Миражи

– Выпей молока, хабиби, – настаивает незнакомый голос, – силы прибавится.
С трудом разлепляю глаза. Зеркало мрачных видений рассыпается на осколки. Взгляд падает на плетеный, в тонких солнечных проблесках, потолок, медленно сползает по сетчатой стене, цепляясь за арабскую вязь плюшевых ковриков, и упирается в сидящего на полу молодого араба. Смуглость кожи и черную бездну его глаз подчеркивает безупречная белизна одежды – длинное платье и искусно закрученный на голове платок.
Горячее дыхание пустыни, колкие песчинки на лице медленно пробуждают мою память.

– Шукран! – благодарю парня. Приподнимаюсь. Мелкими глотками пью густое, чуть солоноватое молоко из глиняной кружки. – Редкого окраса у вас верблюдица. Такие «белоснежки» миллионы долларов стоят.
– Это дедушкина, а у меня белый «мерс», – хвастается он.
– Мухаммедом зовут?
– Да. Откуда знаешь?

– Популярное имя в ваших краях. А я сорок лет как Максим. С годами все реже забегаешь вперед – чаще оглядываешься назад. Но вопросов к себе становится больше.
– «Живи настоящим, думай о будущем и о прошлом не забывай» – так говорят мудрецы.
– Хорошо по-английски говоришь.
– Английский – для дела, а родной язык – для души. Арабский в пустыне и баран понимает.
– Выходит, я хуже барана, – усмехаюсь.

Мои ноздри улавливают аппетитный, с пряностями и дымком, запах мяса.

– Совсем скоро еда будет. Знатную дед варит шурпу! – хвастается Мухаммед, выразительно причмокивая языком.
– Нет ничего вкуснее воды, той, что пил я вчера. Вода среди барханов – это жизнь. А сама жизнь подобна барханам. Поднимаешься к вершине: то к маленькой – пологой, то к другой – повыше, потом скатываешься или сползаешь вниз. И все повторяется снова. Но наступает момент, когда ты останавливаешься вдруг и спрашиваешь себя: «Зачем эти бесконечные восхождения? В чем смысл жизни?» Плутая в миражах, нашел я ответ на этот вопрос. Ты меня не поймешь – слишком молод.
– Я мужчина! – горячится араб.
– Много полезных уроков преподала мне жизнь. А чтобы лучше усваивал эти уроки, и испытывала, и наказывала порой.
Не раз я оказывался на грани гибели. Лет пятнадцать тогда мне было…
Есть такая игра для пацанов – в мафию, в которой мафия играет пацанами. Очень популярная игра, даже в нашем маленьком, забытом Богом и правителями городке. Стал ее невольным участником и я.

– Видел я фильм про русскую мафию, – в глазах парня живой интерес. – Экшен!
– Такое «кино» и в жизни случается. Есть разница.

Этот житель благополучной страны понимал в наших бедах так же мало, как я в лошадях, верблюдах и соколах.
Да и не хотелось мне бередить поджившую уже рану. Но мысленно фильм из прошлого продолжался...

Было у меня три товарища в нашем дворе. Дружбой это не назовешь: они и старше, и при деньгах. А я – салага, по их понятиям. Однако меня они не обижали, даже опекать пытались – машину водить научили. Тянулся к ним и я.
В тот памятный день «по делам» они собрались и меня захватили. Прокатиться почему-то на чужой тачке решили. Выбрали старенький, неприметный «жигуль» на стоянке, что рядом с домом. Открыли отмычкой дверь, поковырялись в замке зажигания и поехали.
Стоянка охранялась, но из будки никто не вышел, напротив, открытая дверь захлопнулась.
Поколесили немного по городу и на пустырь двинулись, «на стрелку», как мне объяснили.

Разборка оказалась крутой – с пальбой. Кто прав, кто виноват – непонятно.

