Студенческие будни

Я с большим трудом спустился в колодец по деревянной лестнице и принялся копать лопатой грунт. Правая нога меня не слушалась. Она не только не могла нажимать на лопату, она вообще в данный момент не была приспособлена для какой-либо работы. Идти не хотела, не то, что копать. На коже внешней стороны ступни находились четыре стальные скобы. Было трудно передвигаться, не только работать. До этого копал отец, а я поднимал грунт в ведре и высыпал рядом. Теперь мы поменялись местами.

Три дня назад мы с Виктором Бабенко по прозвищу «Маэстро», выпили вина в деревенском клубе. Он был заведующим, и мы там чувствовали себя хозяевами. Выпили, закусили вяленой рыбой, которая у него никогда не переводилась, посидели, послушали музыку для вечерних танцев и поехали на его мотоцикле домой. Дело было после дождя. На асфальте возле клуба еще не высохла лужица воды. Когда въехали в эту лужицу, я приподнял ноги дабы не замочить брюки, в это время Витя, чтобы быстро проскочить лужу, резко крутанул ручку газа. Лужу проскочили успешно, но от резкого рывка вперед я не удержался, вывалился из заднего сидения и упал на спину. Прямо на асфальт. Лужа от инерции осталась позади. Было весело, но чувствовалась боль в районе ступни. И башмак с ноги соскочил. На ноге рана. Что характерно: кожа была распорота полностью, в ране была видна пленка на кости, а крови почти не было. Потом деревенский доктор сказал, что мне очень повезло, потому что разрыв прошел вдоль сухожилия, а не поперёк. Если бы порвал сухожилие, ходить бы нормально не смог. Ну а причина ранения проста как завтрак туриста. Чтобы «Ковровец» сильней набирал скорость, Витя, как и другие мотоциклисты, вытащил из труб-глушителей внутренности. И торцы этих труб оказались развороченными, как «розочки». Один из «цветочков» этой розочки и пропорол мне ногу. Немного, сантиметров пять в длину. Но до сих пор имеется такой аккуратный шрамик. Моя мама работала фельдшером на всё наше село. Поезжай мы к нам домой и всё бы быстро решилось. Но к ней мы не обратились, чтобы не было волнений и шума. Поехали в соседнюю деревню. За три километра. Там был наш знакомый фельдшер Василий Яковлевич. Он все сделал быстро и профессионально. Нагрел на спиртовой горелке специальную стальную скобу и с помощью зажима скрепил ею края разорванной кожи. Затем вторую скобочку и так все четыре. Никакой анестезии. А чтобы я не морщился от боли, Виктор взял меня рукой за шею ниже затылка и сильно сдавил. Я чувствовал лишь боль в затылке. Рука у него была крепкая.

С такой травмой я мог бы получить отсрочку от производственной студенческой практики, которая начиналась через несколько дней. Но разве можно отказаться от практики! Производственная практика – это то, о чем мне при поступлении на горно-геологический факультет говорил декан факультета Ракиб Максумович Исхаков:
 - Вы эту свою студенческую практику, эти поездки в колхоз запомните на всю жизнь. – Как он был прав! Впервые на производстве! Сколько новых впечатлений, сколько впервые увиденного. А поездки в колхоз! Сколько съедено овощей и фруктов! Да. Это настоящий активный отдых. С физическим трудом, игрой в футбол, волейбол, отдыхом на водохранилище или реке, с танцами по вечерам. На практику – со всей душой! Тем более что билеты на поезд для всей группы уже были закуплены.

 И вот в таком состоянии я копал колодец для дождевой воды. Ногу в пяточном суставе согнуть не мог. Но старался не хромать, чтобы дома не заметили. До сих пор не пойму как мне это удавалось. На четвертый день мы группой уехали на практику в город Комсомольск Донецкой области. Через месяц наша единственная девушка в группе Наташа Чернышева сняла с моей раны скобы. Она до института проходила курсы медсестер, и это у нее получилось удачно, хотя мне пришлось потерпеть, так как за шею меня теперь никто не держал. Скобы ведь так просто не вытащишь. Их нужно разгибать и одновременно вытаскивать из тела. Я стал играть со всеми в футбол. Вот теперь уже было много крови. Рана до конца не закрылась, а я стал бегать, поэтому такая картина. Но на скобах ходить я уже не мог. Это как в капкане. Всё время чувствуешь колики в ноге. Чтобы меньше двигаться, я принялся защищать ворота. У меня это получилось. Возможно, отсюда и началась моя карьера вратаря. После института я три года служил в армии;  играл вратарем за футбольную сборную команду эскадрильи.

Это было так сказать начало наших студенческих будней. Что же такое будни? Конечно, это определение не применимо к производственной практике. Будни это когда учеба. Когда надо посещать каждый день лекции, ходить на практические и лабораторные занятия. Проводить какие-то химические опыты. Писать рефераты и коллоквиумы. Что-то запоминать, учить наизусть. Потом это пересказывать. До сих пор у меня вызывают зуд воспоминания о зубрежке так называемых «тысяч». Выучить перевод тысячи немецких слов на русский язык! «Это же издевательство над человекоподобными существами и над студентами в частности. Наверно так готовят разведчиков», - говорили мы по вечерам, сидя за словарем, и зазубривали слово за словом.

