Терять и находить

 
Часть первая

      
        Мне вспоминается история давнего знакомого, с которым выпал случай повстречаться в поезде Москва – Петрозаводск. И вроде бы ничего особенного в его истории нет, если не считать чем-то особенным откровенный разговор о жизни. Как бы то ни было, а передо мной раскрылась его жизнь и бездна чувств, никогда ранее самим не испытанных и не изведанных, чувства незнакомых прежде людей, о которых говорил мой знакомый.  Сейчас, по прошествии нескольких лет, вспоминая его историю, моя душа открыта новым людям, новым  впечатлениям. Я верю, что теплота души человека, ее природная искренность обязательно сохраниться и чувство полноты жизни в одном из своих проявлений - как, например, любовь, где бы оно ни было, и сколько бы времени для этого не потребуется – рано или поздно обязательно вернется к каждому человеку вновь, быть может, даже с удвоенной силой.

        Была осень. Воздух прохладен и свеж. За мутным окном вагона, через платформу напротив, стоит электричка. За ней ярко горят прожекторы станции. Я устроился в купе загодя до отправления поезда: пришел, когда никого не было, первым вышел на длинный перрон и первым подал билет на проверку проводнику. Повесил куртку в пустом купе, и подумал, что мне снова придется коротать вечер с незнакомыми людьми. Скоро они подойдут: шумно, как водится, пройдут по тамбуру, заглянут в купе. На перроне ли, или уже в вагоне поезда, я стал тяготиться ожиданием момента, который наступает, когда не знаешь, с кем придется продолжать путь? Точно не знаю. Редкий случай выпадает, если  в компании, среди пассажиров, попадается  одновременно разговорчивый и интересный собеседник, начинаешь его с интересом слушать, и необъяснимо как под его незатейливой болтовней незаметно вовлекаешься в процесс разговора. Впрочем, что касается меня, я с удовольствием мог занять себя книгой.
       В купе на столике лежат газеты и журналы. Я от нечего делать взял первый попавшийся журнал и стал листать. Сначала появилась  пара: муж с женой, а затем Морозов с небольшой сумкой на плече.
       Вот уж с кем я не ожидал встретиться, так это с Владимиром Морозовым. Некоторое время мы работали вместе. Владимиру за пятьдесят, он на двадцать лет старше меня. Я обрадовался, что снова увидел его. Он был прекрасный собеседник и удивительный человек. 
- Вот так встреча!
     Морозов искренне улыбнулся, мы пожали друг другу руки. Так повелось, что его все звали по фамилии, привык так называть его и я. 
     Поезд тронулся в путь, все расселись в купе в ожидании проводника, за окном мелькнула станция, затем начало какой-то улицы, дома. Мы  болтали, иногда сидя за столиком, иногда стоя в тамбуре. Ему было, о чем мне поведать. Большую часть пути проезжали ночью, и у нас достаточно оказалось времени для разговоров.   

     Он работал инженером, ремонтировал оборудование нашей фирмы, а еще втайне от начальства занимался ремонтом медицинских тонометров. Я узнал это, поскольку частенько спускался в его коморку в подвальное помещение и заставал его за «левым» ремонтом.  В конце 1998 года в самый разгар кризиса я уволился и с тех пор его не видел, хотя первое время мы общались по телефону.
       По прошествии трех лет, как я ушел из фирмы, мне было интересно узнать о его судьбе. Один раз я даже  приехал на старую работу. Приехал так - от нечего делать – узнать, не рванула ли в воздух фирма (в последнее время она совсем напалмом дышала), захотелось поболтать с теми, кто остался из старого коллектива.
     Спустившись в тот раз в подвал к Морозову, меня поразило его спокойное отношение к жизни.  Даже когда грянул дефолт в 1998, и резко упала зарплата, он и не думал менять работу. Я не считаю, что он был покорным, неприхотливым немым работником, одним словом рабом, как это могло показаться на первый взгляд, - но то, как он жил в своей каморке меня потрясло. Это было прошлой зимой. Меня поразила убогость обстановки. На электрической плитке с темными разводами высохшей краски стояла закопченная, местами до черноты, алюминиевая кастрюля с погнутыми краями и выгнутым дном. В ней он варил  картошку и сосиски. Тут же на столе, представлявший собой металлический каркас с деревянной доской, освещенный широким окном старого исследовательского института, в котором фирма арендовала помещения, стояли никому не нужный pH-метр, старые весы с грузиками. Фирма давно уже ничего не производила, многие инструменты давно устарели. Никто не знал, как долго она просуществует. Морозов был одет в потрескавшиеся дешевые кроссовки с надорванными краями, дырявыми. Носил две куртки: одну поверх другой, поскольку не имел ничего зимнего и вытянутый свалявшийся свитер. Приходилось экономить.
    Я никогда ему этого не скажу, но он выглядел действительно ужасно, выглядел, как нищий. Плохо платили в тот год, и даже около года после: так "заботились" о сотрудниках, впрочем, не руководства фирмы была в том вина. Просто неудачный был год... Мягко сказать, неудачный.

