Отвернувшиеся

Дорогой мой читатель. Хочу Тебя сразу предупредить, что это не автобиография, не мемуары, да и вообще ничьё – то жизнеописание. Думаю, Ты поймёшь, что я хотела показать этими очерками….

I.
Про человечество, острые ощущения и счастливые глаза.
Ночь выявляет все чувства, способствует проявлению человеческой сущности. Мне всегда нравилось писать ночью. Но гулять, или даже просто оставаться в темноте – нет. Я тянусь к свету. Я как цветок, уже увядающий, но, по – прежнему, жаждущий света, да и просто доброты.
Я – молодая девушка. Многие считают меня очень доброй и отзывчивой, а другие многие – страшной эгоисткой. Забавно, но бывает, что первые и вторые многие – одни и те же люди. Многие также думают, что я умная и красивая, а многие вообще не думают.
И я даже знаю почему. Как тела могут думать о другом теле?!! Эта мысль заставила меня поверить в бесполезность любых начинаний.
Поиск истины и какого – либо ответа на банальный вопрос в стиле Льва Толстого «Что выйдет из того, что я здесь?» и тому подобное был то ли приостановлен, то ли завершен, то ли заброшен за неимением желания его продолжать.
Поиск интересных увлечений привел к примерно тому же выводу. Отличие было в том, что поиск развлечений привел меня к тяге к познанию и острым ощущениям. И вот за косячком я решила, что жить долго нет смысла и можно умереть и раньше. Но самоубийство – большой грех. Мы все это знаем. И даже признаем это слабостью. А я думала, что убить себя («и уничтожить весь мир» - как заметил Летов) – это подвиг. Но это было не по - Христиански. И потому я подумала так больше не думать. Но попытки были, и все безуспешные. Я истинно хотела разрезать вены, наглотаться таблеток, спрыгнуть с крыши… Но не получалось. Почему? Это слабость духа.
… Когда я занялась эзотерикой, я не понимала, что хочу самосовершенствоваться не только ради себя, нет, не только, - для самоубийства.
Самоубийство – средство для появления силы духа, которая так необходима в жизни. Следовательно, жизнь и смерть переплетены одной нитью – силой духа. И почему же тогда существует разница между мирами – миром жизни и миром смерти?
… Сомнения были слишком сильны. Они побеждали все. Отчаяние охватило меня. На ближайшие четыре года. Ха! Я и не думала, что полюблю страдать. Таким образом, я полюбила и ножи. Неглубокие раны стали моей слабостью. Резать себе вены стало удовольствием, а не способом для ухода из жизни. Страшно, верующему убивать себя в ванне бритвой от станка. Безумству моей головы было приятно осознавать себя Богом, ведь иллюзия выбора - жизнь или смерть, жить, не резав до конца, или умереть, одним ударом разрубив синюю вену, - была! Ты – бог, когда это делаешь и сам решаешь финал этого акта, но, на самом деле, не решаешь этим НИЧЕГО. Все равно Небо решит за тебя.
Ощущение себя богом тянет глупых суицидников – мазохистов к бритвам, ножам, вилкам, штопорам и прочим более или менее острым предметам.
Но любая идея, доведенная до абсолютного исполнения, уже не идея. Поэтому бессмысленным становится самоубийство как самоцель. Скорее это не самоубийство, а игра в самоистязание.
И вот я запираюсь в темной комнате, выкуриваю сигарету долго, не торопясь; каждая затяжка преисполнена страстью, огнем будущего удовольствия. Обязательно нужно настроиться на грусть, нужно подумать о своих проблемах, а если их нет, их нужно найти, достать из прошлого… ну… или придумать. А потом нужно идти в ванную и начинать это грязное дело. Но даже секс неинтересен, когда он однообразен, и каждый раз одна и та же позиция.
Поэтому я не иду в ванную, а ложусь на холодный пол с грязной бритвой. Резать надо спокойно, каждый порез (который потом станет просто царапиной) не должен идти обязательно по вене. Но эффективнее наслаждение достигается при порезе места, где через кожу просвечивает синяя полосочка.
