Терскол. Горы и любовь

ЛЮБОВЬ НА ГОРЕ ИТКОЛ - ГОРЕ СОБАКЕ (по местному).

В ГОРАХ БАЛКАРИИ.

В 80-х годах прошлого века я работал в проектной организации «Союзводпроект».  Там наш культорг предложил мне свою путёвку в спортивный туристический лагерь Министерства обороны СССР «Терскол» в Кабардино-Балкарском Приэльбрусье.
Её ему достал его друг, работавший в том министерстве.

По какой-то причине он не мог тогда туда поехать, и предложил её мне.
У меня в те дни предстоял отпуск, не долго думая, я сразу согласился.

На сборы у меня ушло  два дня, и за это время надо было выбрать, в какой одежде туда ехать, специальной туристической одежды у меня не было, были брюки, которые незадолго до этого пошил в ателье из крепкой военной зелёной диагонали.

Эта ткань была очень прочна в носке, и брюки из неё вполне годились для этой поездки, а вот добротных походных кед у меня не было, и пришлось ехать в обычных ботинках, надеясь на месте достать что-нибудь более подходящее для ходьбы по каменистым кавказским тропам.
 
С собой в дорогу я взял круг  настоящей сухой краковской колбасы (твёрдой и бугристой, совсем не то, что продают у нас сейчас), купленной в магазине «Колбасы» на Пушкинской улице (сейчас и ещё ранее, Большая Дмитровка), бутылку вина «Алабашлы» и квадратную бутылку польской водки «Злота водка», в которой эффектно плавали золотистые блёстки, что было очень необычно и красиво. 

Колбасу с вином я «уговорил», пока ехал  поездом до Нальчика, там находилась местная туристическая контора Кабардино-Балкарской автономной союзной советской республики (тогда).
От этой конторы два раза в день  отъезжал автобус на турбазу МО «Терскол».

Ехали мы довольно долго, верх по Баксанскому ущелью, вдоль реки Баксан.
Когда проезжали мимо высотной интуристовской гостиницы «Иткол», нам сказали, что теперь ехать нам осталось совсем  немного и, наконец, ещё выше по ущелью, за поворотом дороги показался красивый семиэтажный корпус турбазы «Терскол» с большим козырьком над центральным входом. 

По мере медленного подъёма верх нашего небольшого автобуса   внешнее атмосферное давление постепенно уменьшалось, что заметно сказывалось на самочувствии всех впервые приезжавших в этот горный район Балкарии.

В моей голове постепенно заложило уши (как иногда в самолёте при воздушных ямах), и свои слова, произнесённые вслух, теперь слышал  уже глухо.
По виду моих спутников туристов я видел, что и они тоже ощущали на себе такое же болезненное изменение атмосферного давления.
 
Прибыв на место и оформив свои документы, я отправился в свою (на двух человек) комнату и сразу же не раздеваясь пластом лёг на застеленную постель.
Голова была необычно тяжелой, уши мои порозовели, глазами вращать было тоже затруднительно, налицо у меня было значительное повышение внутричерепного давления. 

Все эти симптомы я для себя объяснил продолжительным нарушением режима в предыдущие дни. Хотя аналогичные  ощущения, в той или иной степени, испытывают все люди, впервые переместившись за короткое время из долины в горы.

Руководство нашей турбазой, хорошо зная такое болезненное изменение самочувствия у всех вновь прибывших туристов, перед тем, как отправлять их в дальние радиальные походы, предоставляло им в целях акклиматизации несколько дней отдыха и  организовывало небольшие короткие радиальные (вблизи турбазы) походы-вылазки, в целях постепенного привыкания их организмов к низкому местному атмосферному давлению.

Турбаза «Терскол» находилась в населённом балкарцами (тюркской народностью) верхней части Баксанского ущелья восточного Приэльбрусья.
Справа от корпуса (если стоять спиной к её входу) протекала река Баксан, питаемая тающими горными ледниками, за ней виднелась, уходящая в даль цепь вершин Главного Кавказского хребта.

Выше по ущелью находился посёлок Терскол, с рынком, где можно было купить шерстяные свитера (и другие вещи) из местной шерсти с характерными балкарскими орнаментами, всевозможными магазины  и небольшими кафе.

Ещё выше находилась живописная поляна «Азау», и (тогда) база МГУ, главный корпус которой был построен в альпийском стиле, где дорога, по которой мы приехали, кончалась совсем.
Далее начинался путь, по  которому  обычно начиналось  восхождение к «Приюту одиннадцати» и далее на саму двуглавую заснеженную вершину Эльбруса. 

