Подлёдная аппендэктомия

          Однажды атомная подводная лодка, на которой я служил, выполняла ответственную и интересную задачу: дальнее охранение нашего стратегического собрата, обходившего Северный Ледовитый океан вокруг Северного полюса подо  льдами «полярной шапки». По большому счёту, это был кругосветный поход, который кто-то из нашего экипажа в шутку назвал «кругошапочным».

          Всё тогда начиналось не хуже и не лучше, чем обычно. Сначала была долгая и тщательная (честно говоря - даже изнурительная) подготовка к автономке. Многочисленные выходы в море, короткие заходы в базу. Домой попадали нечасто и обычно лишь на несколько часов: ведь даже тогда, когда мы стояли у пирса, надо было готовиться к новым проверкам со стороны вышестоящих штабов и устранять замечания всех предыдущих. На это уходило много времени и нервов.
 
          Но вот, наконец, вся предпоходовая суета осталась позади.

          Лодка вновь отошла от пирса - на сей раз, уже надолго. Неутомимые буксиры помогли нам развернуться на выход из базы. Мы пошли на боевую службу, или, как это тогда принято было называть, на «основное мероприятие». Неунывающие подводники смеялись, что любовь к морю прививается созданием невыносимых условий на берегу. Отход от пирса воспринимался нами не только как начало новой длительной разлуки с семьями, но и как конец череды непрерывных мытарств.

          Всё встало на свои места, наступил размеренный и даже слегка скучноватый режим походных будней. Тыловики шутили, что во время автономки подводники живут как в доме отдыха (разве только без солнца и пляжа). Фактически же, безо всяких шуток, это монотонный многодневный труд, который надо делать тщательно, внимательно и добросовестно, если хочешь вернуться живым. Времени для сна в том походе нам не хватало: вместо отдыха были ежедневные многочасовые бдения по тревоге для всплытий без хода. По-другому всплывать подо льдом просто нельзя.

          Все мы (даже те, кто среди нас считались ветеранами) тогда были молодыми. С тем, что теперь нашей лодке путь на поверхность преграждал многометровый многолетний лёд, все достаточно быстро свыклись, как и с тем, что под килем вновь оказались километры глубины. Все, кроме командира, на которого давил груз ответственности за выполнение задачи, за корабль и за всех нас, грешных. Впрочем, это уже другая история…

          Наш врач, Виктор Викторович, (кстати, единственный штатный медик в экипаже) во время той автономки «факультативно» выполнял несвойственную ему задачу. Он вёл визуальную ледовую разведку через слегка приподнятый перископ, сидя в трюме центрального поста. Было лето. Солнце в высоких широтах не заходило за горизонт круглые сутки, и местами его лучи проникали сквозь лёд под воду. Над нами величаво проплывали бескрайние ледяные поля. Снизу толстый лёд казался совершенно чёрным, более тонкий - серым. Иногда в окуляре перископа вдруг появлялись яркие световые пятна с размытыми краями - полыньи и разводья. Доктор радостно сообщал об этом вахтенному штурману, и тот наносил обнаруженную «отдушину» на карту - вдруг да пригодится для экстренного всплытия.

          Так уж сложилось, что, по заведённой кем-то давней традиции, все, кому не лень, подшучивают над корабельными врачами. Подшучивают до поры - до времени… Счастье, когда в походе серьёзной работы по специальности для доктора не находится, но понимание это приходит не сразу.

          Был тогда среди моих подчинённых Витя, командир группы, лейтенант, только-только отслуживший год в качестве офицера и начавший уже в чём-то разбираться. Москвича Витю, холостяка и домашнего мальчика, мама перед автономкой снабдила кучей дефицитных таблеток. Вот он ими и воспользовался, когда ощутил недомогание, а к врачу не пошёл. У парня, как оказалось, начался аппендицит, но его симптомы Витя какое-то время успешно подавлял, хотя болезнь продолжала развиваться. А когда лейтенанту стало уже совсем невмоготу, он всё-таки обратился к доктору. Виктор Викторович поставил правильный диагноз, но легче от этого никому не стало.

          Лейтенант, услышав слово «аппендицит», почувствовал себя практически обречённым. А врача встревожило, что возникла серьёзная проблема, решать которую придётся персонально ему.

