Лила. I. Лила Дешпанде

ЛИЛА

Часть первая

Лила Дешпанде


I
  Больше всего на свете Лила хотела выйти замуж, и как можно скорее. Она понимала, что детство с его невинными забавами и милыми, глупыми радостями осталось далеко позади. "Хватит сидеть на шее у отца, - думала Лила, - надо уходить в дом свекра. Ведь дочь в доме родителей – лишь временная гостья. И незачем ждать, когда мне исполнится шестнадцать. Вот бабушка говорила, что ее выдали замуж, когда ей было всего-то десять, а дедушке двенадцать. Ведь в те времена считалось, что брахман, взявший в жены девочку старше десяти лет, женится не на брахманке, а на женщине низкого происхождения, и тогда его отлучали от касты – ведь тогда еще существовали касты. И его самого отлучали, и отца. Ужас какой! И виделись бабушка с дедушкой редко, когда он приезжал домой на каникулы, и при встрече чуть ли не в игрушки играли. Ну, десять лет, это, конечно, рановато, и правильно, что ранние браки теперь запрещены, все-таки в двадцатом веке живем. Но мне-то уже не десять! Мне пятнадцать!"
Такие мысли начали крутиться в симпатичной лилиной головке недавно – с прошлой зимы, когда на их благополучную, обеспеченную и, казалось, всем довольную семью вдруг повалились одно за другим разные несчастья. Сначала пропал, точнее, сбежал из дому, хлопнув дверью, надежда и опора семьи – старший сын. Потом в ветреную, холодную декабрьскую ночь умерла бабушка. И как-то так умерла неожиданно. Ничем не болела, только жаловалась порой на усталость и иногда среди бела дней ложилась отдохнуть на веранде. Лила подбежит, опустится перед ней на колени: "Как вы себя чувствуете, бабушка? Не принести ли вам молока или чаю? А, может, простокваши?", а потом убегает, ведь так много дел по дому, во дворе и на кухне (слуг у них было так мало, что Лиле приходилось помогать по хозяйству), за день все не переделаешь. И не успела толком поговорить с бабушкой, как той не стало.
А ведь именно бабушка была для нее самым родным человеком в их большом доме, стоявшем на краю маленького городка на высоком берегу Бхимы. Глава семьи, почтенный Махадев Дешпанде, статный мужчина выше среднего роста, что не так часто встречается среди маратхов, всегда находился далеко и, так сказать, высоко от детей, как и подобает настоящему индийскому отцу. Строго одетый в белый сюртук-ачкан и обтягивающие шальвары-чуридар, с тюрбаном на голове, скрывавшим его седеющие волосы, он уезжал из дома сразу после завтрака и до позднего вечера пропадал на работе, в бесконечных разъездах по полям и фабрикам. Ему принадлежало несколько разбросанных по округе сорговых полей, пара арахисовых плантаций и маслобойных фабрик. Фабрики эти, так называемые, были, конечно, весьма скромными предприятиями: на обеих было занято всего несколько десятков наемных рабочих. Но все же это была собственность, это было дело, которое приносило семье доход. Старший брат Лилы, красавчик Шарад, поначалу во всем помогал отцу (правда, по мере своих скромных сил, как говорится). О, как отец на него надеялся! Как рассчитывал передать ему все дела! Наследником называл. Гордился его умом и талантом. Заплатил за школу как следует, даже в дом приглашал учителя, денег на него не жалел. И что же! Чем отплатил Шарад на отцовскую заботу? Взял да сбежал в Бомбей. Подался в искатели приключений. В бродяги, так сказать. Насмотрелся  в детстве кино с Раджем Капуром. А сейчас на дворе - шестидесятые, другое время, другие песни. Сейчас деловые люди требуются, а не романтики с большой дороги!
Среди дальней родни сын Махадева всегда считался непутевым.  Особенно прозорливая тетка со стороны матери Махадева с детства называла этого мальчишку вруном и шалопаем (он платил ей взаимной любовью, и когда они встречались на семейных праздников, обязательно устраивал для нее всякие гадости – то паучка ей на колени посадит, то перцу подсыплет в еду), но родители шалопайства не замечали и души в нем не чаяли. Беззаботный весельчак, Шарад любил вольный стиль в одежде, надевая поверх широких укороченных штанов не обычную рубашку без воротника, а яркие атласные рубашки, какие носят иногда мусульмане. В красной, украшенной вышивкой, переливающейся на солнце рубашке, он гонял по сельским дорогам на мотоцикле, смущая сонных коров и плетущихся в паломничество старух. При этом, знакомясь с кем-то, часто с усмешкой называл себя «буржуем» и «сыном капиталиста». Сезонные рабочие промеж себя его Сыном Капиталиста и называли. Он вообще знал много мудреных слов, много читал, но веселью его это не мешало. Шутником и балагуром был Шарад, и все любили его за веселый нрав и широту души. И если рабочие промеж собой и называли его добродушно Сыном Капиталиста, то их жены и дочери, за улыбку и рубашку, не иначе как – Нашим Раджем Капуром.
Должно быть, монотонная сельская жизнь тяготила этого поклонника великого индийского бродяги, к тому времени уже вроде вполне осевшего, постаревшего и начавшего снимать совсем другие фильмы, цветные, с роскошными пейзажами и еще более роскошными интерьерами. Да и все кино стало уже таким - ярким как конфетка.  А, может, теперь уже эта яркость нового кино - и новой бомбейской жизни - привлекала Шарада?
В общем, быть управляющим у собственного отца ему совсем не хотелось. Должно быть, ему тяжело было общаться с голодными, оборванными крестьянами, которые в неурожайные годы стекались в поместье отца, умоляя взять на работу. Но работы не хватало на всех, и приходилось отказывать, даже прогонять этих людей силой, при этом, конечно, подкармливая убогих остатками жертвенной пищи. А засухи и неурожаи случались часто, ибо долина Бхимы расположена с подветренной стороны Западных Гат, защищающих внутренние районы Махараштры от юго-западного муссона. Поэтому даже в сезон дождей здесь выпадает очень мало осадков – бывает, набежит тучка, только обрадуются люди, а тучки уже и след простыл, ни капли не осталось на иссушенной земле. Но люди-то всегда надеются, верят в лучшее, а значит, настраиваются на дождь, и в июне-июле, в канун дождей, засевают поля джоваром, баджрой или горохом–туром. И стоит муссону задержаться хотя бы на две недели, как все эти посевы на корню засыхают, гибнут, и  начинается голод: мычат коровы и буйволицы, плачут детишки, а их изможденные отцы обивают пороги местных помещиков.
Поэтому в октябре Шарад снял свою алую атласную рубашку, оделся по-человечески, покидал в заплечный мешок пару дхоти и рубашек, закутался в чадар и покинул отчий дом, сказав всем, что едет в Бомбей учиться: сначала, мол, на подготовительные курсы, а потом в колледж. По нынешним, сказал, временам, мало просто школу закончить. С тех пор прошел год, и за все это время от него не было ни слуху, ни духу. Страшное беспокойство снедало родителей и лишало их сна. Где же обрел пристанище их беспутный сын? И обрел ли? Есть ли у него крыша над головой и пропитание? Что с ним творится? Почему не приезжает, не пишет, не подает о себе вестей? Отцу не очень верилось в то, что у Шарада заладится с учебой, потому что, несмотря на всю свою любовь к книжкам и начитанность, сын был не в ладах с математикой и с трудом сдавал экзамены еще в школе. Уже по результатам выпускных экзаменов было понятно, что в желанный бомбейский колледж ему не попасть. И в то же время в душе отец никогда не согласился бы с тем, чтобы его сын, сын благородного высококастового индуса, подвизался где-нибудь на стройке чернорабочим и ютился в какой-нибудь лачуге в нищих трущобах Бомбея, общаясь со всякой шантрапой. С бродягами! Об этом немыслимо было даже подумать, а, подумав, следовало бы от стыда тут же заморить себя голодом до смерти.
Возможно, исчезновение Шарада стало той последней каплей, что подточила камень, на котором покоились жизненные силы бабушки, безмерно любившей старшего внука, сына своего старшего сына, надежду и опору отца, семьи и всего рода. Никогда, ни на кого из своих детей и внуков – за исключением большеглазой мечтательницы Лилы – не смотрела она с таким любованием, не целовала в лоб с такой нежностью, как Шарада, никого другого не благословляла она с такой верой в его талант, ум и грядущий светлый путь.
Маленькому Шараду все давалось легко, но потом, в отрочестве, настала пора проявить характер и начать трудиться по-настоящему, и вот тут-то его так называемый талант лопнул, как мыльный пузырь. Шутник и балагур оказался разгильдяем и бездельником. Но у него был прекрасный голос, он любил петь и часто аккомпанировал себе на фисгармонии, распевая киношлягеры и народные песни. Порой он даже сам кое-что сочинял на радость бабушке, няне и старому слуге – глуховатому Шивапрасаду, ради которого мальчик не жалел голосовых связок. И поэтому Лила была уверена, хотя ни с кем и не делилась этой своей уверенностью, что Шарад сбежал в Бомбей вовсе не для того, чтобы поступить на учебу. Однажды, когда они с братьями возвращались из кинотеатра в Солапуре, куда ездили погостить к дяде, Шарад легонько дернул ее за косу и хвастливо сказал: «Спорим, что через десять лет я буду знаменитым, как Радж Капур! Как Дилип Кумар!» . Так что «Он сбежал, чтобы сниматься в кино!» – была уверена Лила. И в то же время она знала наверняка, что их набожному отцу лучше думать о том, что сын его лежит с ножом в спине в грязной канаве, чем пляшет и поет на экране на потеху миллионам и миллионам индийцев. Даже если это принесет ему деньги и вселенскую славу.
Тут, казалось, забрезжил свет в окошке. Второй сын Махадева – Мадхав, тихий и застенчивый юноша, проводивший все утро в произнесении магических формул и благоговейном созерцании, а день – в зубрежке и чтении, то есть бывший полной противоположностью своему брату, неожиданно для всех получил девяносто семь баллов на выпускных экзаменах и был тотчас принят в тот самый колледж при Бомбейском университете. Провожая его, бледного от волнения, на железнодорожном вокзале в Солапуре,  отец неожиданно для себя расчувствовался:
- Ах, сынок, сынок, теперь ты  моя последняя надежда! Теперь ты – луч света в опустившемся на нас мраке! В лепешку расшибусь, а все сделаю, чтобы ты смог получить образование, стать адвокатом. Поезжай, учись, не позорь семью. Жаль, что матушка моя, твоя бабка, не дожила до этого счастливого дня…
И поручил Мадхаву разыскать Шарада в Бомбее. Разумеется, Мадхав совершенно благополучно и без всяких приключений, то есть на поезде, добрался до столицы штата Махараштра, по совместительству являющейся величайшим портовым городом Индии и гигантской фабрикой грез, и стал регулярно присылать родителям подробные, хотя и немного занудные письма, в которых сообщал, в частности, что обошел в поисках старшего братца все университеты, школы, колледжи и другие учебные заведения Бомбея, и нигде не обнаружил никакого следа брата и не нашел ни единой зацепочки. Он подробнейшим образом описывал свои разговоры с работниками деканатов, студентами, преподавателями, комендантами студенческих общежитий, и забывал писать о себе и о своих проблемах  и о том, как обрушилась на него деканской базальтовой лавой жизнь большого города.
Чтобы оплатить учебу Мадхава, отец продал одну из арахисовых плантаций и маслобойню, а также рассчитал всех слуг, кроме няни, перешедшей на положение экономки, и старого повара Шивапрасада, который был для отца единственным человеком, в котором он был до конца уверен по части приготовления ритуально чистой пищи. Да и сама пища стала скудной, почти крестьянской. То отварной горох или фасоль с соусом чатни, то почти пресная каша из баджры, с добавлением каких-нибудь бобовых. Но крестьянская еда – это нормально, с этим можно свыкнуться. Гораздо большей бедой было то, что младших детей перестали возить в школу: слишком далеко и накладно. От этого, впрочем, дом отнюдь не наполнился детским смехом: дети словно чувствовали воцарившуюся в нем тягостную атмосферу и старались не шалить и не попадаться на глаза взрослым.
А потом слегла мама. Худенькая  и молчаливая, она всегда старалась быть незаметной, скользила по дому, словно тень. Дети, конечно, любили ее и чтили, как положено детям чтить свою мать, но ее замкнутость казалась им холодностью, а покорность судьбе – слабостью, и поэтому все они, за исключением, наверное, тихони Мадхава, больше тянулись к тем, в ком чувствовали бьющую ключом жизненную энергию – к вечно занятому хозяйством и делом  отцу, к его младшему брату Вишванатану - дородному бодрячку, перебравшемуся после женитьбы в Солапур, к мудрой оптимистичной бабушке и к старшему брату Шараду.
В тот вечер Лила принесла матери воды. Отпив глоток и не произнеся ни слова, мама отвернулась к стене, натянув на себя шелковое покрывало. Не решаясь окликнуть мать, произнести хоть словечко, Лила тихо вздохнула и вдруг поежилась. Ей стало не по себе: показалось, что по комнатам пробежал ветер – ветер горя и смерти. Сама не своя, она тихо вышла из комнаты.
А на следующий день случилась беда. Отец Лилы ехал на своем джипе через плотину на противоположный берег Бхимы, и при каких-то невыясненных обстоятельствах (крестьяне–свидетели толком не могли ничего рассказать) автомобиль упал в воду со стороны водохранилища. Каким-то героическим образом Махадев сумел выбраться из машины и выплыть на поверхность, но был уже без сознания, когда его вытащили на берег. Очнувшись, он не смог объяснить причину аварии: то ли не справился с  управлением, то ли тормоза отказали. Теперь уже не определишь. Речь отца заплеталась, мысли блуждали. Состояние его было настолько тяжелым, что о возвращении его к работе и помыслить было нельзя. Неизвестно было, сможет ли он когда-нибудь просто вставать с постели.
Две недели, сама чуть не умирая от волнения и горя, Лила металась между отцом и матерью, ухаживая за ними обоими по мере своих девичьих сил. Она ограничила себя одной лепешкой в день в отчаянной надежде на то, что добровольный пост поможет выздоровлению родителей. С помощью верного Шивапрасада, Лила старалась безукоризненно соблюдать предписанные религией обряды: с раннего утра осыпала свежими цветами домашний алтарь, ставила рядом с ним кувшин с водой и светильник, аккуратно расставляла плошки с ритуально чистой едой – жертвенным угощением, приготовленным Шивапрасадом. Потом возжигала ароматные палочки перед статуей бога Ганеши и поливала его сто восемь раз растопленным маслом. Читала те мантры, которым ее когда-то научила бабушка. Несколько раз посетила шиваистский храм, моля о выздоровлении родителей. И мать выздоровела. Поднялась на ноги и молча взяла на себя все заботы об отце и младших детях. Лила была вне себя от радости! В благодарность за выздоровление матери Лила и старик Шивапрасад принесли божествам положенные в таких случаях дары.
Неизвестно, как справилась бы несчастная мать Лилы с обрушившимися на нее проблемами, главной из которых, конечно, была денежная, но приехал добрый дядя Вишванатан и, обсудив с невесткой состояние дел, взял на себя продажу большого дома и значительной части имения, а также второй (и теперь уже последней) маслобойной фабрики. Целый месяц в доме проходу не было от чужих людей: то новый доктор к отцу, то какие-то покупатели и кредиторы. Затем подогнали грузовичок, набили его тем скарбом, что остался с распродажи, и поехали  жить в Солапур.