- Как ты ушел, зарплату уменьшили вдвое. Стало тяжело. – Морозов задумался и посмотрел на меня ясными глазами. - Ты никогда не ел говяжьи ножки? Мы покупали их с женой, потому что они были дешевые, варили суп из них, готовили холодцы.
- Все старались экономить  для сына,- говорил он. - Как умерла жена, - теперь о нем забочусь.
     У него был сын, который учился в институте и где-то на кафедре подрабатывал лаборантом.
    Мне было искренне жаль Морозова... Чем бы я мог выразить свое искренне сочувствие? Я достал бутылку водки, но он наотрез отказался.
- Все, наверное, косо на меня смотрели, что я ушел тогда из фирмы.
- Ты сделал выбор, который каждый бы сделал на твоем месте, - сказал он. Из всего первого состава остался я один, разумеется, исключая руководство.
   Мы разговорились. И мне и ему это было нужно.
   Про смерть его жены я услышал от него впервые. Ему было трудно вспоминать об этом, но он  рассказал, и с его первых слов я понял, что это был рак. Она слегла внезапно. Болела около полугода, а последний месяц особенно мучительно. Морозов сидел у постели.
- Она когда была в сознании, старалась меня утешить, думала обо мне. Говорила, чтобы я особенно  не волновался, что сейчас встанет и пойдет на кухню готовить обед, только еще немножко полежит в кровати. А сама только руку могла поднять, даже не могла наклоняться, переворачивалась с трудом, ходила под себя. А  последние дни совсем говорить перестала, только было слышно, как она тихо шептала, подзывая меня ...
     Тут я не могу описать того состояния, что охватило в вагоне  Морозова. Нет слов, чтобы описать выражения его глаз и лица минутою увиденные мною. Он наклонился так, что я не мог многого видеть, плечи его затряслись. Когда он успокоился, то продолжил:
- Каждую неделю приезжал к ней на кладбище, в глазах темнело. Участки, один за другим ряды из памятников, кресты: белые, черные, проржавевшие и никелированные, поросшие травой извилистые дорожки. Одновременно было и странно и страшно понимать, что я к этому привык. Если можно сказать, привык  к беспросветной тьме, к пустым дням, что проходили день за днем незаметно. Смещались даты, терялся в голове календарь событий. Весь ужас был в том, что я ни к чему уже не стремился и мне начинал нравиться сложившийся порядок вещей: это некоторое беспамятство, стертые грани безрассудства.
- Я все это тебе рассказываю, - продолжал Морозов, - что бы ты понял, в каком состоянии я находился. В некоторой мрачной обреченности от наступления завтрашнего дня, - сказал он, подумав. - Меня ожидало вчерашнее утро, заурядный день, и я знал, что день этот закончится таким же вчерашним вечером. Я ненавидел сны. Все продолжалось более полугода, меня спасли от безумства только мысли о сыне. В какой-то момент мне стало казаться, что жизненные силы стали покидать меня. Меня охватила сначала паника, бессмысленная суета и затем оборвалось, кончилось все слабостью и безволием. Окружающие люди, события -  все смешалось в пространстве, как в беспробудном сне. Знаешь, при желании каждого человека можно сломать. У каждого найдется нечто, от чего он не сможет отказаться. Осознание безысходность каждого часа, каждой прожитой минуты теперь уже в прошлом, хотя в целом  мир перестал быть интересен мне, в том плане, что меня уже ничем не удивить.  На тот момент я почувствовал, что жизнь уже прожита… можно было легко покончить с собой. Тогда-то и пришло понимание того, что наступило время прощания. Пора было моей Машеньке, моей милой Машеньке  уйти. Уйти от меня,  из моей оставшейся жизни. Не удерживать ее больше в себе. Я понял, наконец, что означало окончательно проститься: отпустить от себя ее образ, перестать жить прежними чувствами и оставить только одни воспоминания  к прошлому горячо любимому близкому человеку. 

