление?
- Да. Об увольнении по собственному желанию.
Данилов побагровел, подскочил, вырвал из рук Любы лист бумаги, прочитал раз, другой, третий, рухнул на стул, тихо сказал:
- Пригласи ко мне Фомину.

Люба бросилась к телефону, дрожащими пальцами набрала короткий номер, мечтая только об одном – чтобы та была у себя. Ей почему-то показалось, что если Фоминой не будет, то Данилов убьет всех, и, в первую очередь, ее, Любу.
- Да, Люба?
- Елена Павловна, я отдала ваше заявление генеральному, он просит вас зайти… прямо сейчас.
- Поняла.

Лена шла абсолютно спокойная, словно ничего и не было. Она уже пришла в себя после событий в кабинете Данилова, хотя в душе ее метались птицы – целая стая маленьких испуганных птиц. Не стуча, вошла. Он вздрогнул, увидев ее, густо покраснел, посмотрел непонимающими глазами:
- Что это?
- Это мое заявление об уходе. По-моему, там четко написано, у меня разборчивый почерк.
- Лен…
- Мы не сможем больше работать вместе, я думаю, вы это понимаете.
- Лен… ну прости… – он встал из-за стола, подошел совсем близко, попытался заглянуть в ее глаза.
- Ваш отказ ничего не изменит, так что у вас есть две недели, чтобы найти нового коммерческого директора.
- Ты не можешь… так вот… бросить меня… Ну, прости меня, идиота! Лен! – он говорил и понимал, что говорит в пустоту. – Да я не смогу жить без тебя, Лена…

И он опустился перед ней на колени, склонив голову. Она отвернулась и вышла, плотно притворив дверь. Данилов все также стоял на коленях, глядя на дорогую отделку кабинета, поднялся, тяжело сел на стул, трясущимися руками написал на ее заявлении «В отдел кадров. Согласовано. Данилов», размашисто расписался, кинул ручку на стол, вышел в приемную, отдал бумагу секретарю.
- Люба, я уезжаю, сегодня меня уже не будет.
- Хорошо, Сергей Сергеевич. Машину?
- Не надо.
Он поймал такси, доехал до дома, весь день пил, не пьянея, пока не отключился.

Катерина, придя вечером домой, с ужасом увидела его в окровавленной рубашке, с забинтованной рукой, храпящего на диване в гостиной. Из кармана его рубашки выглядывала фотография, она осторожно потянула за уголок, а вытащив, долго вглядывалась в знакомые черты женщины с венком из полевых цветов на голове, сидящей на лугу среди зеленой травы. Охнув, засунула фотографию обратно и заплакала.


Лена не рассказала Ивану о том, что произошло в кабинете Данилова, только упомянула, что написала заявление по собственному желанию.
- Лен, что случилось? – Иван смотрел на нее пристально, словно догадался, почему она это сделала.
- Да ничего, Вань, – она пожала плечами. – Я не смогу с ним работать, думаю, ты понимаешь, почему. Кто-то из нас должен уйти. Он – генеральный директор, я – коммерческий. Значит, уйти должна я.
- Лен, ты что-то скрываешь от меня, я же чувствую, – Иван требовательно заглянул в глаза.
- Да нет, Ванечка, – она не отводила взгляд, только где-то там, в глубине ее зрачков, трепетало что-то, похожее на боль. – Помнишь, есть такая поговорка – не работай, где гуляешь, и не гуляй, где работаешь. Это тот самый случай.
- Лен… он что, обидел тебя? – глаза Ивана полыхнули.
- Нет, ну что ты! Дело не в этом. Просто я поняла, что настало время уйти. Вот и все.
- Как-то уж очень неожиданно.
- И так бывает.
- Что будешь делать? Может, ко мне пойдешь?
- Нет, Ванечка, я буду искать работу в другом месте. А пару-тройку дней я хочу просто отдохнуть… Ну, после того, как пройдут две недели, что я должна отработать по закону.
- Лен, если он обидел тебя, я его убью!
- С ума сошел? Даже думать не смей. Я хочу прожить с тобой до глубокой старости в любви, счастье и понимании.
- Эх, Ленка, Ленка! – он привлек ее к себе. – Если ты меня когда-нибудь бросишь, я умру.
- Размечтался! Нет уж, мой дорогой, ты от меня так просто не избавишься, – и она поцеловала его, блаженно закрыв глаза.
И он не смог не ответить на ее поцелуй, а руки сами потянулись к ее груди. И теперь она сидела у него на коленях, уютно устроившись, наслаждаясь его ласками, целуя его теплые требовательные губы, пока желание отдаться друг другу сейчас же, немедленно, не накрыло обоих с головой.



Иван готовился к переговорам – через полчаса должны были приехать итальянцы. Требовательно пискнул мобильный, он не ответил – не до этого. Через мгновение телефон зазвонил снова. Посмотрел на дисплей – Катерина, подумал секунду, ответил:
- Да, Кать, привет.
- Здравствуй, Ваня. У меня к тебе есть дело… личное… Когда мы сможем поговорить?
- Кать, я сейчас жду итальянцев с контрактом, так что не раньше, чем через пару часов. Давай так, я освобожусь, наберу тебя. Идет?
- Хорошо. Только…
- Что?
- Вань, это очень важно… для меня.
- Да, я понял, освобожусь, поговорим. Договорились?
- Да.

Он отключился, недовольно поморщился. Не то, чтобы Катерина досаждала ему, нет. После того раза, когда он набросился на нее в своем кабинете, прошло приличное время, он ее больше не хотел, она ни о чем не спрашивала и даже виду не подавала, что между ними что-то было. Виделись они часто, но спокойно, по-деловому. Судя по всему, ее тоже это устраивало – ну случилось, что ж с того? Было все по обоюдному согласию, вспыхнуло, как порох, и погасло без долго тлеющей золы, без искр выяснения отношений.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...