И я тщательно слежу за тем, чтобы ни в коем случае не нанести удар сильный, как делают безумцы, а впрочем, несчастные, отчаявшиеся люди. Они рубят свои итак измученные руки кухонным ножом. И страдание их истинно и даже, как не парадоксально это звучит, непорочно, ибо они страдают и плачут искренне. Даже демонстративность своей боли многих из них – это крик о помощи.
Это не наш случай. Такие как я уже полюбили отчаяние и не выйдут из него, ибо иногда легче носить оковы, чем вести того, кто их носит.
И я тихонько режу, ... режу, … режу… Бритва тонет в красной жидкости, ходит плохо. Смешно, но всегда можно остановиться.
Мы любим делать выводы, но редко идем от доказательств к ним.
Мы, безумные мазохисты, хотим быть Всем Богом, нам мало быть Его частью, мы хотим сами жить и сами умирать, мы хотим управлять другими людьми, их чувствами, мы хотим сами брать то, что нам нужно. Мы, безумные мазохисты, - это все мы, все человечество, которое лишь прикрывается масками спокойствия, удовлетворения или неудовлетворения своей жизнью, внутри же безумие поедает всех. По – разному. Мазохизм у каждого свой. Кто – то демонстрирует его (часто через смешные формы): режет вены в ванне, занимается жестким сексом в подъезде втроем; а кто – то сидит в кабинете, в кресле из крокодиловой кожи и скрывает это, свое безумие, прикрыв его, обманув его и всех, называя его поисками лучшей жизни, благополучия для семьи и так далее. Смешно, но сущность у всех одна.
И она одна у лежащей на полу девочки с кровавыми руками и счастливыми глазами и у успешного бизнесмена из Австралии.


И она отправилась мыть руки и бритву в ванну.


II.
Границы.
Говорят, что первая любовь бывает у всех и уходит почти у всех. Я не была исключением. Правда, была в то же время и разница от остальных. Она ушла, забрав всё, и внутри образовалась пустота. Это яма, зияющая бездна ничем не заполнялась. И все последующие романы были только развлечением. Даже Христианское утешение ярко не наблюдалось. Отчаяние не хотело уходить.
Единственным своим выходом я видела выход из жизни. Но это было бы слишком безумным шагом. И я решила просто идти на радикальные мероприятия.
Я знала её давно. Я знала также, что при желании могу ей понравиться. Но перейти границу и поцеловать женщину – очень сложное дело для меня. Для меня это был большой риск, ибо через неделю я должна была вернуться в свой странный дом.
Моим домом стал женский монастырь. В нем жили старые монашки, послушницы, трудницы и охранник. Самыми добрыми людьми были приезжающие в монастырь на службу священники. Мой дом был моей мечтой. Но одиночество оставалось одиночеством. И жизнь не менялась.

***
Стать послушницей из трудницы, сделаться покорной, молчаливой, непосредственно готовящейся к самому ответственному в моём Доме шагу – стать монахиней, - это было страшно. Перечеркнуть всю жизнь, никогда не полюбить своих детей, не ощутить сполна вкуса жизни. Это граница, которую нельзя перейти дважды.
Через неделю я уеду обратно в свой Дом, и это будет конец жизни в грязном грешном городе. Этот серый город подарил мне много добрых воспоминаний, но все они были связаны с семьёй, детством. Я хорошо помню наши прогулки с мамой по парку, как мы с ней ели мороженое и катались на каруселях. Психологически всё просто: человек в раннем этапе своей жизни, то есть в радостно – безумном, всеми любимом детстве, чувствует жизнь ярче (вкуснее что ли). Любое незначительное происшествие отражается в нём ещё особенно четко, гораздо красочнее, чем во взрослом, уже одряхлевшем состоянии.
