Глава 1

Глава 1
Тот день выдался полным говном. Впрочем, каждый день менестреля Стасички был полным говном. Тому виной людская черствость.
Именно этому наимерзейшему из качеств человеческой натуры менестрель Стасичка и посветил свою единственную пока балладу "Зачем ты так нежно мое режешь сердце". Он сочинил ее как-то утром, вестимо, спьяну, и немедленно напел своему возлюбленному, Станиславу.
- Какое говно, - с чувством сказал Стас-Пидарас, разбуженный в пять утра тошнотворными звуками баллады. - Что, опять какой-то дракон кидается на прутья нашей ограды?! Убью суку!
Так менестрель был непонят самым близким дотоле человеком.
С людьми у менестреля вообще складывалось так себе. Его знакомство с этими бесчувственными, грубыми созданиями произошло довольно поздно, поскольку еще младенцем он был похищен хором драконов, с которыми счастливо жил и пел шестнадцать весен. Но однажды его крылатые друзья полетели на конкурс драконьих хоров "Мой Рог Не Слышит Боле Голос Твой Волшебный", где их песня "Неведомые Силы Оттолкнули" была признана полным, невыносимым говном, в связи с чем они незамедлительно спикировали с утеса, сам же Стасичка, будучи не в силах мужественно спрыгнуть, побрел искать свое счастье. Но нашел лишь непонимание да вакантное место погрузчика драконьего помета. А душа юноши тем временем пела и тосковала по любви... благо, пела тихонько, поскольку вряд ли иначе известный своим эстетством Стас-Пидарас, даже столь пьяный, как в ночь их встречи, пленился бы этим тучным молодым человеком с омерзительными манерами и исключительно противным голосом, на второй рюмке знаменитой станиславовской водки заблевавшим камзол Стаса-Пидараса, и тем обратившим на себя его внимание.
За прошедшие с тех пор два года Стас-Пидарас так до конца и не свыкся ни с манерой своего любовника выражать чувства посредством рвоты и пения, ни с самим фактом того, что этот жирный увалень - его любовник. Однако с отсутствием разнузданных, да что уж там скрывать, грязных гомосексуальных утех Стасу-Пидарасу мириться было бы куда сложнее.
Время шло, Стасичка терял осторожность и совесть, зато обретал все больше дрянных рифм, обращаясь в менестреля. И вот он больше не мог себя сдерживать.
Тогда между молодыми людьми возникло охлаждение.
- Наши отношения становятся катастрофой! - обвиняюще кричал Стасичка. - Пожалуй, я напишу об этом песню...
Даже святой не смог бы этого вынести, не говоря уже Стасе-Пидарасе. Именно потому, со смятением на душе, этим утром Стас-Пидарас, бесцельно бродивший по улицам и размышлявший о силе поэзии, вдруг очутился у дома господ Свербжинских и увидел юного пана Станислава. Обо всех этих бедах (начиная от "Зачем ты так нежно мое режешь сердце" и заканчивая пронзившей его любовью к родовитому отроку) он решил поведать своему давнему боевому товарищу, великому драконоборцу и подающему огромные надежды кулинару, кошмарному Стасю, в «Драконьей Чарочке».

Кошмарный Стась, в сущности, не был кошмарен, просто чуточку странноват: он чихал, кашлял и заливался слезами от любого соприкосновения с внешним миром. Помимо указанных, безобидных, в общем-то, странностей, он отличался от большинства людей нечуткостью поэзии; Стась не любил стихов (да и едва ли их слышал сквозь собственные непрестанные болезненные стоны). С виду великий драконоборец был нелеп: непомерно тощий да почти всегда согнутый в каком-нибудь приступе. Предположительно ясных, добрых и глубоких глаз его никому не удавалось разглядеть по означенным выше причинам. Речи Стася были витиеваты и грамотны, но не как хороший, добротный стих, а как указ городского головы, да к тому же и перемежались всхлипами да чиханием. Как и в указах городского головы, уловить в них смысловую нагрузку практически никому не удавалось.
Однако стоило лишь появиться поблизости от Стася измученному, изнывающему от депрессии и непонимания дракону, как наш герой в миг менялся, переставал сморкаться и что-то заумно мямлить, становился беспощаден: он разил дракона (естественно, вслепую и наугад, - благо, размеры дракона позволяли особо не заморачиваться), не давая тому покончить с собой самостоятельно и нанести тем самым ущерб муниципалитету, поскольку обладал твердой и непримиримой гражданской позицией. Еще одна причина такой внезапной метаморфозы заключалась в том, что Стась любил свежее драконье мясо - то было едва ли не единственное кушанье, от которого ему мгновенно не становилось дурно. Кстати сказать, это вдохновило молодого человека на написание "Кулинарной Книги Для Недужных", труда всей его жизни.

