Формула жизненного парадокса

 (Из сборника эссе «Мой календарь знаменательных дат»)




                "Что могу я, родившийся в веке другом,
                И в ином, изменившемся мире?"


                Леся Украинка




Что касается нашего поколения и таких тонко организованных натур, как я (простите за нескромность ;))), то после прочтения –  по школьной программе –  (то ли в Первом, то ли во Втором классе (!) «Дети подземелья» и «Слепой музыкант» (ну, сюда же можно прибавить и знаменитое письмо Ваньки Жукова «на деревню к дедушке» с «Каштанкой» А.П. Чехова или  «Гуттаперчивого мальчика» Д.В. Григоровича…(но, как говорится, лучше не надо…), то хочу сказать, что в отличие от того же Чехова, Короленко так и остался для меня частью того ужаса, той несправедливости, которая может цепко держать своих «заложников» в своём беспросветно-тёмном подземелье, если не взять в руки «оружие пролетариата» (чего там, тогда у нас было на вооружении? булыжник?) и не встать на борьбу за (своё и близких людей) «счастливое детство».

Признаюсь, и как журналист В. Короленко «прошел мимо» меня. Даже путешествие Чехова на «Сахалин» (о котором, возможно, писать ему и не стоило, в смысле, не его это «амплуа»), читала, а про очерки Короленко – не помню.

(Лирическое отсуплление1: Что и говорить, «много чего» вместе с хорошим в нас в детстве вложили. Так что, по части «ужастиков», это ещё посмотреть нужно, какое, по сравнению с нами, психически здоровее поколение  детей: современное или то, что под вечным впечатлением от своего детства и через двадцать, и через тридцать и т.д. лет, взрослело и уже стареть начало….).
 
Но сказать, конечно, хотелось мне не об этом. А о том, что всегда, вроде бы, существовало, но то ли было очень хорошо скрыто, то ли завуалировано, то ли вывернуто до неузнаваемости, так что, если что и запомнилось (из прочитанного, имею в виду), то, почему-то,  совсем с иным знаком.

Как такое делается технически? – лучше меня вам те, кто по части идеологии (если захотят, разумеется) всё популярно и расскажут. (Фокус простой, но, как оказалось, на все века и народы,  действенный. Почитайте, к примеру, как и зачем «делался» канон врага и народа-мученика в «Молодой гвардии» Фадеева, растиражированный далее в нашей культуре в виде, время от времени видоизменяемых клише.  Обещаю, мало не покажется).

А мне, к своему стыду, в нынешний Короленковский юбилей, остается только «руками разводить», да «плечами пожимать». Просто, человек я – любопытный, недоверчивый, возьми, да почитай то, что нас « не обязывали» читать,  и…. конечно, много чего интересного для себя обнаружила.  Не ужасного, а, как раз такого непоколебимо светлого, того, чего нынче «днем с огнем», как говорится, не сыщешь, того, ради чего люди вершины духа и прочие вершины покорять устремляются или в дальние страны отплывают (не видя, что оно под носом у них и ехать никуда не нужно).  Парадокс.

Кстати, «Парадокс» – так и называется прочитанный мной одноименный рассказ В. Короленко. Писал он его, как свидетельствуют документы, «в один день», за один присест и,  практически, без исправлений. Но в печатном варианте, в журнале,  конец рассказа был, все-таки, видоизменен. (Кому интересно, могут сравнить оба варианта). Ну, а мне бы хотелось обратить внимание читающих мои заметки  на следующий отрывок из письма самого Короленко, где он пишет о завершении написания  данного рассказа и ещё кое о чем, на мой взгляд, очень важном.


«…этот  рассказ явился для меня самого  неожиданным результатом всего, что пришлось пережить в последнее время. Я вообще человек не  унылый и не пессимист. Но смерть моей Лели (маленькой дочери Короленко, умершей во время его  путешествия в Америку, в 1893 году (прим. автора) так меня пришибла,  что я никогда,  в самые тяжелые минуты моей жизни  не  чувствовал себя до  такой степени изломанным,  разбитым и  ничтожным.  Жизнь вообще,  в самых мелких и самых  крупных  своих  явлениях,  кажется  мне проявлением общего  великого закона, главные основные черты  которого – добро и  счастье.  А если нет счастия?  Ну  что ж,  исключение не опровергает правила. Нет своего –  есть чужое,  а  все-таки общий закон жизни есть стремление к  счастию и все более широкое его осуществление. Только это я и пытался сказать своим парадоксом,  но собственная моя душа в это время была еще  так же изломана, как мой несчастный философ. И потому эта, сама по себе простая и не пессимистическая мысль оказалась как-то непроизвольно с такими пессимистическими придатками, что в общем выводе рождает недоумение и вопрос. Повторяю,-  впоследствии я скажу все это яснее, и впечатление, думаю, выйдет более цельным».