Спаситель сказал: «Будьте детьми», будьте добры, беспечны, как дети, любите мир бескорыстно, любите всё в нём: каждую травинку, каждого жучка - паучка, каждый луч света, каждую каплю дождя. Мы забыли, как в детстве любили бегать под дождём, весело отбрасывая свои маленькие ножки в лужи, мы забыли, как кидались снежками, как ели снег, выдавая его за мороженое. Но я смутно это всё помнила, как, впрочем, и все. Я хотела совершить шаг к прошлому, к своему детству, к своему счастью, пойти за словами Спасителя. Но я никто, ибо так и не стала добродушной, словно дитя. Я пошла по пути сложному, я выбрала монастырь. Жизнь в сером городе, напоминающем мне вонючий подвал, сделала меня сильнее, применяя страшные орудия пыток.
Пытками были цепи предательств, смертей, боли, отчаяния…
Наверное, правы были многие самоубийцы, говорившие, что жизнь на земле – это уже ад. Но я всегда жила с осознанием, что всегда есть и может быть куда хуже. Это словно компьютерная игра, какая – нибудь жестокая стрелялка - двери из комнаты всегда есть, но ведут они туда, где обязательно встретятся пара – тройка монстров или врагов с автоматами.
Это заставило искать пути, чтобы не упасть ещё больше на дно. Я решила пойти в монастырь.
Я удивительным образом сочетала в себе развратную жизнь и религиозную убежденность. Это было в стиле Средневековья: ночью – глобальный разврат, утром – месса в Соборе.
Мой исповедник как – то на Службе сказал мне: «Чистому - чистое, а свинья везде грязь найдёт». Грязь, действительно, цеплялась ко мне, я ведь сама её подсознательно искала.

Это сработало и с монастырём. Я всем сердцем полюбила его, но, по своей дурной привычке видеть всегда пороки людей и не замечать ничего хорошего, разочаровалась и в этом святом месте, и в людях, которые его населяют.
Но тяга к Вере, к религии была во мне огромная. Парадоксально, но никто меня к ней не приучал. Я тянулась сама, с ранних лет, я мечтала стать монахиней.
И вот теперь это стало так близко, так реально.
Но и там я чувствовала тягу к жизни в сером городе, это было похоже на безумное желание покурить на лекции в университете. Да, можно ждать перемены, но желание очень сильно, тело, знаете ли, не очень – то любит сдержанность и аскетизм, но всё же нужно себя перебороть. И ждать, ждать…
Так и я жила ожиданием: в городе ждала встречи с монастырём, в монастыре – с городом.
… Оставалась неделя. Всего 7 дней. А потом конец – граница, которую нельзя перейти дважды.
Если трудница становится послушницей, она не обязана всю жизнь прожить в монастыре. Но это только формально. На самом деле послушница не должна больше изменить своё решение, она станет монахиней, в ином же случае все остальные монахини, послушницы отнесутся к ней с порицанием, а также вечные угрызения совести не дадут ей покоя.
В таких делах нельзя передумать. Стать послушницей, а потом монахиней сложно. Нужно проявить себя в работе, то есть трудиться искренне, с радостью, с важнейшим элементом – покорностью.
И я была уже готова стать послушницей. И я знала, что меня ей сделают через неделю.
Как провести эти последние 7 дней в миру? Я закончила университет, я больше не ходила на работу… Зачем? Я живу последние 7 дней.

***
Провести в пьянке остаток жизни глупо. В молитвах и решительной подготовке (а это необходимо) – сложно. Грех малодушия и лени в армии моих пороков был не последним лицом. Эта ситуация напоминала мне стандартный сюжет американских фильмов: человеку жить остается немного, и он делает то, о чём мечтал, не оглядываясь на обстоятельства.
Я не могла угнать машину, поехать на море, захватить самолёт, уехать в Тибет по причине того, что меня могли посадить в тюрьму, и денег таких у меня не было.
Оставались мечты вполне реальные, которые не стоили миллионов и вполне законные.
Самым ярким желанием было отрезать яйца первой моей любви, грязному художнику, который считал, что его картинки покорят мир. Но членовредительство иногда, к сожалению, преступление. И я всё же православная христианка, зла мне делать никому не хотелось.
Лучше идти в ад за вред себе, делать боль - удел моих предателей.
***
Я проделала хитрую махинацию, достав её номер… Погулять по набережной в слякоть она согласилась.
