Вспомнив старую песню

- Я всегда любил смотреть на огни в воде.
Она усмехнулась вслух. Это звучало слишком громко в той относительной тишине Москвы. Города суетливого, бессонного. Страшно подумать, что бы я чувствовал в другой день, в ситуации подобной сегодняшней. Но отчего-то было легко и просторно. Сейчас было тихо настолько, насколько возможно здесь. Редкий и дорогой момент. Было бы преступлением упустить его. Штиль, безмолвие... и это состояние скоро рассеется так же незаметно, как появилось, я понимал. Рассеется, возможно, даже раньше, чем кажется. Наверное, еще до завтрашнего утра. Да и будет ли сон этой ночью?
Необыкновенно свежий июльский вечер. И вот он уже перетек в ночь, и не хочется смотреть на часы. До отвращения не хочется. Как хорошо было попасть в эту часть города. Старинные постройки и эта мостовая под ногами. И, вроде, нет вовсе никакого времени. Стоять бы так вечно или хотя бы до утра. Нет, через каких-то полчаса мы оставим реку и все те прекрасные мелочи, сосредоточенные вокруг. А что будет дальше, не хочется и думать…
Радоваться было абсолютно нечему. Я стоял рядом с ней, прямой и стройной. И из-за этих высоких каблуков казалось, будто она выше меня на полголовы. А ей, конечно, было неудобно находиться рядом. Снова небрит, в старом пиджаке, сутулый и нервный. Я часто чувствовал себя расшатанным стулом – мне сложно сохранять равновесие, делаю неловкие движения.
И почему-то именно сейчас наступило успокоение. Быть может, оно являлось каким-то подарком свыше, чтобы пусть хоть поначалу не было горечи.
С ума сойти! Есть же люди, живущие большую часть своей жизни этим прекрасным согласием с самими собой, со всем, что бы ни посылалось. Какие должно быть счастливцы эти сдержанные, смиренные люди, умеющие так легко прощать.
Она покосилась на меня с той же усмешкой:
- Тебе не интересно узнать, почему я это сказала?
- Почему же? – мне, правда, не хотелось знать ответа на этот вопрос. Завтра, послезавтра, может быть…
- Ты странный… прости, но ты странный и какой-то смешной, причем, не в хорошем смысле. С тобой, конечно, интересно разговаривать… скажи, вот ты читал «Человека в футляре»?
- Да, Чехова читал.
- Дело не в Чехове. Просто есть в тебе что-то от этого героя. Не буквально, конечно…
Она что-то говорила дальше. Нервно, сбивчиво, выразительно. Как всегда пыталась быть артистичной и умной, а я слушал в пол-уха, и держал себя в руках. Не было желания говорить сокрушенных фраз, чего-то доказывать и прочее.
Да, в ее сторону переводить взгляд было сложно, потому что для меня она была все еще прекрасна. Не красива, а именно прекрасна. Красавицы встречаются каждый день, а это еще ничего не значит.
Нет, недостатки были видны. Они тоже были мне чем-то дороги. Они были частью того, что сейчас с Божьей помощью приходилось отпускать, стараясь, чтоб процесс прошел наиболее безболезненно. Пока что всё шло хорошо.
К чему смотреть лишний раз, если в памяти и так останется ее острый, насмешливый профиль и этот тоненький шарф из шелка, или еще какого материала. Образ этого слегка подергивающегося куска бледной ткани казался наиболее болезненным. Но, со временем, со временем…
Раньше отпускать было сложнее. Нужен был порой не один год. Позже ошибки повторялись, но требовались уже месяцы. Сейчас… интересно, как это будет сейчас? Сколько времени потребуется? Неделя, две, три?
- …тебе никогда не говорили, что ты немного «не от мира сего»?
- Говорили. Еще в школе.
- Ну, - сочувствующе развела она руками. – Прости. Поступи я по-другому, вышло бы лишь хуже.
- Да, - ответил я с улыбкой, пока мог и хотел улыбаться, пока было легко.
- Чего ты такой радостный весь вечер?
- Да так… вспомнил старую песню. Армстронг, кажется…
- Эх, правду тебе говорили, - впервые за пару часов она, наконец, улыбнулась в ответ нормальной, неискаженной улыбкой.
- Прекрасный вечер, - после недолгой паузы вздохнул я.
- Серьезно, - с каким-то состраданием она покосилась на меня. – Ничего не понимаю.
- Пойдем?
- Постой, - прозвучало, как приказ.
- Постою.
- Мне не понятно… ты огорчился или...
- Нет. Все хорошо.
- Так объясни, чтоб я поняла.
- Зачем?
- Хочу понять, что в этом удивительного?
- Не выйдет. Сейчас, по крайней мере. Я и сам толком не понимаю многого. И это хорошо. Так и должно быть. Дай Бог, чтоб всегда так.
Мы оба замолчали и, вновь стала слышна та тишина, нарушаемая лишь чьими-то возгласами и редким гулом моторов где-то далеко. Абсолютной тишины я давно здесь не слышал. Услышу вряд ли.
- Знаю, - произнес я, наконец. – Мне ведь и, правда, нечего тебе дать. И говорю, естественно, не о деньгах…
- Ну, зачем сразу о деньгах.
- Да, дело в другом. Я не имею того тепла, которым можно было бы кого-то утешить. Ведь тебе оно нужно. Вижу. Очень нужно.
- Продолжай, - заинтересованно сказала она.
- Ладно, раз уж зашла речь. Нужно. И гораздо больше нужно, чем мне. Ты права про этого «в футляре». Я действительно замкнут в себе. С каких пор, не знаю. Счастлив с кем-то я был всегда очень недолго. Какие-то дни, пара недель… а потом перегорает. И ничего светлого не остается. Инерция только, фантик, пустышка. Вообще ничего. Люди часто просто съедают друг друга, будто бы. Помнишь историю про малого, который продал свой смех?
- Ну…
- Это, знаешь, чем-то схоже. Не раз приходилось попадать в ситуации, когда этого самого тепла от меня ждали, как на паперти мелочи, и я, вроде бы, даже хотел и готов был дать… и тут сую руки в карманы, шарю, выворачиваю их, а там пусто. Неловко и хочется провалиться сквозь землю. Стараешься откупиться от совести, выскользнуть, вывернуться. Чем ловчее это делаешь, тем сам себе гаже после этого.
- Понимаю. Только вот зачем об этом говорить сейчас?
- Если не хочешь, не буду. Сама просила, чтоб я объяснил.
- Знаю. Все равно странно.
- Говорил же, что не поймешь. Короче, вот так всё. Я не умею нормально любить.
- Не волнуйся так, большинство не умеет. Поэтому и происходят измены, поэтому люди и расходятся, и всё прочее. Все равно кто-то пострадает. Всегда кому-то больно, понимаешь? Тебя мне стало жалко, и я сказала сразу всё, как есть. Мне, как ты сам заметил, не так уж нужно любить. Мне куда важнее ощущать, что меня любят. А вот, что нужно тебе, мне до сих пор не ясно.
- У тебя есть хотя бы возможность принимать, а я ни дать, ни принять по-человечески не умею. Влюбиться – могу, а любить – никогда толком не любил. Я только сегодня, только сейчас разглядел это за собой. Смешно, правда?
 Наконец, повернул голову в ее сторону, и не встретил уже ни брезгливой усталости, ни жеманства и попыток быть загадочной, которые наблюдал все это время.
- Да нет, не так уж смешно… пойдем? Все-таки охота попасть сегодня домой. 
- Ну, при желании, мог бы научиться брать, а не давать. Люди, понимаешь, как бы дополняют друг друга…
- В том то и дело, что «при желании».
И вот мы неспешно, будто что-то растягивая, двинулись в сторону станции.
До сих пор было легко, но сегодня не было выпито ни грамма. Не уже ли может быть настолько легко просто так?
- Ты прав, вечер и правда выдался чудесный, - она сказала негромко, и я почувствовал, что это состояние передалось и ей на какую-то долю.
- Второй раз вижу у тебя искреннюю улыбку. И это прекрасно. Ты вообще прекрасна.
Я заметил некоторое смущение. И она, поняв это, попыталась спрятаться в свой панцирь обратно:
- Вот, кстати, еще что…
- Что?
- …смени пиджак, он ужасен.
- Приму к сведению.
И, почти синхронно, мы засмеялись без особой причины, глядя друг другу в глаза. Так глупо, но искренне. Как дети или как друзья по несчастью. Мы простились в центре зала. Она что-то крикнула вслед по поводу встретиться еще когда-нибудь вот так же, я сделал вид, что не слышу.
Так же не получится никогда. Можно лишь все испортить. Зачем же уродовать те впечатления, что остались сегодня? Сегодня я мог отпустить её, и это чудо. А чудеса не повторяются вот так запросто. В другой раз всё бы началось заново и повторилось бы, но гораздо хуже. Могло получиться лишь болезненнее, пошлее, агрессивнее. Поэтому всё. И скоро это пройдет.
Запоздалые пешеходы, будто с опаской, крались к подъездам. Небо было совсем без звезд, но всё хотелось найти хотя бы одну. 
Поэтому, видимо, я так спокоен. Мне стало вдруг ясно всё, и всё оказалось до смешного просто.