Слева от турбазы, по другую сторону автодороги (по которой мы приехали сюда из Нальчика), и за речкой Иткол, круто поднималась верх поросшая травой массивная гора Иткол (что на тюркском языке означало Собачья гора).

На её просторном склоне, обращённом в сторону жилого корпуса турбазы, периодически проводились  тренировочные подъёмы и спуски вновь прибывших туристов,  в целях тренировки  их вестибулярного аппарата, перед осуществлением более сложных  многодневных горных походов, в целях привыкания смотреть с высокой крутизны вниз, без головокружения в голове. 

Руководство нашей турбазой, хорошо зная такое болезненное изменение самочувствия у всех вновь прибывших туристов, перед тем, как отправлять их в дальние радиальные походы, предоставляло им в целях акклиматизации несколько дней отдыха и  организовывало небольшие короткие радиальные (вблизи турбазы) походы-вылазки, в целях постепенного привыкания их организмов к низкому местному атмосферному давлению.

Смотреть с большой высоты вниз  на автодорогу и едущие по ней автомобили, уменьшившихся сразу в своих размерах, при этом у подножия ног под большим углом перед собой  почти не видя землю, было очень непривычно.
В голове всё кружилось и вертикально стоять устойчиво на таком крутом горном склоне  вначале я не мог, и, спускаясь вниз, периодически садился на пятую точку. Но потом быстро освоился с новой для меня ситуацией и уже скоро боком, полными ступнями, а потом и на пятках спокойно спустился вниз со склона.

Почти тоже самое происходило и с другими моими коллегами по группе.  Правда, некоторые девушки так и не смогли в вертикальном положении спуститься, они сразу садились и потом спускались вниз по склону на пятой точке, беспорядочно и шумно скользя по зелёной траве, цепляясь при этом руками за траву и небольшие кустики.

На третий день пребывания голова у меня стала заметно поправляться, и я стал чувствовать себя значительно лучше, ещё благодаря ежедневной утренней гимнастике, которая проводилась на берегу небольшой горной речки Баксан, в лучах восходящего солнца.
Хотя и было лето,  ранним утром в Баксанском ущелье было прохладно, но после интенсивной зарядки становилось жарко, и некоторые после её окончания с размаху окунались в ледяную воду этой речки.
Для этого в ней энтузиастами была сооружена небольшая запруда из камней, поднявшая  уровень воды в ней, достаточный для небольших плавательных движений.
Скоро и я решился сам погрузиться  в эту ледяную воду, у меня сразу же перехватило дыхание, и я пулей вылетел из неё на берег, мне сразу стало необычайно жарко, и от меня пошёл пар.  Потом я уже постепенно продлевал своё нахождение в этой «тонизирующей» ледяной воде.

Ниже по ущелью  находилась, как все называли это место «долина нарзанов» с многочисленными минеральными (железистыми) источниками, вытекающими из одного геологического пласта в нижней части горного склона вдоль автодороги на значительном протяжении, куда постоянно наведывались любители минеральной воды со своими многочисленными бутылочками.
С противоположной стороны от этих источников, с восточной, находились  (тогда) начало подвесной канатной дороги на горнолыжную трассу на горе Чегет,  и высокая интуристовская гостиница «Иткол».

Когда прикреплённый к нашей группе инструктор объявил о предстоящем однодневном походе на перевал Донгуз-Орун,  я сразу же забеспокоился из-за отсутствия у меня хоть какой-нибудь подобающей  туристической обуви.

У всех приехавших сюда были туристические ботинки или хорошие кеды, я же приехал в обыкновенных ботинках, и  потому решительно отправился на турбазовский склад спортинвентаря с целью достать там для себя более подходящую обувь для предстоящего похода на знаменитый кавказский горный перевал, чем та, что была тогда на мне. 

В подвальном помещении в небольшой комнатке, за разделявшей на две неравные части стойкой, за небольшим столом сидел  заведующий складом молодой парень, чего-то писавший в большую толстую тетрадь. 
За его спиной навалом находилось всевозможное туристическое снаряжение, а сбоку в дальнем  углу  я увидел сваленные в кучу альпинистские ботинки (те у которых края подошвы подкованы снизу металлическими скобами). 

Подойдя вплотную к стойке,  я обратился   к нему с убедительной просьбой выдать мне  пару ботинок из тех, что лежали в дальнем углу. Не поднимая головы, тот коротко ответил, что такая обувь выдаётся лишь тем, кто идёт на покорение Эльбруса или к Приюту одиннадцати.