И еще. Постоянно висит над тобой как дамоклов меч обязанность: завтра в институт. Да ещё военная кафедра, начиная со второго курса. По средам на целый день (кажется через неделю). Материальная часть, силы и средства противника, штурманская подготовка, азбука «Морзе». Здесь мы студентами себя не чувствовали. Хочешь, не хочешь, а военная кафедра готовила нас не к мирной созидательной жизни, а к военной службе. И это накладывало отпечаток на весь процесс обучения в стенах кафедры в течение четырех лет.

А зачётная сессия! Пока все зачеты не сдашь, к экзаменам тебя не допустят. Мне снились эти кучи учебных дисциплин, которые приходилось перелопачивать перед началом сессии. Зачетные и экзаменационные сессии –  это мне представлялось как стопка книг, которая висит на плечах и давит на весь организм, пока не начнешь их потихоньку сбрасывать с себя по мере сдачи зачетов и экзаменов. Это тянется медленно. Без конца и края, без просвета впереди. Будто карабкаешься вверх по каменному склону и не видишь вершины. Но вот сдал один предмет, второй. Вот уже половина за плечами. Чем ближе конец, тем нетерпимее его ожидание. Хочется быстро пролететь как птица до конца, да уехать на практику. Уже знаешь, в какой регион распределён, уже билеты на руках. Но надо еще сидеть и сидеть. Повторять и повторять давно пройденный и напрочь забытый материал. А еще хочется не только сдать, но так сдать, чтобы и стипендию получать. Без троек. И вот, наконец, этот торжественный день наступает. Сдал последний экзамен и этим самым сдал всю сессию! Конец полугодичным мучениям! В голове ощущения счастливой легкости и пустоты. Только что помнил всё. Спроси сейчас о чем-то – ничего не помню. Конечно, надо сесть, сосредоточиться и всё, что знаешь, вернется на ум. Но только не сейчас! Только не сегодня! Только не этим летом! После практики, после колхоза, после сентября, когда начнется учебный семестр, тогда – пожалуйста. Тогда мы настроимся и вперед: на полгода опять беремся за ум. А сейчас, сдали экзаменационную сессию. Конец! Сейчас хочется летать. Кто еще не разъехались, собрались кто сколько – на вино, обмыли это мероприятие и по домам. Скоро на практику!

Раньше ведь с трудоустройством всё было гораздо проще. Каждому студенту нашего горно-геологического факультета после получения диплома гарантировалось распределение на конкретное предприятие в конкретном регионе нашей большой Страны. В большинстве случаев направляли туда, где уже был на производственной практике. Приехал и работай три года в обязательном порядке, а затем, как хочешь. Можешь здесь продолжать производственную деятельность, а можешь уехать, куда душа желает.

 Свою первую - геодезическую практику после первого курса мы проходили на окраине города Новочеркасска, в районе городского кладбища. Она длилась всего один месяц. Тридцать дней мы практиковались брать с помощью нивелира отсчет по рейке, заполнять журнал и ежедневно невольно являлись свидетелями непрерывных похоронных процессий.

Начиная со второго курса, начались поездки в другие города на два с лишним месяца, практически на всё лето. А после окончания практики побывали несколько дней дома и – поездка в колхоз на весь сентябрь.
Практика после второго курса это не работа, а ознакомительная экскурсия по карьеру известняка, наблюдения за тем, как работают буровые механизмы, экскаваторы, хождения в карьерное управление и пр. Нашу группу из двадцати восьми человек разделили на две части и направили на два небольших карьера по добыче строительных материалов. Конечно, здесь рабочих мест не хватит на всех. Поэтому мы были в основном предоставлены сами себе. Тем не менее, Геннадий Яковлевич, наш «классный папа», так мы называли руководителя группы, присутствовал и почти всегда был рядом.

  А вот после третьего и четвертого курсов мы трудились уже серьезно: на горно-обогатительных комбинатах, горнодобывающих карьерах. Работали помощниками машинистов буровых станков, экскаваторов. И надо сказать, что подзаработали денег себе на брюки, туфли и возможно на костюм.
Несколько слов о моей практике на агломерационной фабрике. На карьерах все рабочие места внезапно оказались заняты студентами-африканцами. Видимо из Московского горного института или еще откуда-то. Карьер Южного горно-обогатительного комбината города Кривого Рога был большой. Экскаваторов и станков там было великое множество, и мы рассчитывали на места помощников машинистов экскаваторов или буровых станков. Но судьба так распорядилась (а скорее всего – министерство образования), что все места отдали африканцам. Нам достались, скажем так, профессии вспомогательного производства. Несколько студентов из нашего факультета, в том числе и меня, направили на агломерационную фабрику. Меня зачислили учеником дозировщика горячей шихты. Что это такое? Обогащенная железная руда в виде измельченной фракции поступает в агломерационные печи. Из печей после переплавки выходят раскаленные куски агломерата, которые потом отгрузят на выплавку в доменную печь. Это не тот агломерат, который применяется в строительстве. Это металл, а не камень. Работа горячая, как и цех, в котором мы работали. Мы числились учениками дозировщиков, а работали обыкновенными подсобными рабочими. Собирали мусор на территории фабрики. Отгружали в металлолом старые отработанные колосники и т. п. Если где-то случался прорыв воды или исходного компонента из конвейера, нас непременно направляли на ликвидацию последствий. Без работы не сидели.

