Случай с Серегиным

Серегин не хотел заезжать к Вячеславу, потому что после его рассуждений жизнь осложнялась так, что не хотелось жить. Но не мог. В словах Вячеслава Сидорова звучала истина как худшее, что творят в России с народом и к ужасу Серегина это худшее сбывалось.
Как в девяностых годах, когда еще от беззаботной жизни при советской власти Серегин, розовый и пушистый, уже студент второго курса МЭИ зашел к Сидорову, а тот ему стал толкать речь о тайных планах ЦРУ как разрушить тогда еще Советский Союз: уничтожить образование в СССР, ударить в ВПК, по производству.
Серегин Николай глядел на Вячеслава как на сумасшедшего, но тут же учителям не стали платить зарплату, а в ВПК как вид модернизации стали призывать производить кастрюли, дисциплина в школах упала так, что ученики третировали учителей как надзиратели заключенных в концлагерях. Как в кадрах фильма «Школа».
Уже в начале двухтысячного года при Путине, когда по радио раздавался голос: «Цены на жилье растут, но спрос на квартиры есть. Значит, рынок действует».
Не было бы Вячеслава, Серегина не затронул бы этот лозунг, хотя он и звучал с пафосом слова на суде: «Говорите правду. И только правду».
А у Вячеслава был такой вид, как будто эти балки забиваются сквозь его ребра, и он повторял:»Эти цены на квадратные метры разрушат Москву».
Серегин больше чем Вячеслава убедить себя повторял ему: «Ну и что, что растут. Есть же богатые люди, у кого есть такие деньги. Они и купят».
Вячеслав в резкой форме возражал ему: «В Москве уже таких нет. Кому надо – купили. Такие цены на квартиры не для простого народа.»
Дальше Вячеслав излагал свою теорию о том, что Маркс со своей теорией «бытие определяет сознание» преступен, так как уже при капитализме государственный строй, что дает дорогу умному, который создает прибавочную стоимость как в притче о Боге, который раздал рабам по таланту.
Но при этом дух должен превалировать над притязаниями материи, чтобы ограничивать их и не разрушать мир. Вот тут-то и встает вопрос о богатстве.
Когда же один раз по неосторожности Серегин ляпнул: «Ну и что, что много богатых людей. Разве это плохо?» - то Вячеслав посмотрел на него с такой откровенной злостью, что он вздрогнул.
Когда же Лужков один раз обмолвился о том, что Москва – город для богатых людей, то на лице Вячеслава отразился ужас такой, что Серегину стало не по себе, и он даже с жалким видом промолвил ему: «Может обойдется?»
Но Вячеслав ответил Серегину: «Нет. Не обойдется. Ты посмотри, что энергоемкость Москвы определяется производством агрегатов, построенных при Сталине. И еще при советской власти их мощность была в десять раз больше мощности энергопотребления. Ведь Москву заселяет криминал с деньгами, а у них потребности и в бассейнах, и в разных других энергоемких вещей обихода.
А пробки? Ведь в таких семьях у каждого по машине. И у папы, и у мамы, и у дочки, и у служанки ездить на базар. От того и пробки. Перерасход времени, горючего, а бетонные коробки еще не заселенные стоят как чудища. Чиновники, вся эта номенклатурная сволочь, чтобы набить карман возвела их как средство в виде чудовищного монстра, что, если их заселить, то Москва встанет. Мы заложники кармана чиновников.
Серегин в ответ, не зная, что возразить, пролепетал: «Но везде так. Москва развивается. Это рыночные отношения как говорят у нас».
Вячеслав с горькой саркастической усмешкой оттого, что ничего изменить нельзя, проговорил ему: «Рынок тут ни при чем. У нас в подобных случаях рассуждений телегу ставят впереди лошади. Рынок – сподручное средство куда, что и зачем везти. А главное – цель. Проект задуманного.
Ты знаешь такой город Казань? Так там под протекторатом президента Шаймиева она развивалась с целью благоустроиться для людей. Так кА было в ней восемьсот тысяч жителей, так и осталось. И все улучшили жилищные условия.