Что мне было делать, положение моё было незавидное, и тут неожиданно мне пришла спасительная мысль. Не говоря больше ни слова, я быстро поднялся в свою комнату, взял из чемодана бутылку «Злота водка», и, положив в непрозрачный пакет, также быстро спустился обратно, где, по-прежнему, не поднимая головы, хозяин  спортинвентаря продолжал что-то вписывать в большую амбарную книгу.
 
К моему удовлетворению в помещении никого не было, и, тихо подойдя к стойке, я бесшумно вынул из пакета бутылку, в которой так красиво плавали золотые блёстки, и аккуратно поставил её за барьер сбоку от амбарной книги.
Поставил так, что случайно вошедшему посетителю она была бы не видна.
Не переставая писать, заведующий спортинвентарём, слегка приподняв голову в сторону появившегося на его столе красивого с золотыми блёсками заграничного презента, буркнул: иди выбирай.

Я чуть не подпрыгнул от счастья и не заставил себя долго  ждать, а открыв служебную дверку, прямо направился в заветный угол, чтобы найти там свой 45 размер. 
Выбрав с более-менее целыми металлическими скобами ботинки (совсем новых в этой куче не было), я тихо пошёл в обратном направлении и, проходя мимо всё так же упорно писавшего заведующего, негромко сказал спасибо, в ответ получил от него еле заметный кивок головой. 

Наш инструктор был высокий молодой чуть смуглый парень, имевший опыт одиночных (и парных) восхождений на ряд горных вершин Советского Союза, родом из Азербайджана, но по его внешности было видно, что один из его родителей был определённо русским.

Ещё в начале моего пребывания на этой турбазе, на просьбу посодействовать мне в получении тут туристической одежды из брезентовой ткани, взамен цивильной в которой я приехал сюда, он весело ответил, протяжно растягивая слова: «Алекса-андр! Зачем тебе нужна, эта одежда ассенизаторов? Бери пример с меня!».   

А ходил он в горы принципиально всегда элегантно одетый.
Помню, свободного покроя брюки и открытая рубашка его были стального цвета из тонкой шерсти. Он, не уставая, говорил нам: «Ребята, в горы надо ходить как в храм на праздник.
И каждый человек, впервые  очутившийся в этих неповторимо красивых местах Кавказа, должен быть благодарен своей судьбе за это. Не всем людям в этой жизни выпадает такая счастливая возможность.
 
Во время коротких отдыхов, он нам рассказывал про некоторые свои горные восхождения, про свои впечатления о профессиональных контактах с зарубежными альпинистами.
По его словам, французы прирождённые одиночки, немцы ходят парами или чуть в большем составе, а наши советские альпинисты большей частью идут на покорение вершин большими группами, к чему он относился со сдержанной ироничностью.

На утреннем построении нашей группы перед походом на перевал Донгуз-Орун» (по ту сторону которого, начиналась Грузия), он сразу увидел, что на мне альпинистские ботинки, и не стал спрашивать, как мне удалось их достать.

Я сразу оценил специфичную способность этой обуви, вцепляться своими скобами в гладкие, оттого скользящие поверхности. В начале нашего пути, при переходе по мокрым валунам реки Баксан, скобы на подошве этих ботинок расширялись и крепко держали меня, не позволяя соскользнуть в воду.
Это позволяло мне, стоя на заливаемых водой валунах,   помогать остальным в группе, держа их за руки, переходить в своих кедах по этим мокрым валунам на другую сторону реки. 
Там мы вышли к травянистому склону, на котором росли красивые цветы «рододендроны» и долго поднимались по нему, любуясь ими, потом шли какое-то время по нему  горизонтально, но теперь уже мокрому, насыщенному сочившейся сверху широким фронтом воды от таявшего выше по склону снега.

Вскоре мы вышли на сухой щебенистый склон, усеянный большими скальными обломками и валунами, и, пройдя по нему, подошли непосредственно к цели нашего однодневного похода блестящему на солнце гладкому снежному склону, идущему далеко верх к хорошо видному в его конце скалистому горному перевалу, выше которого было лишь светло голубое небо.