 Однажды в одно из помещений просыпалось кубов десять шихты. Фракция мелкая, но материал тяжелый: руда ведь железная. Мы её убирали лопатами и грузили в тачки. Вокруг вода и шихта. Чтобы в помещении не было темно, туда подвели временное освещение: под потолком повесили проводку и подключили лампочки. Я усердно работаю лопатой, сдвигаясь медленно назад. И вдруг удар по голове и искры из глаз. Что такое! Чуть сознание не потерял. Едва не упал. Они что же, двести двадцать вольт подключили?! Тогда мы об этом не думали. Больно только, да и всё. Оказалось, я каской прикоснулся к лампе освещения. Произошло небольшое замыкание электропроводки через меня на землю. И это несмотря на то, что я работал в рукавицах и резиновых сапогах. Опять же каска на голове. Ну, всё ведь мокрое. Оклемался, почесал затылок, и работа пошла дальше.

После уборки помещения нужно было очистить от шихты и рабочую площадку под эстакадой. Это на открытом пространстве между двумя зданиями. Шихта падала вместе с водой. Затем вода сошла, а шихта подсохла и так слежалась, что лопатой её уже не сковырнешь. Нам дали ломы, и мы усердствовали так, что к нам не успевали подвозить тележки. Вдруг резкий удар по рукам и ногам. От испуга и резкой боли лом уронил и сам присел. Оказывается, под шихтой прямо по поверхности земли еще до аварии был протянут электрокабель к сварочным аппаратам. Я его пробил ломом. Ну, кто же мог знать, что там так просто относились к требованиям техники безопасности? И опять же я был защищен: в резиновых сапогах и рукавицах. Правда, сухого места на мне не было.

Но там одежда была мокрая в силу того, что мы работали сказать помягче во влажных условиях. А вот на ремонте агломерационной печи мы сами свою рабочую одежду заливали водой. И вот почему. Ремонт печи, это замена футеровки, колосников и пр. Кирпич заменят потом, когда она уже остынет. Но печь остывает долго. А пока она еще горячая, но в ней уже можно находиться, начинается уборка старых колосников. Температура внутри печи не менее шестидесяти градусов. Кого туда посылать? Ну, конечно же, студентов. Потому что нормы допускают температуру не выше сорока (не помню точно). Ведь своим кадровым рабочим придется платить по повышенному тарифу. А мы и так сработаем. Мы тогда еще не знали трудовой кодекс, порядок оплаты таких работ, нормы охраны труда. В общем, начинаем первые мы. График ремонта печи укорочен до минимума, и его нельзя нарушить. В камеру печи мы входили по двое. Входили - неверно сказано. Входное отверстие, устроенное для уборки колосников очень маленькое. В него можно было протиснуться, сгибаясь пополам. Так что мы туда влезали. Работа состояла в том, чтобы вырвать из своего гнезда колосник (он ещё горячий), вынести к входному лазу и бросить за его пределы камеры. А там его подбирают и кладут в штабель для отгрузки в утиль. С первых секунд нахождения в камере печи по тебе пошла лавина воды. Вначале по спине, шее, лицу, животу и наконец, по всему туловищу ощущаешь липкую горячую влагу. Кроме того горячий воздух не дает возможности глубоко вздохнуть. И такое впечатление, что вокруг тебя все пылает. Горячо! Невозможно терпеть хотя бы минут десять. Находились мы там минуты по три. Те, кто был на площадке, засекали время. Бригада разбивалась на четыре звена. Первое звено проходило «экзекуцию» в камере печи, второе – принимало колосники, третье – непрерывно поглощало воду и пыталось успеть отдышаться, а четвертое – считало минуты, и было готово на очередное испытание. Это неописуемое ощущение и тяжелое воздействие на организм. Перед тем как погрузиться в этот ад, мы окатывали всю свою робу водой. По-моему спецодежду для выполнения этой работы нам выдали брезентовую, как сварщикам. За то короткое время, что мы находились в камере, одежда высыхала, а мы сваривались и обезвоживались до крайности. Поэтому после выхода никак не могли утолить жажду. Воду для полива себя и робы брали из водопровода. Открыл кран и радуйся. А пить приносили из расположенной неподалеку сатураторной установки. Тогда не было у нас пластиковых бутылок. Воду носили в колбах из-под мощных, тысячеваттных перегоревших электролампочек. Ох, и попили мы тогда газированной водицы! Мы считали себя героями. Да, работа нелегкая.