          Невесело было и командиру лодки: он понимал, что условия для проведения операции у нас на борту не самые хорошие. Лучше всего в этой ситуации было бы всплыть и передать больного куда-нибудь на берег (или, хотя бы, на большой надводный корабль, где медслужба оснащена более серьёзно, чем у нас, в лодочной тесноте). Но выбора, похоже, не было. Идти до кромки льда даже самым полным ходом придётся достаточно долго. Это при условии, что мы прямо сейчас доложим обо всём в управляющий нами штаб, и тот даст «добро» на выход из-подо льда. А потом ещё надо будет ждать, когда к нам подойдут. Может быть, и погода не сразу позволит передать больного…

          Между тем, как понял командир, счёт шел явно не на сутки, а на часы (если, конечно, врач не ошибся). К тому же, лишний раз выходить в эфир подводной лодке, находящейся на боевой службе, было крайне нежелательно. Конечно, этот случай аппендицита на борту командиру был ну совсем некстати! Ох как не хотелось ему не только давать разрешение на начало операции, но и вообще признавать, что у нас появился такой больной…
Командир усомнился, правильно ли поставлен диагноз. Его разговор с врачом был таким:

- Доктор, а Вы уверены, что у него аппендицит?
- Так точно, товарищ командир!
- А каковы симптомы?
Врач уверенно перечислил всё. Не забыл он доложить и результаты анализа крови больного.
- Доктор, а где написано, что у аппендицита именно такие симптомы?
Врач показал командиру какую-то толстую медицинскую книгу. Тот полистал её и бросил в угол:
- Это никем не утверждено! Для меня это не документ!

          В конце концов, врач сумел убедить командира, что операция необходима, и что проводить её надо как можно скорее. Далось это Виктору Викторовичу непросто: он входил в центральный пост просто озабоченным, а вышел оттуда уже взвинченным. Его настрой мне сразу не понравился. Я решил ненавязчиво понаблюдать за доктором (как-никак, дело напрямую касалось жизни моего подчинённого).

          Между тем, нервы врача на разрыв и скручивание после командира начали испытывать и другие начальники.

          Старпом, милейший Евгений Михайлович, попытался убедить доктора, что количество спирта, запрошенного для подготовки и проведения операции, чрезмерно завышено. Немного погодя, выслушав все доводы врача, Евгений Михайлович с названной цифрой всё же согласился. Правда, он посчитал, что для таких нужд вполне сойдёт не медицинский, а технический спирт (по крайней мере, частично). Доктор чувствовал, что сейчас драгоценна каждая минута (это потом подтвердилось!), но ему пришлось продолжать нелёгкие переговоры…

          Затем начались хлопоты по превращению мичманской кают-компании, находившейся в 7 отсеке, в операционную. (Кстати, многие сугубо гражданские хирурги, не служившие на флоте, с трудом верят, что такое возможно).

          Наконец, пришло время помыться перед операцией и самому больному, и всей нештатной хирургической бригаде. Тут уже в позу встал наш механик, всячески экономивший пресную воду и ограничивавший её расход. Он выразил опасения, что сейчас, пользуясь случаем, мыться побегут все, кто только может, и разом спустят наш запас воды. По этой причине врачу было предложено ограничить время помывки то ли до пяти, то ли даже до трёх минут.

          После разговора с механиком последовала беседа с замполитом. Зам сильно беспокоился: а вдруг хирургическая бригада, только что получившая у старпома сумасшедшее количество спирта, перепьётся ещё до начала операции и спьяну зарежет больного!

          С тех пор прошло уже почти тридцать лет, и я не уверен, в точности ли запомнил, с кем и как тогда разговаривал доктор. Одно точно: когда я вновь подошёл к врачу, то увидел, что он очень сильно нервничает. Вероятно, доктора из себя вывели не только мысли о предстоящей операции, но и все эти малоприятные беседы.

          Тут я струсил не на шутку. Подумал: если уже сейчас у врача такое состояние, то как он будет работать?

          Следует заметить, экипаж доверял Виктору Викторовичу. Все знали, что он уже не раз проводил успешные операции, в том числе - в море, на лодке. Но одно дело, когда оперирует спокойный и уверенный в себе специалист, и совсем другое, когда скальпель в руке у человека, которого напрочь вывели из равновесия. Ясно, что наш врач настоящий профессионал, но вдруг после такого мощного психологического давления он где-нибудь нечаянно ошибётся? Понятно, чем это может закончиться... Моё буйное воображение тут же нарисовало жуткую картину, как именно я привожу бездыханное тело своего уже бывшего подчинённого к безутешной матери и гляжу в её глаза...

          Надо обязательно постараться ободрить и успокоить врача!

          Подойдя к доктору, я дружески приобнял его за плечи, улыбнулся и сказал:
- Витя, ведь это же у тебя не первая полостная операция! Не сомневайся, ты всё сделаешь, как надо. А те, кто тебе сейчас нервы портил, могут пойти куда подальше…

          И вот тут произошло то, чего я предвидеть не мог. Как потом стало понятно, я в той ситуации оказался для Виктора Викторовича единственным, кто не давил на него, а выразил своё понимание и уверенность в успехе. И врач уцепился за меня, как утопающий за соломинку. В светлых очах доктора вспыхнули огоньки, и он произнёс:
-Так, ты мне будешь ассистировать!