        Долгое время  не мог  привыкнуть к мысли, что Машеньки нет. Ведь мы жили вместе более тридцати лет. Чего только мы не пережили? Чего только с нами не случалось! Всякое было. И даже не поверишь: хотели развестись, - Морозов даже в этот момент улыбнулся.
-  Да, развестись. Пришли оба в ЗАГС для развода и…  не смогли войти внутрь. Так любили друг друга, что постояли, потоптались на месте, развернулись и пошли вместе домой.
    Я смотрел на него и не заметил уже и тени на его светлом лице, подумал, сколько сил нужно иметь, что бы выбраться из того эмоционального вакуума, в котором он находился  и теперь так просто, с улыбкой  говорить о жизни.
- Это жизнь, - любил повторять Морозов. – Просто жизнь.
- Как дела на работе? - спросил я его, когда мы из тамбура вошли в купе. 
- Намного лучше, чем было раньше. Но все равно долги остались. Машенька год не платила за квартиру по-забывчивости, а потом и по болезни, а мне вспомнить  не до этого было. Да я и никогда и не следил за квартирой, за оплатой, все она успевала делать. Были еще и другие долги, о которых я узнал только после ее смерти… в общем тысяч на пять долларов. А для меня ты сам понимаешь просто катастрофа в тот год после кризиса.
   Мы помолчали под стук колес и шелест рельс.
- Тебе помочь? Спросил я серьезно, я могу...
- Спасибо Андрей, - все в порядке. Я уже занял у друзей, выкручиваюсь потихоньку. На работе стали лучше платить.
- Я так и не понял, почему ты не ушел тогда в тот год, не стал искать другую работу, - сказал я недоуменно.
- Привык я работать там, где меня знают, где есть от меня польза. Но скажи мне: кому я нужен в свои пятьдесят пять? Кто меня возьмет? Я знаю все про свой возраст и то, что уже никому не нужен. 
- Ну, по-разному бывает.
- Люди привыкли ко мне. И на фирме и те, кому я тонометры чиню. Много не беру, ты меня знаешь, а так, куда им идти: старикам, инвалидам, пенсионерам, - везде все дорого, а я ремонтирую за символическую плату. Кроме них еще врачи обращаются. Электронику их смотрю: кардиографы, анализаторы медицинские. Они бюджетники, рассчитывать на крупные суммы не могут - вот и обращаются ко мне. Однако за кресло, положение я свое не держусь. Ничего жалкого я не видел в жизни как человека, - который «держится за кресло». Может быть, замечал, как приходя утром на работу, некоторые садятся, кряхтя и поглаживая подлокотники своего любимого кресла?
    
      Поезд нес нас на север. Мы оба ехали в командировку в Петрозаводск, каждый по своим делам. За окном давно стемнело, и в отражении окна, будто в параллельном мире всего происходящего, я наблюдал, как наши соседи супружеская пара пила чай. Вскоре они закончили,  мы пересели к столу и принялись  за еду сами.