… Нам, детям семидесятых задавали читать «Дети подземелья», чтобы не остывала в нас классовая ненависть.  А надо бы было объяснять формулу Великого закона Гуманизма: Нет своего? Но есть чужое счастье, поэтому всё равно, радуйтесь, хотя бы за других! «Человек создан для счастья, как птица для полета...». Знакомая фраза? А ведь это её автором, В. Короленко, озвучена волшебная формула жизненного Парадокса.



------------------------
)* 27 июля 1853- день рождения Владимира Короленко, русско-украинского писателя, журналиста, публициста и общественного деятеля.




                "...Бег и танец темно-синих волн - растерянный               
                всплеск,
                и красочные облака... и багровая мачта,
                оставленная кем-то словно в одинокой
                бесконечной грезе;
                склон горизонта, сизый пеликан на фоне солнца,
                сгустки ила в аромате соленых водорослей;
                все эти явления и кажущиеся явления, да,
                Все это становилось частью малыша..."

               
                Уолт Уитмен


27 июня, но 1871 года родился ещё один, правда, американский писатель - Теодор Герман Альберт, но которого чаще называют значительно короче – Теодор Драйзер. Не человек, а пароход, честное слово. Прав был поэт, образно говоря. Глыбища. Моё «столкновение» с Драйзером произошло, можно сказать, случайно: в домашней библиотеке оказалась книга «Сестра Керрри», а я, о ту пору, как раз зачитывалась О.Генри, Дж. Лондоном, возможно, даже Эмилем Золя и Мопассаном, которые тоже были представлены на полках нашего книжного шкафа, разрозненными томами. «Мартин Иден», наверняка, был уже прочитан и теперь я обливалась слезами над тяжким трудом к продвижению своей цели американского, порабощенного, женского пролетариата…(Справедливости ради, надо сказать что писатели-то, ведь, действительно, были талантливыми, гениальными писателями,  поэтому даже про тяготы и ужасы – «смотрелось, как кино», то есть, читалось, с упоением, взахлеб).

Потом, действительно, вышел на экраны телевизоров прибалтийский (почти что, «ихний»!) фильм по Драйзеру «Американская трагедия», и кто бы мог подумать тогда (ну мне, например, и в голову бы не пришло) – сколько таких (или подобных) трагедий могло бы быть опубликовано и у нас… (То есть: трагедий было – не сосчитать, но не принято было писать о них (так скажем)).

Ну и Бог с ним (с фильмом, я имею в виду, с голубоглазым красавцем-брюнетом в главной роли). Потому что совершенно не с этого началось мое настоящее знакомство с Драйзером.

Драйзер – это ещё и время моей первой любви! (О, эти 17-18 лет, смешное и удивительное время, когда только-только, как зайчонок в поле, из-под укрывшего его целиком цветущего ковра клевера, высовываешь любопытный нос и глаз: и страшно и интересно!..). А книга называлась «Гений»… Сначала мне её дали только почитать. Была она толстой, с затертым переплетом, читанной. Эдакий «кирпич»: в картонной обложке, на желтоватой бумаге, с мелким, упористым шрифтом, но очень качественно «сшитый» (одна из моих бабушек, в молодости, работала в типографии и кое-какие рассказы о той поре, что довелось слышать от неё в детстве, остались со мной, оказывается, до сих пор). В наше время эдакая «зачитанность» считалась хорошим признаком: книгу читали и перечитывали, но берегли. И кто?!.. Но речь, конечно, о книге. Издательство, кстати, тоже было литовским: Вильнюс, 1955 год.

Если моя любима книга «Мартин Иден» Дж. Лондона  - была о нелегком (но настырном!) пути в писатели, то Драйзер живописал о нелегком пути, заведомо художественно одаренного человека – Художнике. Если Мартин из матроса рос, крепчал и, действительно, совершенствовал свои задатки, то здесь эти самые задатки были, что называется, «налицо» - и человеку приходилось пройти абсолютно ненужный ему Путь, чтобы доказать (кому?!): да, он  - Художник! Но, самое главное, эта «мясорубка» не сломала, не изменила в нем «гениального»... Человека. А это, как мы теперь понимаем, быть может, и есть - самое, самое главное. (Надо сказать, что у кого-то из гениальных французов я уже прочла, к тому времени, вещицу, где Путь художника закончился тем, что картины рисовала его жена, а он, без зазрения совести, ставил на них лишь свою подпись. Мда... И не такое бывает...).

«Как хаотична, но как прекрасна жизнь! Сколько в ней разнообразия, сколько нежности и суровости. Она словно яркая симфония!» - Он (главный герой, Юджин)  глядел в сверкающую бездну пространства, и прекрасные образы рождались в его душе».

Это, практически, последние строки этого замечательного, вне всяких политических и социальных границ, романа.