Она не сильно удивилась моему приглашению. Я мотивировала нашу встречу тем, что мне нужно отдать ей какие – то мифические диски.
В нашем городе - подвале было совсем не интеллигентное общество: с нами «по - хорошему», а потом в грубой форме пыталось познакомиться и провести время несколько пьяных компаний. Это неудивительно: девушки нашего «подвала» похожи на тени своих же теней или на яркие куски безвкусицы.
Подруга же моя и ваш покорный слуга были в числе немногочисленной золотой молодёжи. Каждая из нас ездила на дорогой иномарке. Подруга ездила с автоматической коробкой передач и правым рулём, я же отношусь к машинам консервативно: моя синяя Toyota в наш век – автомат управлялась механически, я люблю выбирать и управлять сама.
Каждая из нас носила дорогие чулки, мы одевались в магазинах, конечно, не нашего города. Каждая из нас выглядела объективно хорошо: постоянные занятия в фитнес – зале, хождения по салонам красоты делали своё дело. Да и чего скрывать, мы всегда были объектом внимания многочисленных поклонников.
Хорошую жизнь мне обеспечивали считавшиеся в нашем городе богатыми родители; они дали мне престижную по меркам нашего общества работу. Я работала и училась. Подругу содержал бизнесмен. Но мы оставались крысами, как и все остальные жители нашего подвала, только чуть – чуть жирнее. Мы были изворотливыми, особенно хитрыми крысами.
Женщины у моей подруги по юности лет были. У меня – никогда. Я всегда была натуралкой, точнее я просто любила одного человека. Но полигаммность легко с этим сочеталась.
Мы решили поехать за лжедисками ко мне домой. По дороге я чётко осознала, что мне осталось 2 дня. Что я делала 5 дней? Ничего важного… Да! Ничего важного. Так и жизнь проплывает: бессмысленно, ненасыщенно, серо и мерзко, как город в окнах автомобиля.
Мне захотелось зарыдать, биться головой, кричать. Я всегда сдержанна, но зачем держаться сейчас, ведь я уйду навсегда через 2 дня! Хочу ли я уйти? Нет. Но больше я не хочу остаться. Почему я не хочу остаться? Потому что не вижу солнца, не будет здесь победы моей Веры над моим малодушием и отчаянием. Бога в этом городе нет.
Я снова сдержала слёзы. Я же еду перешагнуть границу, надо быть сильной.
***
Мы выпили у меня в квартире бутылку вина, покурили какой - то привезённой ею травы. Она предложила водку, но я не хотела напиваться. Я хотела Света, я хотела в этот день изваляться в грязи, но не хотела замараться.
Алкоголь и трава помогли мне захотеть её до безумия. Каждое её движение сквозило невероятной привлекательностью. Рыжие волосы, зелёные глаза, довольно большой нос, неприлично короткая юбка, колготки в большую сетку сводили меня с ума… И мозг начал бороться. Разум. Был включён разум. Он говорил мне, точнее просто мигал красной лампочкой, на которой было написано чёрными буквами: ГРЕХ.
Но вторая половина разума, в которой разум тоже как – то присутствовал, говорила: «А не грех творить различные извращения с мужчинами? Итог всё равно один». Разум с красной лампочкой начинал сомневаться, но мигать продолжал.
Подруга почувствовала мои сомнения, она всё поняла, ёй это, видимо, польстило. Она стала играть, играть, как играют все женщины.
В своей голове я выключила мигающую лампочку, в комнате я выключила свет (теперь я его уже не искала). Я не стала играть с ней. Я просто подошла и поцеловала. Граница преодолена. Всё. Можно остановиться и забыть об этом, как о страшном сне. Но тело уже не слушалось, и мои руки ласкали её такое же безумное тело без красной лампочки в голове. Она хотела. Создавалось впечатление, что она хотела всегда. Чувство противности, жуткого отвращения на мгновение посетило меня. Но я и его прогнала.
Не было места чувствам, страсть была в этот момент сильнее их…
***
Оргазм был таким же, как всегда. Он не отличался ничем особенным от эффекта секса с мужчинами. Всё то же. Главное, стало противно ещё сильнее, чем когда бы то ни было.