Когда мы подошли к снежному склону, наш инструктор уважительно и протяжно спросил: «Алекса-андр. Вы  будете идти впереди группы?», на что я гордо ответил: «Да».  Сам же он отправился в хвост группы, что было более ответственным, надо было помогать отстающим (или же неожиданно поскользнувшимся и упавшим).
Вступив на снежный склон, я стал пробивать своими большими тяжёлыми ботинками твёрдый снежный наст, проделывая в снегу углубления, по которым уже пошли идущие сзади, но из-за того, что я был выше всех в нашей группе, мой шаг был шире, чем шаги остальных, поэтому вскоре стали звучать голоса: «Короче шаг! Делай короче шаг!», и я, обернувшись, громко извинился, и тут же сделал свой шаг короче.

Наконец мы поднялись на сам перевал Донгуз-Орун (рядом с вершиной Донгуз-Орунбаши),  на котором  снега уже не было, он сдувался там постоянно дующими сильными ветрами, и расположились на небольшой отдых.
Спрятаться от пронизывающего холодного ветра на перевале было негде, но все мы были горды тем, что оказались здесь, на знаменитом перевале (3200 метров над уровнем моря).

Инструктор нам рассказал про находившиеся почти рядом островерхие вершины Кавказского хребта, их названия и про международную категорию сложности восхождения на каждую из них. Про русский перевод названия перевала, на котором мы находились, он сказал, что существует несколько вариантов его перевода, и назвал два самых известных варианта (сейчас уже и не помню). 

На перевале было несколько памятников и памятных досок, посвящённым отечественным защитникам Кавказа в период 1942-43 годы от немецких захватчиков.  Ещё там была сложенная из камней невысокая почтовая пирамидка, в щели между камнями были засунуты многочисленные записки побывавших тут людей и групп.
Засунули в одну из свободных щелей, и мы свою записку о своём пребывании здесь.

Ёжась на пронизывающем ветру, мы с большим любопытством смотрели по ту сторону перевала - южный  склон Грузии был сплошь зелёным от  плотно растущих там деревьев, и в самом низу была видна тонкая извилистая голубая нить реки Ингури.
В те годы, некоторые дикие туристы, через этот перевал, попадали в Грузию, и уже потом шли к Чёрноморским курортам. 
Я видел одного такого, он проходил мимо нашей турбазы в сторону этого перевала, с чемоданом, привязанным к его спине двумя ремнями.

На подходе к перевалу и тут на самом перевале мы видели ржавые остатки некогда боевой техники времён Великой Отечественной войны и  исковерканную пушку.
Было также много костей разного животного происхождения.

Когда после войны,  отсюда выселили балкарцев, эту территорию присоединили к Грузии и тогда через этот перевал стали  сезонно перегонять из Сванетии в Балкарию и обратно большие отар овец, и не всем овцам удавалось пересечь этот перевал живьём.

Когда мы шли обратно, а у многих из нас, как у «настоящих туристов» были длинные палки (посохи) в руках, то некоторые из нас спускались вниз по снежному склону не по старым следам, а непосредственно по гладкому твёрдому снежному насту, скользя по нему подошвами своей обуви, и регулируя своё равновесие и скорость передвижения с помощью этих палок.

Спускались они таким манером вниз значительно быстрее тех, кто шёл по ранее протоптанным следам. Было видно, что у этих людей уже был опыт такого экстремального способа спуска по твёрдому снежному насту.

Мы стали вновь идти по каменистому щебенистому склону  дальше  вниз, то нам встретилась группа немецких (было ясно по их речи) туристов явно из интуристовской гостиницы «Иткол».
Они медленно ходили по  этому склону, переворачивали некоторые камни и внимательно смотрели, что под ними было.
С одной стороны, это было похоже на изучение местной флоры и фауны, с другой стороны, на поиски следов воевавшей здесь,  когда то немецкой горной дивизии «Эдельвейс», водрузившей тогда флаг фашистской Германии над этим перевалом  (и над Эльбрусом тоже).

ТУРИСТЫ.
В столовой, за одним со мной столом сидели три подруги из подмосковного звёздного городка (теперь Королёв).
Через один столик от нас сидела весёлая компания, их было трое, и они сразу обратили внимание на моих соседок, и старались всеми доступными им средствами (жестами, мимикой, возгласами) обратить на себя их внимание. 

Они решили действовать через меня, и, подойдя в вестибюле турбазы, прямо попросили меня передать моим соседкам своё желание навестить их в их турбазовской  комнате, одновременно удивляясь, что я не уделяю им должного внимания, значит, они постоянно наблюдали за нашим столиком в столовой.