И Москва была городом трудящихся: чистым, скромным, умытым, просторным. Но у всей этой чиновничьей сволочи под протекторатом Лужкова появилась цель не благоустроить город, а за счет точечных застроек и нелепых по сущности, виду и количеству, грозящему национальному благосостоянию города перенаселить Москву так, что она трещит от тесноты, задыхается от собственных газов.
Здесь материальные выгоды взяли верх над духовными ценностями, что, несмотря на их лощеный вид, я представляю, как они жрут и срут, жрут и срут до того, что мы скоро захлебнемся в их говне».
Сначала Серегин пропускал тирады Вячеслава насчет наших видных деятелей мимо ушей. Особенно в прошлом, когда, например, помнится, в телепоказе еще при Горбачеве выступил Сахаров, видный академик, и заявил: «Наши части в Афганистане оставили на поле боя раненых и отошли.»
Вячеслав ругнул его: «Вот придурок! Занимался бы своей физикой и не лез в политику».
Серегин не выдержал и сказал Вячеславу: «Но Сахаров – совесть нации. Говорит о недостатках, о которых не говорят другие».
Вячеслав вспылил в ответ: «А кто его просит? Есть в шахматах один термин – связка, что ты не можешь тронуть фигуру, иначе подставишь под удар более значительную. И сейчас что Афганистан, если надо говорить о советах как органе самоуправления, за которые надо драться с чиновничьей сволочью, чтобы народ контролировал власть, а Горбачев не может, он продажен, он любит комфорт и его надо убрать с поста президента».
Жену академика Сахарова Боннэр вместе с журналистом Минкиным Вячеслав не терпел за их высказывания, что Москва – город для всех, и его может заселить кто хочет. Но его высказывания не возымели на Серегина действия: он думал, это так, политика, а практического значения она не имеет.
Но вот третьего июля, Серегин почему-то запомнил даже эту дату, в этот день он слушал передачу по радиоканалу «РСН» не запомнил какую, но о Москве, и вдруг услышал о Москве высказывания: «Москва – гадюшник, в котором противно не то что жить, а находиться».
Или: «Москва – это город, в котором некуда повернуться, а экология такая, что опасно жить».
Серегин по пути домой вылез на станции метро «Красные ворота», вышел на улицу Ново-Басманную, на которой родился, тихую, уютную в зелени пройтись, отдохнуть от мрачных мыслей, но она стояла в пробке, и Садовое кольцо в такой пробке, что не двигалось. Серегин был поражен, ему даже показалось, что в мире что-то сдвинулось, и мир стал отсчитывать время в обратном порядке.
Серегин не выдержал, поехал к Вячеславу и спросил его: «Что происходит, что до какой степени будет разрушаться Москва, что ведь столько стоит этих бетонных чудищ – и строится, что засели их, то для Москвы это будет полная катастрофа. Никаких энерго и прочих ресурсов не хватит».
Вячеслав ответил ему: «Идет десталинизация в этой или иной форме. Борьба духа с сознанием материальных благ. Упорядочит ли дух это сознание или же \то бытие по Марксу, когда не диктатура пролетариата, а тех, кто на основе ее идеологии захватил власть и уже как либерал имеет такой навар, как чиновничья сволочь, что угрожает национальной безопасности страны».
Серегин спросил его: «А конкретно?»
Вячеслав ответил ему: «А конкретно распад театра Любимова сейчас. Очень конкретно. Буквально то, что у нас феодальная страна, и Любимов – творец в ней, а его труппа – шпана, которая без него ничто, раз требует на мороженое, на колготки и разрушается проект. Это как раз десталинизация проекта, когда идеалы как проект разрушаются, потому что труппа приобретает значение шпаны.
Принцип десталинизации прост. Это хрущевизм, когда при Сталине Сталин на себя не тратил ни рубля, а все деньги шли на развитие производства страны. А хрущевизм – труппа Любимова в миниатюре.
А в целом взять крестьян при Сталине, они трудились с песней, хотя как говорят, им ставили палочки за трудодни как замечает журналист Мишкин дурак. А крестьянам Китая платили меньше, потому на наших полях в Волгоградской области они работали по 16 часов, им платили меньше, чем нашим крестьянам, но они были как граждане великой страны и сейчас им платят больше.