Зато в рабочей столовой мы отрывались по полной программе. Украинская кухня! Это было что-то! Какие вкусные борщи, супы, котлеты, салаты и прочее, и прочее! Заплатишь один рубль, но наберешь столько, что объешься. Но мы не объедались. Мы просто кушали в свое удовольствие на рубль десять – рубль двадцать. И шли из столовой как матрешки: живот – барабан. Но опять тяжелая или горячая работа, и все переварилось. Через два часа уже можно было бы и полдничать. А вечером  в буфет: варёная колбаска – докторская или любительская, хлеб, кефир, молоко. То же и на завтрак. Вечером прогулка по микрорайону. Иногда пиво. Кстати, наши коллеги из африканских стран в большинстве своем были из состоятельных семей. Это было видно по ассортименту, который они выбирали на ужин. Если мы в буфете покупали кусочек колбаски, то они – жареную курицу или копченое мясо.

 По-русски они говорили сносно, но не всегда это было необходимым. Например, в буфете они, не говоря ни слова, просто показывали пальцем на требуемый продукт. Мне было это неприятно созерцать. Я такое поведение расценивал как наглое: гонять буфетчицу по буфету молча, чуть ли не брезгливо тыкая в витрину пальцем. Ни «бе» ни «ме», ни кукареку, а вот так – указал пальцем, как хозяин указывает рабыне: «подай то, подай это», не говоря ни слова, не выражая при этом никаких эмоций на своей физиономии. Я тогда считал, что надо бы в чужой Стране вести себя иначе. Можно же хотя бы видом своим показать, что тебе трудно говорить, и ты промычи что-нибудь в виде просьбы. Подобные мысли я читал и на лице буфетчицы, которая во время их обслуживания исподтишка бросала недовольные взгляды в нашу сторону – родных советских студентов. И находила на наших лицах безмолвное сочувствие.
А уж когда нужно было попросить что-то: ну например утюг (утюги были только в общественных комнатах – красных уголках) или кеды поиграть в футбол (ну не успел пока купить) тут уж они общались с нами на нормальном русском языке. Хоть и с сильным акцентом, но предельно внятно.
«За что же вы нас так не уважаете, нехорошие товарищи из слабо развивающихся стран? Вы ведь не у себя дома», - хотелось нам у них спросить. Ведь это просто унижение какое-то. Тогда мне казалось именно так.
Теперь, оглядываясь в прошлое, я спрашиваю себя: может быть, мое мнение было ошибочным? Что же они должны были руку к груди прикладывать в знак уважения к пожилой буфетчице? Мол, «извините, я плохо говорю по-русски, так что подайте, пожалуйста, во-он ту курочку поджаренную». Не нахожу ответа.

Запомнилась одна мелочь. Мы часто вместе с этими ребятами оказывались в душевой комнате. Я тогда впервые обратил внимание на то, что при всей их темнокожести ладони и подошвы у них светлые. Да что там «обратил…», я вообще негра впервые увидел так близко. Обида за то, что они заняли наши рабочие места, прошла быстро. Они ведь не были в этом виноваты. Никто из нас с ними не ссорился. Играли вместе в футбол, волейбол. И это было интересно. Команды собирались хаотично, по мере подхода на площадку потенциальных игроков. Получались этакие разноцветные сборные команды с обеих сторон. Да еще наш кореец Роберт Сон с четвертого курса, представитель «желтой расы», как он сам себя величал, разбавлял наши цвета.

Вспоминается еще вот что. В Кривом Роге на производстве я впервые услышал, как матерятся представительницы нежного женского пола. Почему-то мужики матерились мягче. И еще не забыл, как однажды нашу бригаду направили косить траву по обочинам автодороги, примыкающей к территории нашего громадного комбината. Тогда я еще не умел пользоваться косой. Я сломал стальное лезвие, так называемую «литовку». Часть оторвалась, а остальная половинка свернулась в спираль. Через несколько лет на Урале мой тесть Эдуард Рудольфович научил меня косить. За пятнадцать – семнадцать лет, когда приезжал в отпуск, в общей сложности я скосил травы на сено не меньше пятнадцати тонн. Корове обычно в компании с телочкой или молодым бычком требовалось каждый год заготовить сена не менее трех с половиной тонн. Моя доля в заготовках иногда составляла третью часть.

После четвертого курса я проходил практику на железорудном карьере в самой южной части северного Урала: в Полуночном рудоуправлении. Здесь я работал помощником машиниста бурового станка. Мне нравилось уезжать в ночь на вахтовом автобусе на карьер, который находился в поселке Северный за четырнадцать километров. Впервые я увидел белые ночи. В ночную смену работаешь почти как днем. Смены менялись, работать приходилось то днем, то ночью. Мне такой график работы пришелся по душе. Казалось, что после окончания института устроюсь на такую работу, где будет сменный график. Забегая вперед, скажу, что после института три года летал в военной авиации. Там я сполна насытился сменяющимся графиком полетов. Причем сменялся он не в порядке очередности, а в зависимости от погоды. И эта тема отпала сама собой.