          Это предложение меня в восторг не привело.
Я вполне спокойно переносил вид своей собственной крови - с детства любил мастерить всякие поделки, и не раз бывало, что при этом, по неосторожности, получал порезы. Но видеть чужую кровь мне всегда было жутковато. До смешного доходило: будучи страстным рыбаком, пойманную рыбу сам потрошить избегал.
Рассказал доктору об этом. Он ухмыльнулся:
- Фигня, если будешь «отключаться» - мы тебе нашатырь дадим!

          Вижу, врач уже окончательно решил для себя, что я буду включён в состав хирургической бригады, и понимаю, что он пойдёт напролом, осуществляя своё решение. Привожу свой последний аргумент:
- Витя, но ведь я же вахтенный офицер! Это ответственная вахта, заменить меня некому, а мне уже скоро надо будет заступать!
- Ничего, договорюсь, и кто-нибудь вместо тебя заступит - может быть, даже старпом! У нас дело поважнее твоей вахты - человека спасаем! Иди, мойся быстрее, готовься к операции!

          Не помню уже, кто докладывал о таком решении доктора командованию, я или он сам. Помню, как мы все - и пациент, и хирургическая бригада - деловито и сосредоточенно мылись в душе 7 отсека. При этом больной наш, естественно, излишне весёлым не выглядел.
Мы получили понятный и конкретный инструктаж от доктора, зашли в уже подготовленную импровизированную операционную.

          Стол, покрытый нереально белыми простынями, зловеще оскалился аккуратной шеренгой хирургических инструментов, сиявших своими полированными боками. Похоже, это зрелище испугало меня не меньше, чем больного Витю. На остальных участников операции это не произвело никакого впечатления: такое они уже не раз видели.

          Витю приободрили и уложили на стол. Протёрли ему живот спиртом, потом йодом, затем доктор ввёл новокаин. Кожа пациента, вздувшаяся на месте будущего разреза, стала похожей на лимонную корочку. Мне от этого стало совсем худо.

          Доктор выждал положенное время, взял скальпель и аккуратно провёл им по Витиному животу. Я помнил, как выглядит рыба, которую разделывают, и решил, что сейчас из раны полезут внутренности, но оттуда показался лишь окровавленный жировой слой. Тем не менее, я почувствовал, что «поплыл» (а точнее, как говорят, почти упал под стол). Услышал, словно издалека, голос доктора:
- Дайте ему нашатырь!
Тут же встряхнулся и вежливо ответил:
- Да не надо мне ни …!

          А врач, тем временем, вставил в разрез инструмент, похожий на грабли, и сказал мне:
- Держи! Это ранорасширитель! Тяни за край, когда скажу! А заодно - держи его за ноги, чтобы не брыкался!

          Кишки, вида которых я так боялся, оказались совсем нестрашными. К тому же, выяснилось, что они у человека находятся гораздо глубже, чем у рыбы. Чтобы до них добраться, надо было пройти ещё несколько слоёв ткани. Учил ведь в школе анатомию, но представлял себе всё несколько иначе!

          Прошло совсем немного времени с момента начала операции, а я уже освоился настолько, что начал рассказывать анекдоты - такие, что от них хохотала и хирургическая бригада, и как иногда казалось, даже наш пациент.

          Не представил еще двух участников операции.
Роль «хирургической сестры» исполнял Вова, по должности - химик-санитар. Приятели дали ему прозвище Фунт - не за сходство с персонажем книги Ильфа и Петрова, а за созвучие фамилии. Вова не обижался. Позже он стал интендантом на другом экипаже, не побоявшись возможной на такой работе перспективы стать «зиц-председателем».
Анестезиологом был другой Вова, наш с Витей подчинённый, торпедист. Он, кстати, впоследствии тоже стал интендантом - не по собственному желанию, а по приказанию.

          Врач и оба Вовы работали спокойно, внимательно, со знанием дела. А вот я оплошал и нечаянно смахнул на палубу инструмент с красивым названием «лопатка Буяльского».

          Одинокими и покинутыми в недрах операционной мы себя не чувствовали. За лёгкой переборкой висело переговорное устройство системы «Каштан». Во время операции командир с его помощью несколько раз пытался вызвать меня на связь и всё спрашивал:
- Командир БЧ-3, что Вы там делаете?! Идите в центральный пост!
Доктор неизменно отвечал ему свирепым голосом:
- Товарищ командир, он не может подойти! Он мне здесь нужен!

          Помнится, на очередной запрос центрального поста врач ответил достаточно резко, совсем не по-уставному. Так или иначе, непосредственно нас вскоре беспокоить перестали, а в качестве промежуточного звена для передачи информации к нам прислали замполита, Георгия Николаевича.