Мы лежали на полу, одежда вся была далеко, рядом валялась бутылка белого вина. Я встала, нашла свой халат, сигареты и закурила. Я посмотрела на голое, лежащее на полу тело. Оно счастливо. Оно выдохнуло: «Супер». И впало в беспамятство. «Трава, наверно», - подумала я.
***
Я собралась и вышла.
Поехала на лесополосу, которую в юности очень любила. Я не была там 7 лет.
Когда я летела по трассе, то вспомнила свою юность, зелёные листья деревьев, пруд и мостик, всю таинственность этой лесополосы. На глаза наворачивались слёзы. Держаться уже не надо. Но я держусь.
Я поймала себя на мысли, что не могу найти это место; где оно? Неужели эта грязь, прикрытая жёлтыми гниющими листьями, вырубленные деревья, лежащие на земле - это оно?!! Я вышла из машины.
Место из зелёного уголка стало серым и тусклым, как город. Он точно пробрался и в это святое место для меня. А может, он доберётся и до моего монастыря? Он будет там, ведь я его туда хочу провести.
Я села на срубленное дерево и зарыдала.
Пачка, почти полная, кончилась за какой – то час. Я сидела вся испачканная тушью, на земле была грязь и жёлто- белые окурки крепких сигарет. А по небу плыли серые облака, они казались для меня в тот момент воплощением пустоты.
Границы пройдены. Все границы.


Бог везде, повсюду, во всём Его частицы, повсюду Одухотворённость. Он есть в этом городе.
Но почему же я вижу всю грязь? Неужели Бога нет во мне? Или я Его теряю?


***
День превратился в сумерки. В это время года темнеет очень быстро. Надо ехать. Я плохо вожу машину ночью.





III.
Сумеречный ля – минор.
За окном шумели деревья. Они уже утрачивали свой зеленый цвет. Листья начинали опадать. Солнце затухало, рождая ночь. Пограничное состояние дня и ночи стало владеть миром. Синее небо смотрело на землю черными кляксами – облаками. Облака были суровыми и жесткими.
Кошка мурлыкала от удовольствия, сидя на карнизе окна. Скинуть ее с первого этажа, тем самым, отпустив на волю, было легко, но она сопротивлялась. Ей не нужна свобода, она ведь уже свободна.
Я лежал на кровати, в комнате стремительно темнело, но мне хотелось растянуть это сумеречное состояние. Ведь сумерки – это процесс, день и ночь - это нечто целостное, своего рода, результат. Вся жизнь – это процесс. Процесс стремления к смерти как к бескомпромиссному результату. В себе я тоже чувствовал процесс угасания. Хотя это и забавляло, чувствовать близкую смерть, которая наступит лет через 50. При всем этом мне хотелось жить…
Я обнимался с электрогитарой в кровати. Она была моей верной подругой, несмотря на то, что у меня есть девушка. Я уже плохо видел гриф, но пальцы его помнили, я играл перебором аккорды, что – то импровизировал… Это занятие затягивало меня в особый мир, который существовал только в моей голове. Моя гитара была черного цвета. Я купил её, подсознательно ассоциируя её с Ней.
Я познакомился с Ней на концерте, и Она мне совершенно не понравилась. А через два года в этот же день (типа женский – 8 марта) я сжимал Её в объятьях, страстно целовал Её в красивую шею, оставляя на ней шрамы цвета переспелых ягод, при этом я ничего Ей не подарил, ибо был беден до ужаса. Я ходил пешком до Её дома и уходил поздно вечерами. Все вечера мы проводили лежа на кровати. Каждый раз я просто хотел сделать Её счастливой, безумно целовать, мне хотелось, чтобы было приятно Её детской невинной душе, столь же невинному прекрасному пухлому телу. Я любил Её не просто больше жизни, нет, Она была важнее мне всего бытия.
Я хотел отдавать Ей каждый миг, каждую песню свою я посвящал Ей, хотя никогда в этом не признавался.