Урал, это в первую очередь тайга! Первое впечатление от неё я получил в день приезда. Мне не терпелось увидеть настоящую тайгу. Сразу же после регистрации в рудоуправлении и вселения в общежитие я пошел в лес. Какой запах, какой вид! Идеально ровные и высокие сосны, кедры, ели. Я уходил вглубь леса и ничего не видел, кроме этих хвойных деревьев со смолистым запахом и красивыми симметричными формами. Вот они елочки, которые рубят и доставляют к нам на новогодние праздники. Здесь они в первозданном виде: растут из земли, а не из ведра с песком. Впервые увидел белку, диковинных птиц. Нашел ручей, попил из него воды. Моему счастью не было предела. Но стали докучать комарики. Только после первых укусов я заметил их присутствие. И обратил внимание на их размер. Они были гораздо крупнее наших, южных комаров. А еще доставали слепни. В июне там у них самый разгар работоспособности. Потом они исчезают. А сейчас было их время, их сезон. Эти маленькие «птички», как я их называл, могли спокойно проткнуть своим хоботом одежду, и укус их длительное время не давал покоя.

Здесь в лесу, пока я отмахивался от назойливых оводов и слепней, мне вспомнилось, как мы в детстве проделывали с ними медицинские эксперименты. На летних каникулах мы много времени проводили на колхозных полях во время жатвы. Все время крутились возле тракторной бригады, тока (место сбора, очистки и сушки зерна), полевого стана. Механизаторы выкатывали нас на комбайнах, тракторах, автомобилях. А в классе восьмом мы, работая грузчиками, уже сами перегоняли автомобиль от помещения весовой до вороха с зерном. Метров сто гонишь автомобиль самостоятельно, без водителя, пока он отдыхает рядом с весовщиком. Подкатываешь к бурту, разворачиваешься, подгоняешь машину ближе и тут ты уже не водитель, а грузчик: разгружаешь зерно деревянной лопатой.

 Ну, так вот. Поймаешь такое насекомое. Замажешь ему солидолом глаза. Солидол, это та же смазка для механизмов, что сейчас называют литолом. От колоска пшеницы отрываешь одну ворсинку, называемую устюком. И вставляешь его в брюшко этому негодяю. Затем выпускаешь слепня на волю. Он в данном случае непременно летит на яркий свет. Не знаю, какую задачу на самом деле выполнял устюк, видимо роль стабилизатора, но полет был идеально прямой, без каких-либо отклонений. Пока глаз мог видеть, слепень летел строго по направлению к солнцу.

 После четвертого и пятого курсов мы еще летали на самолетах. Это была военная стажировка. Нас готовили стать настоящими штурманами военно-воздушных сил. Так оно и произошло. Но об авиации я много рассказал. Сейчас не об этом.

И вот окончилась практика на горнодобывающем предприятии. Несколько дней погостили дома и всё – в институт. Нас ждут на колхозных полях, в садах. Что такое поездка в колхоз? Институт видимо брал шефство над некоторыми хозяйствами. Возможно, это происходило на уровне министерства образования. Может быть, все наши многочисленные институтские столовые и буфеты обеспечивались не без помощи тех хозяйств, в которых мы собирали урожай.

Начинается, пожалуй, самая легкая миссия студента. Не нужно напрягать мозги, не нужно во время появляться на лекции, присутствовать  на практических занятиях. Просто иди и работай, как можешь и как желаешь. Уборка урожая овощей или фруктов. Что только нам не приходилось собирать. Виноград, помидоры, свеклу, яблоки, груши.

Есть такая станица Багаевская в Ростовской области. Прислали из колхоза автомобили и на них нас доставили до этой станицы. Но она на левом берегу реки Дон. Нам еще предстояло переправляться на пароме. Мы находились в небольшом селении на правом берегу. Нужно было какое-то время ждать. Человек пять студентов пошли побродить по улочкам. Нам сильно хотелось кушать, но ни одного магазинчика на виду не было. Наконец наша прогулка увенчалась успехом: на проезжей части улицы валялся большой кусок белого хлеба. Больше половины булки. Видимо его уронили или просто бросили совсем недавно, так как его пока не склевали птицы и не съели местные бездомные собаки. Немного оборвав крошки с початой стороны, мы этот хлеб быстренько слопали. Наконец нашли и магазинчик. Но там хлеба в продаже не было. Да и вообще выбор продуктов был ограничен. Набрали каких-то карамелек с повидлом и съели. Внутри, от того что желудки пустые, всё горит. Запили водой, стало легче. Начинка конфет дает о себе знать. Наконец пришло время переправляться через реку Дон. Как происходила переправа, не припоминаю, но первым делом в Багаевке мы пошли в продмаг. Купили хлеба, колбасы. Мягкие свежевыпеченные булки. И тут Тимофей Черкесов взялся на спор одним махом съесть целую булку хлеба. Правда, без корки. Заключили пари. На кон выставлялась бутылка вина. Сняли с булки корку. Тут же её съели. А Тима начал запихивать хлеб себе в рот. Это ему удалось. И мы, корчась от смеха при виде его раздутых как у хомяка щёк, уже начали было собирать мелочь на бутылку вина, которую якобы проспорили. Но не случилось. Тимофей мучительно пытался предпринять попытки прожевать мякиш, однако рот его был так набит хлебом, что никаких действий не получалось. Так и не удалось проглотить. Ему пришлось мякиш вытащить изо рта и съесть по частям. Бутылку вина купил он сам. Выпили вместе.