Почти все это время Махадев Дешпанде находился без сознания. Но, даже приходя в сознание на несколько часов, практически не мог говорить. Каждое утро Лила помогала матери готовить для отца чай с молоком и выпекать свежие лепешки. Вдвоем они умывали отца и переодевали его во все чистое. Потом мама наносила ему на голову горсточку священного пепла-вибхути. Глядя на заострившееся лицо отца, то шепчущего какие-то заклинания, то устремляющего взор  к востоку, Лила снова падала духом. У нее слезы наворачивались на глаза, когда она думала о том, что отец оставляет родовое гнездо, прекрасный дом, построенный больше ста лет назад его прадедом, и при этом, может быть, даже не сознает, что он его покидает. Прощаясь со старым домом, Лила с матерью, не сговариваясь, совершили все положенные обряды так тщательно, как если бы отец мог все это видеть и одобрить, а потом совершили паломничество в расположенный на той стороне реки храм богини Дурги, пожирающей своим черным языком все несчастья и болезни.
В тот июньский день, когда процессия из двух машин, одной из которых был грузовичок с вещами, а другой – автомобиль дяди Вишванатана, двинулась в сторону Солапура, стояла страшная жара. Дядя торопил с переездом, потому что приближался муссон, и дождь мог полить со дня на день. Но астролог две недели уверял его, что звезды пока не благоприятствуют переезду, и надо немного подождать. И вот подходящий день настал. В кабине грузовичка сидели печальный Шивапрасад и младший брат Лилы Кешав, на котором из-за жары не было ничего, кроме легкого дхоти, а в дядиной машине – мама, отец и сама Лила с младшей сестренкой – от природы робкой, а теперь совсем напуганной последними событиями Ушей - девочкой восьми лет. Голова отца покоилась на коленях матери. Никогда прежде Лила не видела мать такой серьезной и возвышенной. В последнее время, дав обет поститься до выздоровления супруга, мама одевалась подчеркнуто строго и бледно, сняв почти все украшения, кроме тех предметов, которые замужняя женщина не имеет права снимать ни при каких обстоятельствах – брачного ожерелья, ручных браслетов, колец на пальцах ног. Золотые полушария мангалсутры поблескивали на смуглой шее. Короткие рукава вишневой кофточки-чоли были в два ряда оторочены темной, почти черной каймой. Конец сиреневатого сари наброшен на голову. Лицо матери словно светилось изнутри. Что озаряло ее? Любовь? Преданность? Преданность, основанная на любви? «Наверно, такой была прекрасная Савитри, когда провожала бога смерти Яму, уносящего душу ее супруга», - думала Лила, то и дело невольно оглядываясь на мать.
Сначала по обе стороны дороги тянулись поля, только что засеянные джоваром, а потом дорога побежала по высокому берегу реки, и пейзаж стал повеселей. Далеко на западе высились покрытые лесом горы, а шумная река несла мутные глинистые воды на восток по узкой долине, обрамленной плоскими холмами. Вдоль берега реки, покрытого, хотя и с проплешинами, грубой пожухлой травой, встречались одиночные деревья – изредка могучие стволы тика, а чаще низкорослые танду, шишам и махуа, сменявшиеся зарослями колючих кустарников. Возможно, когда начнутся дожди, все это будет затоплено.
Разморенная жарой сестра задремала, прижавшись к плечу Лилы, которая смотрела в окно, вполуха слушая малопонятную беседу дяди Виши с матерью. «Я поговорю с Лиладеви», - сказала вдруг мать, и Лила словно очнулась, услышав свое полное имя. Она оглянулась назад, задрожав, как пойманная птичка. «Что с тобой? Успокойся. Все хорошо», - ответила взглядом мать и ласково улыбнулась. Странное волнение охватило Лилу и до конца поездки не оставляло ее.
И вот, наконец, семейство Махадева Дешпанде прибыло на место, в свое новое жилище на окраине Солапура – города, построенного на холмах у впадения в Бхиму ее притока Сины. Младшим детям Махадева не приходилось еще бывать в таком большом городе, и они с любопытством разглядывали из окон машины развалины старой крепости, фабричные трубы, двухэтажные здания школ, почтовых отделений, банков и прочих контор, о назначении которых у них не было ни малейшего представления. Но Лилу все это мало интересовало, ведь ей дважды приходилось бывать в Солапуре – первый раз в детстве, когда они с братьями гостили у дяди Вишванатана на второй год после его женитьбы, и нянчились с его первенцем Бубу, а второй раз – совсем недавно, когда в подсказанный астрологом благоприятный день мама и отец взяли Лилу с собой провожать Мадхава.
Лила не смогла подавить вздох разочарования: «Ну и лачугу подыскал для нас дядя Виши!» Одноэтажный кособокий домишко, а вместо просторной веранды – утлое крылечко. «Найдется ли здесь место для нас всех? Сколько здесь комнат? Неужели отец будет вынужден спать в одной комнате с детьми? Да здесь и алтарь поставить негде!» – качала головой Лила, входя вслед за матерью в дом. «Не дом, а просто хижина какая-то!» - почти вслух сказала она и осеклась: ее поразило смирение, отразившееся в тот миг на бледном лице матери. И она устыдилась.
В доме оказалось, однако, три комнаты: гостиная и две спальни, одну из которых, более просторную, тут же определили как родительскую, и, первым делом выдраив там пол и поставив кровать (отец был единственным в семье, кто предпочитал спать на кровати), поскорее перенесли туда отца. Меньшую комнату определили как детскую. Отдельный ход вел из гостиной в тесную кухню. Несколько часов ушло на наведение чистоты, расстановку нехитрой мебели и раскладывание домашних вещей. И лишь после того, как все тщательно помылись с дороги, почистили зубы и совершили обряд у алтаря, приютившегося теперь в каморке между двух комнат, сели ужинать. Сначала мама отнесла поднос в комнату отца и покормила его, а потом дала поесть и детям. За день все так намаялись, что простая каша из проса с горохом показалась им вкуснее любого праздничного блюда. Поев, младшие дети вскоре уснули. Тогда мама усадила перед собой Лилу и сказала:
- Лиладеви, дочка! Ты видишь, в каком тяжелом положении оказалась наша семья после того, как на нас свалились все эти несчастья. Я знаю, что тебе не нравится наш новый дом, что ты привыкла иметь собственную комнату, гулять в саду, слушать пение цикад с веранды. Но у нас не было другого выхода, дочка. Нам нужны деньги. Твой старший брат учится в колледже, твой младший брат скоро пойдет в школу в Солапуре. Моему драгоценному супругу Дешпанде необходимы лекарства, врачи и уход. А тебе, Лиладеви, нужно приданое. И  большие деньги нужны, чтобы провести свадьбу.
- Свадьбу? – Не веря своим ушам, вопросила Лила. – Но ведь мне еще нет шестнадцати!
- Милая,  свадьба – дело долгое, неспешное. Свадьбу играть – не кукол женить. Сначала надо жениха найти. Потом смотрины, помолвка… До свадьбы далеко! Может статься, затянется она как раз до твоего совершеннолетия. К тому же я не перестаю надеяться, что мой драгоценный супруг, твой отец, скоро поправится, нашими молитвами. Ведь врач что сказал в последний раз? Потерпите, и он пойдет на поправку. Потерпим! А коли приданое почти готово, то можно искать жениха.
- Здесь, в Солапуре?
- Конечно! – удивилась мать. - А чем тебе не нравятся солапурцы?
- Но ведь они городские, мама, все грамотные, ученые. Ну и потому чванливые, конечно. А я и читать-то не умею, не то что писать. Боюсь, провалюсь на смотринах! Слышала я, что теперь на смотринах девушек читать и писать просят.
- За чем же дело стало, доченька? Ради такого дела и читать можно научиться. Позанимайся-ка с младшим братом. Кешав тебя подучит, он у нас парнишка смышленый. А теперь ложись, завтра рано вставать, на рассвете. Я пригласила жреца совершить в новом доме первую утреннюю пуджу. Надо будет прибраться, подготовить дом к приходу почтенного брахмана.
Размотав сари и устроившись на  коврике рядом с сестренкой, Лила долго не могла заснуть. Так долго она мечтала о замужестве, чувствуя себя «лишним куском», а порой и никому не нужной, никем не любимой, почти сироткой, оставленной всеми, и, прежде всего, любимой ласковой бабушкой. И вдруг вспомнила, как сегодня вечером, за ужином, мама намазала ей лепешку только что сбитым, еще не перетопленным сливочным маслом, чего раньше не делала. И сказала при этом странным тоном: «Кушай, Лила, пока кушается! Кто знает, придется ли потом маслицем лакомиться!» И Лила, зардевшись от этой неожиданной ласки, тогда подумала, по глупости, что мама имеет в виду их новое положение, подступающую со всех сторон бедность. А у мамы-то совсем другое было на уме!
Теперь, когда ее мечте так скоро суждено было сбыться, Лила почти не испытала ни волнения, ни страха. Она была готова к замужеству и знала о том, что готова. Она готовилась к этому всю жизнь, бессчетное число раз слушая рассказы бабушки о великих индийских женах прошлого – Драупади, Дамаянти, Ситы и, особенно, Савитри, вернувшую к жизни своего мужа Сатьявана.
«Представь себе, внученька, что прекрасная царевна Савитри полюбила простого дровосека Сатьявана, - много раз рассказывала бабушка, - и вышла за него замуж, несмотря на то, хотя мудрец Нарада предупредил ее о том, что Сатьявану всего один год осталось жить на земле. Но царевна Савитри Была непоколебима. Она отвечала мудрецу, что не изменит своего решения, потому что полюбить кого-то или выйти замуж – это все равно, что родиться или умереть, ибо это случается только раз в жизни. Всего один год, один короткий год был подарен Савитри для счастья. И она постаралась прожить его счастливо, преданно служа мужу и заботливо ухаживая за его родителями. Она и виду не подавала, что предстоящая очень скоро вечная разлука с мужем тяготит ее, наполняет ее душу печалью. Она была счастлива и весела. - Была счастлива, даже зная, что Сатьяван скоро умрет? – переспрашивала Лила. – Конечно! – отвечала бабушка.  - Ведь она соединилась с любимым, и ей не нужно было себя принуждать. Но она всегда помнила о том, что срок ее счастья истекает. И вот когда до конца года осталось всего четыре дня, она перестала есть и начала молиться, а на четвертый день, принеся жертвоприношение огню и, получив благословение свекра и свекрови, отправилась в лес сопровождать Сатьявана. Они шли вдвоем по прекрасному лесу, пели песни и собирали плоды и ягоды. И все это время Савитри помнила, что Сатьяван вот-вот умрет, и предчувствовала это ужасное мгновенье. Она не сводила с него глаз, глядя, как он рубит деревья. И вдруг он выронил топор и сказал: «Я устал и хочу прилечь». Тогда Савитри уложила его на землю, головой на свои колени, и в безмерной печали стала смотреть, как жизнь покидает ее дорогого мужа. И тут вдруг Савитри заметила… - Яму! – в ужасе вскрикивала Лила, когда рассказ бабушки доходил до этого момента. - Страшного Яму, бога смерти, владыку загробного мира? – Да, деточка, - отвечала бабушка. – Это был сам Яма, в красном одеянии, с налитыми кровью очами. Страшный ужас обуял бедную Савитри,  когда она увидела, как бог смерти подцепил веревочной петлей душу ее возлюбленного и пошел себе восвояси, в царство мертвых. – А Савитри?  - А Савитри спрятала бездыханное тело мужа в укромное место, чтобы его не нашли и не растерзали дикие звери, и последовала за Ямой. – Но Вы же сказали, что она испугалась, бабушка? – Да, моя родненькая. В первый миг Савитри и в самом деле испугалась Яму. Но потом ей пришла в голову мысль о том, что ей самой нечего бояться. С одной стороны, бог смерти пришел не за ней, и ее смертный час еще не настал. Но с другой стороны, добровольно пойти на смерть совсем нестрашно, потому что смерть мужа – это, по сути, и твоя смерть. Она хотела следовать за своим мужем до конца. До самого конца. Многие женщины в Индии следовали за мужем до конца . – А Яма заметил ее? – Конечно, заметил. И принялся уговаривать ее вернуться назад, совершить погребальный обряд. Но все напрасно! Савитри твердила одно: для меня нет ничего, кроме семьи, и я пойду туда, куда пойдет мой муж. Яме понравилась непреклонность Савитри, и он сказал ей, что готов исполнить любое ее желание, если только это не просьба вернуть душу Сатьявана в его бренное тело…»
С замиранием сердца слушала девочка древнюю легенду о том, как, не чувствуя усталости, шла верная жена на юг, в царство мертвых, не желая расстаться со своим мужем. И раз за разом выполнял потрясенный ее стойкостью и мудростью Яма ее благородные желания. Сначала она попросила вернуть зрение ослепшему свекру, во второй раз – возвратить ему потерянное царство, богатство и славу, в третий раз – подарить сто сыновей ее царственному отцу. Бог смерти выполнял одну за другой все ее просьбы, но продолжал уговаривать ее вернуться назад. Однако Савитри продолжала идти вперед, не зная усталости, и вела с Ямой мудрую беседу о праведной и неправедной жизни. «Жить праведно, - сказала Яме Савитри, - значит изгонять из своих мыслей и поступков зло, и постоянно творить добро, и само существование жизни на земле возможно только благодаря добру, которое творят благие люди». Тут Яма снова восхитился ее мудростью, и она попросила его, чтобы у нее самой родилось сто сыновей, на что пребывающий в благодушном настроении Яма охотно согласился, не подозревая, что Савитри устроила для него ловушку. – Какую такую ловушку? – А вот послушай дальше. Когда Яма в пятый раз пообещал ей исполнить любое ее желание, она воскликнула: «Ты согласился подарить мне сто сыновей. Но для этого тебе придется вернуть моего мужа. Ведь я не могу нарушить свою чистоту!»… В этом месте бабушка обычно останавливалась и поясняла Лиле, что значит «не могу нарушить свою чистоту». А это означало только одно: что Савитри не могла выйти замуж за другого, даже овдовев, и в этом вопросе для нее не было никаких сомнений.
К восторгу маленькой слушательницы, эта прекрасная легенда, вошедшая в великую книгу «Махабхарата», кончалась тем, что всесильный и неумолимый бог смерти, покоренный преданностью женщины своему мужу, отпустил душу Сатьявана, душа соединилась с бездыханным телом, лежавшим под деревом баньяна, и Сатьяван проснулся. А проснувшись, просто зевнул и сказал: «Как же долго я спал!». Он и не подозревал о том, какой подвиг совершила ради него жена.
«И он так ничего и не узнал, бабушка? – Кто знает? Но он был бесконечно благодарен богам за то, что они послали ему Савитри, потому что лишь вместе они составляли единое целое и жили в полном согласии. Они делали все ради блага семьи и счастья  друг друга. Они жили долго и счастливо и умерли в один день».
«Да, это так, - думала Лила в ту ночь, ворочаясь на своей постели, - бабушка была права. Нет ничего, кроме семьи, и мне не надо ничего, кроме служения мужу. О, как я буду любить своего мужа! Я сделаю все, чтобы в нашей семье царили покой и согласие. Я готова смирить все свои желания ради него, моего возлюбленного мужа».
А еще Лила думала о своей матери. Как же несправедлива была она к ней, когда считала ее холодной и неласковой! А все дело в том, что при жизни бабушки, согласно индийским обычаям, мама как послушная невестка  просто не смела выражать свою любовь ко всем детям, и особенно, к ней, старшей дочери, Лиладеви. Лила вспомнила, как, едва оправившись от тяжелой болезни, мама проводила дни и ночи у постели отца, ухаживая за ним с такой же безмерной преданностью, с которой ухаживала бы за своим Сатьяваном прекрасная Савитри. А это значит, что примеру Савитри может следовать любая индийская женщина.
И этому примеру будет следовать Лила.