Она была моей ровесницей. И нам было всего 18 счастливых лет. Но Она была не подвластна этому времени жестокого мира. На какой - то Православный праздник типа дня Святого Валентина Она подарила мне зелёный воздушный шарик, и мы пошли к Ней домой. Она поила меня невкусным кофе, а потом ждала моих ласк. И я отдавал Ей всю душу, каждый день я отдавал Ей себя, как никому, как никогда не отдавал себя.
А теперь я лежу и обнимаю свой «flight», вспоминая уже почти забытый Её запах, Её худенькие, не подходящие к пухленькому телу плечи. И сердце моё рвется, но я уже не жду…
Утром я снова встаю и еду на работу. А работа у меня неинтересная, скучная даже. Я её возненавидел в первый же день. Я никогда не курил, а тут стал дымить как паровоз. Наверное, от скуки.
И вот я выкуриваю уже 2 пачку за рабочий день. Моя рабочая деятельность бесполезна. Да, она нужна небольшой шайке мошенников, которые, по большому счету, ведут свой бизнес по закону.
Потом я поеду к своей беременной девушке и ещё раз пойму, что ей уже давно пора переехать ко мне. А ещё надо расписаться. Хотя об этом я мечтал. Раньше. Да и сейчас не против.
А может, не ехать? Нет, надо. И мы с ней идём в кафе. И она молчит. Я же рассказываю о своём насыщенном рабочем дне.
Настаёт время, когда мне нужно проводить её домой. И я провожаю её в глушь города. А теперь я сажусь в маршрутку и еду домой. За окном ливень, летний ливень.
… Однажды мы ехали с Ней в маршрутке, но внезапно, как это обычно бывает, наш транспорт сломался. Нам пришлось выйти и идти пешком. Дорога была долгой. На горизонте появились мрачные тучи. Они представляли собой огромное чёрное покрывало, угрожающее и пугающее, и оно стремительно двигалось к нам. Из него вырывались молнии. Поднялся ветер.
Небесный мрак гнался за нами. Мы побежали, но тучи продолжали догонять…
Моя фея в лёгкой летней одежде на своих коротких ножках бежала вперёд меня и постоянно оглядывалась. А в глазах у Неё была радость, и не видно было совсем, что Она замёрзла. Я хотел согреть, но сам был одет так же легко. И я бежал за Ней, и я смеялся от умиления, ибо Она вызывала только добрые светлые чувства.
Внезапно я оглянулся – тучи совсем нагнали нас. И в них был мрак и угрожающие взрывы молний. Но в этом небесном аду, невероятном хаосе был проблеск света. Как будто небесный мастер оставил прореху в мрачном одеяле, и теперь из дыры глядит спрятанный пленник – луч света. Он выглядывает и просит о помощи. А я только одного просил у этого Просвета, чтобы Она была всегда весела, чтобы всю жизнь была такой же счастливой, как в этот день. И Она была. Она любила. Любила весь мир…
И вот я выхожу из маршрутки и иду домой. Захожу, и уже вскоре иду в душ.
Как – то Она выпила пива гораздо больше, чем нужно (пила и курила Она больше всех моих знакомых дам, да и больше меня) и повела меня в ванную. Она не включила свет и закрылась изнутри со мной. В доме, где состояла попойка, было ещё много людей. И все знали, что мы закрылись в тёмной ванной. Я сгорал со стыда. Но Она – нет. Она вела себя не просто не адекватно, но очень безумно. Но всё же в этом была непосредственность. Она оставалась Ангелом. Даже в этот сумасшедший момент.
Даже когда посреди детской площадки упала и утащила меня с собой на песок и, не стесняясь удивлённых прохожих, страстно проявляла свою любовь; даже когда босиком бегала по трассе, даже когда просто целовала мои руки и говорила совершенные глупости, давая мне странные несуществующие имена, я ставил Её на пьедестал божества.
А после я выхожу из душа и направляюсь на кухню готовить себе ужин. В холодильнике я нашел бутылку водки, выпитую на половину. А в комнате я обнаружил блёстки, которые выметал, но они так и оставались.
Неделю назад Она приходила.