          Дорога политработникам в те годы везде была открыта, и наш зам, не сомневаясь в правильности своих действий, попытался войти в стерильную операционную прямо в том виде, в каком всегда был - то есть, без чистого белого халата и медицинских перчаток. Грозный окрик доктора остановил его и заставил выйти. После этого Георгий Николаевич занял пост за дверью, под «Каштаном». Было слышно, как замполита запрашивали о ходе операции. А он понял, что был неправ, больше входить к нам не пытался и докладывал в центральный только то, что ему удавалось услышать:
- Больной покрикивает. Значит, ещё жив!

          Витя действительно периодически вскрикивал. Анестезия убирает только болевые ощущения, а чувствительность ткани остаётся. Доктор постоянно разговаривал с Витей, объясняя, что и зачем он делает, чтобы тому не было слишком уж жутко.

          Наш пациент со вскрытой брюшиной теперь казался похожим на полупотрошеного цыплёнка, а грузноватый доктор с забрызганным кровью фартуком слегка напоминал мясника. Зато его инструменты были совсем не похожими на мясницкие, и действовал он ими бережно, точно и аккуратно. Для врача это была тяжёлая и ответственная работа, тяжёлая не только физически, но и морально: за исход операции он один нёс персональную ответственность. То и дело доктору вытирали обильно потевший лоб. Вдруг откуда-то в операционной появилась муха. Откуда она взялась в автономке под водой, да ещё и подо льдом? Этого только не хватало! Нам добавилось забот: теперь ещё и её надо было отгонять.

          Не буду вдаваться в различные медицинские тонкости и нюансы операции, в медицинской литературе всё это описано точнее и глубже. Правда, тот случай оказался очень непростым, поэтому работа шла в течение нескольких часов (естественно, без перерывов).

          Было мгновение, когда мне показалось, что я увидел вопрос в глазах у доктора, осторожно перебиравшего кишечник нашего пациента. Решив, что, видимо, аппендикса нет на штатном месте, а где он - врачу не совсем пока понятно, я отпустил довольно незатейливую шутку (какую ещё можно ожидать от минёра?):
- Витя, а вот хорошо было бы, если бы на кишках были пронумерованы все шпангоуты, и в ваших книжках было бы указано, на каком из них находится аппендикс!
Не знаю, был ли мой юмор уместным, только Викторыч тут же нашёл, что искал.

          Так или иначе, сложная и длительная операция через некоторое время была успешно завершена, неисправная и уже ненужная организму деталь демонтирована, все швы наложены именно туда, куда следует.  Мы перетащили больного на койку в изолятор, а потом дружно (кроме Вити, конечно) «приняли по чуть-чуть». Заодно, я узнал, что у медиков удаление аппендикса называется красивым словом «аппендэктомия».

          Время моей вахты давно уже закончилось, на посты заступила другая боевая смена. В центральном посту я увидел, что вахтенным офицером стоит опытный и мудрый Леонид Артурович, наш командир БЧ-4 и начальник РТС, для которого такая вахта оказалась, по воле случая, «новым - хорошо забытым старым».

          Затем меня остановил старпом и потребовал доложить, что и как было. Коротко рассказал, чистосердечно признавшись, что мне в начале операции с непривычки «поплохело». Евгений Михайлович, видимо, полагая, что в ассистенты я сам напросился, доброжелательно напомнил мне народную мудрость:
- Не зная броду, не суйся в воду!

          Ко всеобщей радости, пациент выжил. Чуть позже он ушёл в другую базу (с повышением). Потом я пару раз встречал его, но дальнейшая Витина судьба мне неизвестна.

          Что касается остальных действующих лиц этого рассказа, то все мы (кроме замполита, Георгия Николаевича, который, как говорят, скоропостижно умер несколько лет назад) уже стали военными пенсионерами: кто раньше, кто позже .

          Виктор Викторович, уйдя с лодки на берег, в течение нескольких лет был командиром части - умелым, грамотным и порядочным. Он вполне состоялся как администратор и организатор, но после увольнения в запас не ушёл в бизнес, а сохранил верность медицине. Продолжает практиковать, а не так давно даже диссертацию защитил. И при этом ещё такие картины пишет!

          Я через пару лет после этой операции попал на «стратега» - тяжёлый ракетный подводный крейсер стратегического назначения, и несколько раз ходил под арктические льды уже на нём. А затем судьба занесла меня в штаб флотилии подводных лодок, где служил до самой пенсии. Я всегда гордился своей принадлежностью к плавсоставу и слегка презирал «береговых» офицеров. Видимо, за гордыню и был наказан, став одним из них…