II

Прошло всего несколько дней, как начался сезон дождей. Обессилевшая природа и изнуренные безводным зноем люди воспряли духом: кругом зазеленела трава, распустились благоухающие цветы. Лишь в редкие дни тяжелые, фиолетово-лиловые тучи ненадолго покидали небо, и влажный жар клубился над землей под палящим огненным солнцем. И жаркий неподвижный воздух, и черная земля Махараштры дышали плодородием.
В один из таких редких солнечных дней  в семье Дешпанде царило радостное возбуждение: с раннего утра Махадев был в ясном сознании, чистым, звучным голосом попросил воды и сам совершил омовение, но самое главное, самостоятельно осуществил пуджу – обряд почитания божества. Он не только сам поднес изображению бога Ганеши плошки с рисом,  кашей и разными плодами, но даже нашел в себе силы прочитать несколько магических заклинаний – мантр. Счастливую перемену в состоянии отца мама тут же связала с переездом в новый дом, который, как она сказала, "пошел только на пользу господину Дешпанде".
- Мой супруг поел и уснул. Наверное, поспит несколько часов. Я посажу около него Ушу, а сама удалюсь на несколько часов: надо посетить храм, принести благодарность богине Дурге. А ты, Лиладеви, пока есть время, беги к дяде Виши и сообщи ему о нашем счастливом событии. Я бы, конечно, послала с этим поручением твоего младшего брата, но он еще не пришел из школы. Дорогу помнишь? Выйдешь на главную улицу, а потом иди по ней прямо на тот конец города до большого кинотеатра, там сверни направо и там увидишь здание суда, а от здания суда поверни налево и там, пройдя две или три улочки, увидишь дядин дом. Но ты должна его помнить.
- Я помню, матушка. Но ведь это далеко. Мне и в три часа не обернуться. Можно, я возьму велорикшу?
- Нет, не стоит, дочка. Ты ведь знаешь, на улице женщине не следует разговаривать ни с кем, кроме брахмана и торговца. В крайнем случае, садись на автобус. Только держись рядом с какими-нибудь тетушками, Лиладеви. Девушке опасно путешествовать одной. Ох, как это опасно! Но другого выхода у нас нет. Когда еще господин Вишванатан сможет выполнить свое обещание провести к нам телефон!
- Не беспокойтесь, матушка, я выполню все, что вы мне поручите, и ничего со мной не произойдет. - Она грустно улыбнулась. - Я уже большая девочка, мама.
- Хорошо, иди. Только помни, что ты должна блюсти себя, Лила. Оступиться легко, а вернуть честь непросто. Будь благоразумна, дочка, - повторила она свое назидание, но по голосу чувствовалось, что она спокойна за дочь.
- Не беспокойтесь, матушка.
Лила, как следует, оделась и причесалась, надела свои скромные украшения, накинула на голову конец белого, с голубой каймой, сари, и вышла из дому. Как обычно, она намотала сари так, как принято в Махараштре: со складками спереди и сзади и пропустив между ног, на манер дхоти. Такой способ одежды обнажает ноги почти до колен и позволяет работать в поле или ходить очень быстро, почти бежать. Торопливым шагом устремилась Лила вперед. Но дорога шла вверх по холму, и вскоре девушка запыхалась и почувствовала усталость. Увидев перед собой остановку автобуса, нерешительно замедлила шаг. На остановке стояло несколько человек, главным образом, бедно одетых женщин. Лила встала рядом с ними. Благообразная, убеленная сединами старушка в однотонном темно-желтом сари взглянула прямо в глаза Лиле, и та задрожала, увидев в этом взгляде откровенное неодобрение. Сердце Лилы сжалось. Внутренне подобравшись, она хотела было продолжить свой путь пешком, но тут толпа заволновалась, тем самым обнаружив приближение автобуса, и Лила передумала. Стараясь не глядеть на старушку, она встала позади людей, осаждавших автобус. Удивительно, но места хватило всем, и одной из последних Лила ступила на подножку. Старушка в желтом сари уселась неподалеку. Не отрывая глаз от прикрывающейся концом сари Лилы, она что-то прошипела наклонившемуся к ней человеку. Тот обернулся и тоже посмотрел на Лилу. Лила залилась краской смущения, в надежде, что он не видит ее лица.
Это был мужчина лет тридцати пяти, в белых широких брюках и рубашке с коротким рукавом. На голове у него была белая пилотка. Смуглый и черноглазый, как все жители Махараштры, он отличался, однако, чрезмерной худощавостью, какая у маратхов встречается лишь у бедняков и низкокастовых. И это при том, что по его костюму и манерам было ясно, что он принадлежит к обеспеченным и образованным слоям общества. Внешность у него, одним словом, была довольно отталкивающая. К тому же, редеющие волосы были напомажены кокосовым маслом и гладко зачесаны. Лиле показалось, что мужчина буквально впился в нее глазами, пытаясь разглядеть под полупрозрачным покрывалом черты ее лица, и еще ниже опустила голову.
Автобус медленно полз по главной улице. От смущения, а также от духоты и бьющего в нос запаха человеческого пота Лила едва не потеряла сознание. Все ее тело покрыла противная испарина. Она чувствовала себя нечистой и униженной, и в душе зареклась ездить когда-либо на автобусах.
На следующей остановке кто-то вышел, а кто-то, наоборот, вошел, и произошли некоторые перемещения в салоне автобуса. Людской волной Лилу прибило в сторону, и она оказалась в непосредственной близости от худого мужчины с напомаженными волосами.
- Это судьба, - вдруг прошептал он над ее ухом, и она почувствовала, что он коснулся ее предплечья сквозь ткань сари и чоли.
Лила тряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение. Настолько нереальным показалось ей происходящее. Мужчина незаметно для окружающих поглаживал ее по руке, а потом вдруг опустил руку вниз и коснулся ее бедра, задрапированного несколькими слоями белого шелка.
И хотя ехать ей предстояло еще шесть или семь остановок, Лила была в таком ужасе от происшедшего, что с бьющимся сердцем начала пробираться к выходу, чтобы выскочить на ближайшей остановке. Она услышала, что старуха в желтом опять что-то прошипела. Сгорая от стыда, Лила выпрыгнула из автобуса и не пошла, а почти побежала по улице.
Через час запыхавшаяся Лила была у дядиного дома. Это был довольно большой двухэтажный дом с красивой, увитой вьющимися растениями верандой. Ведущая к дому дорожка была аккуратно подметена и полита водой. "Только бы дядя Виши оказался дома!" – заклинала Лила, звоня в висевший у двери колокольчик. На звонок вышла молодая и очень красивая,  полноватая женщина в красивом сари, переливающимся разными цветами радуги.
- Намастэ! – поздоровалась Лила, сложив руки в традиционном приветствии.
- Намастэ! – приветливо улыбнулась женщина, хотя явно была удивлена неожиданному появлению гостьи. Это была жена дяди Вишванатана.
Она обняла Лилу, положив руки ей на предплечья и соприкоснувшись с племянницей сначала правой, а потом левой щеками, как это принято у индусок.
- Как дела, милая? Все ли здоровы? Как родители?
- Спасибо, у нас все хорошо. А вы здоровы, тетушка? Как поживает Бубу?
- С ним все в порядке. А вы как поживаете? Как себя чувствует мой старший деверь?
- Хорошо, тетушка! В том-то все и дело, что он чувствует себя хорошо!
- Вот как! Как я рада это слышать! Что ж, пойдем в дом!
- А дома ли дядюшка?
- Да, да, проходи, пожалуйста. Они сейчас спят-почивают. Подожди-ка здесь.
Они вошли в светлую, просторную, украшенную цветами комнату, служившую в доме гостиной. Тетя ушла во внутренние покои. Дядя Виши не заставил себя ждать.
- Намасте! – сказала Лила, склонив голову и поднеся ко лбу сложенные руки. – Как Ваше здоровье, дядюшка?
- Здравствуй, дочка! – ответил дядя, и вместо обычных расспросов о здоровье прямо  спросил:
- Что-то случилось?
Он прекрасно понимал, что если мать Лилы прислала ее к нему, то это может означать только какое-нибудь чрезвычайное происшествие.
- Да, дядя! Вашими молитвами сегодня Ваш старший брат почувствовал себя гораздо лучше и пришел в сознание. К нему вернулись и аппетит, и способность к речи. И оказавшись вновь, Вашими молитвами, в здравом уме и ясной памяти, он попросил послать за Вами, что и стало причиной моего неожиданного визита.
- Какое счастье! – просиял Вишванатан. – Какая прекрасная новость!
- Воистину замечательная новость! – обрадовалась и его супруга, вошедшая в комнату вслед за ним. За подол ее сари держался маленький мальчик.
- Я готов отправиться к Махадеву немедленно! Едем, Лила!
- Да, дядюшка. Можно, я поцелую Бубу? Я принесла ему конфет. – И, увидев, как дядя и тетя широко улыбаются, Лила кинулась к мальчику и подхватила его на руки.
- Не упади, Лила! Он у нас тяжеленький!
- Ах ты, бутуз! Ах ты, карапуз! – Со смехом, Лила опустила мальчика на пол и принялась угощать его. Малыш, хоть и заметно стеснялся ее, но все же взял пару конфеток.
Приятная, доброжелательная атмосфера и радушие родственников так покорили Лилу, что она почти забыла о неприятностях, случившихся с ней по дороге. Смущение и волнение уступили место радости и теплому чувству защищенности, которого ей так давно не хватало. "Да, - подумала она не в первый раз, - если бы не дядя Виши, - мы бы давно пропали".
- А как, кстати, ты добралась? – спросил он ее, когда они уже сидели в машине. – Пешком?
- Пешком, - не без колебания ответила Лила.
Дядя внимательно посмотрел на нее.


