Гений тишины

Я снова, уже в который раз, пришла на концерт симфонического оркестра, хотя не могла и представить, зачем опять здесь нахожусь – меня никто не ждал, я это точно знала, даже всякая надежда испарилась, словно лёгкий весенний туман; я села не на первый ряд, как обычно, а намного дальше. Не сумев сфокусировать взгляд, я направляла его то на музыкантов, то на сидящих в зале слушателей. Как ни пыталась, так и не смогла проникнуться музыкой, прочувствовать её, да мне было и не до этого – один Бог знает, какие боль и горечь царили в моей душе. Вдруг я обратила взор в правый угол сцены, где на фоне тёмной глянцевой стены, будто оторванный от цельного оркестра, сидел, приобняв почти такой же тёмный, но матовый контрабас, музыкант, которого я хорошо запомнила ещё в сентябре, когда впервые познакомилась с миром классической музыки. Я сразу выделила его из остальных, но не знаю, почему – просто мне так захотелось, и всё. Кажется, прошло уже много времени, столько концертов миновало! Я всегда с неизменным трепетом собиралась на долгожданные выступления, ждала чуда. Мне хотелось быть с артистом, “всё равно с кем”, как верно заметил один из них – молодой, красивый и крепко любящий свою девушку талантливый юноша, которому я была не нужна и даже не интересна, несмотря на моё предложение о творческом сотрудничестве. Да, мне было всё равно, абсолютно всё равно, лишь бы меня вытащили из этой трясины, затягивающей всё глубже и глубже, медленно убивающей и не оставляющей шансов. Я не могла уйти после концерта одна. Не могла, но каждый раз уходила. Наверное, я искренне посчитала бы гением любого, даже самого бездарного музыканта, если тот хотя бы немного во мне нуждался. Если честно, я совсем не любила музыку. И Боготворила людей, её создающих. Я часто шла в филармонию с определённым настроем: то надеялась уехать с приглашённым дирижёром, то уйти с постоянным участником оркестра. Мне ничего не удавалось, вне зависимости от обстоятельств. Несколько раз получалось подойти к кумиру, произнести пару слов… Но эти слова всегда превращались в завершающий аккорд. “Я не вижу перспектив” – мне не дано забыть эту фразу, брошенную второпях самым дорогим для меня человеком. Будучи поистине благородным и великодушным, он добавил: “Я рад, что ты так тонко чувствуешь музыку”. Как-то научилась, незаметно для себя. Бывало, перед глазами проплывали целые фильмы из причудливо переплетённых воспоминаний и призрачных “перспектив”, которые я почему-то отчётливо видела. Порой я сливалась с творениями Великих композиторов, упивалась ими, словно сладким ядом. Прекрасные симфонии убивали меня, уводили за собой в иллюзорный мир, где я, зачарованная и безумно одинокая, превращалась вдруг в восхитительное совершенство, отражённое в бесчисленных зеркалах, материализующихся из яркой поэмы звуков, которые я угадывала наперёд, словно когда-то потратила целую жизнь, дабы выучить эту гениальную поэму. В такие моменты я была действительно красива благодаря искрящейся глади бриллиантового озера, наполнявшего мои, может быть и пустые в жизни, потухшие глаза; тончайшая вуаль из невиданного великолепия кружева, сотканного искусными руками небесных мастеров, способными изобразить в орнаменте тысячу прожитых мною сцен, превращала невыразительное лицо в магический кристалл, с помощью которого одарённый провидец мог с лёгкостью узнать обо мне всё.