А у нас Хрущев положил крестьянам оклад сто двадцать рублей, скот не разрешил держать, крестьяне стали пить, хозяйство стало убыточным, землю у них отняли и такое впечатление, что они поют под воздействием Воланда песни, и не могут остановиться. А отсюда демография и порнография.
А у нас перераспределение средств в сторону шпаны. А кто такие шпана? Это те, которые от государства получают столько, что разрушают государство. Промелькнуло сообщение, что руководитель Газпрома Миллер получает 300 миллионов рублей. За что? А в Ленинграде житель взял кредит в миллион рублей, а с него потребовали вернуть три, так тот повесился под мостом.
Чубайс и Кудрявый как потенциальные руководители РАО ЕЭС, так Кудрявый утверждал: «У нас проблемы РАО ЕЭС Чубайс, и если Чубайса не будет, РАО ЕЭС останется самой передовой энергосистемой в мире».
Но победил Чубайс как шпана с непомерными для производства окладами, повлекшими с копеечными зарплатами неадекватные отношения специалистов к своему труду вплоть до  пренебрежения к своим обязанностям, что повлекло за собой в промышленности энергетики катастрофы на производстве.
Мы считаем копейки, но самое страшное то, что мы утеряли идеологию великой страны, образ Павки Корчагина в повести Николая Островского «Как закалялась сталь» как дух братства, что герой шел в рваных калошах перед любимой и был счастлив духом братства, что проложил узкоколейку, спас город от мороза.
Нам в школе неправильно преподавали образ Павки Корчагина как того, что каждый гражданин должен быть таким. Нет. Не должен, а обладать таким духом – это высшее счастье человека как свобода от всяких меркантильных соображений, а любви к человечеству, с которым подняли страну, выиграли страшную войну с фашизмом, с которыми стали жить по-людски в стране мечтателей, ученых.»
Серегин перебил Вячеслава: «Дух – это хорошо, но экономика – реальные дела».
Вячеслав тем не менее возразил ему: «Дух от Бога. Как в труде «Новый завет», в котором Бог раздал рабам по таланту и тех, кто умеет работать, оставил, а нерадивого прогнал. До революции экономика стояла на честном купеческом слове, при Сталине, Ленине на слове коммуниста, которое твердо. Хрущев разрушил идеалы в лице Сталина, и теперь у нас нравственность идеологии Солженицына, идеология преступного мира в лице зэка, который на раздаче пищи тарелки с пустым супом поставил товарищам, а с картофелиной – себе.
А теперь эта картофелина перерастает в блага для семейки обладание которыми и составляют ее чувства, дух жрать и срать, а ее вонь в искусстве для людей как быдла самых низкопробных чувств насилия, разврата, безликости.
Серегин сказал Вячеславу: «Да, с этим я согласен. Когда смотришь старые фильмы, отдыхаешь. А песни? «Снова замерло все до рассвета…» А гимн? В исполнении хора Александрова. Тишина, а как грянет – кажется, что мир звучит. А теперь какой-то картавый голос исполняет мир.»
Вячеслав сказал ему: «Теперь идеология элиты не позволит нам такой свободы духа, как в фильме «Весна на Заречной улице» почувствовать себя человеком тем, что ты управляешь с огнем как сталевар, смотришь на мир как хозяин, а делает народ безликих до мелких разборок, драк, убийств друг друга. А когда я столкнулся с лидерами партии «Единая Россия», то ужаснулся тому, насколько они примитивны.
Вот выступал лидер партии «Единая Россия» Милашенко, так твердил, что надо читать молитвы, а лидер Якименко в диалоге с психологом женщиной по каналу РСН долбил одно и то же, что их с семилетнего возраста надо собирать и заставлять петь гимн. Женщина психолог возражала, что это вредно для детей такого возраста, пока не сформировался мир ценностей, а Якименко: надо. А оказалось, что сам не знает слов гимна.»
Возвращался домой Серегин на трамвае, и вдруг его окликнули: «Серега!»