При разговоре двух братьев Лила, конечно, не присутствовала. Она помогала матери и Шивапрасаду на кухне: те затеяли настоящее пиршество по случаю выздоровления главы семейства. Мама была в приподнятом настроении и напевала песенку из какого-то старого фильма. На ней было яркое сари и лучшие украшения, даже драгоценности. Уже много лет Лила не видела ее такой счастливой и веселой. Сердце ее сжалось от любви и нежности к матери. "Как много значит для женщины муж! Здоровье мужа! Муж – это все. Муж - это бог. Если болен муж, больна и жена. И наоборот. Она выздоровела, чтобы поднять на ноги его. И я знаю, что она не сможет пережить его. Она достойная жена, настоящая жена. Моя мама предана мужу, как Савитри! И к тому же она очень, очень красива. И она так хорошо поет! Ах, почему она поет так редко!”, - думала Лила, нарезая овощи.
Потом мать понесла подносы с едой мужчинам, а Лила, прибравшись в кухне, взяла поднос с праздничным угощением и поспешила к своему младшему брату, с которым в последнее время очень подружилась. Это было связано с тем, что мальчик начал обучать ее чтению и письму деванагари – священному санскритскому алфавиту, на котором записаны божественные мантры, и который нужен теперь всем. В новой Индии все равны, и все должны учиться. Братишка  учился уже в пятом классе, писал на маратхи, здорово болтал и писал на хинди, знал кучу слов по-английски и уже начал изучать санскрит! Он проявлял такое рвение к учебе вообще и к санскриту в частности, что дядя подумывал о том, чтобы забрать его из светской школы и отдать в традиционное обучение к учителю-брахману, находя в этом, впрочем, и свои плюсы, и свои минусы.  Не смея возражать дяде, сама Лила считала, впрочем, что школа,с ее математикой и английским языком, перспективней (она вспомнила это слово: его, вместе с разными прочими малопонятными словечками любил употреблять ее милый старший брат Шарад. "О, где же Вы теперь, мой старший брат?" - вздохнула Лила, вспомнив Шарада, потому что открывает путь в колледж, в университет, а потом на государственную службу. Открывает, словом, путь в большой город. "Не хочу пропадать в этой дыре!" – часто со страстью в голосе говорил Шарад. "Так почему же должен пропасть в этой дыре наш маленький Кешав?" - мысленно спрашивала старшего брата Лила. Но тут же стыдила себя: обучение традиционному знанию у настоящего гуру – это честь! Человеку благородного происхождения надо быть тем, кем были его предки тысячу и тысячу лет назад, - носителем традиций, носителем священного знания, служителем богов. А уж это светское образование - мало ли что говорят теперь наши правители! - доступно всем, не только брахманам и не только дваждырожденным, а всем, всем, даже девушкам. "Всем, в общем, кроме меня. Но мне горевать незачем. Мой долг, моя обязанность, моя дхарма – выйти замуж, и другого мне не надо. К чему об этом думать?"
Поев вместе с детьми, Лила отнесла подносы и помыла посуду, после чего стала выводить буквы и слова под пристрастным наблюдением Кешава. Мальчик тоже был в восторге от своей роли учителя. С важным видом он поправлял Лилу, когда она делала ошибки. Впрочем, ошибалась она довольно редко. После урока письма, они занялись чтением. Лила медленно, с паузами, читала вслух  маратхскую сказку по детской книжке. Под ее мерное чтение дети заснули. Лила тоже собралась спать. Но тут заглянула мать:
- Дочка, твой дядя уходит. Выйди, попрощайся с ним, проводи до машины.
Лила быстро поднялась, привела себя в порядок и вышла в гостиную.
- Вы уже уходите, дядюшка? Как жаль! Но мы счастливы, что в нашем доме останется пыль с ваших ног…
- Да, дочка, пора домой.
- А как самочувствие моего уважаемого отца?
- Мой брат заснул. Нашими молитвами его здоровье пошло на поправку. Ну, прощайте, невестка, прощай, дочка.
- Намастэ!
Машина отъехала.
Лила вернулась в дом, прикрыла дверь.
- Матушка, я могу вас спросить кое о чем?
- Конечно, милая.
- Помните тот наш разговор… - Лила начала и смутилась.
- Как не помнить, Лила. Сегодня твои отец и дядя договорились о том, что со следующей недели начинаем искать тебе жениха. Мой деверь знает много благородных семейств в этом городе, так что беспокоиться тебе не о чем. Скоро найдем тебе мужа, доченька.
- Боязно мне как-то. Вдруг не понравлюсь сватам? Вдруг никому не понравлюсь?
- Что ты, доченька! Ты у меня красавица. Да гляделась ли ты когда в зеркало? Очи черные, зубки белые, бедра пышные, талия тонкая. Как такая не понравится? Тебе не о чем беспокоиться, - улыбнулась мама. – Тебе совершенно не о чем беспокоиться.
Но Лила беспокоилась. Плохо ела и плохо спала.
Однажды ей приснилось, что она – голубка, запутавшая в силках, расставленных охотником. Она металась, пытаясь разорвать путы, и тут появился ОН – с огромными руками, с напомаженными волосами. И стал ее душить. Лила закричала и проснулась. Проснулась и мать(с тех пор, как отцу стало лучше и по ночам он спокойно спал, не просыпаясь, мама перетащила свой коврик от его постели в детскую и спала на полу рядом со всеми детьми).
- Нехорошо все это, Лиладеви. Совершим-ка мы с тобой завтра однодневное паломничество в дальний храм, помолимся, попросим защиты. Нет ничего серьезнее брака, дочка. Свадьба бывает один раз, как рождение или смерть. Здесь ошибиться нельзя. Это ведь на всю жизнь. А пока спи, моя девочка. Завтра нам предстоит нелегкий день. Завтра предстоит испытание.

С середины ночи зарядил дождь.


III

 В один из благоприятных дней в середине ноября в семействе Дешпанде с раннего утра царило не просто непривычное оживление, но настоящее смятение. Даже Кешав с Ушей хотели прогулять занятия в школе, но отец приказал им удалиться: дом маленький, нечего болтаться под ногами. Да и самое интересное еще впереди. Самое интересное – не смотрины, не помолвка, а свадьба. Вот тогда и наглядятся, а сейчас пускай отправляются в школу.
С утра Махадев совершил пуджу, поднес Ганеше угощение, коснулся его стоп и прочитал уместные  в день такого события мантры. Родственники жениха должны были прибыть на смотрины вскоре после полудня, с тем, чтобы хозяева успели совершить утреннюю трапезу и приготовиться к приему гостей.
Обычно на смотринах девушку разглядывают со всех сторон, задают ей самые разные вопросы и соображают, нравится она им или нет. Иногда саму девушку возят на смотрины в дом вероятного жениха, но чаще бывает наоборот, и смотрины проходят в доме девушки.  Жених  в смотринах, как правило, не участвует, и поэтому бывает, что жених и невеста встречаются впервые только в момент собственной свадьбы. Сейчас, то есть во времена, когда я пишу этот роман, рассказывающий вам, мои любезные читательницы, историю Лилы, жениху не только заранее показывают фотографию девушки, чтобы они имели хоть какое-то представление о ее внешности и красоте, но и знакомят молодых, чтобы после помолвки они могли встречаться, беседовать и гулять вдвоем. И все это в наши дни устраивается до свадьбы, так как родственники надеются, что, лучше узнав друг друга, молодые согласятся с выбором родителей. Более того, этот самый выбор  может быть оспорен! И ничего страшного, если поиски начнутся с нуля, да еще и при помощи брачных объявлений в газетах.
Но не то было в те времена, когда Лиле было шестнадцать. Тогда даже фотография была прорывом. И к тому же  наша героиня была родом из деревни, и хотя семья перебралась в Солапур, это место все равно оказалось глухой, опутанной тысячелетними традициями провинцией. А поэтому Лиле предстояло пройти по всем кругам сложного многоступенчатого церемониала. И первым делом, пройти через огонь смотрин.
Она знала, что еще ничего не решено, и все может измениться от одной фразы: «Девушка не понравилась». А вот если «понравилась», можно будет говорить о деле, то есть о размере приданого, и о том, когда именно деньги должны быть переданы семье жениха.
Боясь не понравиться родственникам жениха, Лила трепетала, как банановое дерево. Она понимала, что надо успокоиться, и принялась  уговаривать себя тем, что ждала этого дня всю свою жизнь, что не просто готова полюбить жениха, а уже любит его, не видя ни разу и не зная его имени (которое почему-то до сих пор держалось в секрете), потому что девушка должна выходить замуж за того, кого выберет отец, а жена должна любить своего мужа, и это закон, существующий испокон веков. В девять утра приехала тетка, сестра матери, которую Лила не видела много лет. Измученная бесконечными родами, расплывшася, потускневшая, тетка выглядела неважно, и определить, сколько ей лет, было невозможно. Теперь она помогала матери наряжать и украшать Лилу.
- Не дрожи! Не кривая, не косая, что трястись-то! Будет патока, а уж мухи налетят! Слыхала я, многие тобой интересовались, Лилабаи , да только отец твой с дядюшкой ох, какие придирчивые, стольких отвергли, что и не упомянуть. У кого каста не подходит (мало ли, что их отменили, все ведь помнят, кто есть кто), кто безрукий, кто старик совсем, - причесывая одетую в новое парчовое сари чудесного кремового оттенка Лилу, говорила непривычным говорком тетушка, и этот говорок, задевая слух, больше отвлекал Лилу, чем смысл теткиных слов, в который она не вдумывалась. - Так на ком все же остановились, Джиджи? Кого мы сегодня ждем? – Спрашивала между тем тетушка свою сестру, украшая головку Лилы нежным желтым цветком.
- Дочку благородного неблагородному не отдашь! – Отвечала мать Лилы, надевая  на шею дочери ожерелье. – У моего супруга и деверя на примете три жениха для нашей девочки. Для каждого составлены гороскопы. Сегодня придут родственники Гангадхара  Десаи. Как я поняла, его гороскоп – наиболее удачный.
- Гангадхар Десаи, - прошептала Лила.
- Кто таков, чем занимается наш женишок? Сколько лет ему? Каково положение его родителей?
- Ему тридцать три, и он служащий в нашем муниципалитете. Отец его давно скончался, и живет он один с матерью.
- Как тридцать три? Он что, вдовец?
- Вдовец. Его жена умерла в прошлом году.
- Ай-ай-ай! Как-то нехорошо складываются звезды для нашей звездочки. Вот уж муха так муха на нашу патоку! Неужели не нашлось кого молоденького, а, Джиджи?
- Нашелся и молоденький. Он идет у моего деверя вторым кандидатом. Образованный юноша, благородного происхождения. Студент, сейчас колледж заканчивает.
- Неужто в Пуне?
- Нет, в самом Бомбее.
- Вах-вах, в самом Бомбее?!! Не тот ли самый колледж, где учится твой сынок?
- Да нет, там этих колледжей пруд пруди. Я точно не знаю, в каком.
- А звать-то его как?
- Сейчас вспомню… Ашок Такур, вот как его зовут.
- Ашок Такур, - прошептала Лила.
- Студент лучше вдовца!!!!! – прошипела тетушка на своем диалекте. – Почему он идет вторым номером?

Мама Лилы сердито взглянула не нее, и тетушка прикусила язык.