Приехали в какое-то небольшое село Багаевского района. По ночам было холодно. Одеяла тонкие. Однажды ночью я принялся в темноте одеваться. Нашел, как мне казалось, брюки от спортивного костюма и очень долго не мог натянуть их на ноги. Потом всё-таки справился. Стало теплее. Я уснул. Утром встаю, все с меня смеются. Оказалось, что я спросонья напялил на ноги футболку. Да ещё и не свою, а Эскандера Гайдарова. Его кровать была рядом.
В этих краях ближе к концу уборочной кампании нам удалось поесть сладких арбузов. Нас направили на бахчу грузить арбузы на тракторные прицепы. Бахча располагалась недалеко от оросительного канала. Мы жили ниже по течению в километре от бахчи. Кому-то, кажется Васе Андриенко, пришла умная мысль. Арбузы кидали в канал. Они плыли по течению. А там наши принимали их и носили в общежитие. Наелись досыта.

Как-то нас разместили на ночлег в общежитии, под которое была приспособлена какая-то старая контора. Туалет в ней первое время был закрыт. Поэтому мы пользовались летним туалетом, который был устроен на другой стороне улицы. Доски его кабинки рассохлись, и она светилась насквозь. Сама кабинка установлена на полозьях и возвышалась над ямой сантиметров на тридцать. И воздушный промежуток этот просматривался с улицы. Так что все то, ради чего человек пришел сюда, можно было наблюдать невооруженным глазом, как оно падает или льется. Кто-то сильно большеголовый придумал так установить это подобие туалета.

В колхозе часто выключали освещение. Однажды после работы вечером Володя Матвиенко разливал вино. Шесть стаканов стояли в ряд. Он начал с первого. Уже известно, сколько нужно налить в последующий стакан, чтобы потом не возвращаться к первому. Была середина процесса и тут погас свет. Однако в зловещей тишине мы слышали, как жидкость разливалась по стаканам. Побулькало, затем пауза и опять булькает. Подождали, пока кто-то зажег спичку, зажгли фонарь. А потом и свет дали. Все шесть стаканов были ровно на три четверти налиты вином.
 - Володя, как же ты в темноте разливал?
 - По булькам, – ответил он гордо. Оказывается, из своего опыта он знал сколько «булек» нужно налить в стакан, чтобы вина было во всех стаканах поровну. С тех пор только ему поручали разливать вино. И долго еще во время таких мероприятий неожиданно раздавался клич:
- Разливай по «булькам»!
 
Так и мне всегда в студенческой среде поручали чистить вяленую рыбу. Так уж вышло, что однажды к пиву было много рыбы, и я, благодаря своему опыту (у нас всегда дома была вяленая рыба), легче других справился с ее очисткой. Всем это понравилось. С тех пор пошла традиция: - «не троньте рыбу, это дело рук Вицы, он легко с ним справляется». Конечно, справится. Нашли специалиста. Никому не охота вымазываться. Потом, если негде руки вымыть, целый день рыбой воняешь. Но, это факт: мне легче других давалось это занятие.

И вот настоящее время. Раз в неделю мы собираемся в сауне. Иногда с пивом. Бывает, что приносим много рыбы. Кто-то берет воблу и начинает её чистить. Сижу, молчу. И тут Петр Федин, мой однокурсник выдает «государственную» тайну:
 - А у нас есть профессионал по очистке рыбы, – и указывает на меня, вспоминая студенческие годы.  Всё! Тайное стало явью. До того дня я участвовал в этом процессе как все. А теперь в моем присутствии никто не начинает этого делать. Я и чищу и режу её в гордом одиночестве. Сколько бы её не было! Под видом «не мешай профессионалу» никто не хочет марать руки. Такова жизнь у нас специалистов. Сиди, чисти рыбу, раз ты «профессионал». Даже, если ты сегодня за рулем и не пьешь пиво.

После второго курса  мы собирали яблоки. Вот уж где мы могли рассредоточиться по саду, чтобы нас долго искали. Как только мы уединялись, ставили тару, которую нам приготовили под сбор яблок и играли в карты. У нас в это время был в моде покер. Ящик в середине – это стол. На других ящиках мы усаживались и играли до тех пор, пока не прибегал колхозный бригадир и гнал нас на работу. Яблоки – это не виноград. Они быстро приедаются. Да и вкус бывает совершенно разный. Попадешь на кислый сорт и всё пропало. Считай, что день потерян. То ли дело сладкие, сочные плоды. Под такими деревьями и работать легко, и в карты играть веселей.

Однажды мы собирали виноград. Работали в винодельческом совхозе. Это была вакханалия. Виноград разный. Красный, розовый,  белый, черный. Сладкий, кисло-сладкий, кисленький. Крупный, мелкий, круглый, длинный. Всякий. И все эти сорта прошли через наши руки. А главное – через наш рот. Уж мы его перепробовали! У нас к вечеру даже притуплялся вкус. Мы уже не могли отличить сладкие сорта от несладких.

Но один раз мы как говорится всё же «попали». Нас направили на уборку сахарной свеклы. Работа не из легких. Плоды механизмом вырывали из почвы, и они лежали вдоль грядки вперемежку с землей. Мы их выковыривали и собирали в кучи. Потом привозили тележку, и мы грузили свеклу туда. Свекла была сахарная, мы пробовали её жевать, но много не съешь. Она приторная. Эти дни были трудными. Поле. Тут никуда не спрячешься ни от ветра, ни от солнца, ни даже от бригадира. Всё на виду на многие сотни метров. Тут был один выход. Чтобы быстрее отсюда выбраться, надо было поскорее убрать поле. И мы работали на совесть.

Как-то после окончания уборки винограда представители местной комсомольской организации предложили нам, студентам провести футбольный матч с местной деревенской командой. В качестве приза команда победителей получала ведро вина. Винодельческий завод был рядом. Кроме того, у большинства жителей села, дома всегда имелось самодельное вино. Я был бессменным вратарем. Игра проходила монотонно и в одни ворота. Ребята из села оказались слабыми футболистами. Видимо они были хорошими специалистами по вину. Ближе к концу матча счет был ноль – одиннадцать в нашу пользу. И в последние минуты матча, когда я выдал от ворот мяч Тиме Черкесову, он решил внести в игру некоторое разнообразие. Он считал, что громогласные переживания и чаяния местных болельщиков должны быть хоть как-то вознаграждены. Получив от меня пас, он развернулся и пошел на мои ворота. Гол! Болельщики неистовствовали от восторга. Матч завершился со счетом один - одиннадцать.

Вечером в парк нам принесли ведро вина. Я прихватил свою гитару. Начинали пить вино с местными футболистами. Когда стемнело, мы взобрались на деревянную трибуну, которая служила для приветствия публики на митингах в праздники. Начались пения под мой аккомпанемент. Вначале были мои сольные выступления, потом пели все, кому не лень. Местным ребятам было интересно послушать современные песни в нашем исполнении. Помню, Тимофей там такого про меня рассказал местным парням, что мне и не снилось. Что лучший солист в институте. Что какой-то лауреат каких-то премий и пр. Все это было сказано, чтобы ребят подбодрить притащить еще ведро вина. Что и было сделано. А я ведь не так давно освоил гитару. Конечно, у меня был опыт пения под баян, но ничего выдающегося не было. А что вы хотите, ребята живут далеко от цивилизации. Это сейчас можно увидеть и услышать, кого хочешь. Тогда было несколько иначе. Но и мы не ударили «лицом в грязь». Знали все современные песни и преподнесли их на высшем уровне, учитывая не очень взыскательную публику.

Наутро кто-то первый заметил, что гитара забрызгана мелкими каплями крови. И начали вспоминать, не было ли драки? Пока я не заметил, что у меня на правой руке торцы пальцев возле ногтей остались без кожи. Струнами содрал. Играл с полной отдачей. На гитаре была моя кровь. Но это было не сразу утром. Вначале мы отходили от вчерашнего вина. Дело в том, что второе ведро вина ребята принесли из подвала какой-нибудь пенсионерки. В оцинкованном ведре. Вино было нормальное, но оно успело окислиться, и мы все отравились. Результат начал сказываться поздно вечером, когда мы возвратились в общежитие. Боли в животе, понос, рвота. И неадекватное поведение некоторых из нас. Помню только один момент: Тима Черкесов, находясь под впечатлением просмотренного недавно фильма, через форточку в окне в одних трусах пытался пролезть на улицу и кричал:
"Всем спать!!! А завтра утром я вам расскажу, почему дымила сигаретой в ж-пу раненая рысь". Утром все испытали на себе последствия отравления. А у меня еще и болячки на пальцах.

И так, трудовые будни продолжаются. Нас везут на поле. Собираем помидоры. Маленькое отступление. Все мы кушали помидоры. Многие из нас пробовали только что снятые с куста. Но не многим горожанам приходилось покушать плод, который сам снимаешь с грядки. Один запах только чего стоит! Рано утром идешь на огород, бродишь среди кустиков и выбираешь помидорчик, который сам на тебя смотрит. Ну, то есть самый лучший. И тут же его съедаешь. Такая же история с огурцами, редиской. Красота!

А теперь представьте себе, что мы на большом помидорном поле. Ну и конечно, пусть не очень раннее, но утро. Пока проснулись, пока собрались, доехали до поля, прошло некоторое время. Но солнце еще не припекает, и помидоры ещё пахнут. Так пахнет помидор только ранним утром! А помидоров несметное множество и запах стоит над полем чарующий. Мы плод выбираем самый отборный, самый красивый. И кушаем. А остальные собираем в вёдра или что там было под рукой, даже не помню. Рот не закрывался. Пока жуешь избранный помидорчик, собираешь урожай. Как только проглотил, ищешь следующий наиболее аппетитный. И опять пошел сбор. Все помидоры приносили на сборный пункт. Там колхозники грузили их в ящики для дальнейшей транспортировки. Потом мы на поле стали брать с собой соль. С солью больше съедали. Вечно голодные студенты!