Аплодируя, я вкладывала в банальный жест столько эмоций, что он был просто не в состоянии вместить их все; напряжённые, словно натянутые струны, пальцы были вынуждены соседствовать с отречённо-мягкими, расслабленными ладонями, а в обречённом движении рук, состоящем из лёгкого, методичного соприкосновения, можно было разглядеть лишь полёт сказочной птахи, чьи крылья, жестоко трепыхаясь, уносят её прочь из рая, не вникая её мольбам, невзирая на блеск бриллиантовых слёз…
Стихали аплодисменты и моя горестно-вопиющая неземная красота рассеивалась, как мираж в пустыне. Она и была миражом, который, к тому же, никто не видел. Просто полёт души… Боже, разве это может быть кому-то интересно?.. Поднимаясь с кресла, я “надевала” идеальную, равнодушно-гордую осанку балерины, как рыцари раньше надевали свои железные доспехи. Зачем людям видеть тоску и горе несчастной дурнушки? Зачем им знать, что каждый шаг по направлению к выходу доставляет мне, как и бессмертной героине Андерсена – Русалочке, невыносимую боль? Оглядываясь на сцену, я ещё верила, что на меня смотрит кто-то, кто знает, как выглядят пташки, за неведомые грехи изгнанные из рая… И в поворот головы я вкладывала высокий смысл, делая его изящным, как в классическом балете, и отрезвляюще-тяжёлым, как в классической жизни. Убедившись, что и на этот раз никто не заметил моего удивительного преображения, талантливой игры вдохновлённого света и исступляющей тени, я распрямлялась ещё больше, но, кто бы мог подумать! – уже давно я представляю себя не иначе, как сгорбленной седовласой старухой, чьё лицо изрезано морщинами, равно как и душа – потерями и предательствами. Увы, прославленные дирижёры и именитые молодые пианисты прекрасно обходятся без любви ужасного гибрида 18-летней наивной девушки и 100-летней, наученной прожитыми годами, старухи. Но речь совсем о другом, ведь никто из них как раз и не запомнился мне чем-то, присущим только ему и никому больше. Кто бы ни был причиной моего появления в зрительном зале, я никогда не обходила вниманием этого неприметного музыканта, непременно отмечая для себя Его необъяснимую притягательность. Он стал одновременно причиной, вдохновителем и адресатом данного рассказа. И ещё главным героем. В моих произведениях, правда, всего один герой, но это очень трудно понять. Я убеждена, что главный герой выбирается писателем раз и навсегда, сопровождая его в дальнейшем на протяжении всего творческого пути, принимая разные обличия и оставаясь глубинно неизменным. Я уже сделала свой выбор. И не трудно догадаться, на кого он пал…

                ***

Я смотрю на него, не отрываясь, и чем больше проходит времени, тем сильнее становится моё желание не сводить глаз с этого пронзительно-гипнотического, завораживающе-парализующего кудесника смычка. Я не в силах ничего с собой поделать: окружающая действительность вдруг стирается, всё моментально блёкнет на Его фоне, и это при том, что Он абсолютно ничем не блещет: ни канонической красоты, ни феерического таланта, ни единой хоть чем-нибудь примечательной детали… Я бывала на выступлениях красивых, талантливых, всемирно известных… И что? Несмолкающие аплодисменты, нестихающие крики “Браво!”, цветы; а после – столпотворение в вестибюле, восторженные возгласы, сияние дорогих костюмов…