В четыре руки мама с теткой нарядили Лилу и, велев ей сидеть в комнате, удалились: мама пошла проведать отца, а тетушка поспешила на кухню проверить, как идет приготовление сластей к чаю и не пора ли готовить сам чай. Время приближалось к полудню. Лила ни жива, ни мертва сидела в своей комнате и как мантру повторяла:
- Гангадхар Десаи… Ашок Такур… Гангадхар Десаи… Ашок Такур…
Она никак не могла выбрать, какое из имен ей нравится больше. «И можно ли полюбить имя? И могу ли я вообще выбирать? И как выбрать между тридцатитрехлетним вдовцом и двадцатилетним студентом? Ведь тридцать три года – это почти старик, а двадцать лет – юноша, почти мальчик… Что мне остается? Ввериться воле отца и дяди, путь у меня один. Кого выберут они, за того я и выйду. А раз первым идет старик, значит я выйду за старика… Ой… А вдруг я ему не понравлюсь? Не понравлюсь его матери, его отцу и всем прочим родственникам? Ой, как страшно… Я уже люблю того, кто станет моим мужем, я его люблю, но кто он? Ашок Такур? Гангадхар Десаи?»
Лила прошла на кухню: ей следовало подавать гостям чай. Наконец, гости приехали. Лила слышала их голоса, расспросы о здоровье, о благополучии. Дядя Виши отвечал  им бодрым голосом. В хоре пяти или шести мужских голосов Лиле послышался один женский. Сердце девушки колотилось, ноги подкашивались. Она так волновалась, что даже не расслышала, когда мама сказала ей: «Пора, Лила!»  и передала ей поднос с чаем и горячими сдобными лепешками.
Потупив голову, с прикрытым лицом, Лила вошла в гостиную. Она знала, что походка ее должна была быть легкой, спина – прямой, движения – спорыми.  Но от волнения споткнулась и чуть не уронила поднос. Испуганно глянув в лицо дяди Виши, она увидела его добрую улыбку, и в то же время какую-то насмешку в глазах. Или показалось? Глянула на отца, сидевшего в глубоком кресле. Его лицо было совершенно бесстрастным. Лила пошла с подносом вдоль гостей, рассаженных у противоположной стены. Все он были немолодые мужчины. Лила не поднимала на них глаз. Последней сидела женщина в ядовито-зеленом сари. Лила подняла глаза и обомлела: выпучив глаза, на нее таращилась та самая шипящая старуха из автобуса. «Так значит?» У Лилы потемнело в глазах. «Так значит это тот, худущий… Тот, что меня по руке гладил… Это судьба?» Лилу затрясло, ноги подкосились. Перед ее глазами встало лицо того самого, как там его? Гангадхара Десаи.
«Не хочу! Не хочу! Не хочу! Чтобы он ТАК меня трогал? И волосы дурацкие напомаженные! Не хочу-у-у!”
«Это судьба?»
Отдав опустевший поднос тетушке и подчиняясь знаку дяди Виши, Лила встала рядом с ним.
- Мы просим уважаемых гостей, если им будет угодно, задать вопросы нашей дочери Лиладеви.
Гости переглянулись. Наконец один старик с противным масляным взглядом изрек гнусавым голосом:
- Сколько тебе лет, Лиладеви?
- Пятнадцать, господин. Через месяц исполнится шестнадцать.
- Не припозднились ли вы, уважаемый, с замужеством дочери? – обратился старик к Махадеву.
- Мы знаем обычаи, уважаемый, но мы же и чтим закон, - ответил Махадев.
- Училась ли ты в школе?
- Нет, господин.
- Умеешь ли читать и писать?
- Только учусь, господин.
- Дайте ей книгу, пусть прочтет что-нибудь.
Ожидавшие этого вопроса мама и тетка тут же передали дяде Виши ту самую книгу сказок, которую Лила читала накануне. Вишванатан открыл ее на первой попавшейся странице и протянул Лиле.
«Не хочу-у-у!»
Лила взяла книгу и нарочно стала  читать с ошибками, то и дело останавливаясь и сбиваясь. Видя ее мучения, дядя Виши попросил у гостей разрешение прекратить испытание.
- Ничего страшного, уважаемый, - улыбнулся тот же старик. – Разве грамотность – главное достоинство женщины? Не хотите же вы, чтобы жена нашего Гангадхара стала  какой-нибудь - ха-ха-ха - феминисткой, вроде Пандиты Рамабаи или Рамабаи Ранаде? Ха-ха-ха! Я думаю, все присутствующие согласятся, что главное для нас совсем не таланты чтицы. Ха-ха-ха!
«Чего он гогочет? – сердито подумала Лила. – Какой противный! Не хочу к ним, за них, с ними! И чего им от меня надо? Нет, я не готова к священному таинству. Разве можно  с такими мыслями идти замуж! Неужели он выдаст меня за человека,  которого я боюсь и которого не уважаю. Да, не уважаю. Я его не уважаю».
- Нам важно, чтобы невеста была неленивая, старательная, рачительная,  заботилась бы о муже и о свекрови, то есть  моей дорогой сестре, умела стряпать и дом держала бы в чистоте. Вот и все, что требуется от женщины. Ну, что б была не безглазая, не безрукая, не косая, не хромая, а остальное – не главное, поверьте… Ха-ха-ха! А образование – дело последнее. С образованной женой – одни хлопоты. Ты умеешь готовить, Лила? Шить, стирать, убирать? – Не дожидаясь, что Лила ответит, - продолжал. – Конечно, умеешь.
- Лиладеви девушка трудолюбивая и скромная, уважаемый. Вам нечего волноваться. Другой такой девушки вам не сыскать. НО разве в вашем доме нет слуг? Нам бы не хотелось, чтобы Лила выполняла у вас черную работу.
- Ах, что вы, что вы! О какой черной работе вы говорите? Ну, конечно, для черной работы всегда есть слуги. Но невестка должна быть работящей и скромной, это уж как закон. Простите, если обидели вас. Ну что ж, спасибо за угощение. Мы не можем дать вам ответ сразу. Вам придется подождать несколько дней. В среду или в четверг мы дадим свой ответ.
Проскользнув в комнату, мать быстро увела Лилу, и та уже не увидела, как гости поднялись и распрощались с хозяевами. Мама словно почувствовала неладное:
- Мне показалось, что ты огорчена, дочка. Что случилось?  На тебе лица нет. Неужели так переволновалась?
- Мама, скажите, почему из нескольких женихов папа и дядя выбрали именно этого? Вы слышали, как смеялся этот старик, что расспрашивал меня? Мне кажется, они все надо мной смеются. И над нашей семьей тоже.
- У твоего отца и дяди могут быть свои соображения, Лиладеви.
- Что значит соображения?
- Свои мотивы! Это значит, что они могут учитывать такие обстоятельства и факты, которые для нас с тобой не имеют никакого значения.
- Но из-за этих обстоятельств я могу оказаться замужем за человеком, который мне не нравится!
- Такое рассуждение – грех. У тебя будет муж, и любить его ты должна беспрекословно. Так положено.  Таков закон нашей религии, Лила, так жили наши предки в течение тысячелетий. У женщины нет прав, у нее есть только долг. Это закон. Но все-таки, сдается мне,  старик тут ни при чем. Не с ним же тебе жить! Может, скажешь мне, в чем все-таки дело?

Лила решительно покачала головой.

Прошло два дня, и семейство Десаи объявило о своем решении: отказать. «Девушка не понравилась». Формула была стандартна. Нестандартным было то, что произнесенная устно юношей-гонцом, она сопровождалась письмом, в котором излагалась причина отказа.

В письме значилось:


Господин Дешпанде!
Взять вашу дочь в жены для нашего дорогого сына и племянника мы не можем по той причине, что нам стало известно о недозволительной вольности, с которой ведет себя сия молодая особа на улицах нашего города. Моя сестра собственными глазами видела, как ваша дочь самым неприличным образом приставала в автобусе к незнакомому мужчине и прижималась к нему всем телом. Моя уважаемая сестра даже сделала ей негодующее замечание, подобающее данному случаю. Ваша дочь наверняка запомнила этот случай, вряд ли являющийся единственным в своем роде, и это было заметно по ее смущению во время смотрин. Это было совсем не то смущение, которое столь естественно для молодых и невинных девушек в роли предполагаемой невесты. Нет, это было смущение развязной девицы, которую поймали за руку на глазах ее собственных родителей. Увидев фотографию вашей дочери, моя сестра еще испытывала некоторые сомнения, так как при их первой встрече лицо девицы было прикрыто покрывалом, но увидев ее воочию, тут же эти сомнения утратила.

Письмо было подписано именем того самого старика, дяди жениха, который был главным переговорщиком со стороны жениха. И первым прочитал его дядя.
- Но как, Лила! - вскричал он. -  Этого просто не могло быть! Чтобы наша Лиладеви, да еще в автобусе!!! Здесь что-то нечисто.
Он решил не беспокоить своего брата, пока не  выяснит истинное положение вещей. Его невестка и ее сестра глядели на него с ужасом, не в силах представить, что же могло содержаться в роковом послании.
- Наша девочка им не понравилась.
- Ах!
- Но им мало оказалось просто сообщить нам об этом. Они еще прислали это гадкое письмо, эту клевету, позорящую честное имя Лилы и всего нашего рода.
- Но что там, в этом письме?
- Они утверждают, что Лила недостойно ведет себя на улицах, пристает к мужчинам.
- Как! – ахнула тетка. – Не может быть!
- Не может быть, - побледнев, прошептала ее сестра.
- Негодяи! С них станется разнести этот слух по всей округе! Тогда уж все женихи разбегутся, и останемся на всю жизнь с этим позором.
- Пустой горох громко трещит! – сокрушалась тетка. – А пустая мякина вся разлетается! Нет ничего хуже пустой молвы. Страшно ведь не злодейство, а дурная слава. Ой-ой-ой!
- Но как это могло случиться, деверь, когда Лила так редко выходит из дому – только к храму и обратно, и чаще всего со мной, - твердым голосом сказала мать Лилы. – Но вы еще упомянули автобус…
- Да, автобус. Якобы мамаша нашего несостоявшегося зятя видела Лилу в автобусе, и та, мол, прижималась к какому-то человеку и вела себя «самым неприличным образом». Да Лила вообще не ездит автобусом!
- Конечно! - поддакнула тетка. – Куда ей ездить?
- Да, правда. Не припомню случая, чтобы она ездила на автобусе. Хотя, нет, постойте… в тот день, когда она помчалась к вам по моему поручению, сообщить, что отец очнулся и хочет вас видеть, помните? Вот в тот день она вполне могла оказаться в автобусе. И я ей разрешила. Дело-то было спешное. Но приставать к мужчине! Этого не может быть. Я хорошо знаю свою дочь. Ее воспитанием гордилась моя покойная свекровь. Это клевета!
От негодования она побледнела еще больше.
- Успокойтесь. Очевидно, это недоразумение. Давайте позовем девочку и расспросим ее. Все и выяснится. Лила! Лила! Иди сюда, дочка!
Лила в это время находилась на кухне, чистила и нарезала овощи к ужину. Прислушиваясь к возбужденным голосам в гостиной, она поняла, что произошло что-то чрезвычайное и при этом очень  нехорошее. «Меня не приняли! Я им не понравилась!» – промелькнуло у нее в голове, и она испытала облегчение и радость. Услышав зов дяди, поспешила к родным легким, уверенным шагом. И, конечно, была поражена, услышав вопрос дяди:
- Лила, госпожа Десаи утверждает, что видела тебя в автобусе.  Это правда?
- Да, дядя. Я тоже узнала ее. Это было в тот день, когда матушка поручила мне позвать вас к отцу.
- Но мне ты сказала, что пришла пешком!
- Я сказала так потому, что проехала всего две остановки, а потом сошла с автобуса.
- А почему ты сошла с автобуса?
Лила замялась с ответом. Потом набралась мужества, глубоко вздохнула  и сказала:
- Там было слишком много народу. Очень тесно. Меня толкали со всех сторон. Это было ужасно.
- Но мать Десаи убедила своего брата, который занимается поисками невесты для племянниками, в том, что своими глазами видела, как ты в том злополучном автобусе приставала к мужчине! – почти выкрикнув это обвинение, дядя Виши был уверен, что Лила сейчас заплачет. Но ему показалось,  что в глазах девушки мелькнуло озлобление:
- Это не так, - твердо сказала Лила.
- Но дыма без огня не бывает, дочка, - более мягко заметил дядя. – Что-то все-таки было. Скажи нам. Иначе как нам сопротивляться всеобщему осуждению? Как нам делать следующую заявку на смотрины? Ведь потерять честь так легко, а вернуть почти невозможно.
Лила молчала. Вдруг ей на помощь пришла тетушка.
- Да мало ли что показалось этой старой карге! В давке-то! Сама, небось, сидела себе преспокойненько на отдельном сиденье, а вот нашей девочке пришлось несладко. Представляю себе этот автобус! В нем так трясет, шатает, и мотает, что людей просто кидает друг на друга. Людей разных каст, между прочим! Хорошо хоть неприкасаемых там не бывает. Я, между прочим, к вам тоже добиралась автобусом. Узел с собой был тяжелый, поленилась идти пешком от вокзала. И вот что я вам скажу: если автобус резко затормозил, и нашу Лилу  к  кому–то прибило, это еще не значит, что она к этому кому-то приставала. Вот что я вам скажу.
- Так все и было, Лила? – подала голос мать.
- Да, примерно так. Я же говорю, там было очень тесно. Но дело не только в этом.
- А в чем же еще?
- Этот мужчина и есть ее сын.
- То есть твой жених?!
- Несостоявшийся жених, Джиджи.
- Дядя, вы передавали им мою фотографию? Конечно, милая. Сейчас все так делают.
- И когда они шли на смотрины, он знал, что речь идет обо мне?
- Конечно. А почему тебя это волнует?
- Потому что если кто к кому и приставал, так это не я к нему, а он ко мне, вот!
- Что он делал?
- Я не могу даже говорить об этом при дяде.
- Какой ужас!
- Прошу вас, не расспрашивайте меня больше, я ни в чем не виновата. Впрочем, я чувствовала, что если не сойду немедленно с автобуса, то долго буду ощущать себя оскверненной.
- После этого случая ты больше не видела его?
- Видела два раза. На дороге в храм. Один раз я была с мамой. Мне показалось, что он поджидал меня, а потом, увидев, что я не одна, прошел мимо. Но, может быть, мне показалось.  Я сразу узнала его.
- А второй раз?
- Видя, что я иду одна, он подошел близко и прошептал несколько слов. Мне стало так стыдно, что я закуталась в покрывало и убежала вперед.
- Что же он сказал.
- Простите, дядя, что я скажу при вас. Он сказал мне: «Совсем скоро ты будешь моей».
- Вероятно, он имел в виду ваш предстоящий брак!
- Может быть. Но я-то этого не знала.
- Согласитесь, матушки, что это весьма странная манера знакомства с будущей супругой! Напугать девушку, сделать так, чтобы она чувствовала себя опозоренной… Разве порядочный человек способен на такое? Ведь если он знал, кто она такая, почему вовремя не остановил мать? А если так хотел жениться на Лиле, то почему не помешал отказу? – И дядя Виванатан обвел взглядом присутствующих.
«А кто сказал, что он порядочный человек?» - подумала мать.
«А кто сказал, что он хотел жениться?» - подумала тетка.
«А кто сказал, что он не мешал отказу?» - подумала Лила.