Ребята сказали, что у них есть гитара и могли бы составить этим девушкам хорошую  кампанию.
Выяснилось, что они русские лётчики из Риги, и, по их словам, приехали сюда отдыхать, а  не ходить по крутым горам.
Когда я передал моим соседкам предложение весёлых лётчиков, девушки вежливо отказались от  их предложения.
Не желая обижать нежданных ухажоров, через меня они передали им, что сейчас они немного  приболели, и потому не могут пока принять их предложение. 
На такой ответ ребята сказали, что придут они не только с гитарой, но и настоящим медицинским спиртом, и сразу же вылечат их (как  я потом заметил, в нашей турбазовской столовой они обедали и ужинали с  этим «лечебным» спиртом).

Объясняя свой отказ плохим самочувствием, девушки не кривили душой.
В первые дни своего пребывания  в более разряжённой атмосфере, чем у себя на родине дома, от повышенного солнечного излучения на такой высоте, веки на их глазах покраснели, в глазах появилась резь, отчего пришлось срочно одеть солнечно защитные очки, кожа на их лицах и губах обветрилась и стала  шелушиться.

Естественно в таком непривлекательном виде им не хотелось показываться перед любыми гостями, а не только перед ними. 
У мужского пола происходило то же самое, но в более слабой форме, и они не обращали на это какое-либо внимание, но тёмные очки стали носить все повсеместно, и только из стекла, а не пластмассы (не уменьшавшую интенсивность солнечного излучения).
Примерно через неделю организм свежих туристов привык к новым климатическим условиям, и всё стало на свои привычные места.

А пока лётчики из Риги отдыхали на турбазе как им заблагорассудится - в однодневные походы вместе со всеми они не ходили, а целыми днями гуляли по ближайшим окрестностям, а вскоре они нашли себе подруг более компанейских и  менее капризных. Теперь почти всё своё свободное время они проводили за пределами территории «Терскола» выше по ущелью в небольших кафе «поляны Азау», или же ниже, в районе интуристовской гостиницы «Иткол».

Раз в неделю на турбазе в холле проводились концерты самодеятельности прибывших туристов, после чего обычно устраивались танцы.
Все, кто в это время не был  в дальних походах, собирались там: кто потанцевать, кто блеснуть перед всеми своими талантами, кто просто поглазеть.  Из трёх моих соседок по столу в столовой посещали танцы лишь двое. 

Одна, как бы мстя кому-то оставшемуся дома, применяя принцип «клин клином вышибают» целенаправленно старалась  понравиться кому-нибудь из инструкторов.
Так как наш инструктор не поддался на её уловки, при объявлении «белого танца» она стала приглашать белобрысого (как и она сама) инструктора другой группы, старалась танцевать лишь с ним, и добилась своего – вскоре перешла в его группу, а когда он возглавил небольшой коллектив для посещения «Приюта одиннадцати» (который находился на полпути при восхождении на Эльбрус), то взял её с собой.

Вторая танцевала со всеми, кто её приглашал, а на «белый танец» приглашала меня, зная наверняка – отказа не будет. 
Третья их подруга попросту игнорировала все турбазовские увеселения,  оставалась в комнате и читала книги из местной библиотеки.  Почти каждый вечер ей звонил её  жених и кормил её обещаниями, что  вот-вот приедет на эту турбазу.
Поэтому она предпочла не рисковать своим хрупким счастьем, вдруг он приедет вечером, когда в холле идут танцы, а на её талии руки чужого мужчины, тогда будет полный крах надеждам выйти за него замуж (по редким словам, оброненными её подругами за обеденным столом, он  был кандидатом в космонавты).

НЕОЖИДАННАЯ ЛЮБОВЬ

На пятый день моего пребывания в «Терсколе», прибыла очередная группа туристов, в числе которых была молодая женщина, которая в тот же вечер на  очередном вечернем концерте в холле турбазы выступила со стихами Пушкина, Есенина,   Ахматовой.

Была она небольшого роста в приталенном костюме модного тогда покроя, а высокая причёска её была типичной для работниц представительских учреждений. В дальнейшем, я выяснил, что она работала диктором на радио и теле узле в закрытом подмосковном военном городке, в каком, я не стал уточнять. 
Стихи она читала с чувством, привычно сменяя одного знаменитого автора другим, что можно было догадаться, выступает она перед публикой  не в первый раз.   