Но тут появились пожелания от руководства колхозной бригады об увеличении темпов сборки урожая. Во-первых, много созрело помидор. Во-вторых, обещали дожди, и нужно было ускоряться. Староста нашей группы Коля Кононов выступил созидателем в этой уборочной кампании и предложил увеличить темпы: собирать побольше помидор.  У нас в группе, кроме Коли, были такие ударники учебы и труда как Андриенко Василий, Чурсин Слава, Черкесов Тима, Иванов Ваня, Подмогильный Саша и многие другие. В общем, почти полгруппы. Себя я тоже относил к ним. Но всё же большинство из нас были ребята, которые не прочь просто поработать, но не более того. Это Матвиенко Володя, Резников Толя, Либерман Юра, Погорелов Олег. Они утверждали, что заработная плата от увеличения объема сданной продукции не увеличится. И в пример приводили случай с прошлогоднего сбора винограда и сбора яблок. Несмотря на то, что нас всегда вкусно кормили, мы рассчитывали, что нам выплатят хотя бы половину от заработной платы самого низкооплачиваемого колхозника. Но с нас удерживали за питание, за жилье, возможно и за вдыхаемый там кислород и прочее. Так что нам оставались копейки в прямом смысле этого слова. Рублей по двадцать с лишним за весь месяц. Это было несправедливо. Мы трудились прилежно, а с нами вот так поступили. В данном случае мы ожидали тот же результат. Коля доказывал, что он разговаривал с бригадиром, и тот обещал справедливую оплату труда. После длительных переговоров группа разделилась на две бригады. Я сказал Коле, что пойду к нему в «ударную бригаду» только для того, чтобы поспорить с ним на интерес и потом ему в лицо сказать, как нас надули. Заключили пари. Ставка – вино.

Значит, они работали с прохладцей, посмеиваясь над нашей упёртостью. А мы наполняли помидорами ящик к ящику, и убрали за оставшиеся дни в полтора раза больше. Результат был такой, как мы и ожидали. Нам всем выплатили одинаковые гроши. Это был позор для колхоза и для Коли. Но, несмотря на мизерную оплату нашего труда, с удовольствием вспоминаю колхозную жизнь и столовую. Пища была вкусная. А какие борщи! Словами не расскажешь. Это надо только попробовать.

     Кстати о вине. Иногда (это в дни учебы) случалось так, что спиртное закончилось, а настроение у большинства ребят требовало добавки. Тогда мы шли в частный сектор. Знали, что могут подсунуть домашний суррогат, но шли. Местные жители продавали нам недозрелое вино с добавками то ли махорки, то ли еще чего-то. Чтобы хмель был. Потом мы болели. В общем отбивалась охота на несколько месяцев. Однажды двое ребят ушли по дворам искать вино. А остальные сидели на лавочке на слабо освещенной аллее. Мне надоело сидеть и я решил пройтись по аллее. Метрах в ста пятидесяти я набрел на пивную бочку. Это я так думал. Саша Подмогильный долго и внимательно смотрел в сторону бочки и потом сказал Борису Богачеву:
- Боба, посмотри туда. Ты видишь то же, что и я или это мне кажется?
- Да, вроде бочка движется. - Они вскочили и быстро прошли в сторону бочки. И что же они увидели? Это я упирался рогом и толкал эту бочку к своим товарищам. Она была на треть наполнена квасом. Это мы уже потом поняли по запаху из-под закрытого лотка.
Когда я подошел к бочке, меня осенила мысль: "Хорошо было бы угостить ребят пивком". Собрав в комок всю свою волю и глупую силу, я приподнял дышло и попытался её толкать. Прямым ходом она не катилась. Но я раскачивал дышло влево-вправо и она поддалась. Медленно, со скоростью черепахи, превозмогая боль в руках, упираясь в асфальтовое покрытие подошвами, я продвигался вперед. Хотелось преподнести сюрприз. Как жаль, что там оказался квас! Уж висячий замок на лотке мы бы точно сорвали.

Так чем же для нас были практика и поездки в колхоз? Нет, это не будни. Это был праздник для «хрупкой студенческой души, истерзанной злой наукой». Это были дни разгрузки для мозгов, зарядки для мышц, физического укрепления организма. А будни – это учеба. Хотя, оглядываясь назад, те дни, месяцы, годы учебы в институте ну никак не назовешь мучением, как я выше выразился. Это были самые лучшие годы нашей жизни.

Когда-то после окончания школы мне казалось, что я расстался с лучшими товарищами, прошли самые лучшие годы, потому что таких друзей, которых там нашел, с которыми сблизился, сдружился, уже нигде и никогда не встретишь. Но прошли годы учебы в институте и – вот они лучшие годы, вот они лучшие друзья! Потом служил в армии, вступил на стерню производственной деятельности. И всё ожидал что, наверное, скажу, опять ошибался: вот здесь он был – самый смысл жизни, самый счастливый период.

  Но нет. Больше таких периодов, как студенческая жизнь, не возникало. После института пошли другие заботы. Семья, работа, дети. Появился иной смысл жизни, иные цели. Других таких друзей не приобрел. А мы, студенты до сих пор встречаемся через каждые пять лет. Не все, конечно. От шести до шестнадцати человек. Но и это великое достижение. Потому что ни одна группа факультета не смогла сохранить такие длительные связи. Организовать непрерывающиеся уже тридцать пять лет периодические встречи,  как организовали их мы.

Поэтому, возвращаясь к сказанному, повторю одну истину. Всё это в совокупности: учеба, практика, колхозы, начиная с подачи документов перед поступлением и заканчивая получением дипломов, это были самые счастливые годы нашей жизни.