IV

Прошло немало месяцев, прежде чем, пережив удар отказа и волну клеветнических слухов, семья Дешпанде дождалась следующих смотрин. Все это время мама и отец обращались с Лилой ласково, ни в чем ее не обвиняя. Попав в беду, она словно стала им роднее и ближе. В душе они даже гордились дочерью, хотя больше, чем она сама, представляли себе, насколько тяжел нанесенный удар. Дядя Виши не появлялся. То ли был занят поправкой своих дел, которым в последнее время уделял мало внимания (матушка как-то обмолвилась, что он уехал по делам своего бизнеса в Пуну), то ли вел сложные переговоры о Лиле с другими брахманскими семействами Солапура. Тетушка же, погостив еще пару дней после первых злопамятных смотрин, вернулась к себе, к заждавшимся ее детям. Лила старалась поменьше выходить из дома,   и  ее «злой гений», Гангадхар Десаи, больше не попадался ей на пути.
Отец студента, Ашока Такура, как все шептали, отказался от смотрин еще по горячим следам. В отсутствие дяди Виши выносить по этому поводу какое-либо суждение было немыслимо, потому что Махадев Дешпанде не знал в Солапуре никого, кроме брата, а его болезнь сводила на нет все возможности установить хоть какие-нибудь общественные связи. В отрыве от светской жизни города, то есть от сплетен и слухов, циркулировавших между родственниками и особенно привилегированными соседями, жившими на брахманских улицах и имевшими обыкновение ходить друг к другу в гости, семья Дешпанде ощущала себя изгоями. Наконец, стало известно, что Вишванатан слагает с себя полномочия и передает их более опытному в таких делах посреднику. Новым посредником оказался ушлого вида человек, подъехавший к дому на собственном шикарном автомобиле. Расточая улыбки, этот человек прошел в гостиную  и более часа приватно беседовал с господином Дешпанде, что называется, «за закрытыми дверями». Отец сам встал проводить его. Лила не высовывала нос из своей комнате, мама делала вид, что очень занята на кухне. Присмиревшие школьники с затюканным выражением на лице зубрили уроки. 
В считанные недели новый посредник нашел жениха и, сообщая об  этом, объявил его выгодной во всех отношениях партией. Матушка подтвердила, что где-то слышала фамилию Кулькарни. Отец то хмурился, то довольно прицокивал языком и покачивал головой.
- Этот тип уверяет, что осечки быть не должно, - сказал он жене, когда та принесла ему поднос, уставленный плошками с рисом, овощами и приправами. – Семья Кулькарни хоть и образованная, да по уши в долгах. Им наше приданое нужно до зарезу. Представляешь, что он мне сказал: «Ваш изъян хоть и особого сорта, да не хуже бельма на глазу. А сколько девиц у меня и с бельмом  выходили!»  Подлый сводник! Знает же, что нашу девочку оклеветали, а все туда же: «Изъян, изъян…»
- А что представляет собой жених? – перевела разговор жена.
- Мальчишка совсем. Только что в колледж поступил. Ровесник нашего Мадхава. Родители торопятся его женить.
- Неужели такой непутевый? Коли так, худо придется бедняжке Лиле. Ой-ой-ой, - всхлипнула жена.
- Не реви раньше времени! – прикрикнул на нее супруг. - Я все же надеюсь, что главная причина их уступчивости – деньги. Этот тип намекнул, что в случае удачного прохождения смотрин, которое он якобы гарантирует, отец жениха начнет с нами торговаться.
- Понимаю, понимаю.
- Что-то ждет нашу дочку? Посредник свое дело сделает и ищи-свищи, а жениху с невестой семью строить.
И вот наступил день новых смотрин.
Накануне Лила не спала. Почти не спала. С некоторых пор она боялась спать, потому что ее мучили кошмары. Ночь была безлунная и какая-то особенно душная.  Комары прорывались сквозь прорехи в москитной сетке на окне и издевательски звенели под ухом и кусались. Лила ворочалась в постели и вздыхала. В конце концов, мать обняла ее, как маленькую, и прижала к себе. Только после этого Лила ненадолго заснула.
С утра пораньше мама собственноручно вымыла ей голову и умастила волосы. Она даже не стала предлагать дочери надеть то самое, несчастливое кремовое сари, предложив розовое с витиеватым узорчиком по краю,  а под него такую же розовую кофточку-чоли. Лила сказала, что ей все равно, ибо она не видит особого несчастья в том, что семейство Десаи отказалось принять ее, однако добавила, что сделает все так, как велит ей мать.
- Ох, Лила, что-то не нравится мне твоя покорность!
- За этот год я повзрослела, мама, и прочитала несколько книг. На многое гляжу теперь по-другому. Я не хочу остаться незамужней и бросить на вас с отцом такую  тень. И я знаю, что сумею полюбить мужа. Я полюблю его, каким бы он ни был.
- Твои слова разумны, доченька, но в них чувствуется какая-то горечь.
- А что вы чувствовали, матушка, когда выходили за отца? Что вы чувствовали перед смотринами?
- Наши отцы были добрыми друзьями, Лила. Они договорились поженить нас, когда мы были еще детьми. Мы даже был знакомы. Однажды наши семьи вместе ездили в Бомбей, и мы с  твоим отцом почти подружились. Он старше меня на три года. Мне было восемь.
- А смотрины, смотрины, все-таки были?
- Нет, в этом нужды не было. Все уже было решено.
- Как я вам завидую! – воскликнула Лила и подумала: «А что ждет меня?»
К полудню она была готова и привычно направилась на кухню.
- В третий раз я уже совсем не буду волноваться, - смеясь, шепнула она матери.
- Не сглазь, - шепотом ответила та.
На этот раз все было по-другому. Со стороны жениха приехало всего три человека: моложавый и франтоватый отец и два дяди – забитый, с полубезумным взглядом брат отца и его полноватый, самодовольный шурин. Обменявшись приветствиями и церемониальными фразами о здоровье и благополучии, позвали девушку. С рассеянными улыбками взяли они стаканы с чаем с подноса, с которым обошла их Лила, потом задали пару малозначащих вопросов отцу. Грамотность Лилы (в которой за прошедшие месяцы она изрядно преуспела) их вообще не интересовала. И ее хозяйственные умения, впрочем, тоже. Отец дал Лиле знак удалиться, и она удалилась, перед этим приложив ко лбу соединенные ладони и чуть поклонившись.
- Наверное, все уже решено, милая. Хорошо ли это? Нам ли, беднякам, выбирать?
- Кто из двух семей бедней, мама? Не про таких ли, как мы, говорят: «Брахманка, а носит дерюгу»?
- Наша бедность благородна, дочь. Мы бы не оказались в таком положении, не случись с отцом такая беда. А вот если бедность пришла от греха и разврата, как наказание…
- Что вы говорите, матушка! Неужели вы отдаете меня в такую семью?
- Твой отец никогда не смог бы совершить такого опрометчивого поступка. Наш сват выглядит вполне благопристойно. Но в его внешности все есть что-то, что меня настораживает. И эти долги… Не знаю, не знаю… Мне остается только молиться за тебя, дочка.  А тебе остается идти своим путем.
- Я понимаю, матушка. Прошу Вас, не беспокойтесь за меня. Я сильная и выдержу все.
- Я боюсь, что ты слишком сильная. Вот в чем дело.
Между тем отцы продолжали разговор. Как только девушка вышла, отец жениха  широко улыбнулся и сообщил, что ему девушка понравилась, и он готов обговаривать условия хоть сейчас. Махадева не удивила сия поспешность, ибо он уже был предупрежден посредником, что отец жениха находится в столь тяжелых финансовых условиях, что сделает все, чтобы ускорить брак.
Мать Лилы принесла еще чаю и поднос с кусочками сахара, сладкими лепешками и фруктами. Разговор предстоял долгий. Однако, мужчины дождались, пока она выйдет из комнаты, и только после этого возобновили переговоры. Было решено провести помолвку в ближайший благоприятный день, а свадьбу, которая требовала нешуточных приготовлений, - месяца через два, самое позднее, через три. Само собой разумеется, все расходы на свадьбу брала на себя сторона невесты. Кроме того, мягким, тихим голосом была названа сумма приданого: пятьдесят тысяч рупий. Махадев с достоинством принял удар, однако, напомнил, что его дочь очень красива, абсолютно здорова, трудолюбива и скромна, и полна прочих добродетелей, а, кроме того, умеет читать и писать, и потому он полагает, что может рассчитывать на некоторое уменьшение названной суммы. Отец жениха не смог скрыть усмешки.
- Махадев-джи, хочу Вам напомнить, что при всех своих добродетелях Ваша скромница стала в прошлом году солапурской знаменитостью совсем не по причине своей скромности!
- Говинд-джи, Вы прекрасно знаете, что имело место чистейшей воды недоразумение, и вряд ли этот эпизод может нарушить…
- Может, может, Махадев-джи, Вы это прекрасно понимаете. Но все же соглашаясь с вами, что дочка у Вас вполне мила и на вид даже застенчива, мы готовы согласиться, скажем, на… четыре с половиной тысячи.
Чувствуя презрение к такого рода торговле, Махадев брезгливо поморщился и поспешно произнес:
- Хорошо.
- Вот и отлично! Но ведь деньги – еще не все! Речь идет о создании новой семьи, а значит, впоследствии, и нового дома. Полагаем, что о том, чем будет наполнен этот новый дом, позаботиться следует отцу невесты, то есть Вам, уважаемый Махадев-джи.
- Если речь идет о тех предметах, вроде подушек и горшков, которые мы отдаем за дочерью, то мы заготовили список этих вещей, и сейчас он будет Вам передан для изучения. Прошу извинить меня за то, что не принес его с собой, ибо не предполагал, что уже сегодня пойдет речь об этих материях.
На этих словах Махадев поднялся, опираясь о спинку кресла, и кликнул жену. Та тут же появилась в гостиной и помогла ему пройти в соседнюю комнату. Через несколько минут она вынесла  листок, исписанный мелким почерком, и с поклоном передала отцу жениха.
- Господину Дешпанде пришлось прилечь. Он выйдет через четверть часа, а вы пока изучите эту бумагу, - и, поклонившись, ушла назад в комнату мужа.
Когда же через несколько минут она вывела немного отдохнувшего супруга к гостям, разговор возобновился. Были сделаны мелкие замечания, но в целом список возражений не вызвал. Наоборот! Было заметно, что сваты чрезвычайно довольны.
- Махадев-джи! – Обратился отец жениха на прощанье, - через пару дней я пришлю Вам гороскоп своего сына, и мы назначим даты помолвки и свадьбы. Более того, я даже пришлю к Вам своего знакомого астролога. Ведь Вы, как я понял, приезжий, и сами мало кого здесь знаете. А теперь, дорогой сват, мы просим разрешения откланяться. Намастэ!
Гости встали и, чрезвычайно вежливо попрощавшись, направились к выходу.
- Вы осчастливили нас своим приходом, да будут наши жизни жертвой за вас, - столь же вежливо сказала, провожая их, жена Махадева и, сложив ладони, склонила голову в прощальном приветствии.
Когда же супруги остались наедине, Махадев дал выход своему возмущению:
- Каков сват! Готов обобрать нас до нитки за то, что наша девочка ни в чем не виновата. Хорош гусь! И я тоже хорош! Знаю ведь, что надо было ему намекнуть на его трудное положение, на долги, на их происхождение, картежное, наверняка. Да нет, туго соображаю.
- Что вы говорите, отец Шарада! Вы все говорили так, как надо! И ведь полтысячи все же скостили, а? – и она вдруг рассмеялась молодым задорным смехом.
- Неужели мы дожили до этого дня, Бахина, - сказал он вдруг, остановив ее смех. В его голосе ей послышались слезы. – Неужели будет и праздник в нашем доме?
Она взяла его за руку и с нежностью посмотрела в его повлажневшие глаза.