До этого мы не виделись лет пять или больше…. В тот день я как обычно работал за компьютером. И вдруг позвонила Она. Иногда Она писала мне, но очень редко. А ещё реже звонила. Изредка я видел Её на улице, похудевшую, но, в целом, не сильно изменившуюся. Я не звонил никогда, ибо не мог переступить через себя. Она позвонила в тот вечер и сказала, что любит… Сказала так красиво, насыщенно, со свойственным Ей пафосом, но в то же время так просто. В глубине души я ждал, я постоянно ждал, но я не мог переступить… И я видел сквозь слёзы, как пухленькая блондиночка с голубыми глазами на другом конце провода улыбается, говорит что – то очень доброе, говорит искренне. И я был сломлен Ею как всегда. Она хотела встречи, и я дал Ей прийти. «Ты мой бог», - говорила Она.
***
Как интересно жить, ощущая себя внутри пустой вазой: ты есть, и тебя нет одновременно. Если ты жаждешь покоя, то лучший способ его обрести – это убить в себе все чувства. Как это хорошо – не ощущать, не чувствовать, не жить…
Мои чувства умерли как- то сами. В 15 я дышал полной грудью и хотел прожить великую жизнь, к 30 годам стать профессиональным музыкантом. Но уже в 20 я стал терять свои надежды и самого себя. Наверное, я просто Ей всё отдал. Всего себя.
И теперь подступающий кризис среднего возраста мне не страшен. Кризис случается только с чем – то существующем, так что это не ко мне.
А Она была уже не такой, как 18 лет. Да, Она похудела и очень похорошела. Но вместе с тем она изменилась внутри: взгляд Её потускнел, не было той детской радости. Она наконец повзрослела. С ней случилось то, чего я испугался заранее.
Когда однажды я пил с Ней из горлышка вино на балконе в тёплом мае, я боялся, что когда – нибудь Её прекрасный рот не будет философствовать, голова перестанет думать, глаза потеряют детскую беспечность, и Она превратится во взрослую даму, навсегда потеряв то, что я так в Ней любил.
Когда Она снимала обувь, я сосредоточенно пытался узнать в Ней то пухленькое существо, которое я знал. Совсем другой предстала Она предо мной.
Но с Ней было по – прежнему интересно. С Ней я чувствовал себя, как будто находился в каком – то загадочном мире, где мозг постоянно работает, где мозговая работа превращается в безумный механизм, который нельзя остановить. И признаться, я до сих пор не могу осознать Её до конца.
Когда мы сидели с Ней на диване и пили водку, то я почувствовал себя необыкновенно старым по сравнению с Ней. Это было страшно, ибо Она уже не была той маленькой девочкой, и веяло от Ней взрослостью, а я в себе ощущал старость. Как будто безумная старуха, сумасшедшая колдунья уже заковала меня в цепи слепой седины, и я никогда не буду прежним.
Её жизнь изменилась. Бог дал ей много талантов, но ни одним она не воспользовалась.
Она нагло обманывала меня, когда рассказывала, что у неё хорошая работа, большая зарплата, что она живет одна. Но я знал, что она бедствует, и кто – то у неё есть. Она не врала в одном, в том, что любит меня всё так же. Это я знал, это я чувствовал всем своим существом, каждой клеточкой своего тела. Все эти годы. И эта Её любовь оправдывала всю ложь. Она хотела вернуть меня. И сколько я не объяснял, что я теперь совсем другой, и тот, прежний умер, Она не верила или не понимала.
Утром Она ушла. Я ощущал какое – то странное чувство. Меня мучила вина, совесть. Я уже забыл, что она во мне есть. Мне было стыдно. Но за что? За то, что изменил своей будущей жене или за то, что снова предал Её?
Но нет, я не страдал. Наоборот, я был счастлив, ибо Она пробудила во мне совесть, а это чувство. Она разбудила во мне что – то живое.
Моё Наваждение ушло ранним утром на остановку.





Я обнимал свою гитару и был счастлив. Сумерки закончились, городом овладела тьма. И уже через месяц я женюсь, а месяцев через 5 будет продолжение меня. Я счастлив….
















Январь 2008г.