Лила. II. Танита

Часть вторая
ТАНИТА


I

Отгремели свадебные трубы, увяли цветы, сложены в сундук свадебные одежды. Разъехались гости, и исчез Шарад, словно и не появлялся. Отправлены в новый дом сундуки с приданым, и ушла туда Танита, похожая на бьющееся сердечко. И хотя случилась ее свадьба в прекрасный погожий день и с благословения родителей, и по всем законам и с выполнением всех церемоний и ритуалов, она почему-то предчувствовала, что в этой предопределенности присутствует какая-то загадка, а, может, загвоздка, и предстоящее ей испытание – замужняя жизнь – совсем не ровная дорожка. В мозгу стучали давние слова бабушки (“муж – это бог”) и недавние наставления матери и тетушки, проливших при провожании немало горючих слез. “Почитай свекровь. Теперь она твоя матушка. Почитай свекра. Теперь он твой отец. Почитай золовок, сестер мужа, и деверей, ее братьев. Теперь это твоя семья. Нам не часто придется видеться с тобой, но такова наша судьба, женская доля: дхарма”.
Но эти слова перебивались другими, наслаивающимися, отстраняющими тревожные предупреждения, образами. В голове звучали обрывки любовных песен, которых так много звучало на свадьбе, слова поздравлений, довольные лица гостей. А еще в ее воспаленном мозгу трепетало, как пойманная в силки птица, благословенное имя ее мужа.
В муже ей нравилось все – благозвучное имя Виджай, огромные, навыкате черные глаза, густые брови, длинная шея с подрагивающим кадыком, припухлая нижняя губа, безволосые руки, длинные и изящные пальцы, которыми он, подбадриваемый алчущими развлечений гостями праздника, отправлял ей в рот кусочки засахаренных фруктов и других яств, лежавших на свадебном подносе, и которые она старательно разжимала, когда, согласно другому обычаю, он зажимал в кулаке семечко супари. Потом она услышала его голос, показавшийся ей очень мелодичным и нежным, похожим на голос пастушьей свирели, ласковым, добрым… Но говорил он мало, односложно, зато потом, во время угощения, прочел гостям несколько стихотворений, а потом, поддавшись уговорам, красиво спел красивую старинную песню.
Ей нравилось и то незнакомое, странное имя, которое он ей дал, и с которым она теперь должна была сродниться. И сидя рядом с ним на свадебном пиру и потом, когда, медленно ступая и позванивая браслетами и ожерельями шествовала рядом с ним к машине, которая должна была отвезти ее в новый дом, она шептала и его имя, и свое новое имя, и их общее имя, и голова ее кружилась в ритме повторяемых имен, заклинаний, стихов и песен.
Перед входом в дом мужа их встретили нарядно одетые женщины с ведрами, которые принялись обливать священной водой колеса машины, а потом ввели их в дом, в большую, благоухающую цветами комнату, где стояли уставленными источающими ароматные запахи блюдами столы. В окружении нескольких человек стояла невысокая полноватая женщина в золотистом сари. Моложавая, в волосах ни сединочки. Таниту подвели к ней и сказали шепотом: “Это твоя свекровь”. Танита упала на колени и коснулась стоп женщины. Потом поднялась, ожидая благословения. Ее поразили глаза свекрови, в которых не было ни тени улыбки, и ее сжатые губы. Танита испугалась. То почти экстатическое состояние, в котором она пребывала в машине, подобно древнему паланкину медленно приближавшей ее к осуществлению ее заветной мечты, вдруг оставило ее. Ее словно окатили ледяной водой. В единый миг она представила себе, что эти суровые глаза и сжатые губы будут преследовать ее в новом доме  повсюду. И она почувствовала страх. “В браке одно плохо, - вспомнила она слова бабушки. – Думаешь, что выходишь за мужа, а на самом деле, выходишь-то за свекровь. Свекровь в доме, муж за дверью, и ты с ней наедине”.
Свекровь разжала губы, едва ли не прошептала слова приветствия, потом протянула руку для благословения. Ей подали чашу, и она протянула ее сыну, а потом, когда он, сделав глоток, вернул, протянула невестке. В чаше было молоко.
- Отведай нашего молока, невестушка, - услышала Танита ритуальную фразу.
Присутствующие прошли к домашнему алтарю, почтили божество, жрец прочел мантры. И снова начался пир, звучала музыка. Довольно скоро гости начали расходиться.
- Пойдем со мной, - услышала Танита обращенные к ней слова.
Говорила глазастая девушка, чуть младше ее, то есть лет четырнадцати.  За все время свадьбы она уже примелькалась Таните, но та еще не знала, кем ей приходится шустрая девчушка.
- Мне сказали, чтобы я уложила тебя рядом с собой. Я Апарна, сестра Виджая. Твоя золовка.
Девушка хихикнула.
- С  тобой? Почему с тобой?
- Как почему?
- Разве я не должна спать с мужем?
- Ты что, с Луны свалилась? Тебе с мужем три дня спать нельзя. А, может, и дольше, не помню. Обычай такой. Мне-то подробно не известно, но я точно слышала, что бабушка говорила тетке, будто это специально так делается, чтобы муж с женой друг к другу привыкали. Может, завтра гулять поедете куда или в гости к дяде, что-то у них там еще придумано.
- Слушай, а уже можно идти спать? А то я устала страшно.
- Сейчас спрошу.
Девчонка исчезла и через пару минут вернулась:
- Пошли.
Они выскользнули в узкий коридорчик, и совершив довольно небрежное омовение, вошли в маленькую комнатушку, освещенную только лунным светом, падавшим из узкого оконца.
- Что ты чувствуешь? – жарким шепотом спросила золовка.
- Я столько всего перечувствовала за эти дни, а теперь не чувствую ничего, - разматывая сари, ответила Танита. - Теперь я чувствую только страшную усталость. Мне кажется, что я несколько дней не спала. Свадьба – это очень тяжело.
- Да, представляю. Я видела, ты чуть не закашлялась от дыма, когда сидела там, у огня.
- Да дело не в этом. Просто столько впечатлений наваливается. Столько новых лиц, столько шума. Все вертится перед глазами. Вот откуда усталость. Куда мне сложить эти украшения?
- Вот в эту коробочку. Только брачное ожерелье не снимай!
- Не бойся, не сниму. Я знаю, что нельзя. И браслеты не буду снимать. А ты не обручена, часом? Судя по твоим замечаниям, со всеми обычаями ты знакома.
- Нет, мне еще не скоро замуж. Я ведь в школе учусь. Отец сказал, что пока не закончу школу, замуж выдавать не будет. А если хорошо закончу, то, может быть, даже поеду дальше учиться в Пуну. У меня там тетка.
- Счастливая ты, золовушка! Завидую тебе. А я ведь неграмотная почти.
- Да?!!
- Да, представь себе. Стыдно признаться. А что вы в школе учите?
- В начальной школе маратхский язык и математику. А сейчас еще хинди. Много стихов учим наизусть…
- Не расскажешь?
Апарна засмеялась:
- В качестве колыбельной песенки?
- Нет. Просто у нас в доме не читают стихов. С тех пор, как брат мой уехал старший. Он мне читала стихи, бывало…
- А куда он уехал?
- В Бомбей. Ну, расскажи, - попросила она жалобным тоном, уводя разговор в сторону от Шарада. – Или спой.
- Нет, петь не буду, потому что тихо не умею,  а если громко буду, мне попадет. Уже все ложатся.
- А сколько в доме человек? У вас большая семья?
- Восемь человек. Дедушка-бабушка, мама-папа, брат с сестрой да мы с младшим братом.
- Так у тебя еще старшая сестра есть. Она здесь? Она была на свадьбе?
- Конечно. Она обычно спит в этой комнате, со мной, но сегодня будет спать в комнате бабушки. Ей восемнадцать.
- И тоже не обручена еще?
- Нет. Она хочет поступить в колледж.
- Надо же! Я не знала, что у вас такая ученая семья. И девушки тоже учатся. А у нас дедушка считал, что если брахманка знает грамоту, то она все равно, что шудрянка. Хорошо хоть, отец так не думает.
- Мы вынуждены учиться.
- Что ты имеешь в виду?
- А то сама не понимаешь?
- Понимаю. Не обижайся. У вас такой большой дом.
- Дом ничего не значит.
- Значит. Потом я расскажу тебе, как мы жили раньше, в деревне.
- Коров пасли?
- И коров! – Рассмеялась Танита. - Можно тебя обнять, золовушка?
- Ладно, не дуйся. Ты мне нравишься. И я спою тебе колыбельную.  То есть почитаю тебе стишок. А ты спи.
- Я уже сплю.
- Вот и спи.
Луна светила в окно, заливая постель на полу нежным, тихим светом. Танита положила руку под голову, а другой привлекла к себе девочку. Серебрились браслеты. Струились поэтические строки. Шептала листвой первая брачная ночь.