V

Через несколько дней состоялась помолвка: жениха и невесту по отдельности благословили, каждого в своем доме. По этому случаю объявились и дядя Вишванатан, и даже братец Мадхав, приехавший поездом из Бомбея (по его словам, удачно совпали семейное торжество и каникулы). Если о возвращении дяди было как бы известно заранее («как бы» здесь означает некоторую степень сомнений в том, что обещанное в коротком и сбивчивом письме возвращение все же состоится), то появление Мадхава оказалось неожиданным, как гром среди ясного неба.
Лила была на кухне, когда из гостиной послышался стук упавшего на пол тяжелого предмета и звон стекла. Она кинулась  в комнату и увидела брата, склоненного к стопам матери. По полу рассыпались цветы и осколки  разбитой вазы. Очевидно, мама выронила ее, когда  увидела сына. Потом мама поцеловала Мадхава в лоб:
- Как ты вырос и возмужал! Сколько же мы не виделись?
- Больше года, матушка.
- Как ты нашел дорогу? Ты ведь здесь первый раз, в новом доме?
- Кешав описал мне в письме.
- Ах, плутишка! Я и не знала, что он с тобой переписывается. Так значит, ты в курсе наших событий. А отец только собирался писать тебе, пригласить на свадьбу, а ты уже тут как тут! – Мама провела рукой по волнистым волосам юноши.
Да, Мадхав действительно, выглядел более высоким и широкоплечим, чем раньше. Кроме того, одет он был по-европейски, в рубашку и брюки, что придавало ему очень городской и современный вид. В Солапуре немногие мужчины носили брюки, предпочитая дхоти, и, оказавшись на улице, Мадхав заметно выделялся бы на их фоне. Он даже подстрижен был как-то по-иному, на городской манер – сразу видно, не деревенским цирюльником, а настоящим городским парикмахером. На ногах у него были кожаные туфли, на запястье – часы. Поразительное дело! Всего за какой-то год из робкого школьника он превратился в решительного, уверенного в себе городского человека!
- Ну что, сестренка, - сказал он Лиле, - тебя можно поздравить?
Лила не знала, что ответить.
Мама тоже пребывала в некоторой растерянности, словно не зная, как разговаривать с таким взрослым сыном.
- А как ты доехал, сынок?
- Поездом очень удобно, мама. Мне даже удалось поспать.
- А как твои занятия? Ты ведь, кажется, сдавал какие-то экзамены?
- Экзамены я сдал, все хорошо. Переведен на следующий курс. Профессор мною доволен.
- Какое счастье! Лила, беги, сообщи отцу прекрасную новость. Чем тебя покормить, сынок? Что тебе приготовить?
Мадхав просиял:
- Матушка, приготовьте мне сладкую рисовую кашу! Вот о чем я мечтал днями и ночами в душном общежитии! Я думал: почему та пища, которую в детстве готовила для тебя мать, оказывается непревзойденной? Говорят, ни самый искусный повар, ни самая старательная жена не приготовят самое простое блюдо так, чтобы было вкусно – так, как готовила мама. Наверно, существуют какие механизмы восприятия, ассоциации, рецепции…
Мать рассмеялась:
- Вижу, вижу, ученье идет тебе на пользу. Какими мудреными словами заговорил. Наверное, и говоришь теперь больше по-английски, чем по-маратхски.
- O, yes!
Теперь засмеялась и Лила:
- Один брат учит меня маратхской грамоте, другой пусть научит английской.
- Научу! – пообещал Мадхав. – Я сюда на две или даже на три недели. Надо тебя образовать, пока не переехала в дом свекра. А то ведь там, знаешь, как бывает? Тонны книг написаны на тему притеснений невесток свекровями. Тонны!
«Опять незнакомое слово!»
- Что ж, Лила, преподам-ка тебе азы английского. Да хоть сейчас и начнем. Окей?
- Окей?
- «Окей» значит «Хорошо!», «Ладно!» Ну, ты, темнота!
- Не брани ее, Мадхав. Скажи-ка лучше, где твои вещи? А ты, Лила, беги, сообщи отцу.
- Я уже заглядывала, отец спит.
- Хорошо. Тогда поспеши, приготовь воду для омовения, а я пойду приготовлю эту хваленую кашу…
Что же касается дяди Виши, то он выглядел на редкость довольными совсем не таким задерганным и замученным, как в последнее время перед отъездом. Когда Махадев благословлял Лилу, возложив руки на ее голову, в то время как специально приглашенный жрец читал священные мантры, Вишванатан широко улыбался: он был несказанно счастлив. На голову Лиле положили несколько зернышек риса и пучок священной травы, а на лбу нарисовали сандаловой пасты особые знаки.
- Мы выполнили свой долг, брат, - сказал он Махадеву после окончания церемонии, - или почти выполнили. Настает черед Лиладеви.
- Она нас не осрамит. Ведь она ждала так долго!
- Что ж, пора рассылать приглашения!
Что касается Лилы, то она была спокойна. Изначальные волнения, связанные с ожиданием возможного появления на помолвке будущих родственников, улеглись, ибо сторона жениха сочла это излишним, прислав сообщение о том, что в тот же день они проведут подобную церемонию и у себя. Когда все закончилось, отец с дядей остались ужинать в гостиной, а Лила с Мадхав ушли в другую комнату. По случаю праздника мама сама приготовила роскошное овощное карри, с утра начав колдовать над составлением пряной смеси. По необычайно пряному запаху Лила догадалась, что помимо обычных куркумы, кориандра и острого перца она добавила в карри тмин, имбирь, гвоздику, чеснок и мускатный орех. И что-то еще сладковатое, наверное, кардамон и корицу. Аромат пряностей распространялся по всему дому, приятно щекоча ноздри.
Мадхав и Лила сидели на полу на шелковом коврике и разговаривали. Ожидая, пока мама принесет им подносы с рисом и карри, Мадхав уплетал со стоявшего перед ними блюда сочные абрикосы и делился с Лилой бомбейскими впечатлениями. Узнав, что она еще в глаза не видывала своего жениха, он усмехнулся и сказал, что в Бомбее никто не видит ничего зазорного в том, чтобы девушки и юноши, которые учатся в одном колледже, общались с друг с другом, разговаривали, ходили в кино и гуляли вдвоем. (Родители и Лила на это ахнули!) На вопрос, приходилось ли ему самому  совершать такой героический поступок, например, сводить девушку в кино, брат рассмеялся и ответил, что в этом давно уже нет ничего героического и ничего шокирующего,  и вообще нет никакого вызова общественному мнению и традициям. Самое обычное дело.
- Ты не представляешь себе, какой он, Бомбей. Какой он разный, ошеломляющий, подавляющий. В нем все перемешано. Сколько в нем машин, несущихся с ревом и заливающихся гудками клаксонов, сколько многоэтажных домов и строек с подъемными кранами, сколько шикарных ресторанов, кинотеатров, рекламных огней! Бомбей не просто огромный, не просто населенный, как муравейник. Он подавляет своим торжествующим разнообразием. Все эти бомбейские муравьи – представители самых разных народов, языков и религий. Я подружился с одним парсом. Его бог – Ахура-Мазда, а пророк – Заратуштра. Я живу с ним в общежитии в одной комнате. У нас учатся христиане, буддисты. А мусульман почти так же много, как индуистов. Вообще с севера много ребят, из Кашмира. Переехали в Махараштру с семьями, после того как там стало неспокойно.
- А что там случилось?
- Ты даже этого не знаешь, бедняжка. – Мадхав сочувственно покачал головой. - Пакистанцы хотят оттяпать у нас Кашмир, а мы не отдаем.
- То есть там идет война?
Лила была потрясена. Она и ведать не ведала, что где-то в Индии сейчас идет война. Ну, слышала про каких-то разбойников на юге, но то лесные разбойники, а тут война…
- Война то и дело вспыхивает, поэтому люди вынуждены бросать насиженные места и уезжать оттуда. Я тут познакомился с девушкой…
- Сам? Сам познакомился с девушкой?
- Ну конечно, сам, не за ручку же меня к ней подводили. Она учится в нашем колледже. Так вот она – кашмирка.
- Мусульманка?
- Нет, индуистка. Всем богам, как и вся ее родня,  предпочитает Кришну.
- Я тоже люблю Кришну.
- Ну, конечно! А кто каждое утро прислуживает Слону ?
- Что ты говоришь! - всплеснула руками Лила. Ты так изменился, Мадхав. Раньше от тебя никто не услышал бы ничего подобного.
- Дело не во мне. И даже не в большом городе. Не в том, что город меняет людей, а кого-то перемалывает или проглатывает, как нашего старшего брата. Дело в том…
- Постой, Мадхав! – встревоженно прервала его Лила. - Почему ты сказал: «проглатывает»? Ты знаешь что-то наверняка? Ты знаешь, что с ним случилось?
- Наверняка не знаю. Но кое-что мне стало известно. За год я обошел все колледжи и почти все подготовительные курсы Бомбея. Кое-куда просто звонил и просил мне помочь. Познакомился с одним полицейским, и он тоже искал, как говорится, по своим каналам. Так вот, в колледж Шарад не то что не поступал, он даже не приходил на экзамены. К сожалению, он сказал нам неправду. Соврал, в общем. Нет его в Бомбее. Не приезжал он туда. Да я же писал об этом.
Лила пригорюнилась. Слезы навернулись ей на глаза. Она не решалась высказать брату свою догадку. «Может, он все-таки подался в кино?»
- А ты не познакомился с какими-нибудь  актерами? Музыкантами?
- С какой стати?! С чего это тебе в голову взбрело? Конечно, нет! Это же замкнутый мир, индустрия плюс богема! Ты ведь имеешь в виду кино, мир фильмов?
- Что значит «богема»?
- «Богемой» называются люди, которые живут совсем не такой жизнью, как мы все – курят, пьют алкоголь, женятся и разводятся, как им вздумается. Они заводят себе любовников и тут же бросают, одеваются сплошь во все западное и вообще не знают, что такое религия. Они живут вне каст, вне сословий и вне общины, но при этом составляют свою собственную касту, попасть в которую, даже если захочешь, - трудно, почти невозможно.
- Но откуда ты знаешь? Неужели они такие плохие люди? Как такие плохие люди могут делать такое прекрасное кино? Не верю тебе!
- Ну, возможно, я преувеличил. Конечно, все люди разные. Конечно, не все разводятся. Вот Радж Капур же не бросил семью, хотя любил Наргис, а Наргис любила его.
- Ну, Радж Капур!
- Что Радж Капур?
Лила покраснела. Она подумала, что судить Раджа Капура не стал бы даже самый строгий моральный судья. Но брат уже говорил о чем-то другом.

- Один мой друг,  ну, тот самый парс, его зовут Джани, ездил на одну студию, хотел предложить себя в каком-нибудь эпизоде. Говорят, за это неплохо платят, а он, так сказать, не слишком богат, и к тому же поссорился с отцом, поэтому за учебу-то его семья платит, а  карманных денег не дает, даже книжку купить  не на что. Вот он и отправился на одну из студий. Нашел в газете объявление и пошел. Ничего не получилось. Там тысячи людей пороги обивают, некоторым везет, получают работу – ящики таскать или мусор выносить. Конечно, есть еще массовка…
- А что такое «массовка»?
- Ну ты, деревня, - рассмеялся Мадхав, - Не забивай голову! Для тебя кино это кино, вздохи и слезы, а бомбейский бизнес это бизнес. Забудь! – Мадхав помрачнел и задумался о чем-то.
  Но тут вошла мама с подносом, уставленным плошками с ароматным пряным карри и маринованными баклажанами.
Брат и сестра склонились над едой.
VI