Часть вторая

     Мы пили растворимый кофе со сливками, какие обычно подают в маленьких пластиковых упаковках.
- Разве это кофе? – досадовал Морозов. - А сливки? Одна сплошная химия, как впрочем, и все остальное, что продается в городе. И дня не пройдет, как продукт испортятся. Мне довелось пожить несколько лет в Сибири. Бывало, нальешь сливки  в туес, а наутро они лишь густеют. Перевернешь туес, а сливки не выливаются и хранятся долго: натуральные продукты.
     Я внимательно смотрел на Морозова. Худоба, которую я привык в нем видеть, прошла, лицо приобрело здоровый вид. Обувь у него теперь опрятная, но не дорогая,  и сам он выглядит хорошо, но все также бедно.
    И тут я неожиданно заметил у него красивые часы: на запястье его блеснул браслет. Вначале я их не примечал, настолько гармонично они сидели на руке - верный признак хорошего вкуса.
Внешне часы чем-то напомнили одни из тех, которые я одно время продавал в бутике на Новом Арбате, когда работал продавцом, но в той коллекции  именно таких, как на руке у Морозова, не встречал. Я присмотрелся.
      Часы Raymond Weil- дорого и со вкусом. Очень удачный выбор. Продавцом я держал в руках похожие: циферблат прямоугольной формы, на циферблате римские цифры и маленькое окошко с датой.
- Красивые часы, - сказал я. 
- Часы? – рассеяно произнес  он. – А… Это подарок.
   В этот момент он улыбнулся той задумчивой улыбкой, которая сопутствует  приятным воспоминаниям. Лицо его в этот момент  приняло благостное выражение. Минуту назад он был сосредоточен, напряжен, а сейчас впервые расслабленно улыбнулся.
- Разреши посмотреть?
- Пожалуйста.
    По той интонации, как он это сказал и по его внимательному взгляду, что следил за моими руками, я понял: часы ему были дороги как память, как нечто близкое сердцу, что невозможно от себя отпустить даже на время, а вовсе не потому, что они дорого стоили.
- Стоят не меньше двух-трех тысяч долларов, - заключил я, опытным глазом посмотрев на часы. Ты наверное не знаешь, но после того как я ушел из фирмы, я успел поработать в магазине продавцом часов дорогих марок. Выглядят вполне роскошно.
- Могу лишь представить себе их цену. Но знаешь, я сначала не хотел их брать в качестве подарка.
- Это почему?
- Трудно поверить, что самостоятельная, богатая женщина, проживающая в Англии, искренне заинтересуется мной – рядовым инженером из России, привыкшим к нужде, сводить еле-еле концы с концами. Это ее подарок. Такие дорогие подарки я никогда не принимал. Ни от мужчин, ни от женщин, тем более богатых женщин.  Ведь если задуматься: зачем я ей нужен? Что она нашла во мне,  кроме долгов у меня ничего в жизни нет. Ну сын, работа, да мало что ли таких, как я? 
- Вы привыкли работать, своим трудом зарабатываете на свою жизнь, еще воспитываете сына, - начал я было рассуждать. 
    Но тут он рассказал о ней, об этой женщине, не слушая меня, не воспринимая моих слов. Ему саму хотелось выговориться, поделиться со мной своими переживаниями, эмоциями. И он выплеснул их наружу.
- С ней я ощутил себя лет на тридцать моложе. С ней действительно хотелось оставаться таким. Быть, разговаривать, чувствовать, одним словом продолжать ощущать движение жизни.