Когда я её увидел, во мне сразу появился повышенный интерес к ней, в её лице было что-то горделиво высокомерное, с претензией на некую особую избранность её персоны. 
Или же мне поначалу так показалось, по крайней мере, она всем своим видом и сдержанными манерами резко отличалась от всех находившихся тогда на этой турбазе.
После окончания импровизированного концерта с стихами, пением, и другими любительскими номерами я постарался незаметно приблизиться к ней  (в это время она разговаривала с культмассовым  работником этой турбазы), чтобы с началом танцев, сразу же первым пригласить её.
Я вполне понимал, что мог «нарваться»  и на отказ с её стороны, но к моей скрытой радости этого не произошло.

Была она очень гибкой изящной женщиной-куколкой, и во время танца мои руки, как бы невзначай    сползли  с её тонкой (затянутой в корсет) талии на её крутые бёдра.
При этом я усиленно сыпал ей вполне заслуженные комплименты по поводу артистически исполненной декламации стихов российских классиков.
й, естественно, это понравилось, и  в ответ она мне сообщила, что у себя в военном городке и на других официальных концертах она регулярно выступает с чтением стихов отечественных поэтов и своих тоже (оказалось, что она, к тому же и неплохая поэтесса). 
Сразу же я решил заручиться её согласием танцевать все последующие танцы лишь со мной, чтобы исключить возможные ухажорские поползновения со стороны других мужских особей. 

С каждым последующим танцем, обнимая её гибкое упругое тело, я проникался всё увеличивающимся жгучим желанием быть для неё больше, чем просто новоиспеченным поклонником её женского обаяния.
К концу танцев я окончательно осознал, что на этой турбазе для меня существует лишь одна желанная женщина, и это именно она, Виктория. 
Мой танцевальный марафон с только что приехавшей красивой дамой, талантливо читавшей стихи, не был не замечен моими знакомыми девушками.
Потом, уже за обеденным столом они все одобрили мой выбор.

После окончания танцев мы с Викторией пошли гулять по турбазовскому небольшому парку, мы говорили с ней о наших любимых поэтах и поэзии вообще, и потом осмелев, я крепко прижал её горячее тело к себе и с жаром поцеловал её в её в пухлые губки. 
После же её ответного долгого поцелуя, мои губы на следующий день стали частично синего цвета (на что, хитро улыбаясь, не преминули обратить внимание на следующий день в столовой  мои знакомые девушки).

Виктория призналась мне (чуть ли не хвастая этим), что она очень чувственная и пылкая женщина.
Несколько раз, в момент моих особенно крепких объятий она неожиданно слабела и круто изгибалась  назад, да так, что буквально повисала  у меня на руках,  сильно прижимаясь своими бёдрами к моим бёдрам, отчего моё мужское естество при этом напрягалось до невозможности.
От такого энергичного нашего прикасания друг к другу у меня так захватывало дух, что в глазах моих сразу темнело, и голова моя  начинала так кружиться, что   в эти моменты я даже пошатывался.

Разгорячённый ею, я  никак не хотел так просто расставаться с ней, и усиленно стал приглашать её зайти ко мне в гости.
А так как она тоже была  разгорячена общением со мной, взаимными крепкими объятиями и долгими поцелуями, то не долго думая, тут же согласилась.
На моё везение в моей (на двух человек) комнате тогда не было соседа. И только рано утром, когда вся турбаза крепко спала, Виктория незаметно выскользнула из моей комнаты и ушла в свою комнату этажом выше.
На следующий день мы пошли на местный небольшой рынок, где Виктория собиралась купить домой два тёплых свитера из овечьей шерсти связанные трудолюбивыми балкарскими  женщинами.

В России аналогичные свитера стоили значительно дороже. 
Выбирая подходящие по расцветке свитера, она предварительно примеряла их на меня, сказав, что покупает их для мужа и своего отца, которые по своей комплекции, примерно такие же, что и я.
Такое неожиданное, как бы мимоходом её признание, поначалу меня обескуражило, но она, теперь зная, как сильно я её люблю, решила не скрывать от меня своё семейное положение, зная наверняка, что на силу нашей любовной связи эта информация никак не повлияет. 

Потом, когда мы вечером сидели на парковой лавочке, Виктория мне рассказала печальную историю своего замужества.
Она жила в небольшом Вологодском городке на одной улице с парнем, которого любила ещё со школьных лет, который отвечал её взаимностью. Они собирались пожениться, а чтобы заработать для этого денег, он отправился на крайний север.
Вернувшись через два года, он поверил слухам, что за это время она якобы имела любовные отношения с другими парнями, и с досады взял и женился на её подруге, хотя не питал к ней сильных чувств, а продолжал любить лишь её одну. 
Она очень переживала от такого его поступка, и назло ему тут же вышла замуж за приезжего военного, временно снимавшего неподалёку комнату, усиленно за ней ухаживавшего и предлагавшего ей руку и сердце.
И вскоре они переехали на другое его место службы в закрытый военный городок. 