Звуки выстрелов вперемешку с матом и проклятиями выступали на моем теле липким потом страха. Хотелось сжаться до атома, стать невидимкой. Укрылся я за машиной и стал ждать, когда этот кошмар закончится.
Наконец, все стихло. Лишь сердце продолжало колотиться в таком же неистовом ритме, пытаясь вырваться из загнанного тела. Приятели не возвращались. Решил удирать на колесах. Осторожно пробрался в салон. Мотор был включен. Дал по газам. Страшное место, оставаясь позади, продолжало маячить перед глазами. Добрался. У стоянки все той же машину бросил. Подхожу к дому.
Вижу: два бритоголовых бугая у подъезда топчутся и по сторонам озираются. Нутром опасность почувствовал. Метнулся назад – к сторожке. Охранник, взглянув на меня, все понял и молча пальцем в угол, за шкаф, указал. Стою там, от страха трясусь. Заходят те двое. «Где, пацаненок-то?» – спрашивают. И сдал охранник «пацаненка» так же – без лишних слов.
Вывели меня на улицу. В машину втолкнули и повезли. Понимаю, не сбежать, и на пощаду надежды мало. Привезли на какую-то стройку заброшенную. Ни души вокруг. Выйти приказали. И бить начали: не по-детски – по-взрослому. Сопротивляться бессмысленно – силы неравные. А они все в живот и в голову метили, чтобы мало жертве не показалось. Не показалось. Вяло прикрываясь от ударов руками, я уже почти не чувствовал боли.
Потом лежал в луже собственной крови и думал: «Сколько же крови у человека? Течет и течет, а я все живой». От пережитого моя душа или в пятки ушла, или совсем отлетела – не знаю. Только смирился я со своей участью и жалел больше мать: в слезах у гроба представил. А смерть все не приходила.
Снова в машину забросили. Едут, между собой обсуждают, в каком месте труп в реку сбросить. Тут звонок. Один из моих мучителей с подобострастием «шестерки» долго перед кем-то оправдывался, а потом развернул машину назад. Другой мне глаза завязал. «Поживу, значит, еще какое-то время», – с надеждой подумал я.
Тормознули. Куда привезли, завели – не знаю. Повязку сняли. Вижу, в логово попал. За столом – вожак этой волчьей стаи. Матерый. В наколках. Покрыл отборным матом холуев своих. Мне отрезал, мол, или сдавай дружков, или с жизнью прощайся. «Жизни-то еще и не видел. И зачем мне она дана – не понял», – мысленно возразил я и заплакал. Неожиданно бандит смягчился. Со словами: «Вякнешь, где был, – убью!» – отпустил он меня. Везунчиком я оказался.

– Ну, хорошо, – милостиво согласился араб, – не хочешь про мафию, расскажи, как по пустыне плутал.
– Это, поверь мне, экстрим не меньше, чем бандитские разборки. Такие испытания порой мы и сами себе создаем: по недомыслию или намеренно. Убеждаемся, что жажда жизни – самая сильная жажда. И «пить» эту жизнь нужно смакуя каждый глоток.
Снова я погрузился в воспоминания…

Черная лента дороги змеей извивалась в дюнах. Мелкой красной букашкой ползла по ней моя одинокая машина. Так виделось с высоты пульсирующей по небу живой точки.
Солнце, словно кто-то снижал накал лампочки, бледнело и быстро опускалось. Вспыхнув на миг, оно залило золотом вершины барханов, заскользило по склонам вниз и провалилось в песок. Причудливые тени росли, наслаивались одна на другую. Сумрак стремительно вытесняла густая мгла.
Видимое пространство в свете фонарей казалось тоннелем.
Скорость ощущалась лишь легкой дрожью машины и тихим, монотонным шуршанием шин. 130. 150. Еще немного – взлечу. Неожиданно дорога распалась надвое. Я неосознанно свернул на вираже, словно сама судьба сделала выбор за меня.
Тоннель, стертый темнотой, исчез, и уже ничего, кроме фар, не подсвечивало дорогу. Гладкий асфальт сменился другим, отмеченным оспинами времени. Я понял, что сбился с пути. Сбросил скорость. Вскоре мотор и вовсе заглох – закончился бензин. Решил заночевать в машине.
Проснулся от духоты и назойливого солнечного света. Первая мысль была о воде.
Перед глазами, недалеко от дороги, блестело озеро. Его обступали пальмы, но их гигантские опахала не отражались в воде, и ветерок не рябил поверхность. Тогда я не придал этому значения. А зря. Вышел из машины и направился к источнику. Становилось жарко, но песок еще хранил влагу ночной росы.

Загадочное озеро между тем стало едва заметно отступать. Я все шел и шел, подгоняемый жаждой.

Солнце быстро поднималось и скоро стало похоже на белый раскаленный диск. Тени таяли. Воздух стремительно нагревался. Песок уже обжигал ноги. А это еще одна причина торопиться. Я побежал за видением, но только песчаные ручейки стекали по растревоженным дюнам.
 
Вдруг озеро исчезло. Взгляд беспомощно цеплялся  лишь за редкие колючие кустарники и зыбучие холмы.
Но останавливаться было нельзя: движение – единственный шанс на спасение.  И я карабкался по склонам, хватался за обманчивые уступы,  лишь усиливая  горячий поток.
Что делать? В плавящемся сознании не было  ни одной нужной мысли. Заезженной пластинкой крутилось в голове: «Надо выжить!» Но силы иссякли, и я обреченно уселся на раскаленную сковороду пустыни. Время словно остановилось. Я больше не мог ни двигаться, ни мыслить, ни надеяться.
Вдруг слух уловил  приглушенный звук откуда-то сверху. Взглянул на выбеленное, почти обесцвеченное солнцем небо -- там творилось невообразимое. Ветер резко усилился и поднял в воздух тучи песка. Скоро и само солнце исчезло в свинцовой пляшущей мгле.
Может, своим беспутным  существованием я и заслужил ад, но не ожидал, что это случится  так скоро.
Смерч кружил совсем близко. Его колкие шлейфы  нещадно хлестали меня и, натешившись, осыпались у ног. Песчаная пыль лишала меня последней возможности – дышать. Я понимал, что скоро стану просто одним из таких же холмов, и уже смиренно ждал смерти.
Барханы все пели свою унылую протяжную песню, но она больше не пугала, а убаюкивала меня. Точно колыбельная песня матери. В детстве она рассказывала мне сказки о чудесах. А здесь  лишь миражи.
Я осмотрелся и увидел лежащую неподалеку верблюдицу. Белую, как снег. «Ну вот, снова мираж. Все, что мы видим, – иллюзия. Вся наша жизнь -- мираж», -- подумал я обреченно. Меня теперь не обманешь, да и двигаться больше не могу.
 «Иди сюда!» -- скомандовал я видению пересохшими губами. Верблюдица вдруг повернула морду в мою сторону. Чудо случилось? Или это смерть моя?  Выбравшись из кучи песка, я подполз к верблюдице. Безнадежно протянул к ней руку и ощутил плотную густую шерсть. Все-таки чудо.
Надежда медленно возвращалась ко мне. С трудом забрался на спину спасительницы. Когда верблюдица встала, я крепко обхватил руками ее за шею и забылся…

Очнулся, когда рядом уже стоял старик. Невысокого роста, с исполосованным морщинами лицом, с пронзительным  взглядом прищуренных глаз. Он что-то сказал верблюдице по-арабски, и та опустилась на землю.
- Воды! -- попросил я.
Старик кивнул и через минуту вернулся с большой глиняной кружкой. Вода была налита доверху и расплескивалась при каждом движении его руки. Я завороженно смотрел на воду: не мираж ли? Неуверенно пригубил, а потом выпил залпом все – до последней капли.
- Еще! – потребовал я, протянув ему пустую кружку. Старик  понял, но отрицательно покачал головой и указал мне рукой на хижину. Я послушно поплелся до нее и  упал на матрас, прямо на полу. И провалился в сон. Ты разбудил меня.
Такое вот приключение  «русского в пустыне», - подытожил я свой рассказ. В одной умной книжке написано: «Жизнь -- не то, что с нами происходит, а то, что мы думаем о ней». Плохо я о ней думал, поэтому и  она меня не радовала. Такая вот философия…

Старик что-то кричал нам. «Шурпа остывает», - перевел Мухаммед. Не принято  на востоке от еды отказываться, да и голод уже напоминал о себе.
Уселись прямо под открытым  небом, на подстилке. Бедуины вознесли хвалу Аллаху. Старик поломал на куски  лепешку, до краев налил в большие пиалы похлебку. Знатная шурпа получилась. Наваристая.
Потом пили чай с финиками.
Я стал собираться в дорогу. Дед принес сверток с едой. И бутылку воды. Куда ж без нее в пустыне? Бедуины вывели меня на дорогу – к машине. Объяснили,  как до места добраться. Мухаммед поделился  бензином.
Поблагодарил  я  хозяев. Сел за руль. 
- Подожди! – остановил меня жестом парень. - Так  в чем же смысл жизни, который ты нашел?
– Жить, дружок, просто ЖИТЬ!