         Он заметил ее в очереди у окна с надписью расчеты за коммунальные платежи.
Тут, в помещении жилищного хозяйства с утра была толчея, люди суетились и выстраивались в длиннющие очереди за копиями финансово-лицевого счета, регистрировали сделки, получали   документы для приватизации жилья.
       - Она была с пожилой матерью-старушкой, которая сидела на стуле поодаль, а сама оформляла приватизацию. Уже не молодая женщина, но выглядела очень хорошо: ухоженное лицо, уложенные  волосы, короткая стрижка. Подумал: ухоженная, но не холёная; в возрасте, но не старая.
Темные волосы с проседью, причем отдельные седые волосы не пучком, где-нибудь у висков как это часто бывает, а кругом по всей голове, делали ее очень привлекательной даже несмотря на поперечные морщины на шее. С первого взгляда было видно, что женщина вовсе не стеснялась седины, держалась непренужденно. Темно-голубого, почти синего цвета глаза ее подчеркивались джинсовой  курткой были красивы, и голос звучал весело, но не звонко, а напротив спокойно и ровно. Она посмотрела на меня, и я понял, что она устала. Устала, как и я от жизни, а возможно от чего-то другого, что я не мог, разумеется, знать, а только почувствовал это. Ее выдавали не столько глаза, сколько тихий голос.    
     Голос ее был приятный, спокойный, женский, - давно не слышал  такой рядом, - несколько лет. По голосу, по интонации многое можно сказать о человеке. Я помог ей разобраться с бумагами, благо прошел через оформление этих бумаг полгода назад, когда также оформлял квартиру. Потом она попросила помочь с протекающим краном, так и сказала: помочь разобраться с краном, потому что нет мужских рук, которые могли бы взяться за это дело. Мне важно было общение с самыми разными людьми, к тому же в помощи я никогда не отказывал. Так что на следующий день я пришел к ним  домой. Тогда и познакомились лучше, разговорились. Через месяц она снова приехала и мы встретились вновь, с того вечера и начались наши отношения.
-  Еще не старая развалина, - пошутил он,  - еще как привлекательная. Уже шея в морщинках, но лицо выглядит свежо, открыто. Ясные, чистые глаза. Голубые глаза. Быть старой – тоже неплохо это не только естественно, но это еще  увлекательно.  Надо уметь, учиться принять старость и быть привлекательным  в любом возрасте; все зависит от человека.
    Не знаю, что произвело на меня тогда впечатление,- продолжал он, - цвет ли глаз, голос или ее движения … Может быть теплая, комфортная  обстановка, интерьер в квартиры  ее мамы? (важно, когда женщина умеет создать в доме уют). Или  когда она просто села напротив?
    Знаешь, еще одно, что хочу сказать тебе? - оживился Морозов. - Есть вещи, которые чувствуешь за версту, но объяснить не можешь. Не было кокетства с ее стороны, насмешек, намеков, ничего такого, абсолютно. Знаешь ведь, как женщины смотрят, поглядывают с кокетством. Вот этого не было... И одета очень скромно. Широкое серебряное кольцо и часы с браслетом, кажется, это и был весь ее набор. Красивой женщине не надо говорить, что она производит впечатление, она  сама это знает, читая по твоим глазам, ей главное твое внимание. Важно то, как это внимание звучит с твоей стороны.   
      Во всем её облике была привлекательность,  обаяние, свежесть в лице, к которой стремятся все женщины, крася губы и накладывая макияж, надевают кольца, перстни, золотые цепочки. Но не всем это удается, напротив, многие добиваются лишь жалкой моложавости.  Я не думаю, что это только из-за того, что она жила за границей.
- Вы говорили, что жила она в Англии, в Лондоне. Что-нибудь интересное о себе рассказала?
- Ну конечно.  Говорила, что регулярно занимается йогой, ходит на курсы. У них там это модное увлечение. У неё спортивная фигура, было видно, что она держит его в тонусе.
Да и что другое она могла бы мне рассказать? Жизнь там немногим отличается от нашей. Избыток веса и неумеренность в своих желаниях - вот бич современного общества. А еще неуравновешенность.  Рассказывала, что у них тоже есть рыбные, мясные оптовые рынки, ягодные фермы в сезон. Сейчас говорит, сезон ягодных ферм.

- Не знаю, - продолжил сомневаться он, - у нас у обоих сложившаяся  жизнь, взрослые дети, а она предложила переехать к ней. Говорила, что откроет  общий счет в банке.
   Он подумал и затем добавил:
- Карьера состоялась. Жизнь сложилась. Зачем я ей нужен, для чего? - вновь спрашивал  себя Морозов. - Для свободного времяпровождения? Все это либо иллюзии, либо я в чем-то заблуждаюсь. Такие женщины, как правило, выбирают молодых мужчин или богатых. Разве поймет она, как мы живем и надо ли ей это понимать?   Вот и я, когда она приехала в очередной раз, не сразу ее понял и не принял  подарок – дорогие золотые часы. Когда появляются деньги, крупные суммы и начинаешь их тратить - вот тогда вскоре понимаешь, что все земные удовольствия заканчиваются быстро. И настает время, когда удивить и порадовать себя уже нечем.