Когда она приезжала к отцу и матери в  свой небольшой городок, то встречаясь на улице со своей бывшей любовью, видела по его тоскливым глазам, что он продолжал её любить, но «поезд ушёл», в его семье уже были дети.
Да и сама ВИктория своего военного мужа не смогла полюбить так, как любила когда-то своего школьного друга. 
Вот так и ломают свои судьбы любящие друг друга молодые люди из-за глупой ревности и «на зло ему».   

Такое комнатное везение  у нас с Викторией длилось не долго, вскоре  в моей комнате появился сосед, что значительно осложнило продолжение наших любовных встреч. 
Вскоре в составе небольшой группы мы отправились  в двухдневный поход в ущелье Адыл-Су.
Шли мы верх по течению реки с таким же названием, и нам несколько раз приходилось  переходить  с одного её берега на другой по скользким от воды камням. Наш путь был осложнён внезапно начавшимся большим снегопадом. 

Через некоторое время мы уже месили ногами влажный снег, а подходили к месту нашей ночёвки уже по самые колени в снегу,но благодаря тому, что мы загодя надели на свою обувь целлофановые пакеты, по совету находившихся среди нас опытных туристов, наши ноги остались сухими.   
Встретил нас местный лесничий и отвёл нашу группу  в один из одноэтажных охотничьих домиков находившегося в этом ущелье далёкого лесничества, выдав каждому из нас одноместные спальные мешки.

Ночью я хотел было вылезти из своего спального мешка и перелезть в её, но она побоялась пустить меня в свой спальный мешок, так как в этой комнате мы были не одни. Конечно, я был очень разочарован этим, но умом понимал её осторожность, хотя моё тело говорило совсем о другом.

Рано утром нас угостили завтраком из вкусной манной каши, которую мы ели прямо на небольшом балконе стоя, держа тарелки  в руках, и смотрели на сход лавин с Кавказского хребта.
У кого были кино - и фотоаппараты, те, оставив манную кашу, спешили снимать это красивое зрелище. Кавказский хребет в этом месте занимал почти треть зрительского неба, и был ярко освещён утренним солнцем.
Снег, который шёл весь предыдущий день и ночь, скопившись в вертикальных горных изгибах, под прямыми лучами солнца начинал таять, и, превратившись в клубившиеся снежной пылью лавины, с раскатами, доносящимся с запозданием в несколько секунд, сходили вниз в долину по другую сторону реки. 
Так что опасности для нас они не представляли.

Снегом, выпавшим накануне, было завалено всё вокруг, и высокие мохнатые ели теперь постепенно и с лёгким шумом освобождали свои большие ветки от выпавшего на них снега и падал вниз на  туристов, прогуливающихся по дорожкам  уже расчищенным ранним утром лесничим.
Он рассказал нам про историю возникновения этого лесничества и некоторые интересные истории, связанные с  этим красивым местом, не забыл он упомянуть и про  события, связанные с изгнанием проникших на Кавказ немцев в период 1942-43 гг. в Великую Отечественную войну.

ИНТИМ НАД  ТУРБАЗОЙ.

Когда мы вернулись обратно на нашу базу в «Терскол», проблема нашей интимной близости встала передо мной буквально колом. Виктория сказала, что встречаться у неё в комнате не получится, потому, что там постоянно находится её соседка.  Надо было что-то предпринимать, и изыскивать любые возможные варианты воплощения задуманного. 

В цейтнотной задумчивости, перебирая в голове один природный вариант за другим, отвергая затем каждый из них по причине их людности: повсеместного наличия местного населения и вдобавок приехавшего сюда  курортно-туристского  люда, мой взгляд машинально упёрся в крутой склон горы Иткол. 

И тут мне в голову пришла неожиданная мысль, а что если нам с Викторией уединиться именно на этом склоне.
Трава на его склонах была уже скошена местными жителями и небольшими стожками аккуратно спущена на верёвках  вниз, так что им сейчас там делать нечего, да и тренировочный подъём и спуск вновь прибывших туристов пока на нём не предвидится.
Захваченный этой  идеей, я стал изучающее внимательно рассматривать всё склоновое пространство этой горы. 
Кое-где  там росли редкие кусты и маленькие берёзки. Обычно они вырастали в небольших скальных выемках, в которых могла накапливаться дождевая вода.