Серегин сразу же узнал этот голос Пашки. Серегина Пашка почему-то звал Серегой, хотя звали его Николаем, а Пашка скользкий тип, с кем Серегину не хотелось бы встречаться, и он поежился от предчувствия разговора.
Пашка окликнул его еще раз после приветствия: «Как Настюха?»
А Серегин сразу же вспомнил, как еще в восьмом классе Милка из их класса, шутившая с Пашкой как-то подошла к Серегину и сказала: «У меня мать заболела. Нечего есть. Не одолжишь денег?»
Серегин одолжил ей два рубля, а когда зашел в школьный буфет, то увидел, как Милка и Пашка, весело пересмеиваясь, едят пирожки, как сразу догадался Серегин, купленные на его деньги. Оба сначала смутились, но Пашка тут же сказал ему: «Мама выздоровела. Хочешь пирожок?»
Серегин после этого не разговаривал с ними, но Пашка сам лез к нему, провозглашая: «Будешь ты инженером!» - вкладывая в слова обидный смысл, а когда один раз Серегин не выдержал, хотел дать ему по морде, быстро исчез.
А на выпускном вечере, когда Серегин решился и пригласил Настю из их класса на танцы, то он прямо во время танца подошел к нем и стал упрашивать: «Серега, извини, но мне Насте надо сказать пару слов. Прямо сейчас, а то поздно будет. Я тебя очень прошу. Очень!»
Настя молчала, безучастно смотрела в сторону, а на них уже стали обращать внимание, и этот дух рабского братства идеологии КПСС, при помощи которого всякая сволочь, предавшая партию и стеснительность, победила в нем, что он подумал: «Ничего же противоестественного не случится» - уступил Настю этому гаду.
А как потом узнал, Пашка убеждал Настю: «Ну что ты обратила внимание на этого Серегина? Он же будет только инженером. Давай со мной!»
Месяцев через шесть Серегин встретил Настю и сказал ей: «Не обижайся, что я тебя в школе на танцах уступил Пашке. Я не знал, что будет лучше или хуже для тебя. Чего ты хочешь?»
Настя ответила Серегину: «А я хотела тебя поздравить с тем, что ты поступил в институт. Но все же, хотя парень ты хороший, мне кажется, ты не можешь постоять за себя.»
Серегин ответил: «А что мне с ним, драться что ли?»
Настя сказала ему: «Может и драться. Вот к моей племяннице пристают трое охламонов из ее класса. А мужика в семье, чтобы защитить – нет. Может, поможешь?»
Серегин согласился и на следующий день договорился с Вячеславом, что тот поможет ему в этом мероприятии. И вместе с Настей пошли встречать ее племянницу Дашу. Они подошли к школе, и Даша вскоре показалась из дверей подъезда школы. А за ней вскоре вышли трое подростков с беззаботно-наглыми выражениями лиц и стали отпускать всякие шуточки по отношению к ней.
Один из них тут же сказал: «А ты посмотри, какая у Даши попка. Как тебе, Даша, мягко сидится на месте?»
Даша уже поравнялась со встречающими ее людьми, а один из тех троих с иронично-вызывающим видом, не обращая на встречающих внимания, провозгласил: «А кроме попки что?»
Но тут Серегин сказал этому придурку: «Может хватит интересоваться такими вещами, которыми между приличными людьми не принято?»
Тот ответил Серегину: «А ты еще здесь мешаешь хорошим людям поговорить?»
Он в шутливо-вызывающей форме замахнулся на Серегина, но Серегин в ответ как согласовал с Вячеславом коротким резким хуком двинул тому в челюсть.
И тот грохнулся, будто стоял без подпорок. Серегин даже не ожидал такого эффекта. Но тут же чего в еще большей степени не ожидал Серегин, вдруг стремительно образовалась толпа и сначала того придурка приводили в чувство, а потом всех четверых потащили в милицию.
Серегин растерялся, а Вячеслав узнал, в какой отделение милиции их тащат, позвонил тренеру. А в милиции, когда дежурный по требованию толпы притащивший четверых задержанных в милицию, хотел составлять протокол, раздался звонок дежурному. Тот выслушал говорившего со вниманием.