С образованием у панны Станиславы Вишневской с детства не клеилось: в танце она была неповоротлива, в пении - бесталанна, а уж что случилось с первой и последней ее лютней - сказать срамно. Вообще слово "срам" и его производные четко характеризуют все перипетии и, собственно, стиль жизнь молодой панны Станиславы.
Однажды, в совсем еще нежном возрасте, увлеченная своими мыслями она бродила по окрестностям родной деревни, и, сама того не заметив, добрела до гор, огибавших Станиславовку с северной стороны. Девочка без малейшего страха, скорее с интересом и любопытством стала разглядывать пейзаж, как вдруг услыхала поблизости отчаянные драконьи вопли и... увидала самый настоящий срам.
На орущем драконе, несущемся прямо на нее, странно кривлялись и выгибались, диссонируя с ритмом движений животного, юноша и девушка. Юноша был строен, ловок, и совершенно обнажен, как, впрочем, и девушка, которая, однако, в отличие от своего спутника, двигалась неуклюже и вопила, судя по интонации, от ужаса, не слабее дракона.
Девица не привлекла особого внимания панночки Станиславы, но вот ее спутник... бог ты мой, как он был прекрасен! Ритмично двигая своими сильными стройными бедрами и животом, одной рукой он прижимал к себе девицин круп, другой - виртуозно управлял драконом, и тот беспрекословно подчинялся любой прихоти своего всадника. Животное изящно обогнуло застывшую посреди его пути с раскрытым ртом маленькую панночку, и, повинуясь приказу своего великолепного наездника, поклонилось ей.
- Физкульт-привет! - крикнул Станиславе юноша и учтиво кивнул, не прекращая своих занимательных упражнений.
После чего дракон вихрем унесся вдаль, оставив потрясенную девочку обдумывать произошедшее.
Той ночью юная панна Вишневская не сомкнула глаз.
С тех пор панночка Станислава часто ходила в горы и подолгу их исследовала, но ничего подобного больше ни разу не видела. Зато во множестве видела драконов, перед которыми не испытывала теперь ни страха, ни даже вполне обоснованного омерзения (последнее объяснялось тем, что бесталанная к искусствам панна тупо не улавливала ни рифмы, ни мелодии их страшных для обывателей баллад). В незрелом девичьем сознании драконы прочно увязались со срамными утехами, которых панна Станислава вскорости возжаждала, а, стало быть, и со счастьем. Девушка стала испытывать к драконам привязанность и нежность, и во всей округе не было ни единого человека, который бы так эффективно, но притом бережно их доил. Да еще и таким изощренным способом.
Итак, юная Станислава выросла, лелея две страсти: драконы и… всяческий срам. С драконами было проще: ни дня не проводила она вне гор (в связи с чем обучение в университете по направлению "Драконология" закончено было довольно срамно ввиду прогулов), а вот со всем прочим срамом... Ни в родной Станиславовке, ни в университете срам не приветствовался. Не то чтобы люди там были сплошь пуританами, не то чтобы недоставало красивых и стройных юношей, однако издавна прижившийся пидарастический быт и обычай не давали девушке построить свое счастье. Отчаявшись, та решила полностью посветить себя драконологии, получила академическую степень, а вскорости и приглашение на службу на кафедре прикладной драконологии в далекой и оттого манящей академии древнего города Станиславова. И на первой же лекции показала студентам свое прославленное мастерство доярки.
Это был шок. Так драконов не доил ни один, даже самый отчаянный человек.
Панну Вишневскую немедля вытолкали взашей из академии. Со срамом.
Потому-то и оказалась она в первый же свой рабочий день в "Драконьей Чарочке", где яростно и целенаправленно надиралась, прикидывая промеж делом, куда ей приткнуть свои таланты.

Когда все наши неудачливые герои были в сборе, топя свои горести в хмельных напитках, явился Стась-гонец со скорбной вестью.
- Я безутешен, - выдохнул кошмарный Стась и упал навзничь, давясь слезами и задевая конечностями посуду на столе.
И задергался в конвульсиях на грязном полу трактира.
Движимая редко (и исключительно в подпитии) просыпающимся в ней человеколюбием, панна Станислава Вишневская выкарабкалась из-за своего стола, подошла, немного шатаясь, к недужному, и попыталась привести его в чувство, ибо более никто к тому не стремился.
Кошмарный Стась очнулся спустя четверть часа, и перед его близоруким и застланным слезами взором предстало некрупное округлое пятно.
- Я... позвольте, мне совершенно необходимо уточнить, - тихо, сбивчиво, проглатывая со слезами слоги, но безукоризненно интеллигентно обратился он к пятну. - Вы - ангел?
- Ты че дуру-то включил, неполноценный? - раздалось со стороны пятна.
- Я вовсе не имел Вас каким бы то ни было образом... - начал он и хотел было привычно зайтись в аллергическом кашле, однако немедленно получил крепкий удар кулачком по спине, вымученно улыбнулся и смог продолжить, - что бы то ни было. Определенно. Благодарю!
- Не имел. И не то чтобы я ставлю это тебе в заслугу, - мрачно и с каким-то смутным намеком заявило пятно. – С тебя пиво. За упокой батюшки и твое второе рождение.
И лишь трактирщик с неодобрением взирал на происходящее: только что кошмарного Стася, хорошего, в целом, парня, с трудом влачащего свое недужное существование изо дня в день и притом каким-то немыслимым образом ухитряющегося сражать и доить драконов, вернули к жизни. Нахрена?