Я предполагал, что чем крупнее берёзка, тем больше должна быть выемка на этом склоне.  Вот на одну наиболее ветвистую берёзку, находившуюся на недосягаемой (для занятых делом людей) высоте, я и обратил своё внимание, думая, что она стала такой благодаря большой склоновой выемке на которой она выросла.
И я решил, что там должна быть небольшая, более пологая, чем склон самой горы, травяная полянка, на которой можно было уединиться двум влюблённым голубкам.

Я так загорелся этой идеей, что сумел уговорить Викторию совершить восхождение к видневшейся далеко верху, заветной берёзке. 
Когда мы долезли до этой берёзки, то обнаружили, что травяной полянки желаемого размера за ней не было, а была совсем небольшая площадка чуть больше квадратного метра, на которой можно было стоять вертикально, держась за корявый ствол самой  берёзки.
Что было делать? Ведь  я так сильно уговаривал Викторию лезть сюда (буквально на четвереньках), и что, всё зря? И я предложил единственно возможный способ нашей интимной связи для этого горного места.

Предварительно, я внимательно осмотрелся,  и убедился, что ни выше ни ниже нас никого не было,  даже если кто-нибудь у подножия горы, задрав голову и посмотрел верх в нашу сторону, он не смог бы ничего понять, что там собираются делать два еле видных человека по причине большого расстояния, если машины внизу на дороге виделись нам совсем маленькими, не говоря о находящихся там самих людях.
 
Вика понимала, что спускаться обратно вниз, не исполнив обоюдно задуманного любовного «действа»   было крайне не желательно, так как мы, с трудом забираясь на такую высоту, оба бесспорно были настроены на скорую взаимную близость.
Поэтому, я сел спиной к корявой берёзке, которая была сама чуть выше меня, и упёрся в неё спиной, а Вика села мне на бёдра лицом ко мне.

Перед ней за редкими берёзовыми ветками сразу же  открылась  обширная горная панорама, с горой Донгуз-Орунбаши  и прилегающими  к ней другими вершинами Кавказского хребта.
Далеко внизу виднелась узкая полоска  шоссе, по которой двигались в обоих направлениях миниатюрный  автомобильный транспорт; почти под нами была видна турбаза «Терскол» (вернее только её крыша). 
Маленькой берёзке пришлось выдержать вес двух человеческих тел, благодаря своим цепким и глубоким корням, а моя спина нависала над всем ниже расположенным склоном горы Собаки.

За время нашего любовного «общения» в этом почти орлином гнезде, рубашка на моём теле постепенно задралась верх по стволу берёзки,  и потом, вернувшись в свою комнату, на своей спине я обнаружил многочисленные вертикальные царапины от её корявого ствола.
Почти наверняка, эта берёзка   впервые была невольной свидетельницей нашего любовного «свидания» (а там, одно небо знает). 
Как потом мы оба признались друг другу, такая экстремальная любовная «встреча» на большой высоте крутого горного склона у нас обоих была впервые.

Незаметно подошёл срок моего пребывания на этой турбазе, надо было срочно сдавать всё, что было взято напрокат, и когда я пришёл прощаться к Виктории в её комнату, то там застал лишь её соседку, которая не сумела мне толком объяснить, где мне можно было её найти.

Так как всё это время я ходил в свитере, предназначенном Тамариному отцу, то тут же снял его и попросил соседку его непременно ей передать. 
Автобус на Нальчик подали быстро и я окинув прощальным взором турбазу «Терскол», с щемящим в груди сердцем отбыл.

Ещё долго я переживал такое несостоявшееся наше расставание, но по сию пору помню её мягкий голос и слова: «Саша! Ты иногда говоришь так, словно оправдываешься в чём-то. Исправляй в себе такую манеру разговора!».

Прошёл год, за это время все произошедшее со мной на турбазе «Терскол» понемногу приобрело зыбкие очертания, и хотя уезжая оттуда я намеревался приехать обратно следующим летом, но такую путёвку самому достать мне не удалось, и я купил путёвку на другую турбазу, находившуюся теперь на горе «Кадош» (вблизи черноморского города Туапсе), где впоследствии совсем не пожалел об этом, а даже наоборот -
не даром в народе говорят «клин клином выбивается».

Московский журналист                Лофиченко А.Ф.