Часть третья

       Вскоре мы легли спать. В купе было темно - хоть глаз выколи. Шуршали колеса, поскрипывала в такт легким покачиваниям обивка купе, убаюкивая, нагоняя сон. 
      Морозов не сразу уснул, он думал о своей женщине, о глубоко забытых старых чувствах, что посетили сейчас его. Еще недавно полное спокойствие от понимания того, что все пройдено, прожито. А теперь новое ощущение позабытых чувств.
 «Она стеснялась, определенно стеснялась меня, своих эмоций; это было понятно по тому, как она смущенно отворачивала свое лицо, - подумал он, засыпая. Уж не знаю, почему, по какой женской причине (потому как женской логики не бывает, а бывает причина), но то ли она сказала, то ли я сам понял, и мы оказались вдвоем».  Об этом он никому не рассказывал, а только сейчас на секунду припомнил, как его руки скользнули по спине - гибкой и рельефной, как придерживал её за талию и чуть ниже; иногда она накланялась, иногда двигалась назад,  и в этот момент чувствовал ее сильнее... Он погрузился в сон. Столь непохожий на предыдущие и так теперь желанный. 
        Мне не спалось. Я был рад за Морозова, что у него стала налаживаться жизнь, хоть как-то он смог ожить, стал улыбаться, но его слова, что невозможно влезть в чужую душу, заставили меня задуматься. Да, чужая душа – потемки. И чужую голову себе не переставишь. Оставалось верить в то, что эта женщина с ним не играла и не использовала его как вещь.

        Она просто присела напротив. Да, именно. Когда она пригласила Владимира вечером к себе, и они вошли в комнату - освещенную люстрой гостиную, она села в кресло, непринужденно облокотилась на подлокотник. У нее действительно были сербристо-пепельные волосы. Одета скромно, а движения раскованные, плавные. Юбка в белый горошек. Купила ее в бутике во Франции, куда ездила отдыхать с дочерью, хотя цена в магазине совсем была не скромной.
      Она села напротив него и подумала, что он неплохой мужик. Да, именно так и подумала.  Медленно, про себя проговорила и слегка улыбнулась своим мыслям. Это было правильное слово. Звучит по-детски, наивно? Затем закинула ногу на ногу и снова улыбнулась своим мыслям: «Выражаюсь немного грубо, я и не думала, что могла бы так выражаться. Хотя я давно перестала чему бы то ни было удивляться, а сейчас удивляюсь сама себе». Глупо? Нет, вовсе нет.
     В Англии, в Сити про мужчин она совсем не могла так подумать, вообще не было причины рассуждать. Все было понятно. Даже не приходило в голову подобрать похожее слово. Мужчины – да, но не мужики. Всех она видела насквозь. Давно она  перестала знакомиться, ее перестали волновать новые встречи, хотя она не прекращала общение, но знакомство с новыми мужчинами не волновало ее,  как раньше. Она хорошо знала что  «новое разочарование»  будет хорошо забытым старым разочарованием непробиваемой скорлупы привычек нового знакомого. Список предложений мужчин к ней  всегда так похож и тривиален. И как следствие, однообразные отношения, приводящие к одному и тому же: либо роль очень хорошей приятельницы и время от времени  любовницы без искренних глубоких чувств и переживаний, к которым она стремилась.   
Она научилась хорошо чувствовать мужчину на расстоянии. Читать по глазам. Доверять не словам, а своему чутью.
      Вот и сейчас она стала понимать, что между ними возникло сразу нечто, что неожиданно привлекает, связывает двоих. Она читала это по его глазам.
     Владимир Морозов рассказывал о себе, о бывшей жене, о своей теперешней жизни. Она слушала внимательно и слова его были близки, только она в своей жизни никого не теряла, разве что свою мечту и  себя саму, но никогда она никому не признается в этом, даже себе, чтобы не расстраиваться понапрасну.  Трепет в душе остался, как и наравне с ним появились новые чувства. Она подумала, что этот человек заслужил многое в своей жизни. В свою очередь рассказала Владимиру о себе.
    Хотя она и работала в Сити, в основном это было выполнение формальных обязанностей. 

      У нее было все, сложилась карьера, устроена дочь, но не было счастья кроме дочери и работы и отрезка времени  между работой и домом и было это не так уж мало, разве что неспокойная душа вырвалась, пытливо искала чего-то…
     Еще она любила шоколад.
- У нас какой-то шоколадный бум, - сказала она. Шоколадную коробку она положила к себе на колени. 
- Я не нашла объяснения тому, что меня тянет в Россию каждый год, - рассказывала она. - Дочь не такая у нее уже сложилась своя жизнь в Англии, свой круг интересов, она мыслит по-другому.  Россия ее не привлекает. Я тоже привыкла, но тяга в Россию осталась, несмотря на то, что у меня тут пока жива старушка-мать. Дело даже не в том, что моя мама осталась здесь рано или поздно мне придется  ее увезти. И я её хорошо понимаю, что она уезжать не хочет. Многие русские делают деньги в России и тратят в лондонских фешенебельных магазинах моды, совершают «покупки при закрытых дверях», а что они оставляют после себя и для кого?  Делать деньги для себя и делать что-то полезное для других - разные вещи, разный взгляд на работу. Я наверное другая.
       Не знаю, как объяснить то, что когда приезжаю, - обхожу места, где когда-то жила.  Иногда достаточно сесть на лавочку в парке около института, в котором училась, закрыть глаза и поднять голову, потянуть носом воздух... и становится спокойно на душе. Так продолжается до следующего раза… Это желание возникло недавно, наконец-то обрело свое воплощение. Видимо я изменилась.

- Я решила сделать тебе небольшой подарок, - как-то сказала она Морозову. – Ты сам решай, брать тебе его или нет. Решила подарить эти часы. Она протянула ему небольшую коробочку.
Она решила, что должна подарить что-нибудь ему от себя лично. Решила это еще у стойки регистрации, когда в очередной раз вылетала домой. Она подумала, что этот человек заслужил многое в своей жизни.
   
        У стойки регистрации билетов она вдруг вспомнила, как двадцать лет назад так же стояла тут в Шереметьево и мечтала об Англии, об этой сказочной стране, о том, что переезжает туда жить навсегда. Лондон, сам город представлялся ей особенным местом, не похожим ни на какие города, местом, где могли реализоваться ее светлые мечты, с которым она связывала свои надежды будущей счастливой жизни, местом, где идет серебряный дождь и туман блестит вдоль Темзы, где уже радостно от того что виден кусочек светлого голубого неба - столь необычайно редкого,  где можно пройтись в полном одиночестве и покое в ухоженном городском зеленом сквере и послушать речь какого-нибудь чудака, - тот самый «London town»-  город, о котором она прочла все или почти все, и о котором так красиво пел один ее любимый «битл».
       Она думала, что со временем полюбит Джорджа, своего мужа, с которым прожила несколько лет после переезда в Англию, что все делается правильно, все идет своим чередом,  но для семейного счастья замужества мало, чего-то не хватало, чего-то главного, как не хватает  в цепочке последнего звена, в картине решающего мазка,  последнего кусочка для окончания  пазла.  Тогда это были иллюзии, которые она потеряла. Жадный муж-эконом, футбол и пиво, его привычки – все это в прошлом.
       Она не просто знала – видела на свете людей, полностью реализовавшихся в жизни, самодостаточных, их по праву называли счастливыми. Недавно она сравнивала себя с ними, такой уж у нее был характер. И всего-то она достигла, и все у нее было: интересная работа, и дом она снимала в очень тихом, спокойном районе Лондона, недалеко спортивный клуб и кинотеатр, и дочь вполне взрослый человек, устроена в жизни.  Но себя она никак не могла назвать счастливой. Она много думала об этом и старалась забыть, не возвращаться к подобным вопросам.   
       А сейчас  легкий трепет в душе, и совсем другие мысли. Все осталось как прежде, и все изменилось. Жизнь осталась, но волнения за другого человека появились. Это и было новым – давно забытым чувством.
     Что же сейчас? Сейчас она хотела быть с ним, и пусть завтра уже будет за тысячу километров. Его не будет рядом, но он так близок как никто другой. Она знала, что он тоже думает о ней. Потому что это она смогла вернуть его к нормальной жизни, можно сказать, спасла от глубочайшей депрессии. В этой, как она считала моральной помощи, она смогла реализоваться как женщина и в этой поддержке смогла почувствовать свою душевную силу. Она стала нужной,  и чувство этой поддержки, нарастающей любви было главным, определяющим для последующей жизни, в этом она увидела все то, чего ей не хватало многие годы, о чем она давно забыла и не думала даже вспоминать.  А еще она могла бы совершить легкомысленный поступок. По крайней мере, ничего не имеет против. Хотя легкомысленных поступков стало меньше, потому что они всегда с неизбежностью приводили к досадному одиночеству, оставляя себя наедине со своими мыслями и чувствами, которых накопилось достаточно. Но сегодня она поняла, что произошло что-то  другое. Не нужно было себя убеждать, как это обычно случалось с ней раньше, что внезапно возникшая страсть явилась маленькой толикой грядущих отношений - желанных и всеобъемлющих. Они действительно были, появились, как взаимное доверие и убежденность, что они оба созданы друг для друга.
      «Нет, - убеждала она себя, легкомысленно было бы не думать об этом, оставить всё как есть и не задумываться о будущем, о том, чтобы быть вместе».
      
     Она сидела снова в кресле, но уже в самолете. Самолет набирал скорость и вскоре взмыл в небо. Женщина наклонилась к иллюминатору, волосы ее слегка коснулись стекла. Взлетная полоса и аэропорт быстро удалялись, а из иллюминатора на нее пристально смотрело отражение другой  женщины. Та другая казалась ей далекой юной, потерянной во времени, с которой она легко рассталась, переезжая жить в чужой город, другую страну, и, которая удивительным образом появилась сейчас в смутном отражении. Идеального ничего нет, думала в этот момент она, в чем-то требуется компромисс. Ничего, что живем далеко друг от друга, но мы встречаемся. Из таких встреч состоит жизнь, в этом ее ценность. Мы уже взрослые люди, много чего приобрели и многое потеряли, но то, что мы приобретаем с годами – единственная умножаемая ценность, наше богатство. Для взаимоотношений нет и не может быть временных, пространственных преград. Пока я могу прилетать и возвращаться, а возвращаясь чувствовать, что вновь соединяюсь с той юной женщиной, которой я была когда-то, вновь обретаю гармонию души и тела. Будто снова ощущаю себя на заре молодой жизни, чувствую некое тревожное приятное беспокойство внутри себя. Улетая, теперь думаю не только о маме, новые приятные мысли о другом человеке наполняют меня. Это беспокойство за другого как будто  мне необходимо. В этой приятной тревоге каким-то образом расцветает источник радости жизни.    
    Некоторое время она смотрела, как удалялась земля, все еще находясь под впечатлением глубины недавних переживаний. «Мы снова были вместе, я лежала на груди и слышала, как билось его доброе сердце…тук, тук, …тук-тук.  Как удивительно, что я верю - время можно если не остановить, то хотя бы замедлить на те минуты радости от счастливой встречи, когда растворяешься в другом без остатка, отдаешь всю себя – теряешь, чтобы потом вновь обрести и воскреснуть. Не эта ли любовь, которая была совсем рядом, томилась в груди, о которой мечтала и забыла на многие годы и которая пришла слишком поздно?
    Что было бы, если они стали встречаться много раньше,  с тех времен в институте, когда она стремилась уехать, была бы она счастлива? И сама ответила на свой вопрос: наверное, нет, в то время они оба были слишком разные, с разными взглядами на жизнь, с разной ее оценкой. Поменять место жительства еще не означает изменить себя, свои взгляды на вещи. Хорошо, когда взгляды меняются и ничего в этой жизни не однозначно».


         Не знаю, как у них сложится судьба, но однажды в метро мне показалось, что я увидел Морозова с какой-то женщиной. Лица ее сразу я не разобрал, но судя по его описаниям это была она. Женщина стояла ко мне спиной, и только  время от времени поворачивалась  в профиль. Мне стало любопытно взглянуть на нее, и в тоже время я понимал, что достаточно многое о ней слышал, чтобы не быть таким любопытным. Случайно мелькнуло ее лицо. Приятное лицо и улыбка.
        Я думаю о том, как непредсказуема судьба, и удивительно становится, когда люди обретают друг друга, находят душевный покой и гармонию, даже если до этой встречи они прожили всю свою жизнь порознь, мечтали и стремились каждый по своему к совершено разному и противоположному.

***************
июль 2011.