А уже через пять минут забываешь, что вообще исполнял “артист с мировым именем”, так как он ИГРАЛ, а не ЖИЛ на сцене. Не было резких эмоций, обжигающих чувств, значит, не было и смысла в “гениальной интерпретации”. Вот Он – это совсем другое… Зачем Ему отточенно-манерные отрепетированные жесты, “виртуозная игра” на публику, идеально-глянцевая, впечатляющая зал, но всего лишь маска? Случайные движения Его руки, непродуманный поворот головы выражают несравненно больше внутреннего великолепия; спокойное, почти безразличное исполнение доводит до исступления своим видением данной композиции; а живое, не прикрытое наносной бронёй, лицо затмит любую подготовленную маску неотразимым, хоть и едва заметным, тёплым свечением мудрости и доброты в дуэте со слабостью и уязвимостью. Я убеждена: когда Бог хочет одарить человека, и понимает, что ни один талант не достоин чести принадлежать Ему, Господь посылает в награду Слабость. В одухотворённом, чистом понимании это наиредчайшее качество ценнее даже гениальности. Может быть, это звучит странно, но уж поверьте мне на слово; горькая и суровая жизнь порой преподносит жестокие уроки, и я успела их зазубрить. В Нём была Величественная слабость: прожитые годы окутали Его тёмно-бархатной мантией строгости и недоверчивой сдержанности, но в глубине мрака, под тяжёлой тканью минувших дней, кроется беззащитный, ранимый цветок, пропитанный нектаром живительной нежности. Глядя на Него, я едва не плакала от вдохновляющей, щемящей жалости, и вместе с тем не могла сдержать лёгкой полуулыбки, символизирующей хрупкую хрустальную надежду. Он будто был для меня зеркалом, я смотрела на сцену, и видела своё отражение, но оно было отретушировано, преобразовано до совершенной неузнаваемости. Не оставалось ни тени сомнений в том, что передо мной романтичный мечтатель – бесконечно одинокий, но рассеивающий своим одиночеством кромешную тьму, словно желтовато-солнечная полночная луна. Кажется, Он ослепительно несчастен, и это радует, ведь я, чувствуя как малейшее содрогание кончиков Его пальцев, так и едва слышимый трепет тончайших струн Его души, способна подарить Ему то непостижимое для миллионов людей счастье, которое по праву обязано принадлежать моему Вечному Кумиру, отныне единственному навеки. Только в Его адрес я могу произнести: “Мне безумно жаль Вас… И я так хочу быть на Вас похожей!” Взаимоисключающие, противоречащие, перечёркивающие друг друга чувства… но разве не в них – подтверждение подлинности, чистоты и силы устремлений? Там, где есть свет, есть и тень. Если бы не было в палящий зной спасительной тени, стало бы негде укрыться от испепеляющего жара. Я понимаю, что недостойна Его. Единственное, что можно записать в мои достижения – умение составлять богатые композиции слов: работая над своими произведениями (хотя это определение, пожалуй, звучит преувеличением для моих скромных эссе), я словно нанизываю на ниточку тысячу перламутровых бусинок, создавая разноцветный узор. Если взять недостаточно крепкую ниточку, и она порвётся, бусинки рассыплются ещё до окончания работы (знаю по собственному опыту, в детстве долго увлекалась бисероплетением). Увы, любовь – недостаточно прочная основа для литературного ожерелья. Можно клясться человеку в возвышенных чувствах, но не питать такой же страсти к делу всей его жизни, а это не менее важно. Можно любить, замечая все недостатки, но благодушно прощать их… Но как недолговечна любовь, как часто её белоснежные хлопья бесследно исчезают в грязной воде окрестных луж! Прошёл кураж от сумасшедшей карусели эмоций, постучалась в окно беда или осыпалась ледяным градом первая “задевшая за живое” ссора… И снова “близкие” люди стали друг другу чужими, с грустью похоронив уникальную, неповторимую снежинку былого счастья в сырой земле… А всё оттого, что любуясь лишь прекрасной стороной, они упорно не хотели замечать другие, куда более многочисленные. Если не игнорировать мутные лужи, шансы не утонуть в одной из них резко возрастут. Но и утонув, можно остаться вместе, важно только уметь ценить не совместно проведённые праздники, а испытания, посылаемые судьбой, пережитые вдвоём в согласии и взаимоподдержке. Когда дорожишь человеком более, чем самим собой – это всегда составные, сложносочинённые эмоции; появляется неутомимое желание разделить не только его удачу или успех, но, в первую очередь, забрать себе бОльшую часть его боли, страдания, поражения…

                ***

Он ласково обнял контрабас левой рукой, и этот жест показался мне настолько близким и родным, что я была готова отдать что угодно, лишь бы хоть на минуточку оказаться на месте музыкального инструмента. Тогда я решила непременно написать что-нибудь специально для Него. Мне вовсе не хотелось обольщать изысканно-художественным литературным слогом или поражать идеально-выраженным индивидуальным стилем; устав от всеобщей фальши, холодности и равнодушия, я нуждалась в простом, поэтично-правдивом, душевно-дерзком рассказе, бесцеремонно обнажающем истинное лицо автора. Странно, но я была абсолютно уверена, что на этот раз мой труд не окажется бесполезным.

                ***

Беспощадно наступившая весна, радующая практически всех, крайне тяготит меня. Мне хочется, чтобы на улицах бессменно царила осень, которая давно и навечно поселилась в моей жизни. Люди жаждут обновления природы, буйства красок, весёлого смеха и радостного настроения, а я желаю только одного: видеть рядом с собой человека, способного понять и принять мои слёзы, мою обречённость, мои терзания… и мою огромную любовь к нему. Я смотрю на сцену и вижу живое олицетворение осени – безмерно грустной поры, будто замершей в предвкушении неведомого счастья. Он может подарить мне Жизнь, которую подменил суррогат под названием “существование”. Если Его не будет со мной, то зачем тогда быть всему остальному? Если Он не выйдет на сцену, она покажется мне пустой, вне зависимости от состава оркестра. Но что я могу дать Ему? В голову приходит лишь одно сравнение. Дремучий лес. Кто-то заблудится в нём, а кто-то сумеет отыскать великое множество удивительных даров природы…