Три месяца не прошли, а пролетели в радостном волнении и приятном ожидании. Были разосланы приглашения и собрано приданое. Бешеную активность развила вновь приехавшая тетушка. Она объявилась за неделю до свадьбы и привезла с собой целый тюк подарков – в основном, ярких синих, сиреневых, золотистых, кремовых, пестрых и пурпурных сари с красивыми кофточками, и все твердила о том, что ее выдавали замуж с тремя десятками сари, и этого оказалось мало. Она буквально завела всех родственников своим неподдельным энтузиазмом, в котором чувствовалась не столько смешанная с завистью женская солидарность, сколько неподдельная радость за то, что всей семье и особенно бедной Лиле удалось выбраться из болота несчастий, и  вслед за ней все родственники словно заразились ее щедростью. Теперь всем хотелось утешить и поддержать «бедную девочку, на которую возвели напраслину», и никто не появлялся без дорогих подарков. Так, приехал издалека, из Дели с женой и детьми брат матери, дядя Гириш, большой человек, чуть ли не депутат, которого все не видели тысячу лет, кажется с его собственной свадьбы. И его жена, сопроводив мать Лилы и ее тетушку в главный магазин Солапура, торжественно оплатила выбранное ими бенаресское сари невиданной красоты, с вытканной золотом каймой, а сам высокопоставленный дядя преподнес смущенной Лиле несколько золотых украшений. Это сари, согласно обычаю, Лила должна была надеть, когда окончится сама церемония и начнется свадебный пир.
Не стоит и упоминать о том, как старались родители. Отец всегда говорил дочери, что у нее будет «хрустальная свадьба». Вот он и пытался сдержать свое старинное обещание. Отдавал распоряжения, посылал с поручениями, просил, чтобы ему докладывали обо всем. И мама крутилась, как белка в колесе. Они с тетушкой отвечали за угощение. Одному Шивапрасаду, даже с помощью всех женщин, что находились в доме, было не справиться. Поэтому был приглашен второй профессиональный повар. Предстояло несколько трапез, одна пышнее другой, ведь свадьба длится не один день. И, хотя сама церемония должна была проходить не дома, а в особом павильоне,  который дядя Виши по поручению старшего брата специально арендовал для такого случая, угощать гостей предстояло дома. Поэтому в доме стояла страшная суета. С базара прибывали грузчики с мешками риса, бидонами масла, корзинами овощей, фруктов и орехов. Особенно много предстояло наготовить сластей и сладких напитков. Для того, чтобы вместить все медовое и фруктовое мороженое, привезли новую морозильную камеру. Хотя семья Дешпанде и была совсем новенькой в городе, угостить предстояло целую улицу.
Однако, сама Лила пребывала в полном спокойствии. Она знала, что ее час настал, что скоро, совсем скоро – вот уже завтра – случится то, к чему она готовилась все  свои шестнадцать лет. И эта подготовка, это ожидание были такими невыносимо долгими, что она устала от них, и теперь сосредоточенно отдыхала, психологически отстранившись, создав определенный барьер между собой, своими ощущениями и надеждами, и предстоящей церемонией. Она знала, что все пройдет, как положено, и поэтому не волновалась. Ей приходилось бывать на чужих свадьбах, правда, больше на деревенских.  Три года назад выходила замуж племянница матери, старшая дочь тетки, и Лилу брали на свадьбу. И она помнила, как это было: цветочные гирлянды, разноцветные огни, тающие во рту творожные конфетки с корицей и ягодами чароли, музыка, смех, невеста под красным покрывалом, нудные, но торжественные голоса жрецов…
Наступил вечер, вечер накануне свадьбы, час которой – мухурта - был назначен после долгих вычислений местным астрологом, рекомендованным дяде Виши его торговым партнером, и приходился на одиннадцать часов утра. Лила сидела на полу у себя в комнате и  читала. Да-да, именно читала. Что это была за книга? Снова сказки? А, может быть, переложение «Махабхараты»? История Савитри, снова и снова? Полчаса назад дядя Виши увез отца, маму, дядю и тетушку на своей машине на симантапуджан - ритуальную церемонию знакомства с родственниками жениха. Она уходит корнями в далекую древность, когда два клана сходились знакомиться друг с другом на границе двух деревень, то есть из деревни жениха и из деревни невесты. Встретившись с новыми родственниками, совершали моление в честь преодолевающего все препятствия Ганеши, а потом отец невесты, омыв ноги жениху, одаривал его свадебной одеждой. Но Лила прекрасно  знала, что отец ни за что не будет омывать ноги будущему зятю, тем более, что родня жениха, по словам дяди Виши и посредника, крайне немногочисленна, и вообще все они уже давно перезнакомились (кроме Лилы с женихом, конечно), и все это совместное моление будет носить чисто символический характер. А, главное, она знала, что все практические вопросы были уже решены, и обсуждать было нечего. Так что это просто первая пирушка из многих предстоящих, вот и все. Впрочем, серебряный поднос со свадебной одеждой для жениха все же повезли. «Но там будет моя свекровь, - подумала Лила. – Вот что важно. Надо будет тетушку расспросить. И маму. Но мама не скажет, если ей что не понравилось. А тетушка всегда говорит в лоб, что думает. Надо будет ее расспросить».
Вошла Лилина сестренка – Уша.
- Лила, ты боишься?
- Нет.
- Не боишься?
- Нет.
- А что ты чувствуешь?
- Я ухожу от вас, моя девочка. Как говорили в старину, ухожу в дом свекра. Вот и все. Мы будем редко видеться.  НО, надеюсь, все же будем.
- А твой муж? Какой он?
- Не знаю.
- Ты его любишь?
- Конечно.
- Но ты же его не знаешь.
- Любовь рождается не в голове, Уша. Любовь рождается в сердце. А я так хочу любить, что люблю.
- А я люблю тебя.
- И я люблю тебя, деточка.
Лила прижала худенькую Ушу к своей полной груди. «Вот чего мне жалко, - подумала она. – Мне жалко сестру оставлять и мать. В последнее время все крутятся вокруг меня, я так к этому не привыкла. Меня пятнадцать лет не замечали, и вдруг я превратилась в центр Вселенной. Но, может быть, и моя маленькая Уша чувствует себя обиженной? Ей кажется, что о ней забыли. Но пройдет несколько лет, и вся эта суета, все эти волнения ждут и ее». Она погладила сестру по волнистым волосам, заплетенным в толстую косу.
- Можно, я сегодня посплю с тобой?
- Конечно, милая. Выше нос! Ты тоже будешь приходить ко мне. Мы будем жить в одном городе, мы будем часто видеться.
- Мне не позволят. Тетя уже сказала мне, что не положено. Скоро меня начнут запирать дома.
- Не скоро еще. Спи!
- А ты боишься?
- Нет, нет, я же сказала уже.
Сестренка заснула. Лила не знала, ложиться ли ей или ждать родных. Вставать ведь придется очень рано. «Наверное, надо лечь. Нет, наверное, надо дождаться». Она прошлась по опустевшему дому, только на кухню не стала заглядывать, чтобы не спугнуть старого повара. В доме пусто, тишина. Никого. Обоих братьев забрали с собой родители. И тишина эта, после трехмесячной гонки, после всего накопившегося волнения, действовала умиротворяюще, успокаивающе, как пение птиц или журчание лесного ручья. «Получается, что я меньше взволнована предстоящим событием, чем мама и тетя. Почему? Ведь это моя свадьба, а не их. Может быть, это потому, что моего мнения никто не спрашивал, потому что все делалось за меня? Сначала ужасная история с автобусом, а потом странные смотрины, где я никому не была нужна, потому что все было уже решено. За меня все решили, и волнуются, потому что это их решение. А мне что волноваться? Мое дело – умыться, одеться, сесть под красное покрывало, обойти с женихом семь раз вокруг священного огня…»
Сколько раз прокручивала Лила в сознании сложную, проверенную и отточенную тысячелетиями церемонию свадебного ритуала. Она представляла себе, как все это будет – по минутам. И не могла себе представить только одного - лица своего жениха. «Какой он, мой жених? Он маратх. Скорее всего, не высокий  и не низкий, не смуглый и не светлый, не толстый и не худой. Средний, значит. Ему девятнадцать. А это значит, что он ровесник Мадхава. Может быть, он похож на Мадхава. А красив ли мой брат? Нет, он, кажется, некрасив. Во всяком случае, не так красив, как я понимаю красоту. А кто красив? Шарад».
Сердце заныло.
Внезапное воспоминание нахлынула на нее: качели в саду, в деревне. Кач-кач. И Шарад кормит ее ягодами, срывая с куста. Кладет ей в рот ягодку за ягодкой, и себя не забывает, конечно.
А это уже не воспоминание, это сон. Лила задремала, головой на вышитой подушке.
Во сне пришла бабушка, моложавая, с легкой проседью. Она положила руку на голову внучке, посмотрела ей в глаза и прошептала:
- Я благословляю тебя. Но путь, который теперь предстоит, очень длинный. И неизвестно, куда он приведет. Ты в самом начале пути, и это путь каменист. Не разбей ноги, доченька. Не разбей сердце.
Лила протянула к бабушке руки, хотела что-то спросить, что-то сказать… но проснулась от звука подъехавшй к дому машины.

На рассвете ее разбудила мать.
- Пора, дочка. Соседка пришла, принесла речной воды. Будем совершать омовение.
- Мне раздеться догола?
- Да, пойдем в умывальню. Я сама помою тебя, тетя натрет твое тело шафрановой пастой, а соседка польет речной водой. Ни пока пьют чай с тетей, я позову их, когда ты помоешься. Потом будем сушить и расчесывать волосы. Потом начнем одеваться.
- А потом?
- Пока мы с тетей будем тебя одевать, жены твоих дядьев и их дочери пойдут вместе с Ушей в дом новых родственников, понесут сладости. Как только жених отведает наших сладостей, он может покидать свой дом и отправляться за тобой. Таков обычай.
Они прошли в выходившую на задний дворик комнатку, служившую умывальней. Посредине стояла большая деревянная лохань, которую в семье гордо называли ванной. Когда Лила разделась и ступила в теплую воду, мама  одобрением осмотрела ее и сказала:
- Тебе нечего бояться, дочка. Такую, как ты, Лила, не полюбить невозможно. – Она принялась намыливать голову дочери. - Я уже говорила тебе, что ты выросла в настоящую красавицу. Сама-то я никогда не была такой. А тебя, моя девочка, боги наградили удивительно красивым, грациозным телом. Прекрасны и лицо твое, и волосы, и фигура. Но и это не самое главное. Ты очень добра. У тебя ласковый нрав, и в то же время ты умна, трудолюбива, преданна и скромна. Неужели вся эта совокупность достоинств и добродетелей – не гарант твоего семейного счастья?
- А вы были счастливы, матушка?
- Я счастлива сейчас. Я счастлива тем, что дожила до этого часа. Но мне еще надо женить сыновей, и   выдать замуж меньшую дочь…
- Только тогда ваше счастье будет полным?
- Наверное, доченька. Что-то я об этом не задумывалась.
Потом появилась соседка и окатила Лилу холодной речной водой, нисколько не печалясь о том, что залила весь пол. После этого Лилу завернули в кусок старого сари, служивший полотенцем, и отвели в комнату. Проснулась Уша. Появилась тетушка, и сразу заполнила комнату собой – своим непередаваемым говорком и лучащейся энергией.
- Что ж, моя лапочка, пришел и тебе черед покидать родной дом. И хоть тебе теперь одна наука: нет бога, кроме мужа,  но и нить родства не рви, пока я жива. Хоть матушка скончается, не забывай, как говорится, и тетушку. Это мужниной родне ты нужна стыдливая, а нам, дочка, ты нужна счастливая, - приговаривала она, натирая Лилу благовониями и шафрановой пастой.
От этих ароматов у Лилы закружилась голова. Сказались бессонная ночь и долгий день без еды.
- Мне бы поспать! – Вдруг вслух сказала она.
- Как поспать! Жрецы уже начали церемониальное моленье, Шивапрасад уже приготовил подносы. Все уже начинается, спать некогда. Отоспишься еще.
- Где уж ей отоспаться, сестра? Сейчас и начнется вся круговерть. Не спи, Лиладеви!
И началась круговерть. Окружив Лилу со всех сторон, женщины обрядили ее в желтое сари и надели на нее новые золотые украшения, на руки -зеленые браслеты, на лоб - нити жемчуга и бутоны жасмина. Когда помолились во славу бога Шивы и его супруги Парвати, прибежал младший брат Лилы, Нараян, и сообщил о том, что процессия жениха приближается к свадебному помосту. На Лилу набросили красное свадебное покрывало, и она вышла в гостиную, где находились все родственники-мужчины, то есть отец, дядя Виши и другие дядья, двоюродные братья и Мадхав. Все они были очень нарядно одеты. Молодежь была в муслиновых рубахах, пожилые – в ачканах, с тюрбанами на голове.
Но кто это там, у выхода? В алой рубашке и белых штанах.
Шарад!
Сонливое, безучастное состояние вмиг покинуло Лилу.
Шарад! Шарад! Шарад!
Как? Откуда? Когда? Почему не сказали? И знала ли мама? Знал ли отец?
- Шарад, сынок!
Блудный сын припал к ногам матери, потом к ногам отца.
Лила заплакала от радости.
Она не слышала, о чем Шарад говорит с отцом.
Но потом отец объявил дрожащим от радостного волнения голосом:
- Уважаемые гости! Мой старший сын Шарад приехал из самого
Бомбея, чтобы отвести свою сестру на место совершения бракосочетания. Жених нашей дочери не может ждать, пока мы расспросим Шарада о его житье-бытье, и о том, почему он так долго не давал о себе знать. Так что мы оставим расспросы на потом. А пока… Шарад, сын мой! Возьми свою сестру за руку и веди ее к ее жениху, а мы двинемся следом.
Павильон находился недалеко, в конце переулка. Нужно было пройти двести пятьдесят или триста шагов, но Лиле показалось, что она сделала шагов десять, и ни пришли. Шарад молчал, и Лила боялась посмотреть на него, не поднимала голову. Ее ладонь в его руке стала влажной. Сердце колотилось. Она еле переступала ногами. Радость вдруг сменилась страхом, и она впервые осознала, что это конец, что это последний миг, когда она принадлежит этому миру, миру своей семьи, и что еще несколько часов, и она уйдет в дом к чужим людям. Вдруг Шарад сжал ее ладонь. Она подняла голову. Сквозь полупрозрачное покрывало увидела перед собой вход в павильон. Оглянулась. Прямо за ней шли родственники – мужчины, женщины, дети, а следом за ним соседи и совсем неизвестные люди. Ее взгляд задержался на Бубу, маленьком сыне дяди Виши. «У меня будет восемь таких Бубу, - засмеялась про себя. – Ведь на мне желтое сари, дарующее восемь сыновей».
Они вступили внутрь. Посреди павильона был сооружен помост, на котором в специальной жаровне горел священный огонь. У огня сидели жрецы и читали священные мантры. Несколько человек, растянув покрывало, закрывали от жениха приближающуюся невесту. Самого жениха толком видно не было. Шарад вывел Лилу на помост и отпустил ее руку, после чего спустился вниз и смешался с толпой. На помост с цветочными гирляндами в руках взошли отцы – будущие тесть и свекор. Лила с поклоном приняла гирлянду из рук свекра.
- Пройди, дитя, сядь на стульчик по эту сторону покрывала, - сказал один из жрецов, и Лила послушно исполнила его просьбу. Лицо обдал жар от священного огня.
Мантры читались бесконечно долго. Священные тексты, не понятные никому. О чем они? Что они означают? Огонь так чадил и дымил, что было трудно дышать. Наконец, Лила почувствовала, что первый акт театрального действа подходит к концу: присутствующие обступили помост и принялись осыпать сидящих по разные стороны занавеса жениха и невесту окрашенными в красный цвет зернами риса. «Что сейчас будет?»
Жрецы отбросили покрывало, и Лила увидела Его – своего жениха, человека, который через несколько мгновений станет ее мужем, ее божеством. Все, кто был в павильоне, издали радостные возгласы. Музыканты затрубили в трубы.
Юноша был невысок ростом – едва ли не ниже Лилы, но очень изящен и строен. А может быть, он показался стройным благодаря узким шароварам и белой шелковой рубахе? Лила вздохнула тихо, но с явным облегчением: он ей понравился. Юноша сделал шаг навстречу, и то же сделала Лила. Он смотрел ей в глаза, и Лила не отводила взгляда. Он надел ей на шею гирлянду, и она надела ему свою. Толпа громкими криками приветствовала молодых. 
Церемония продолжалась. Снова произносились священные мантры, звучали исполненные тайного смысла слова из древних ведийских текстов, в жертву огню бросались рис и цветы. Потом жрец торжественно связал край рубашки жениха с краем красного покрывала Лилы в знак их будущей неразрывности. Потом жених взял ее за руку, и ее ладонь второй раз за день покрылась испариной. Они совершили семь шагов вокруг священного огня, и с седьмым шагом на них снизошло таинство брака. Отныне и до самой смерти они муж и жена, одна плоть.
- Прими же мою дочь! – Сказал Махадев.
- Принимаю! – Тихо сказал муж.
Потом ему подали свадебное ожерелье, мангалсутру, и он надел его на шею Лилы, а потом закрасил ей пробор красной краской и поставил на лоб красную точку – кунку. Все! Отныне она замужняя женщина, а значит, «обладательница счастливой судьбы». А потом он объявил о том, что Лила – Лиладеви Махадеви Дешпанде - перестала быть Лилой. Согласно маратхскому обычаю, муж дал ей не только свою фамилию, но и имя. Теперь ее будут звать Танита Виджай Кулькарни.