А когда разговор окончился, Вячеслав сказал дежурному: «Посмотрите эти кадры» - и показал заснятые на мобильник моменты того, как вел себя тот потерпевший, получивший в челюсть, перед тем.
Протокол дежурный следователь все же составил, но после того, как Серегин расписался, отпустил его.
И вот этот оклик: «Как Настюха?»
Но Серегин знал, что слова приветственные, но в каждое Пашка вкладывает свой подлый смысл на грани дозволенного и решил ответить так, чтобы отделаться от Пашки.
И он произнес: «Нормально. Не жалуется».
Но Пашка ухватился за это слово и начал копаться в званиях, как в грязном белье: «Ну как же нормально? Ты же, как я слышал, стал инженером, служишь. А как там у Хазанова в монологе было, что инженер в гостинице живет, и бекон на обед, и, и… не помню что, но это наш советский инженер, а сейчас еще хуже».
Серегин решил перевести стрелки в разговоре, чтобы обезопасить путь, и спросил в свою очередь у Пашки: «Ну а ты-то кем работаешь. Что? Процветаешь? А с чего?»
Тот ответил: «Я как член партии служу чиновником по перепродаже товара, идущего в Москву из-за таможенных зон, и мне платят только за то, что занимаю пост. Понял? Ко мне просто так не входят».
Серегин, чтобы попытаться еще раз перевести разговор в другую сторону, сказал ему: «Но не столько же в миллионах долларов, как те, которых сажают».
Но Пашка с той же подлой ухмылкой резюмировал разговор: «Может не столько. Но мне хватает. Я вот от общего оторвал себе кусок пожирнее, на Тверской проститутку снял, и теперь мне жизнь кажется в полном ракурсе».
Но тут Пашка взглянул на Серегина с еще более подлым выражением лица и проговорил: «А давай сейчас мы скопом к Настюхе надвинем. Мы столько накупим жратвы, что вам на неделю останется».
Это было уже прямым оскорблением всего возвышенного в душе Пашки, но просто так послать Пашку он не мог, потому что Пашка высказывался как система власти девяностых, замечая то, что инженер в девяностые бедствовал, что зэк в ГУЛАГе в тепле при полном электричестве охал, но так, что слышал весь мир. А сам карман трудящихся выворачивал так, что не то что на образование, медицину, на еду не хватало. И уже крах страны был такой, что урон был в несколько раз больший, чем нанес Гитлер.
Был такой демократ и публицист Веллер, который восклицал: «Не надо нам Чехова, Достоевского. Их идеалов. Я за здоровое потребительство. Читайте меня».
И визг такой стоял о ГУЛАГе всяких Минкиных, Боннэр, Сахаровых, что казалось, ничего нет страшнее. Но Серегин еще раз перечитал Солженицына о ГУЛАГе и удивился: условия содержания того зэка были санаторием по сравнению с современным состоянием отсидки: поработал на свежем воздухе, сидит в тепле при полном электричестве, и весь мир знает его по фамилии, отчеству. Уважает.
А теперь фамилий о зэках не спрашивает и столько случаев суицида, что выворачивает их с другой стороны, но самое главное, что народу все равно, потому что не предполагал Серегин в какой степени ГУЛАГ в сознании граждан выполнил роль, что вывернули карманы так, что Родины уже нет.
Есть песня такая «С чего начинается Родина?» И в песне перечисляются факты, с чего: с картинки в твоем букваре и других. А можно в ответ на то, что у нас была великая Родина только повторять: «Зато был ГУЛАГ», а можно забыть о том, как встречали Чкалова, сделавшего беспосадочный авиаперелет из СССР, о Гагарине, взлетевшем в космос, о пятилетках, а с этим ГУЛАГом обратить эти завоевания в ничто, а тем, что страну коррупцией довели до краха – признать как свободу и демократию, которой нас освободили, а от чего? Что мы теперь не доярки, не сталевары? Никто.
Он не удержался и спросил у Пашки: «А как же Родина?»
А тот с ухмылкой ответил ему: «А что мне Родина? Кусок свой урвал, проститутку снял. Вот и вся моя Родина».
Серегин еще раз оглянул эту компанию: Пашка с ухмылкой, двое с такими невыразительными лицами, что имели вид булыжников и какой-то рыжий парень лет на десять моложе всех остальных и тоже так же агрессивно улыбающийся.
И вдруг Серегина осенило: это же оглоеды, которым нужна зацепка в виде ГУЛАГа как повод разрушить государство, и самим войти во власть. А кто они?
Вот по радиоканалу «Эхо Москвы» журналистка Королева восклицает: «Нам не надо Павок Корчагиных!»
А кого надо? Вот Павка Корчагин идет в рваных калошах счастливый чувством братства и жертвует собой, проводя узкоколейку, спасает город от мороза. А вот они, стиляги, хотящие ходить не в наших тупоносых ботинках, а остроносых, как на Западе, и разрушивших наше производство обувной промышленности.
А вот они у власти. Чубайс – директор РАО ЕЭС в ответ на словах о том, что от его реформ перемерзнет Приморье, ответил: «Не вписались в рыночные отношения».
И при том Чубайс считает себя Петром Первым, а выражает это свойство в сумме оклада, угрожающей национальной безопасности страны. А вот они в Белоруссии выражают свой протест Лукашенко похлопыванием, молчанием в угоду Западу. И что? Что им, не дают трудиться, плохие условия быта? Да нет. Им бы радоваться, похлопывая в ладоши, а потом сразу на пост с окладом в триста миллионов рублей как у нас у начальника Газпрома. А если рангом поменьше? Можно. Но лишь бы оторвать кусок от общего.
Серегин еще не ответил Пашке, поедут к нему или нет, а рыжий вклинился в разговор: «Поедем. С дочкой своей познакомишь».
Пашка оживился, точно рад оттого, что разговор пошел в нужном направлении, с настойчивостью в интонации разговора сказал Серегину: «Ну что, двигаем к тебе? Шампанское за нами».
Серегин еще занимал нейтральную позицию, по отношению к этой компании, сказал в ответ: «Некогда».
Но рыжий, уже не отпуская тона разговора, не опуская взгляда, сказал, смотря в упор, в глаза Серегину: «А я могу и без тебя заехать. Предупреди».
Этого Серегин уже не мог простить. Что? Послать их куда подальше? Нет. Слабо. Он не Зюганов, который не может отстоять Сталина так, что грязные проходимцы делают на счет его всякие предположения: мог ли Сталин сделать что-то такое из ряда вон выходящее, что обычно они совершают, а не Сталин. Так что страна вымирает. А может сказать им, кто они? И Серегин сжал в кармане ключ так, что на указательном пальце было кольцо, и если зажать в ладони, можно нанести удар».
Но в это время трамвай замедлил ход, все пошли на выход, а рыжий повторил, ухмыляясь, Серегину: «Заеду. А что ты сделаешь?»
Компания Пашки, смеясь, вышла через среднюю дверь трамвая, а Серегин, мстительно ухмыльнувшись, выскочил в заднюю дверь. Зашел за трамвай.
Трамвай отошел. Серегин шел за компанией, и до него донеслось, как рыжий сказал Пашке: «А я зайду к его дочке. Дай адресок».
Пашка ему ответил: «Да этот Серегин – лох. Но иногда у него по фазе заклинивает. Не заходи. Пошутили и хватит. Пусть знает свое место инженера».
Они шли по тротуару, а Серегин, прячась за стоящие вдоль машины, по проезжей части. В проходе между дворами Пушка сказал рыжему: «Нам сюда,» - и они пошли дальше.
А рыжий попрощался с ними и пошел домой дворами. Серегин пошел за рыжим и на углу дома во тьме подобрал большой кусок затвердевшего асфальта. Вот еще один проход между пройденным домом и домом, стоящим поперек. Рыжий шел развязный, самоуверенный. Серегин несколькими осторожными скачками. А в глазах стояла картина как рыжий, ухмыляясь, звонит в дверь, а открывает дочка.
Серегин еще сделал несколько шагов за рыжим, а потом стукнул его камнем, а когда рыжий упал, то еще и еще.