II

Она проснулась от солнечного света и доносившихся со двора звуков. Щебетали птицы. Где-то в отдалении мычали коровы. Послышался женский голос, слишком раздраженный для утра:
- Апарна спит?
- Спит, - ответил другой женский голос, более глуховатый.
- А невестка?
- И невестка спит.
- Не пора ли вставать? Вчера все так поздно легли, что посуду оставили не помытой. И двор не прибран после гостей, и комната.
- Работы на всех хватит! Вы правы, матушка. Не пора ли нам невестушку привлечь?
- Привлечешь ее, красотку эту! Наверно, в родительском доме белоручкой росла.
- Почему бы и не привлечь? Давайте, я ее разбужу.
- Не надо, дочка. Пусть сегодня еще поспит. Наработается еще.
- Ах, и добрая же Вы, матушка!
Голоса стихли. Затаив дыхание, слушала Танита неприятный для себя разговор. Надо встать, одеться. Но во что? Не в праздничное же красное сари, в котором сидела вчера вечером на пиру. “А где же все тюки и сундуки, что вошли в приданое и должны были сопровождать меня?”. Оглядевшись по сторонам, она, однако, тут же заметила знакомый сундук, тот самый, что стоял обычно в комнате матери. “Да, это наш сундук. Может быть, там моя одежда? И кто поставил его сюда? Ведь вечером его здесь не было. Или был? Ведь когда мы ложились с девочкой, было темно. Ну-ка взгляну”.
Она встала и, стараясь не шуметь, подошла к сундуку, который неожиданно легко открылся. Собственно, он был не заперт. И там, действительно, лежала одежда. Танита сразу почувствовала себя уверенней. Она узнала те сари и чоли, что привезла в подарок ей тетушка. “О, благодарю Вас, моя милая тетушка, за Ваш бесценный подарок, который меня сейчас так выручает!”, подумала она с улыбкой, обматывая себя длинным куском шелковой материи сиреневого оттенка.
И в то же время она продолжала чувствовать себя неловко. Где муж? Где свекровь? Как выйти из комнаты и поздороваться и с тем, и с другой (Она почему-то совсем не думала о том, что ей предстоит еще приветствовать свекра)? Почему так насмешливо говорила о ней старшая золовка? Впрочем, матушка любила повторять, то ли в шутку, то ли всерьез: “Золовка – змеиная головка”. Но тут Танита вспомнила девочку, нашептывавшую ей полночи любовные стихи старых маратхских поэтов, и улыбнулась? “Ну, хоть с одной золовушкой, кажется, повезло”. И все же ее мучило: не предстоят ли с утра еще какие-нибудь обряды? Не полагается ли ей пройти какую-нибудь дополнительную проверку, какие-то особые испытания? Приготовить, например, карри, или испечь творожно-кокосовое печенье? “Или надо сразу, едва выйду из комнаты, приниматься за черную работу? Но я же ничего не знаю у них, где что стоит. Где воду берут для мытья посуды? Куда ее складывать? Где тут у них метелки и щетки и все прочее для наведения чистоты?”
И  в этих раздумьях она походила по комнате, то присаживаясь на коврик, то вновь вставая на ноги, то подходя к окну, то почти решаясь выйти. И не решилась еще, когда проснулась Апарна.
- Гуд монинг! Ты давно на ногах?
- Как ты сказала?
- Ты давно на ногах?
- Нет, до этого.
- До этого? Да просто поздоровалась с тобой, и все.
- Но я не поняла тебя.
- А! Это по-английски. “Гуд монинг” значит “доброе утро”. Тебе придется выучить. Мой братец, твой супруг , - тут она скорчила гримаску, - только так со всеми и здоровается с тех пор, как поступил в колледж. Ну, скажи: “гуд монинг!”
- Гудмонин!
- Ха-ха-ха! Ничего, со временем научишься. А ты что, по-английски ни слова?
- Я и хинди-то знаю не очень хорошо. А читать вообще не умею.
- Да, трудно тебе придется… Странно, что он на тебе женился. Ему совсем другие девушки нравились…
Танита внутренне напряглась и сухо спросила:
- Какие же?
- Ну, образованные, смелые. Такие, как в столице, или в Бомбее. Там девушки сами водят мотоцикл или даже машину, и это никого, представь себе, никого не удивляет!
- И ему нравятся такие, на мотоциклах?
- Угу. Ха-ха-ха!
- Не смешно, между прочим.
- А мне смешно. А ты, между прочим, чего в шелка вырядилась? Все! Праздник кончился, начинаются суровые будни! Пошлют тебя двор подметать или посуду мыть, или овощи чистить, и не останется скоро ничего от твоего миленького, но непрактичного сари…
- Думаешь, стоит переодеться?
- Стоит, стоит, пока наша матушка тебя не засекла.  Лучше одеваться хуже, чем лучше, и тогда, возможно, тебя посетит неожиданная радость. Плохо обманываться в ожиданиях. Очень плохо. Лучше надеяться на плохое, и тогда обычное выполнение долга покажется удачей и везением.
- Да ты мудрец!
- Я не мудрец, а философ.
- Ладно, ладно, философ. Скажи, лучше, что мне сейчас делать? Или, лучше: что мне теперь делать?
- Сочувствую тебе и берусь помочь. Когда-нибудь ты мне отплатишь. А пока пойдем к матушке, и говорить буду я! Мама во мне души не чает.
- Что ж, идем!
И она глубоко вздохнула.
В сопровождении Апарны Танита направилась в умывальню, а потом в гостиную. Было похоже, что и девочка растерялась, не понимая, где все взрослые, и где ее мать. Ни голосов, ни других звуков не было слышно. Они присели на мягкий диванчик.
- Не представляю, куда все могли подеваться. Ведь только что были тут.
- Может быть в храм ушли?
- Да нет! Они с утра никуда не ходят. Сестра, правда, уходит в школу. Никак не могу выучить ее расписания. Но могла бы, по крайней мере, прогулять сегодня по такому случаю. Я-то прогуливаю. Но она в выпускном классе, у них с этим, наверное, строго.
- А мой свекр?
- После пуджи отец обычно завтракает, а потом уходит на работу. Его-то как раз дома застать сложно. Я его только по вечерам вижу. А вот матушка всегда дома. Ума не приложу, куда же она подевалась.
Танита помолчала, прежде чем задала следующий вопрос. По ее красивому лицу пробежала тень.
- Но мой супруг? Где же он?
- Я же тебе говорю, по каким-то там обычаям его от тебя скрывают. Пост, воздержание и все такое.
- И я должна пост соблюдать?
- Тебе ничего не говорили об этом?
- Да нет вроде.
- Так и не соблюдай. Надо позавтракать первым делом. Я уверена, на кухне куча пирожных. Их что-то вчера вяло ели, я следила краем глаза. Все больше на остренькое налегали.
- Слушай, Апарна, помоги мне. Я знаю, что невестка должна работать от зари до зари. А что именно мне надо делать, не знаю. Как ту у вас заведено? Кто готовит? Кто убирает обычно? Где лежат веники и метелки, посуда? Мне боязно браться за все это без ведома свекрови-матушки, а еще страшнее заслужить с первого дня клеймо нерадивицы.
- По-моему, ты глупости говоришь, - пожала плечами девочка. – С чего это ты должна брать на себя работу, которую тебе никто не поручал? Да и матушка моя строга, ой, строга! Если что сделаешь не так, заругается. Она любит, конечно, чтобы все на месте лежало, чтобы все блистало чистотой, чтобы все шло по порядку. Это ее любимое слово: “порядок”. И представь, если ты вдруг влезешь и этот порядок нарушишь. Я помню, как-то раз она страшно рассвирепела, когда приехала ее младшая сестра, моя тетя Сума, и решила тут прибраться в гостиной, ну и вообще по дому. Так матушка даже кричала на нее, когда не могла найти свои расчески, украшения, какие-то любимые безделушки и книжки. Сума все засунула куда подальше, все распихала по шкафчикам и сундукам.
- Рассвирепела, говоришь? – Ужаснулась Танита.
- Не бойся! Потом они весело хохотали вдвоем.
- А почему твоя тетя не приехала на свадьбу?
- Как это не приехала? Она даже вчера была, лила воду на машину и за столом прислуживала. Тебе прислуживала, между прочим. Не помнишь?
- Да, там были какие-то женщины… Одна постарше, другая совсем молодая. И две девушки.
- Сума молодая, но уже замужем. Она очень молодая. И очень современная. Она как огонь, такая энергичная.
- Моя тетя тоже энергичная.
- Эта та толстая тетка, что все время ревела?
- Ну, может она и ревела…
- С тетками всегда легче, чем с матушками, правда? Интересно, почему?
- Наверно, потому, что они не скованы обязательствами и могут любить нас просто  так - такими, как мы есть.
- Может быть. Пойдем, перекусим, что ли. Я же говорю, там столько еды осталось со вчерашнего! И пикулей полной, и сластей всяких. Как я их обожаю. И мороженое! Пойдем, прокрадемся на кухню.
- Пойдем. Что бы ты ни говорила, а на кухне всегда работа найдется.
Они прошли на кухню, размеры которой в два или три раза превосходили скромную кухоньку в новом доме Дешпанде. И размеры очага,  и состав посуды на аккуратных полках однозначно указывали на упорядоченность быта, покой и достаток, присущие этому дому. В очаге теплился огонь.
- Ну, уж, чайник, думаю, ты спокойно можешь поставить.
- Ты так считаешь?
Она взяла в руки большой эмалированный чайник, выкрашенный в темно-зеленый цвет, с красно-желтым цветком на боку.  Покачала на руках, будто взвешивая.
- А воду где брать?
- Вон в том ведре. У нас водопровод проведен во двор, оттуда носим ведрами и в умывальню, и в кухню. Теперь ты будешь носить. Хи-хи.
- Что смеешься? У всех нас одна доля.
- Нетушки. Я замуж нескоро пойду. И вообще пойду ли?
- Что ты такое говоришь? – Танита ужаснулась.
- Шучу. Ты же знаешь, я шучу всегда.
Чайник запыхтел на плите.
- Видишь те полки пустые? Их мы приготовили для той посуды, что тебе дали в приданое.
- А где эта посуда, кстати? Может, я пока разобрала бы?
- Половина ящиков и мешков свалена во дворе, несколько – на веранде. Наверное, ты сама должна разбирать, кому же еще?
- Ну, с этого и начнем.
- Начнем с чаю все-таки. Ты с сахаром пьешь?
- Нет, только с молоком. А ты?
- А я люблю сладенький.
- Смотри, потолстеешь!
- Ерунда! Наливай. Посмотрю, как ты наливаешь?
- Неужели ты мне проверку устраиваешь, золовушка?
- Но ведь лучше я, чем кто-то другой, правда? А я тебе подскажу, как у нас принято, глядишь, и не попадешь впросак. А то ведь сколько домов, столько порядков. Достань-ка пирожные.
- Где они? Вон, я вижу, стоят блюда. Наверное, Сума принесла из гостиной. Или сестрица моя поставила? Будешь медовое?
- Нет. Я лучше ореховое.
Присев на пол у низкого столика, стоявшего в стороне у очага, невестка с золовкой со вкусом почаевничали, очень довольные друг другом. Танита почувствовала, что Апарна тянется к ней, и поняла, что это связано, скорее всего, с отчуждением или непониманием между ней и ее старшей сестрой. Пролетело полчаса или больше, и послышались приближающиеся голоса со стороны улицы.
- Это они! – Подмигнула Апарна Таните. – Интересно, все же, куда они все ходили с утра пораньше?
Люди вошли во двор. Танита стремительно ополоснула оловянные кружечки, из которых они пили чай, и поставила их на полку. Смахнула крошки и поправила сари. Голоса приближались. Она пригладила волосы, оглянулась в поисках зеркала и обнаружила начищенный до блеска медный таз. Глянула на себя, на искаженный медью лик, и затрепетала. Голоса приближались. Между тем Апарна как сквозь землю провалилась. Танита не знала, куда деть руки. Подхватила какой-то горшок и принялась натирать его. Услышала голос:
- А где же невестка?
И апарнин голосок, довольно ехидный:
- Она в кухне, матушка.
И тут же свекровь возникла на пороге кухни. Танита отставила горшок и сложив ладони в знак приветствия, поднесла их ко лбу, слегка наклонив голову.
- Намастэ!
- Намастэ! – Спокойно, с достоинством ответила свекровь, и, окинув взглядом комнату, сказала: - Сейчас будем разбирать твой скарб. Надо дом приводить в порядок. Ты сама-то представляешь, где что у тебя лежит?
- Не очень.
- Не очень! – Передразнила свекровь. – А кто все складывал? Мамушки да тетушки?
- Да, кажется.
- Но сначала мы должны позавтракать. Приготовь всем чаю, лепешек напеки. Кашу свари. Мы с утра едим кашу.
Тут вмешалась Апарна.
- Матушка, зачем нам лепешки какие-то? Там столько еды осталось со вчерашнего, и еще принесли какие-то коробки с едой только что.
- Кто принес?
- Сказали, от новых родственников. У них, наверно, тоже много осталось. Не выбрасывать же.
- Лишнее раздают бедным. Низкокастовым. Неприкасаемым.
- Я знаю, матушка. Но еду-то принесли. Так что, кроме чаю, ничего готовить не надо. А чайник и все прочее я ей уже показала.
- Молодец, молодец. Больно ты шустра, однако. Как бы не навредила тебе твоя шустрость. Вечно суешь нос не в свои дела.
- А что такого?
Во время этой маленькой перебранки Танита стояла в почтительной позе, ожидая сигнала, когда можно будет идти к плите и ставить чайник.
- Подносы там! – сказала она. – Сначала отнесешь в дальние комнаты, в том крыле дома. Дочка покажет. Мои свекр и свекровь встают поздно, но сейчас уже пора. На подносы поставь чай с молоком, свекру с сахаром, свекрови без сахара. Пирожные тоже положи, любые. Они любят сладкое. Положи побольше. Мой свекр спросит, кто будет готовить жертвенный поднос для пуджи, скажи ему, что я приготовлю и принесу, попозже.
- Слушаюсь.
- Слушайся, слушайся. Потом отнесешь мне и другим женщинам в гостиную. Мы будем там.
- Слушаюсь.
Свекровь неопределенно хмыкнула и повернулась спиной. Через мгновение Танита уже хлопотала у плиты и сервировала подносы.
Покашляв и потоптавшись у двери в дольнюю комнату, куда ее проводила Апарна, Танита вошла в комнату и увидела седовласого пандита в дхоти, с очками на переносице. Старик читал книгу, но сразу отложил ее, изумленно воззрившись на Таниту.
- Намастэ!
- Ты кто, дитя? Не Виджая ли нашего женушка?
- Да, господин.
- Называй меня “дедушкой”. А вблизи ты еще лучше, чем издалека. Мой сын не промах, однако. Какую невестку нашел! Ну, что ты там принесла?
- Чай, господин.
- “Дедушка”, говорю тебе! Вижу, что чай. А что еще?
- Сласти разные со свадебного стола.
- Это дело хорошее. Давай сюда поднос. Ну как тебе в нашем доме? Нравится?
- Да, дедушка.
- То-то! Не так страшен черт, как его малюют. Ну, иди. Скажи моей невестке, что пуджа должна быть готова через полчаса.
- Хорошо, дедушка.
За дверью Танита перевела дух и поспешила в кухню за следующим подносом.
Бабушка встретила ее еще теплей, и еще многословней. Танита узнала ее: старушка и вчера была с нею очень ласкова.
- Я неважно себя чувствую, - сказала она со своей высокой постели. – Невестка дала мне утром травяной настой, и теперь мне стало полегче, грудь отпустило. Но поясница еще ноет. Скажи невестке, путь принесет тот чудодейственный бальзам, которым натирали мне ногу весной, она знает. Апарна в школе?
- Нет.
- Тогда пришли ее ко мне. Надо проветрить комнату, поменять цветы…
- Давайте я поменяю.
- Не перечь мне. У тебя свои дела, а девчонку тоже воспитывать надо. Скажи ей, чтобы сразу спустилась в сад и без цветов ко мне не заявлялась. Она что, и в гостиной не поменяла цветы? И в алтаре?!!
- В алтаре, кажется, поменяла.
- Не прикрывай ее. Она негодная девчонка. И очень ленивая. И фантазерка к тому же. Девочке это вредно.
- Можно идти?
- Иди, иди.
Второе испытание позади. Свекра дома нет. Значит, теперь осталось отнести подносы женщинам. “Но где же мой муж?” Она сноровисто расставила по подносам кружечки и тарелочки, красиво разложила фрукты и кое-какие закуски, появившиеся в кухне за время ее отсутствия (она догадалась, что это из той коробки, что принесли утром), а потом подхватила один из подносов и понесла в гостиную, с удовольствием отметив про себя, что уже не путается с расположением комнат, и еще не сделала, кажется, ни одной ошибки.
В гостиной расположились свекровь, ее старшая сестра, гостившая в доме по причине свадьбы, младшая сестра Сума, старшая золовка (“как, бишь, ее зовут”?) и Апарна. Танита заметалась, не зная, кому подавать поднос: свекрови, потому что она мать мужа, или ее старшей сестре, потому что она старше. Потом поймала взгляд свекрови и с поклоном подала  гостье. После чего бесшумно выскочила из комнаты. И сбегала на кухню еще три раза. Когда хотела отправиться в четвертый раз, тетушка сказала:
- Принеси мне еще чаю.
 А Сума сказала:
- И мне.
А свекровь улыбнулась и добавила:
- И я, пожалуй, выпью еще кружечку.
А Апарна, подмигнув матери (Танита поймала ее сигнал), закричала:
- А мне еще вообще не принесла!
Старшая сестра посмотрела на нее и сказала тихо:
- Тебе-то она вообще не обязана чай подавать. Вы с ней на равных. Она тебя даже в чем-то выше. Но ей этого знать не обязательно.
- А она и не слышит.
А Танита и в самом деле этого не слышала, потому что уже убежала на кухню, где на всякий случай, опять поставила чайник.
- Присядь, - сказала ей свекровь, когда она обнесла всех завтраком по второму разу. Я должна сказать тебе одну вещь. Это тебя касается. Ты теперь член нашей семьи, принадлежишь этому роду - роду  моего свекра. Если у нас и есть от тебя секреты, то это не то, что я тебе сейчас сообщу. Апарна сказала мне, что с утра вы с ней недоумевали, куда все мы подевались, и почему дом пуст. Так вот, моя дорогая: мы ездили на вокзал. Мы провожали нашего сына Виджая в Бомбей. Он сказал нам, что ему надо срочно ехать. Он сказал, что у него экзамены. “Сессия”, вот как он сказал. “Лабораторный практикум”. “Масса зачетов”. Я понимаю, что тебе это ни о чем не говорит, но все это означает только, что он уехал. А жить ты будешь с нами. По крайней мере, пока.  Он обещал приехать на каникулы. В апреле. А, может, в мае. Или в июне. Ты меня поняла?
- Да, - прошептала Танита, и на глазах у нее выступили слезы.
- Ты меня поняла.

III
И вот потащились замужние будни, и жизнь постепенно втянулась в свою колею. Танита вполне освоилась с новой ролью, и постепенно стала незаменимой в доме, взвалив на себя столько обязанностей, что невозможно было себе представить, что она вдруг исчезнет. Тогда бы дом просто рухнул. Танита убирала комнаты, подметала двор. Мыла пол во всем доме, в том числе в уборной, в умывальне и в кухне. Мыла посуду, чистила котлы, носила воду. Выносила мусор. Стирала. Провожала в школу Апарну, ее старшую сестру Джиджи и младшего братишку по прозвищу Пучу. Относила утренний чай дедушке и бабушке. Беседовала с дедушкой, выслушивала жалобы бабушки. Готовила обед: варила рис, дал или овощи, а к ним – острую, пряную подливку. Встречала из школы детей и кормила их. Относила обед дедушке и бабушке. Беседовала и выслушивала жалобы. После обеда ходила на рынок, покупала овощи и фрукты. Встречала разносчиков, приносивших мешки риса и баджры. И снова готовила, мыла и убирала.
Она была занята весь день и еще полночи, потому что, как ни старалась, не успевала переделать все до заката солнца. Апарна по возможности (то есть если некому было ее “воспитывать”) увиливала от домашних хлопот. Она умудрялась мило улыбаться Таните и  болтать с ней по ночам, как лучшая подружка, но никогда палец о палец не ударяла, чтобы ей помочь. Ее единственной обязанностью были цветы, и хотя бы ее она не перевесила на Таниту. Пока невестка трудилась, она обычно валялась у себя в комнате с книжкой или смотрела стоявший в гостиной телевизор - новое, непривычное Таните устройство (или существо?), которое ее завораживало и пугало, но познакомиться с которым у нее не было ровно никакой возможности. Когда по телевизору показывали какое-нибудь кино с песнями и танцами, Танита старалась произвести рокировку в своих обязательных делах с тем, чтобы все время быть рядом с гостиной и иметь возможность если не видеть, то хотя бы слушать, о чем идет речь. Конечно, ей хотелось бы посмотреть все эти фильмы от начала и до конца: а вдруг, в какой-нибудь массовой сцене мелькнет ее старший брат Шарад (ведь Мадхав в свое время объяснил ей, что  в кино играют не только артисты – “звезды” - но и куча обычных людей, не актеров, а людей с улицы, которые изображают простых крестьян или бандитов, или каких-нибудь пиратов, и заполняют собой экран в так называемых “массовых сценах”). Но такой возможности у нее практически не было.
Она крутилась как белка в колесе, и потому уставала, просто выматывалась за день. От этого их ночные беседы с Апарной мало-помалу стали короче, а потом совсем почти сошли на нет, словно Апарна охладела к Таните и уже не испытывала к ней того острого, почти животного любопытства, которое так сильно было в ней в первый момент.
Со старшей золовкой Джиджи отношения не сложились вообще. Та была девушка суровая и решительная, рано утром, наскоро перекусив, уходила в школу  и возвращалась поздно, уверяя, что занимается в библиотеке. Иногда за ней в библиотеку заезжал отец, но чаще она возвращалась пешком, и Танита все время недоумевала, почему Джиджи ходит себе спокойно взад и вперед по городу, и это никому не кажется предосудительным, тогда как ее, Лилина (ой, Танитина!) жизнь чуть не полетела под откос из-за одной единственной поездки на автобусе! Джиджи была не слишком красива, довольно сутула. Ее портил излишне выдающийся подбородок и кривоватый нос. Но она была язвительна и очень самоуверенна. Настолько самоуверенна, словно проблема собственной привлекательности ее нисколько – нисколько! – не волновала. Рядом с ней Танита всегда чувствовала себя ущербной – необразованной. “Деревня!”, как назвал ее Мадхав. Рядом с Джиджи она чувствовала себя настоящей деревенской дурочкой. И они почти не разговаривали.
Сестры свекрови разъехались вскоре после  свадьбы. Дольше оставалась младшая из них, Сума. Она ждала ребенка, и поэтому в доме своего свекра была освобождена от многих обязанностей. Ради здоровья будущего младенца ей разрешили подольше погостить у сестры. За те пару недель, что она прожила в доме сестры до своего отъезда в Бомбей (семья ее мужа была из Бомбея), она была единственной, кто, кроме Апарны (и бабушки с дедушкой, разумеется), перемолвился с ней хоть парой словечек. После отъезда Сумы Танита тут же заскучала по ней, потому что ей было свойственно привязываться к людям, а душа интуитивно искала поддержки.
Со своими родными, жившими на противоположном конце города, она долго не виделась. Конечно, если бы дома находились поблизости, Уше не возбранялось бы иногда забегать, навещать свою Джиджи (старшую сестру), но на большое расстояние, тем более памятуя о случае с Лилой, девочку не отпускали. Да и занятия в школе шли полным ходом. Один раз наведалась жена дяди Виши с малышом Бубу, подгадав время довольно удачно, когда в доме не было никого, кроме Таниты, ибо свекровь ушла на моление в храм. Тетя рассказала  Таните о семейных новостях, главными из которых были известия об отличных успехах Мадхава и Кешава, а также о том, что дядя Виши собирается искать новую работу и, возможно, его семье придется покинуть Солапур. Тетя обещала Таните, что в случае отъезда они непременно навестят ее всей семьей. Что же касается родителей, то они, по словам тетушки, были здоровы, хотя первое время после свадьбы казалось, что здоровье господина Дешпанде опять ухудшилось. “Однако теперь мой старший деверь уже на ногах”.
Бубу жался к ногам матери и уклонялся от ласк Таниты. Ее новый, замужний вид, смущал его, а может, все дело было в том, что прошло уже много времени. У детишек ведь память короткая, они и отца родного не узнают, когда он возвращается из дальней поездки или многомесячного паломничества.
Танита просила тетю передать всем, что она здорова, и что в доме свекра к ней все хорошо относятся. Но о том, что мужа своего Виджая она со дня свадьбы не видела, Танита предпочла промолчать. Ни к чему волновать родителей. Ни к чему это.
Танита почти не лукавила, когда говорила о том, что ее никто не обижает и не притесняет. О деспотичных свекровях и “змеиных головках” рассказывают много анекдотов, и Танита с детства много раз слышала, что всем невесткам в доме  свекра живется несладко, особенно в первые годы. Таков уж закон, и ничего против этого не попишешь. Одна надежда – когда-нибудь сама станешь свекровью. Вот тут-то и отыграешься на спине собственной невестки. Такова народная мудрость.
Она не знала особых притеснений. Сия чаша ее миновала. Хуже всех к ней относилась старшая золовка, Джиджи. Но ее, к счастью, почти не было дома, а после школы она собиралась уехать учиться в Пуну и жить в общежитии. А со стороны остальных все придирки были по мелочам. То вдруг выяснится, что в семействе Кулькарни никто не любит чеснок, и поэтому не следует класть его в овощное карри, даже баклажановое, а то “никто есть не будет” и “надо отдать кому-нибудь эту гадость”. То окажется, что чашки и плошки надо ставить на полку вверх тормашками, а стаканы прикрывать белым полотенцем, а Танита забыла это сделать, и все надо перемывать. То ей укажут, что веник надо мыть и ставить на просушку на заднем дворе, а не в уборной, и что его надо не просто сбрызгивать перед уборкой, а хорошенько мочить, а иначе поднимется пыль. И лепешки-то она делает слишком солеными, а кашу слишком сладкой, и овощное карри слишком острым, а соус чатни слишком пресным. Но к таким ерундовым замечаниям она была, в принципе, готова, потому что многие, и бабушка, и тетка, и даже мама (о бабушке) говорила ей примерно следующее: “Она никогда не была мною довольна. И я никогда ничего не готовила так, как могла бы, по ее словам, приготовить она”. Возможно, все это говорилось так, потому что так было положено, потому что всем надо было просто свыкнуться с той мыслью, что рядом с ними  живет – дышит, ест, молчит, потупив голову, еще одно существо, и это существо собирается остаться здесь навсегда, в отличие от тех же дочерей, танитиных золовок, которые, как говорится, в отцовском доме – “лишь временные гостьи”.
Часто издевался над ней и подшучивал маленький Пучу, ее деверь. И ладно бы просто подшучивал, подкладывая ей в постель лягушек и насекомых. Часто он ябедничал на нее, можно сказать, клеветал, мол, это она разбила стакан или разрезала занавеску (вряд ли кто ему верил, но для виду сурово отчитывали Таниту). Приходя из школы, он предпочитал околачиваться на кухне и следить за Танитой исподтишка.  Когда она кормила его, вопил избалованным, противным голосом, что она, наверняка, съела сама все лакомые кусочки, а ему оставляет одну подливку. Но постепенно Танита сумела обуздать его, потому что поняла, в чем его слабое место. Учился он плохо, и в школе его то и дело шпыняли, учителя – отметками, а приятели – насмешками, вот ему и приходилось отыгрываться на домашних, а уж тут не было лучше объекта, чем молодая невестка. На сестрах не больно и отыграешься. Старшая и поколотить может, а уж у Апарны у самой язычок до того острый, что пригвоздит на месте. А невестка тихая, бессловесная, кинешь в нее тарелкой с воплем “Что за дерьмо ты мне подсунула?”, а она утрет забрызганное лицо, подберет все с пола и молча ставит перед ним другую тарелку, с чем-нибудь другим. Не голодать же теперь?
Понемногу они подружились. Немаловажную роль сыграло в этом, конечно, терпение невестки, а также ее кулинарный талант, против которого оказались бессильны его капризы. Деверь – не свекровь, ему критиковать приготовленную невесткой пищу незачем, его дело – уплетать. Пучу и уплетал каши и рагу, беззаботно болтая о школьных делах, ребенку ведь разрешается нарушать предписания .Потом появлялась Апарна и прогоняла Пучу, занимая его место за кухонным столом.
Что касается свекра, то он появлялся так редко, что Танита почти не замечала его существования. Чем-то он напоминал ей отца – наверное, своей немногословностью, своей отстраненностью от текучей домашней жизни. Таните почти не приходилось прислуживать ему, ведь это делала сама свекровь, а она лишь мыла посуду. И еду для него она всегда делала сама, ненавязчиво улучая момент, когда Танита отправлялась на рынок. И приготовление жертвенной пищи для богов (а в домашнем алтаре стояли три статуэтки – Шивы, его жены Гаури и их сына Ганеши) невестке пока не доверяли. А почему не доверяли – о том разговор ниже. Так что свекру практически  не приходилось проверять, насколько у его невестки “золотые ручки”. При этом хозяина дома даже по вечерам часто не было дома, и он появлялся так поздно, что все младшие и старшие члены семьи, включая Таниту, уже спали, и лишь свекровь коротала время за шитьем у ночного светильника, не смея ни поужинать, ни лечь до прихода своего супруга. Вероятно, поэтому в тех не столь редких случаях, когда свекор отлучался “в командировки” на несколько дней, а то и недель, она казалась бодрее и веселей, и даже затевала что-то вроде приема, на который стекались ее подруги и соседки, и в такие дни в приготовлении угощения принимали участия не только  свекровь и Танита, но также обе золовки, включая Апарну, которая словно куда-то припрятывала свою обычную лень.
Танита чувствовала, что при всей внешней покорности мужу, между свекровью и свекром существует какой-то холодок, что-то стоит, мрачное и пугающее, хотя и не вырывающееся наружу. Родители мужа спали в одной комнате, но эта комната была расположена особняком, на втором этаже,  и даже если супруги о чем-то беседовали перед сном, их все равно не было бы слышно. Возможно, сдерживаемое недовольство свекрови было связано с вечной нехваткой денег, которая становилась все заметней. Получая скромную сумму  перед своим походом на рынок, случавшимся по необходимости то два, то три раза в неделю, Танита замечала, во-первых, что сумма эта каждый раз становится все меньше, а во-вторых, на нее все труднее купить все, что требуется. “Пора переходить с риса на сорго”, - думала она со вздохом. Это ей было не привыкать, ведь она уже пережила подобное под родительской крышей. И она с печалью думала о том времени, когда свекру придется продать этот большой двухэтажный дом и переехать в какую-нибудь каморку, вроде той, где ютилась в последнее время семья Дешпанде. И она знала также, что это было бы огромным ударом для дедушки-пандита, отца свекра, а также для бабушки, от которой Танита не раз слышала причитания  о том, что раньше, в дни ее молодости ей не приходилось ни стряпать, ни убирать дом, потому что все делали слуги. “Мы жили в достатке, это так, - комментировал ее слова дедушка, - но никогда не были богачами. Еще десять лет назад я был директором школы, не самая прибыльная должность. Но от отца мне досталось кое-какое наследство, да и приданое за бабушкой было неплохим”.
“Куда ж подевалось мое приданое? – недоумевала Танита. - Конечно, вот она, посуда, вот мои сари, вот отрезы материи, сундучки и шкафчики. Но ведь были еще и деньги. А что было бы, если бы мне пришлось жить отдельно? У меня не было бы ни гроша? Где мой муж?”
Ей было бы намного легче, если бы свекровь прямо говорила ей, что нужно сделать, отдавала ей распоряжения и приказы. Но та избегала прямых указаний. Бывало, она отпускала своим подругам какую-нибудь фразу вроде. “Знать не знаю, ведать не ведаю. Сейчас всем в доме занимается молодая хозяйка”. Но ведь это было не так! Танита мыла, скребла и убирала, но ведь она не распоряжалась ничем. Она была просто уборщицей, служанкой. Ну и поварихой, конечно. Разве что гувернанткой она не была, потому что ничего не смыслила в тех домашних заданиях, над которыми корпели (или не корпели) дети, и ничем не могла бы им помочь, даже если бы захотела.
Она даже мечтала о том, чтобы с утра свекровь вызывала бы ее к себе и распоряжалась, как настоящая госпожа: что надо приготовить, что купить, что перестирать. А так Танита хваталась за любую работу, стараясь предупредить желание свекрови (может быть, и не существовавшее в действительности) и не вызвать ее гнев.
Одним словом, Танита была не просто хорошей невесткой, а слишком хорошей невесткой. Она жила каждым днем, как живет животное, озабоченное своим гнездом и пропитанием, согласно инстинкту. В отличие от других членов семьи, погруженных в воспоминания или тешащих себя амбициями, а может, просто надеждами, Таните почти нечего было помнить и нечего было ждать. Обстановка родительского дома была примерно такой же, как здесь, не слишком существенно расходясь в деталях, и даже роли были распределены примерно также, с вечно отсутствующим отцом, немногословной матерью и шумными детьми-школьниками. Разве что дедушка давно умер, и внуки его уже не застали. А воспоминания? Что она могла вспомнить о своем прошлом? Общее тепло, атмосферу защищенности, ласки, нежности, и в то же время одиночество, а, может, просто автономность-непроницаемость каждого,  по сути, обреченного на эту автономность. И Шарад, и Мадхав, и вот теперь она сама покинули отцовский дом, оторвавшись от него навсегда, кто по своей воле, кто по веленью традиции. И как бы ни хотелось вернуться, сделать это уже невозможно. Особенно ей. А конкретные воспоминания… Бабушка, Шарад… Жизнь в деревне – в старинном поместье на берегу реки – с уютным садом и полями до горизонта на восток, с грозными горными кряжами на западной  стороне. С запахом пряных трав и коровьего навоза. Большой очаг на огромной кухне, который коровьими же сухими лепешками топили. Деревенские мальчишки, которые эти лепешки по дорогам и полям собирали, складывали в мешки и потом за грошики продавали по богатым домам и усадьбам.
А что впереди? Что ждало ее помимо этого бесконечного, до скончания дней, домашнего быта, грохота кастрюль и звяканья стаканов?
Ее ждал муж.
“Где же мой муж? И замужем ли я?”

муж это мой бог
муж это моя жизнь
муж это мой смысл

IV

Ее очень тревожило то, что в ритуальном смысле она продолжала оставаться нечистой, и потому ей не доверялось ни готовить чистую пищу для богов, ни даже подавать для богослужения воду. Возможно, что и свекор, хотя и не казался слишком набожным, избегал ее по той же самой причине, в отличие от дедушки, впрочем, который был милостив с ней, несмотря ни на что. “Может быть, дедушка понимает, что я ни в чем не виновата?”
Свекровь строго следила, чтобы вся работа, которую Танита выполняет по дому, была непременно “грязной”. Она не должна была прикасаться к самой жертвенной пище и к той посуде, в которой она готовилась и подавалась. Она не могла сама совершать пуджу и даже приближаться к алтарю. Все, что ей оставалось, - это тихо молиться у себя на шелковом коврике, просыпаясь на рассвете и ложась около полуночи.
Лишь один раз сделали для нее исключение – еще прошлым летом, вскоре после свадьбы, когда каждый вторник шравана  приходили соседки и совершали особые обряды перед статуэтками Гаури, Шивы и Ганеши, ибо считается, что только Гаури, то есть Парвати, может остановить бога смерти Яму. Тогда Танита вместе со всеми другими женщинами принимала участие в ритуале, один раз в доме своего свекра, и три раза в других домах, вместе со всеми молила богов даровать долголетие мужу.
Но она считалась нечистой, и все потому, что, эвфемистически выражаясь, до сих пор не была проведена церемония гарбхадана, которая знаменует собой первую брачную ночь. Церемония эта считается праздничной и отмечается торжественно, почти как свадьба, только в более узком кругу. Свекровь однажды обмолвилась:
- Ты скучаешь, наверное, по своим родным? Но они не могут навестить тебя, пока не начнем отмечать гарбхадан. А когда появится Виджай, не может сказать даже отец, хотя виделся с ним в прошлом месяце в Бомбее.
- Мой супруг так занят учебой?
- Во всяком случае, он так говорит. Отец его уговаривал приехать на несколько дней, да что-то он не соглашается.
- Но ведь прошло уже много месяцев со дня свадьбы…
- Я понимаю тебя, но не понимаю сына. Мужа своего, я, впрочем, тоже не понимаю… Стоило затевать этот брак, если невестке суждено столько месяцев жить девственницей и покрывать себя позором…
- Позором?
- Позором или дурной славой, чего уж там стесняться?  Ведь все соседи знают, что не было у нас никакого гарбхадана.
- И без этого мои родные не могут приехать?
- Во-первых, не могут приехать, а во-вторых, тоже несут на себе печать этого позора. Нехорошо все это. Мне пришлось уже два раза лично писать Виджаю. Насколько я знаю, даже письмо дедушки его не вразумило. Остается только ждать. Будем ждать?
- Будем ждать, матушка.
Больше они не возвращались к этой волнующей теме.
И вот уже сезон дождей сменился не по-индийски прохладной зимой, вот уже на смену зимним сквознякам пришли весенние суховеи, вот уже установилась изнуряющая тело жара, и иссохшая земля стонала в ожидании новых дождей. Кончался месяц джьештх  и приближалось полнолуние. Танита, зная, что в день полнолуния необходимо совершать  поклонение баньяну, у которого сначала умер, а потом ожил Сатьяван, когда Савитри выпросила ему жизнь, пребывала в несколько подавленном состоянии. “Опять я не смогу принять участие во всем ритуале. Поливание корней баньяна водой мне точно не доверят”.
Но это утро было обычным, не предвещающим никаких безобразий. День тоже потек своей чередой. После отъезда Джиджи в Пуну прошло два месяца, и от нее часто приходили письма, сообщающие, что все у нее хорошо. Младшие дети были на каникулах, и потому оба увязались за Танитой на рынок. А если идешь с детьми на рынок, то поход затягивается на целый час: дети тянут в разные стороны и каждый просит купить ему то-то или то-то.
- Хотела вам перчиков рисом нафаршировать с луковой подливкой, и лепешек сладких напечь, а теперь не буду, времени не останется на шитье: сегодня надо повесить новые занавески в гостиной. Свекровь-матушка мне вчера напоминала, а я не успела.  Кашу будете есть. Гороховую.
- Фи, - поджала губки Апарна (за год она почти догнала Таниту ростом), - я вообще не буду есть. Пост у меня.
- А я почему должен страдать! – Запыхтел Пучу, за год не столько подросший, сколько раздавшийся вширь. Он тащил большой мешок с картошкой и другими овощами. - Тоже нашли проблему! Пусть Апарна подшивает занавески, а невестка печет лепешки. С лепешками и каша ничего.
- Не пыхти, Пучу. Какие к черту занавески!
- Не ругайся, Апарна!
- Sorry.
- Ладно, постараюсь успеть и то, и другое. Только поспешим теперь домой, нагулялись уже.
- Вам хорошо говорить “поспешим”, - недовольно пробурчал Пучу, демонстративно склоняясь под тяжестью мешка, - а я тяжести таскай! Нанялся к вам в грузчики, что ли…
Усталые, но довольные добрались они до дому, и еще из-за поворота заметили что-то неладное. Дым! Дым от очага.
- Но ведь свекровь-матушка не должна была готовить. Дедушка и бабушка у меня покормлены были, а  господин Кулькарни в отъезде… Может, гости? Разве мы ждали кого? Ты ничего не слышала, Апарна? Матушка ничего не говорила насчет гостей? А ты, Пучу?
- Нет, не слышал. Да что из того, что дым идет. Может, матушка  чай себе греет, - проворчал мальчик.
- Так-то оно так, да в последнее время она все больше электрический чайник предпочитает. Они с бабушкой чай пьют у бабушки, и телевизор вместе смотрят.
- Я побегу вперед, - предложила Апарна. – И узнаю, в чем дело. Окей?
- Окей.
Апарна отдала Таните свою сумку и поспешила в дом. Через минуту она выскочила как ошпаренная.
- Танита! Виджай приехал!

Мой муж мой бог мое сердце моя душа моя жизнь моя смерть мой смысл моя бесконечность мое сокровище мое  счастье  мое спасение моя вера моя надежда моя любовь моя гордость моя радость моя неиссякаемая неиссякаемая неиссякаемая печаль

Она машинально начала разглаживать на боках складки синего, с золотистой каймой, сари, но складки, как нарочно, топорщились и сильно утолщали ее фигуру. Поправила мангалсутру и медленно двинулась к дому. Переступила порог гостиной. И сразу увидела Его.
Виджай сидел на диване между дедушкой  и бабушкой. В последнее время старик редко выходил из своей комнаты, постоянно жалуясь на плохое самочувствие, но, видимо, внезапное возвращение внука подняло его с постели.  Бабушка держала молодого человека за руку. Мать, вероятно, была на кухне.
Танита сложила в приветственном жесте дрожащие влажные ладони. Ее ладони всегда потели, когда она сильно волновалась. При виде ее Виджай поднялся.
- Хэлло!
- Виджай!!! – послышался упрек дедушки. – Оставь свои бомбейские замашки. Ты дома. Уважай свой дом и наши седины.
- Намаскар, – почти прошептала Танита. - Благополучно ли доехали?
- Нормально! - Виджай сел.
Танита бочком прошла в кухню. Свекровь копошилась у плиты.
- Что ты запоздала?
- Из-за детей. Извините меня.
- Ничего. Сейчас главное – мой сын. Не знаю, на сколько дней он соизволил приехать. Мы должны провести гарбхадан немедленно.
- Сегодня?
- Нет, что ты. Сегодня уже ничего не успеть, Ведь надо известить твоих родственников, а им надо будет приготовить подарки. Я думаю, конечно, что у них все уже заранее приготовлено и давным-давно запылилось, но это неважно. Ты знаешь запертую комнату наверху, наискосок от моей спальни?
- Да, матушка. – Танита говорила взволнованным шепотом, ее глаза блестели.
- Не радуйся раньше времени, а то как бы не сглазить. Так вот, эта запертая комната – твоя супружеская спальня. Она совсем пуста, там ничего нет. Спальными принадлежностями должны заполнить ее твои родители. Это одно из условий брачного договора.
- Да, я знаю, мне говорили.
- Ты не нервничай. Лучший способ не нервничать – занять себя чем-нибудь срочным. Что у тебя было сегодня на вечер?
- Ужин и занавески.
- Отлично. Ужином займусь я, а ты иди к себе и подшивай занавески. Говорить с Виджаем тебе не стоит пока.
- Нельзя?
- Не то чтобы нельзя, но не стоит. До него должна наконец дойти ответственность момента. А в этом ты не помощник. Ты же вся дрожишь, тебя от него спрятать надо. Пусть говорит с дедушкой, с бабушкой. Даже с детьми. Но тебя я от него спрячу. Иди в свою комнату. Здесь мне Апарна поможет.
- Слушаюсь, матушка.

Брачное ложе,
застрявшее где-то в пути
Стыда занавески,
струящиеся под рукой
древо баньяна,
жаждущее моих слез



V

Наутро состоялась первая часть освящающего первую брачную ночь ритуала: почитание огня. Церемония проходила во дворе. Одетую в новое сари Таниту вывели из дому и посадили рядом с ее мужем, одетым во все белое. У него было отсутствующее  лицо. Приглашенный жрец начал читать мантры. Присутствовали только домашние и несколько соседок; родные Таниты должны были прибыть к вечеру.
Если сказать, что Танита нервничала, то это недостаточно сильно сказано. Весь вечер накануне она прислушивалась к голосам и шорохам снаружи, рисовала в воображении смутные, расплывчатые картины, надеялась, что ее вот-вот позовут. Никто не приходил к ней, даже Апарна. Подшивание занавесок было давно закончено, и они лежали аккуратной стопочкой у стены, поблескивая в сумерках серебристой каймой. Ныло сердце. Прислонившись лбом к стене, она пыталась унять свою боль. Потом начала тихонько напевать песенки, которым обучила ее Апарна. Но время тянулось ужасно медленно. И очень хотелось пить.
Наконец золовка объявилась. Вид ее показался Таните несколько смущенным.
- Ну что? – посмотрела она на нее тяжелым взглядом.
- Да ничего, - отвела взгляд Апарна. – Мы с матушкой ездили к твоим, брали велорикшу. Неблизкий путь. Пришли недавно. Виджай спит в комнате Пучу. Мама пошла к дедушке, обсуждают что-то.
- Так что, будет завтра гарбхадан?
- Вроде бы да, во всяком случае, по дороге мы заезжали к брахману, обычно проводящему у нас церемонии. Мама давно его знает. Раньше он почти каждую неделю проводил у нас пуджу. Так что он завтра придет.
- А что мои родные? Кого ты видела?
- Видела твою маму и младших. Когда я сказала ей про гарбхадан, твоя мама заплакала. Моя мама тоже готова была разрыдаться, но сдержалась. В общем, крайне неприятная сцена. А потом твоя мама сказала моей, что у них все готово, и они за то, чтобы ритуал был проведен немедленно, то есть завтра. Так что не дергайся. И давай, скорей ляжем спать, чтобы скорей проснуться.

И вот теперь Танита сидела и смотрела, как Апарна и две соседские девочки кидают в огонь веточки баньяна и зернышки риса. Облитые маслом веточки тут же вспыхивали и быстро сгорали, испуская тонкие струйки чадящего дыма. А рисинки, вместе с лепестками жасмина, исчезали бесследно в алчущем пищи пламени.
Со жрецом пришли музыканты – один с виной, другой с ситаром и еще  маленький коротышка с барабаном. Коротышка отбивал ритм, и Таните казалось, что ее сердце готово выскочить из груди. Лились непонятные, но завораживающие звуки, складывающиеся в священные мантры. Танита ни слова не понимала на санскрите. Она заметила, искоса поглядывая на мужа, что при некоторых словах он недовольно морщит губы, но понять причину его недовольства она была не в силах, и потому поспешно отводила взгляд, как если бы застала его за чем-то неприличным. Потом вдруг произошло какое-то замешательство, и она поняла, что жрец обращается к ней, причем на ее родном языке.
- Дай руку своему супругу, - сказал жрец.
Танита покорилась. Муж вложил ее руку в свою, как то предписывалось ритуалом. Рука была холодна и напряжена. Не просто холодна. Рука показалась ей злой, чужой. Таните стало  так неуютно и неловко, что она тут же отдернула руку. После этого, как ей показалось, жрец начал читать свои заклинания так поспешно, словно стремился прекратить церемонию как можно скорее. Но музыканты наяривали мелодии, пронизанные радостью и счастьем, и они, а особенно грохот барабана,  разлетались далеко, по всему брахманскому кварталу.
Наконец все закончилось, и молодым супругам разрешили встать и отойти  от огня. Не поднимая глаз, Танита едва ли не инстинктивно натянула на голову край сари. Она боялась столкнуться с мужем глазами. И очень не хотела испытать то чувство, которое пронзило ее, когда она коснулась его руки по просьбе жреца: чувство неприязни.
“Почему он такой чужой? И не желает сблизиться? Как мы будем жить? Разве он не понимает, что мы связаны друг с другом навеки? И у нас должны быть дети. Ведь если у меня не будет детей, лучше утопиться, чем жить. Я знала, что он учится, что видеться мы будем только на каникулах, но не так же редко, в конце концов! Почему он отвергает, да, именно так! – почему он отвергает мою любовь? И что мне делать теперь?”
В таких горестных размышлениях дождалась она торжественного, предваряемого звуками трубы и барабана, появления своих родных – всех ближайших родственников, за исключением отца. Вся в слезах, бросилась она к стопам матери, когда та вышла из машины и в сопровождении дяди Виши приблизилась к дому новой семьи Таниты. Грузчики снимали с грузовичка кровать, тюфячки, узлы с постельным бельем и другие дары.
- Матушка! – плакала Танита, впервые за год дав волю слезам. – Матушка родная!
Мать тоже заплакала:
- Поднимись же, Лила, дай хоть посмотреть на тебя. Как ты исхудала, детка. Плохо тебя кормят, наверное. Чуяло мое сердце…
- Я сама тут всех кормлю, матушка, - сквозь слезы улыбнулась Танита. - И я не Лила теперь, вы разве забыли?
- Да нет, не забыла, все знаю, все помню. Но для меня ты всегда Лила, доченька. Я же тебя выносила, родила, грудью вскормила, на ноги поставила. Кому, как не мне, помнить о тебе, дочка?
Дядя Виши тоже утер слезу:
- Кому, как не нам, племянница?
Танита поклонилась и дяде:
- Намаскар, дядюшка! Моими молитвами вы живы-здоровы…
- Жив-здоров, племянница, и все мое семейство в полном здравии. Ты слышала, надеюсь, что у меня три месяца назад дочка родилась?
- Да? Как хорошо! Но я не слышала, мне никто не сказал. Даже письма не написали…
- Да как тебе писать, если ты почти неграмотная.
- Да уж разобрала бы как-нибудь, дядюшка, здесь у меня много грамотных: золовка, деверек-школьник. Как я хочу всех вас увидеть! Тетушку, Бубу и малышку!
- Моя половинка подъедет чуть попозже, и Бубу с ней. А вот с дочкой придется познакомиться как-нибудь попозже…
Между тем мать Таниты уже вошла в дом, где ее вежливо встретила свекровь и проводила в гостиную. Свекровь была нарядно одета, и Танита обратила внимание на то, насколько она моложе и элегантнее матери. Это ее неприятно задело. “Матушка! Как Вам, наверное, тяжко приходится после моего ухода. Ведь весь дом теперь на вас, и отец, и дети. Уша-то, сестренка моя, совсем мала еще, какая из нее помощница? Ей бы в куклы играть. А где же мои Уша и Кеши? Как истосковалась я по всем!”
- Ну, племянница, говори, куда тащить кровать? Видишь, грузчики ждут.
- Сейчас.
Танита сбегала в дом и  обнаружила почтенных дам беседующими в гостиной на диване. Попросив у матери разрешения обратиться к свекрови, она осведомилась, можно ли заносить кровать наверх.
- Да, да, конечно. Апарна с утра вымыла и украсила комнату. Там открыто. Пусть все туда несут. Апарна поможет расстелить. Эй, Апарна! Да, кстати, все родственники пришли?
- Нет, еще тетя и дети будут. Они едут другой машиной.
- Ну, хорошо. Приглашай дядю сюда и подавай угощение.
Танита вернулась во двор.
Дядя Вишванатан отдал распоряжения грузчикам, и те потащили кровать по дору и потом наверх по довольно узкой лестнице. Широкая старинная кровать чуть не застряла в дверях. Процедура заняла немало времени. Убедившись, что все вещи и подарки доставлены, дядя вновь обратился к племяннице:
- А что же ты не спрашиваешь, как здоровье моего старшего брата?
- Простите, дядюшка, да я ведь только об этом и думаю! Скажите же, не томите меня, как мой отец? На ногах ли он?
- Нет, детка. К великому нашему сожалению, здоровье моего брата постепенно приходит в упадок. Вот уже несколько месяцев он почти не встает и едва ли не отказывается принимать пищу. Невестка кормит его с ложечки и буквально уговаривает съесть хоть капельку.
- Ом намашивая ! О, боже! – Опять залилась слезами Танита. – Но ведь врачи говорили…
- Нет, Лила, его одолевает тяжелая болезнь, неизлечимая, и ты должна быть готова к худшему, как и все мы.
- О, боже, о, боже! – Не могла остановиться Танита.
Переминаясь с ноги на ногу, дядя Виши подождал, пока она утрет глаза краем сари.
- Но почему же меня никто не навещал, дядюшка? Ведь мы живем в одном городе! И у Вас есть машина!
- Дело не в машине, дочка. Скоро у нас в городе всем проведут не только электричество, но и телефон. Дело в этом треклятом гарбхадане. До него мы просто не имели права навестить тебя, потому что по всем законам ты оставалась нечистой. Признайся, ведь и тебя, наверное, загружали здесь грязной работой, а в храм не пустили ни разу?
- Да, да! Но я только недавно узнала, почему так происходит. Но, дядя, я не виновата, поверьте. Мой драгоценный супруг вчера приехал первый раз со дня свадьбы! – Произнося это, она вдруг понизила голос.
- Дорогая моя, тебя никто, никто не обвиняет. Но, видимо, карма у тебя такая – страдать безвинно. И ничего с этим не поделаешь. Счастье еще, что отец все-таки дожил до этого дня, и ему не суждено оставить этот бренный мир с такими тяжкими мыслями о своих разбросанных по свету детях…
- Дядя… - Танита помедлила. – А что мой старший брат? Ничего не слышно о нем?
- Ты имеешь в виду Шарада? Нет, этот непутевый как сгинул, так сгинул. А вот Мадхав радует своих бедных родителей. И учится хорошо, и на каникулы приезжает, не забывает. Между прочим, учебный год кончил первым или вторым на своем курсе, и ему вполовину снизили плату за учебу.
- Какой молодец! – Просияла Танита – Хоть одна хорошая новость!
- А новость про мою дочку разве плохая? – добряк рассмеялся. – Или ты считаешь, что сын был бы лучше?
- Вы же знаете, дядя, нам, девочкам, приходится нелегко. А вам, родителям, наверное, и вовсе с нами несладко. И приданое копи, и навязывай свою дочь всем, словно товар на базаре, а потом разлучайся с ней и не имей возможности даже справиться, как она.
- Ну, мы-то справлялись потихоньку. По своим каналам.
- Извините, не понимаю.
- Моя половинка – подруга детства одной из твоих соседок. Очень надежный источник информации! Так вот, наш источник нам постоянно сообщал, что ты здорова, работаешь, как вол, и при этом одна, как деревце посреди поля и как луна или солнце на небосклоне.
- И кто же это?
- Все тебе расскажи! Мать твоя, конечно, совсем испереживалась. То-то, смотрю, она сейчас твоей свекрови что-то выговаривает. Неужто все, что у нее думано-передумано за этот год? Свекровь-то тебя не слишком обижает?
- Что Вы, дядя, свекровь у меня замечательная! Мы с нею вполне притерлись друг к другу. Дети все больше в школе, так что мы с нею все больше вдвоем. Одним словом, я не за мужа замуж вышла, а за свекровь, вот как получается!
- Остроумно сказано, Лила. Но это очень печально. Надеюсь, завтра ты уже не сможешь повторить эти слова.
Танита зарделась.

VI


И вот, наконец, все в сборе. Улеглось первое волнение, на смену слезам пришли улыбки.  Попили чай, поели принесенных мамой и тетей сладостей. Пучу, Уша и Кешав весело бегали по двору и играли с маленьким Бубу, наряженным в европейский костюмчик-матроску. Карапуз был в восторге от барабана и все порывался ударить по нему. Музыкант-коротышка с видимым удовольствием позволил ему это сделать, и не один раз: никто не мог устоять перед обаянием щекастого мальчугана. Апарна хоть и корчила из себя взрослую, но иногда присоединялась к ним. Дети радовались возможности побаловаться, не боясь наткнуться на замечания взрослых. Дядя Виши обстоятельно беседовал с дедушкой-пандитом на веранде. Оказалось, что в свое время Вишванатан был одним из учеников в той школе, где директорствовал старый пандит. Они вспоминали учителей, соучеников дяди Виши, среди которых оказался один известный маратхский писатель, и какие-то интересные случаи из школьной жизни. Старый пандит пребывал в необычайно хорошем расположении духа.
Стемнело. Музыкантам было щедро заплачено, и они  удалились. Праздник подходил к концу, Бубу начал капризничать и устроился на коленях своей мамочки, а старшие дети получили разрешение посмотреть приключенческий фильм по телевизору. Так что звуки народных инструментов сменились  зажигательными мелодиями экрана. Женщины во главе с бабушкой тоже вели свой неторопливый разговор, касавшийся, по очереди, погоды (жары), цен на рынке (дороговизны), баловства детей (которых надо или отправить учить уроки, или разрешить им смотреть телевизор; выбрали, как известно, второе) и всего чего угодно, но только не темы сегодняшнего собрания. При этом до поры времени все были или делали вид, что очень довольны.
  И только Лила-Танита не находила себе места. Прислуживая  за столом, заваривая чай и разнося подносы с угощением, она отгоняла от себя мысль об отсутствующем супруге. В конце концов, он же предупредил, что уходит на встречу со школьным другом. А школьные друзья – это святое. Вот и дядя Виши вспоминает с дедушкой своих школьных друзей. Наконец, не только она, но и все прочие хватились Виджая и послали за ним Пучу.
- Посмотри в комнате, сынок. Может, он давно вернулся, прошел тихонько к себе и лег отдохнуть. Заснул и не заметил, как прошло время.
“Не мог он пройти незамеченным, - подумала Танита. – Сколько народу в доме, да и дети все время во дворе были. Не могли они его не заметить, нет, не могли. Ох, чует мое сердце…”
Разумеется, в комнате Виджая не оказалось. Свекровь встревожилась не на шутку:
- Уже темно. Скоро надо совершать обряд омовения. Он что, совсем забыл, что гости ждут его с пяти часов!
- Боюсь, дело не в этом, - сказала бабушка. – Боюсь, он делает это нарочно. Ведь  вчера вечером я строго-настрого предупредила его, и мой супруг тоже. Сегодня утром, во время жертвоприношения огню он вел себя так разумно, что я уж было подумала, что наш мальчик образумился. Но нет. Они никак не возьмет себе в голову, какая это огромная ответственность – быть мужем. Боюсь, в этом проклятом Бомбее ему вскружили голову всякие новомодные идеи вроде ненужности каст, ненужности брака и что там еще.
- Не может быть, матушка!
- Все может быть. – И, оглянувшись, не слышит ли Лила. – И боюсь, как бы какая-нибудь столичная вертихвостка не села ему на хвост…
- Ах, матушка, Вы же прекрасно знаете, что это никогда никому не мешало оставаться мужьями и отцами, пусть и не самыми идеальными.
- Если ты намекаешь на себя, то это не твой случай. Знаешь прекрасно, нет у твоего никаких вертихвосток. И не это губит его жизнь, совсем не это.
- Прошу Вас, матушка, не будем сейчас об этом, - мягко, но твердо сказала свекровь.
- Ладно, ладно, сейчас не о том речь.  Девчонку жалко. Хорошая девчонка. Сокровище настоящее. Мало, спасла его папашу от тюрьмы, так еще и весь дом на себя взяла. Безотказная совсем. Не заслужил наш мальчик такой жены, не заслужил.
- Позвольте Вам возразить, матушка, - побледнев, тихим голосом сказала свекровь. – Мы с самого начала должны были предвидеть эту ситуацию. Мальчик был против этого брака. Он открыто говорил нам, что вообще не собирается жениться. Вспомните тот вечер, когда он поссорился с отцом. Возможно, нынешнее поведение – лишь демонстрация, лишь продолжение его давнего спора с отцом.
- Ты права, я вынуждена это признать. Но меня беспокоит девочка. Мне ее просто жалко. Откровенно жалко, моя дорогая. Она-то чем провинилась? Наш мальчик считает, что его путь – модная профессия, большой город. Может быть, он мечтает стать политиком или министром. Наш деревенский стиль ему совсем не по душе. Отчасти я понимаю его, но все же целиком и полностью на стороне его бедной жены. ЕЕ родственники правы – все это выглядит как прямое оскорбление.
- Ах, матушка, это времена такие наступили, ужасные времена. Традиции рушатся, городские нравы наступают со всех сторон. Сколько появилось бесстыдниц, щеголяющих в европейской одежде! Конечно, они привлекают таких, как наш Виджай. Я слышала, что в Бомбее девочки даже пьют и курят. Причем девочки из высоких каст, из хороших семей, не проститутки какие-нибудь. Вот ведь проблема!
- Но по-другому нельзя, матушка. Я имею в виду, что нельзя не учить детей, не пускать их в университеты. Давно прошли те времена, когда единственным учителем был брахман-гуру, живущий в соседнем доме. И все, чему он мог научить, - были священные тексты и мантры. Дети хотят учиться. Они  хотят познать другой мир. Они хотят ездить за границу, учить иностранные языки, читать книги, написанные писателями в других странах. Это сильнее наших традиций.
- Тогда он должен был стоять на своем до конца. Не должен был вообще жениться, раз он такой современный. И вообще, во всем телевизор виноват.
Свекровь засмеялась:
- Матушка, Вы ведь без ума от телевизора.
- Меня, душа моя, телевизор не испортит. Старая я, чтобы портиться. Мой век заканчивается уже. Мне телевизор посмотреть – что младенцу сказку послушать. А вот таким неопытным юнцам, как твой сынок, телевизоры и книжки только во вред. Впрочем, не так уж и виноват мальчик, если подумать, - вздохнула она. – При таком отношении отца разве можно его в чем-либо обвинять? Все, что касается брака, отец должен внушать, а не мы с тобой. Не нам с тобой объяснять, в чем смысл гарбхадана. А отца это нисколько не заботит, как видишь. Совсем погряз в своем грехе.
Свекровь Таниты сочла за должное промолчать. Женщине не положено критиковать своего мужа и даже поддакивать, если его критикует кто-то другой.
А Танита сидела в это время на веранде, уткнувшись лбом в плечо матери, и та гладила ее по волосам, по теплому плечу, по смуглой руке. Танита знала, что слишком долго они ждать не смогут, ведь вряд ли захотят укладываться спать в чужом доме, тем более, что дядя Виши легко может отвезти их всех домой на своей машине. Она хотела сказать матери о том, как ей больно и стыдно за то, что она, оказывается, такая некрасивая, такая непривлекательная, что муж, молодой и здоровый парень, совсем не хочет ее. Ей стыдно было говорить об этом с мамой. И разве можно об этом с кем-нибудь говорить.
- Почему город так притягивает людей, мама? – Спросила она вместо этого. – Иногда мне кажется, что он их просто всасывает в себя, чтобы уже никогда не выпускать из своего чрева.
- Хорошее сравнение, дочка. И верное. Есть что-то общее между твоим старшим братом и твоим мужем. Мой сын так же невнимателен ко мне, как твой муж к тебе, а еще неизвестно, что хуже. Разве не учит наша религия, что нет никого дороже матери?
- Простите меня, матушка. Я никогда не думала об этом. Простите меня. Представляю себе, насколько Вам это горько.
- Да, моя дорогая девочка, в жизни всякое бывает. Сдается мне, твои страдания еще только начинаются…
- Матушка, дядя Виши сказал мне о болезни отца…
- Да, дочка. Отец умирает.
- Но можно ли мне повидаться с ним, получить его последнее благословение?
- После гарбхадана, если все пройдет удачно, мы заберем тебя к себе. На неделю, а может, на месяц. Я уже договорилась с твоей свекровью, она не возражает. Отнеслась с пониманием. Достойная женщина.
- Да, да! – воскликнула Танита с жаром, вне себя от радости скорого возвращения в родной дом.
- Но это только в том случае, дочка, если твой муж не пожелает здесь задержаться или же – все может статься – взять тебя с собой в Бомбей.
- Нет, это вряд ли. Ведь в Бомбее он живет в общежитии. И вряд ли он останется, я слышала, он говорил о защите диплома и каких-то экзаменах. Я в этом слабо разбираюсь. Ой! – Вдруг встрепенулась она. – Вы слышите?  Шаги на улице! Он идет! Слышите?
- Слышу, слышу. Может, это еще не он?
- Он, он! Намашивая! Калитка скрипнула. Завернул во двор. Идет по дорожке. Спрячьте меня, матушка.
- Смешная ты! Что дрожишь, как листья баньяна? По случаю его прихода мы, пожалуй, и задержимся еще на полчаса. Пойду скажу деверю своему. Он, кажется, беседует с господином пандитом.
Они поднялись и поспешно удалились вглубь дома, а Виджай между тем размашистым шагом приближался к веранде с другой стороны.

Ом намашивая!
Муж здесь чтобы взять мою жизнь
Пусть падет его крепкое семя
в мягкую почву

VII

Это была самая душная самая жаркая самая липкая ночь когда было очень прохладно потому что холодной волной обдавалось тело и холодной волной омывалась душа холодной волной страха смущения желания больше страха чем смущения больше желания чем стыда и потом стыда уже не было - было только желание и только страх
он возлег на кровать на высокую розовую на высокие подушки и лежал глядя на меня сидящую на полу у его ног и смотрел на меня неотрывным взглядом как никогда потом не смотрел и никогда не смотрел раньше он хотел понять меня чего я хочу а я хотела понять его понять чего хочет он мы совсем не понимали друг друга но нам обоим хотелось понять но мы не понимали он протянул ко мне руку
протянул руку и спросил хочешь пить я сказала нет он сказал иди сюда я легла рядом с ним не раздеваясь он сказал разденься я стала разматывать сари и мне очень хотелось пить он сказал погоди сначала принеси воды я замотала сари и пошла за водой дом был погружен во тьму я взяла лампу мотыльки тут же слетелись на нее и бились крылышками мечтая погибнуть я взяла кувшин и вернулась наверх поднимаясь по ступеньке оступилась и чуть не выронила кувшин все было новым для меня даже эта лестница по которой я шла ночью с лампой и тоже впервые
он лежал голым под простыней я поняла сразу потому что его одежда валялась на полу в беспорядке и паджама и рубашка и гирлянда цветов которую сегодня опять на него надели словно возвращая к мгновению свадьбы словно хотели возвратить время и он покорно согласился был очень покорный мне так показалось я жалела его я любила его я размотала сари стянула кофточку откинула простыню и легла
он спросил голосом другим совсем голосом не шепотом а голосом только очень глухим тихим голосом он прошептал ты любишь меня я сказала да мой господин он улыбнулся сказал потуши лампу я тоже тебя люблю
я потушила лампу сразу стало очень очень темно потому что на окнах были темные занавеси те самые что я тогда подшивала и мне оставалось теперь только слушать и чувствовать но не смотреть он коснулся моего живота провел пальцем вокруг пупка и потом прочертил пальцем линию вверх от пупка между грудей до ложбинки на шее и убрал палец а мне стало одиноко без его прикосновения и я потянулась как бы за пальцем натянулась всем телом и он тогда всей ладонью остановил меня на правую грудь положив ладонь и на левую грудь другую
он гладил мне грудь и живот и тогда начало смущение отступать и страх и осталось одно лишь желание вдруг он жарко задышал рядом со мной и горячие губы приблизились тут же открыла глаза и увидела близко лицо его губы губы губа нижняя припухшая коснулась ее губами лизнула куснула он дышал и руками гладил о желание теперь понимаю что это о муж мой о мой возлюбленный подняла руки и огладила сама его тело вниз к ягодицам и напряглись ягодицы о желание
так мы лежали на ложе на розовом ложе высоком дыша и целуя друг друга и истово гладя друг друга прижавшись друг к другу лежали в липкой ночи в полнолунье о боже о намашивая о мама божественный лингам ищет горячую йони о боже раздвинула бедра
о боже! ом намашивая!


VIII

А потом он сказал:
- Напрасно все это. Я уезжаю. Они заставили меня это сделать. И глупо. Ведь все равно я буду там, а ты тут. Что молчишь? Скажи что-нибудь.
Она закрыла глаза. Даже плакать не хотелось. Усталость и словно отупение какое-то. Он встал  и надел паджама. Жадно выпил воды. Пил и пил, не отрываясь, прямо из горла кувшина.
- Я не хотел жениться. Банально выражаясь, мне еще рано. У меня свои дела, свои планы. Я поступил в престижнейший колледж при одном из самых блестящих университетов. И бьюсь за стипендию. Если я буду плохо учиться, меня выкинут оттуда в два счета. Отец ведь мой за меня не платит. Так что я там на птичьих правах, и прогуливать, торчать тут подолгу я не могу. Понимаешь?
Танита молчала, хотя его слова тяжелым грузом ложились на ее сердце. Ей хотелось крикнуть: “Милый Вы мой! Как я Вами горжусь и восхищаюсь Вашим умом и талантом! Вашей жаждой знаний! Вашим поразительным стремлением к совершенству!”, но она не могла вымолвить ни слова. Что знала она о его стремлении к совершенству? Бомбей, в котором он учился, был для нее городом-злодеем, укравшим ее брата, и она ничуть не удивлялась, что та же участь поджидала и ее мужа. В тот предрассветный час она не думала о смирении, о покорности. Она не представляла себе, насколько искренне он говорил с нею, в первый и последний раз. Другого раза не будет.
- Я вообще не хочу сюда больше приезжать. Здесь все пронизано лицемерием. Англичане называют это “скелетом в шкафу”. Ты понимаешь, дуреха, что это значит? Все делают вид, что все идеально. Что все прекрасно, понимаешь? Ты тут уже год. Неужели до тебя до сих пор не дошло, что ты пришла в этот дом в нагрузку к приданому, которое - не помню, сколько там было – три? пять тысяч? – пошло на уплату отцовских долгов. Ничего нет страшнее долгов, особенно карточных. Не удивлюсь, что нынешнее отсутствие отца объясняется элементарным попаданием за решетку. Да, да! Что таращишь глаза? А дед? Выживший из ума старик! Бормочет свои мантры, как колдовские заклинания, а мнил себя интеллигентом. Всю жизнь преподавал в светской школе, был учителем математики, сотни парней поддались на его пропаганду и поехали осваивать науку, а кончилось тем, что он опустился на один уровень с деревенскими колдунами! И меня теперь хочет опустить туда же. Не выйдет!
Танита по-прежнему молчала, хотя ей, конечно, хотелось ему возразить. Но она не смела. Ее ужасало, как дурно он отзывается о самых уважаемых – безусловно уважаемых – людях: своем отце и отце своего отца. Она знала, что делать этого нельзя никогда, ни при каких обстоятельствах. “Да, я знаю, что мой свекор подвершен разрушительной страсти азартной игры. И, вполне возможно, что у него есть … или были… долги. Но это не  повод так говорить об отце”, - могла бы она сказать. Но она молчала, подавленная: ведь возражать мужу тоже нельзя, даже если ты совершенно уверена в том, что он неправ. Муж говорил жарким, страстным шепотом, но она все равно не понимала силы его искренности. И в этих своих речах он был гораздо более искренним, чем в любовном соитии. А она не могла еще отойти от того, что случилось с ней несколько минут назад, и эти кощунственные речи с кучей малопонятных слов и выражений утомляли  и раздражали ее. “Дедушка не выжил из ума, - хотелось ей кричать, - он в здравом рассудке, он молод душой, он с утра до вечера читает умные книжки. И вы не можете его судить, это грех!”. Но опять молчала, молчала, молчала.
Он вдруг положил руку ей на грудь, словно проверяя, на месте ли жена.
- Эй! Ты спишь?
Она встрепенулась, подалась навстречу:
- Нет, не сплю.
Как здорово было бы, если бы он прекратил свои разоблачительные речи и снова погладил, поцеловал бы ее. Она боялась упустить мгновения счастья, и в то же время постепенно проваливалась в сон. А его пламенные, как в суде, обвинения, не вязались ни с любовью, ни с тихим сном в объятиях друг друга. “Ну, зачем он говорит все это?”
Потискав недолго ее грудь, муж убрал руку.
- Надо спать. Тебе, знаю, вставать ни свет ни заря. А я с утра должен навестить одного школьного приятеля. В четыре часа у меня поезд.
- Как поезд?
- Да,  завтра – уже сегодня, впрочем, - я уезжаю. Я же объяснил тебе. Я не могу здесь оставаться. Соблюдать эти церемонии, выдерживать этикет, быть со всеми вежливым и бесконечно делать то, что я не люблю и не хочу делать. Я хочу свободы. Ты понимаешь, что такое свобода?
- Я свободна.
- Ха-ха-ха! – Он расхохотался, откинувшись на подушку. – Да ты шага не можешь ступить без оглядки на мою мать или бабку! Про таких, как ты, говорят: такая застенчивая, что с голоду помрет. Они же превратили тебя в свою служанку, а ты еще благодарности им расточаешь. Да, да, я слышал. Мол, такая свекровь золотая, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
- Возьмите меня с собой, - вдруг неожиданно для самой себя прошептала Танита. – Возьмите! Заживем своим домом, и я не буду больше ничьей служанкой. Только Вашей. Я Ваша. Я хочу принадлежать Вам, а не им.
- Ты что, сдурела? Это невозможно. Нет у меня своего дома. И денег нет на дом. Я в общежитии живу при колледже. В моей комнате еще четыре парня. Да даже если бы были деньги! Не готов я к семейной жизни, пойми. Не дай бог еще дети пойдут…
От такого крайнего кощунства Танита просто захолодела. Родители ему не нужны, жена не нужна, и дети тоже не нужны. “Зачем же она живет?”
- Зачем же Вы живете? – вслух спросила она.
- Ого, как осмелела, - снова рассмеялся муж. – Ого, как заговорила! Видно, задел за живое. Нет, моя милая, не видать тебе детей, пока я этого не захочу. А уж я, будь покойна, не захочу в ближайшее время.
Танита покраснела до корней волос:
- А вдруг я забеременела сегодня ночью?
- Не надейся. Да и зачем тебе оставаться одной с ребенком? Это же так трудно.
- Одной?
- Ладно, гуд найт. Вижу, ты совсем непонятливая. Иногда тебя даже жалко, какая ты непонятливая. И недотепа неграмотная. Тебя еще воспитывать надо. Да некогда мне. Оставайся тут со всеми этими сказочниками,  колдунами и знахарями. Вот они пусть тебя и воспитывают. Все равно ты ни на что другое не способна, кроме как котлы чистить да двор подметать. А мне здесь делать нечего, у меня свой путь. А теперь все! Устал. Спать хочу.
Он повернулся на бок, спиной к ней, и через минуту негромко захрапел. А Танита, напротив, не могла заснуть. Сонное настроение как ветром сдуло. Она была до глубины души потрясена всем, что с ней сейчас происходило. Странным было все – мужчина в постели рядом. Сама постель – мягкая, с подушками (она привыкла спать на жестком полу на тонком коврике, положа под голову собственный локоть). Физические ощущения – боль внизу живота и липкое между ног. Стыд, пронизывающий все ее существо. Печаль при попытке осмыслить, “переварить” услышанное и ухватить недосказанное.
“Он не любит меня, - вдруг мелькнуло молнией. – Просто он не любит меня. А кого он любит? Отца? Мать? Дедушку, который называет его “наш мальчик”, и которого он так грубо и решительно списал со счетов? Но, главное, он не любит меня. Но разве такое возможно? Ведь я его жена! И я люблю его. О, как я люблю его!” - вдруг застонала, вспомнив. И провела пальцем по его позвоночнику – вниз, вниз… Все смешалось в голове. “Уезжает? Зачем? Почему? Уезжает, чтобы вернуться. Здесь его дом. Но пока его гонит обида. Обида на отца, конечно. Он измучен, несчастен. Из кожи вон лезет, чтобы получить стипендию. А отец разорился из-за азартных игр и обрек сына на полуголодное существование в столице. Но вот почему он так с дедушкой? Ни уважения к сединам, ни благоговения перед знанием… Он, что, считает себя умнее? Но он и вправду очень умен. Он бесконечно умнее меня. Как он назвал меня? “Недотепа”? Но я и в самом деле недотепа. Ничего не понимаю. Но все же откуда, откуда он знает, что зачатия не было? Разве можно быть в этом уверенным? Разве это не в руках божьих? О, почему все так…”
Если бы Танита знала, что переживает, как сказали бы Мадхав и Виджай, один из самых экзистенциальных моментов своей жизни!


В эту экзистенциальную ночь ей приснился сон:
Лила идет по лесу ранней весной. Запах лесных цветов опьяняет, но ветви хлещут по лесу, лианы опутывают, корни затрудняют ее шаг. Она спотыкается и падает, и не знает, куда идет. Темнеет. Ухают совы, шуршат змеи, воет шакал. От страха она начинает метаться и чувствует, что все, дальше пути нет. Сари изодрано колючими ветками, сползло с плеча, обнажив голую грудь, ведь почему-то она вышла из дому, забыв надеть кофточку-чоли. Лианы держат цепко, и кобра раскачивает рядом свой веерообразный капюшон. Маленькие змейки обвивают ее ноги и ползут вверх, к ее йони. Она кричит от ужаса, но крик ее беззвучен. Она закрывает глаза и молит о скорой смерти. И вдруг чувствует чье-то присутствие. - Кто здесь? – Открывает глаза и видит перед собой прекрасную, как роскошный цветок, женщину, с полными шарообразными грудями, тонкой талией, темно-красными, как спелые вишни, губами и ясными, как лотосы, глазами. Женщина смеется лучезарной, белоснежной улыбкой. У нее много рук: это богиня. Она разбрасывает змей, раздвигает, развязывает пути. Ласковыми прикосновениями успокаивает Лилу, поправляет ее одежды. – Матушка! – плачет Лила. – Нет, - ласково отвечает богиня и берет ее за руку. – Твою мать зовут Бахина, а я Майя . Идем. – Они идут по лесу, и джунгли расступаются. Стихают лесные звуки, в душе не остается страха. Богиня приводит Лилу на цветущий луг. – Ляг и поспи, Танита, - говорит она, целуя ее в губы. – Тебе еще долго спать. – Танита покорно ложится на мягкий цветущий ковер и закрывает глаза.


Танита открыла глаза и обнаружила, что лежит на брачном ложе одна. Резко подскочив в постели, она разом вспомнила все. “Солнце почти в зените. Я проспала. Он уехал”.
Вскочила. На розовом шелке простыни увидела бурые, почти засохшие пятна. Ритуал завершен.
Она медленно опустилась на пол и, прислонившись спиной к кровати, заплакала. Ритуал завершен. Вот она сидит тут, на полу, после первой ночи любви, даже не совершив омовения. Брошенная. Но чистая. Ритуально чистая. Полноценная индийская жена. Силой воли заставила она себя подавить рыдания и пойти мыться. Вечером предстояла церемония поклонения священному баньяну, и Танита верила: отныне соседки будут считать ее равной себе. Вместе с ними она окропит водой корни священного дерева и украсит ленточками его ветви. И когда соседки будут дарить друг другу кокосовые орехи  и желать оставаться “вечной Савитри”, они не обойдут вниманием и ее.

IX

Прошло два месяца, и дядя Виши приехал за Танитой, чтобы отвезти ее погостить в родительский дом. Радость смешалась в ее душе с острым ощущением горя: она знала, что поездка будет печальной, ведь ей предстояло проститься с отцом. Поспешно собравшись и совершенно не заботясь о том, кто будет “замещать” ее на кухне и по дому в ее отсутствие, она торопливо направилась к машине. Дядя Виши принял из ее рук баул с вещами и поставил его на заднее сидение. В самый последний миг – когда Танита уже не надеялась – из дома вышла свекровь, неся в руках небольшую коробку.
- Это подарок для твоей матери, - сказала она. – Ну, поезжай. Благословляю тебя.
Они попрощались.
Выехав из брахманского квартала, автомобиль свернул на главную улицу города и понесся вперед настолько быстро, насколько это было возможно на улице, запруженной волами с телегами, велосипедистами и просто праздношатающейся публикой. Выглядывая в окно, она дышала опьяняющим воздухом свободы. Они обогнали жарко пыхтящий, набитый людьми автобус, и Танита решительно отогнала неприятные воспоминания. Через пятнадцать минут машина стояла уже у ворот маленького дома Дешпанде. “Наш дом! Родной дом!” – прошептала Танита, забыв, как еще совсем недавно она называла его “жалкой лачугой”.
Ее провели к отцу, и она его не узнала. Ничего не осталось от полного жизненных сил и энергии, и просто полного, налитого соками жизни, человека. Страшно исхудалый, похожий на иссохшего аскета, отец лежал с закрытыми глазами и что-то шептал. “Он жив, - подумала Танита,  - но почему мне кажется, что он уже умер?”
- Кто здесь? – вдруг спросил умирающий.
- Это я, Лила.
Лежавшая на простыни сморщенная, потемневшая рука шевельнулась. Лила пала на колени и поцеловала руку. Отец с трудом приподнял руку и положил на голову Лилы, провел по волосам.
- Ты счастлива?
- Да, отец. Я счастлива.
- Муж не обижает тебя?
- Нет, нет, - быть может, слишком поспешно, слишком  убежденно ответила она.
Махадев Дешпанде помолчал.
- Лила.
- Да, отец?
- Лила.
Может быть, ему  просто хотелось произносить ее имя?
- Лила. Мне, наверно… Не суждено увидеть внуков… Но хоть одну свадьбу, хоть одну… увидел… провел… Лила… Прости…
- За что же?
- Что не отдал тебя в школу. И поспешил с замужеством.
- Нет, нет, отец! