Тупой

                Мне красивых слов не нужно, чтоб едало кому-нибудь расписать, мне и причин никаких для этого не надо, просто так могу, не понравилось едало, и всё — нет его краше. А ещё я на раз зубы умею выщёлкивать, как-то тут с этим отморозком Газей забили на пиво, кто сколько с одного удара вышибет, как раз пидор один длиннохвостый и подвернулся: Газя ему — щ-щёлк, и два штуки выбил. Тот выплюнул, поплакал, а мы посчитали. После Гази править тот же портрет нечестно вроде: зубы-то у чувака уже расшатались. Подождали другого, мне достался поздоровее бык, пролетарий какой-то, из наших, ну, я ему сходу три и выставил. Так что наплевать, что Газя полный идиот и выше меня на голову. Не в голове дело.
                Кто как делает — тоже фигня, не имеет никакого значения весь этот звездёж про умелых трахальщиков. Извращенцы они все, сам знаешь: сколько письку не мой, она всё равно ссакой вонять будет, ну а срака — сракой, а не ананасами и бананами, так что все эти мудаки, которые там книжки пишут и кино снимают… про лизать и сосать и про всё остальное, всё они бздят — вонюче и громко, но без смысла. С того, глядь, вся эта серня со мной и началась, что одна ****ь знакомая, с которой бутыль краснухи высосали, спросила, дура, мол, а давай вот так, она всё это на видике смотрела, тут рядом один видеосалонщик левыми сеансами бабки рубит, детей выгонит вечером и порнографию гонит — мол, только для взрослых. Я так и спросил, чё, дура чё ли? А у неё, я понял, значит, так чешется, что она только и думает о том с утра до вечера и ночью сны такие же видит, а мне, сука, только и знает, что огрызается, тварь инородная: «сам дурак, не пробовал, а говоришь!» Мне твоё кино до езды, говорю, гребля — дело нехитрое: вставил весло покрепче, опустил поглубже, и туда-сюда шевелись — вперёд-назад, пока шевелишься. Только винище-то кончилось, а у неё в кармане — как раз, только ей и хватит, а я чё?!
                С огуречного… у нас в дизеле его джином называли… с огуречного лосьона такая ртуть прёт, что, если кто в армии привык, то на гражданке потом нет-нет, да и затряхнёт от нечего делать — пару-другую гранёных. Или приключений себе на жопу ищешь, так наш огуречный джин — это самое то, что надо. До бабки за бабками в лом переться… на другой конец — в Чкалово, я и посчитал копейки — нормально накапало, хватило, и пошёл вниз, это прямо в моём доме, в «Культтовары», там парфюмерный отдел есть, а продавщица в нём — ещё одна... ну, в общем, одноклассница как бы, я перед тем, как за винишком переть до Ломоносова, на крыльце между дверями и замахнул. Это только по первости водой разводить надо, а потом весь наплевать уже в том, чтобы не отходя от кассы буха'ть, и без всяких там запивок и закусок. Я же, браток, в десантуре начинал, в дизеля меня за одну лярву деревенскую списали. Тяпнул я, затянул папиросу, и на улицу, вижу, гля, на выходе — поднимается медленно в гору вездеход наш самый крутой, забыл я уже, как такая байда называется, и не порожняком чешет, а с бревном на спине. Сам понимаешь, доктор, что это за труба — самая большая из тех, что на колёсах возят. По городу ж нельзя, думаю, вот меня и запарило на полную катушку, да и хер её знает, может, она с боеголовкой? — вот я и грохнулся с крыльца… говорила мне мама в детстве, смотри под ноги. Могу тебя залечить, ничего мол, не помню, только ты одну штуку такую спросил, а я-то про это дело и могу рассказать. Не спросил бы ты сам про эту ездню, так и не сказал бы я тебе ни хрена. А раз знаю, а тебе это надо, значит, ты тоже чё-то где-то знаешь… вот и слушай теперь, раз тебе за такую… башляют.

                1.
                Умнее я не стал, да и кто ж умнее станет от того, что головой об асфальт со всего маху с полутора метров дёбнется? И искры из глаз, точно, были… для буду, зелёные такие, как светлячки, только побыстрее и, кажется, побольше. И темень, как у негра в ухе. И тишина, потом, блин, точно говорю, ни с того, ни с сего — толпа баб голых и мужиков, да только я пригляделся к ним, а они вовсе не мужики и бабы… у баб — титьки, вроде, на месте и задница что надо — шире плеч, только вот между ног-то — ни спереду, ни сзаду нет ничего, будто замазано… и у мужиков — то же самое: ни сучка, ни дупла, ни задоринки.
                Хоть тресни, ничего не понимаю, и противно как-то так. Краем уха слышу, всякую фигню, вроде как про меня, несут, будто по радио: седьмой тип, говорят, необходимо включить имитацию внешних покровов. И, как по команде, разом на всех одежда появилась, и не одежда даже, а так — тряпки тряпками, как в Древней Греции. На бабах — балахоны, как на Пугачихе, когда она ещё про тучи пела, а на мужиках — вот ведь пидорство какое! — юбчонки короткие, такими летом у нас на треблю в кустах малолетки наскребают.
                Вот так, думаю, пожалуй, даже лучше пока что будет, пока в себя приду да пойму, куда это меня занесло. Хотя подозрения-то сразу появились самые простые, да только что-то не так получается: вроде как не шибко достоин я этого самого места, если там, значит, то есть здесь, конечно, у нас то есть, меня с копыт сдохнуть угораздило. Я хоть и тупой, но иногда могу и подумать, пусть и непривычно это как-то, но получается ещё иногда. И тут меня с мыслей-то этих, хлядь твою набекрень, вдруг как поносом в мозгу пронесло: а как же я сам? Тоже тут, как эти стату'и времён застоя, без мужского своего хозяйства остался? Никого не стесняясь — а чё, блин, стесняться-то? — хватаюсь за мудню свою и испытываю самое настоящее счастье: слава Богу, всё на месте!
                Только опять непонятки: так почему же я здесь-то оказался, среди этих евлохо… других счастливчиков? Не успел толком про себя это подумать, тут ко мне один из них подходит, меня аж передёрнуло от его наглости, и говорит таким приятным-приятным голосом, будто чупа-чупса насосался… где-то я его, в прошлой жизни, наверное, встречал… говорит мне этот правильно причёсанный:
                — Вас смущает что-то, молодой человек? А именно то, почему вы на небесах, Андрей Николаич, а не под землёй? Пили-курили-развратничали, значит, били-воровали-насиловали, и вдруг — на' тебе: добро пожаловать в рай? Не верится, ведь правда?
                — И чё дальше? Только не свисти длинно, дольше проживёшь. — я даже и не понял сперва, что глупость спорол.
                А он, козёл в юбке, ухмыльнулся мне в глаза:
                — Смешно. Очень смешно. Особенно, здесь, не правда ли? Ну, во-первых, вы сюда ещё не совсем попали, так сказать, относительно вас предусмотрен карантин — что-то вроде испытательного срока, чтобы всё-таки поточнее понять, что вы за птица, а во-вторых, вас, видимо, сочли не виноватым или не совсем виноватым в том, какой образ жизни вы предпочли в недавнем прошлом. Не во всех наших грехах, знаете ли, мы сами виноваты, не во всех, иногда — предки наши потрудились на славу, предопределяя, так сказать, наше не ахти какое прекрасное бытие, иногда социум загоняет нас в просто безвыходные ситуации. Это, видимо, как раз ваш случай, так что, пока ясность в вашем сознании не будет достигнута, решение принято не будет, а значит, и вы пока не претерпите никаких внешних и внутренних изменений. — он, кажется, даже, ехидно так, подмигнул, сволочь кастрированная, я еле сдержался, хоть и хотел ему вставить по первое число, как только он пасть свою поганую раскрыл. — Так что будьте покойны. Пока.
                — Слушай, кореш, — говорю, а самого так и воротит его корешем называть. — а я тебя по местному нашему телевидению не мог видеть?! Три дня назад, а? Ты там чё-то про какую-то теорию долго втирал, когда все ждали «Девять с половиной недель», а? Ты?!
                — Именно так. Меня попросили изложить для выпуска новостей, в связи с природными катастрофами, некоторые принципы теории вероятности, что я и сделал.
                — Ну, ты и задолбал всех со своей теорией. Все нормальные люди как люди, значит, классное кино ждут, а ты нам втираешь какую-то серь собачью. Это тебя не после передачи кто-нибудь на улице, а? Бутылкой по голове — за то, что, гад, пока твою хрень слушать пришлось, какая-нибудь нетерпеливая сучка к соседу сбежала, а?
                — Насчёт бутылки ты, Андрей Николаевич, точно угадал. Два дня назад из окна третьего этажа в доме тридцать один, предположительно, из квартиры двадцать семь, в семнадцать часов тридцать пять минут по местному времени вылетела, вращаясь, пустая бутылка из-под водки. И долетела точно до моей головы, и всё бы ничего, но, вопреки… а может быть, и в соответствии теории вероятности, на траектории её полёта оказалась маленькая помеха, несоизмеримо маленькая помеха — всего-то жук-навозник, которого вспугнул из травы маленький рыжий котёнок…
                — Барсик из двадцать четвёртой. — уточнил я.
                — Совершенно верно, Барсик. И соприкосновение с жуком в воздухе изменило траекторию полёта и скорость вращения пустой бутылки, летящей в мою голову. Совсем немного, совсем чуть-чуть, но этого оказалось достаточно, чтобы бутылка при ударе довернулась горлышком до моего виска. Смерть наступила мгновенно, о чём, кстати говоря, теперь я ничуть не жалею.
                Мне стало как-то очень хреново, потому что эту бутылку в окошко выбросил именно я, а не Пушкин какой-нибудь.
                — Ну, ты, если не жалеешь ничуть… так… это, прости меня, а?! Я ж не хотел тебя убивать, это случайно получилось. Я ж не знал, что там кто-то идёт под окном… ты же знаешь, там вообще мало людей ходит, да и нечасто.
                — Мне-то зачем на тебя обижаться, если сам Бог сомневается, что с тобой таким вот делать. Это и есть ирония судьбы, молодой человек, возможность попадания под эту судьбоносную бутылку не кого-нибудь, а именно меня, была, если задуматься, маловероятна, но стечение обстоятельств и череда случайностей внесли свою поправку в мою излишнюю уверенность. Удивительно, что Господь простил мне мою гордыню и принял у себя, ведь гордыня — грех тяжкий, один из семи смертных грехов, а не как попало, однако, вот я здесь. Господь милостив, надейся на лучшее и ты, и тоже обретёшь успокоение и счастье в этом прекрасном месте.
                — Что-то мне не слишком нравится это твое прекрасное место. Вы все здесь ненормальные, между прочим.
                — Всё относительно не только в том мире, откуда мы с тобой прибыли, но и в этом, в том числе — и представления о нормальности и ненормальности… но это уже другая теория.
                — Хватит с меня теорий на сегодня. А чем здесь вообще заниматься можно? Вы что, с утра до вечера вот так вот по полям и лесам из стороны в сторону шляетесь и ни хрена не делаете? Только на новеньких, вроде меня, глазеете?

                Я не могу сказать больше, чем знаю сам, а планы Бога — это планы Бога, и они никому, кроме него самого, не известны. Так что живи, отдыхай, дыши воздухом чистым и полезным, наслаждайся солнцем и ветром, дождиком и небесами, травой под ногами, листьями деревьев над головой, пейзажами природными и архитектурой, общением таким, какое предоставлено тебе, искусства и науки, созерцание и созидание — всё здесь возможно: твори, дерзай, развивайся — ты свободен от желаний тела, а для души нет искушений, недостойных твоего истинного положения.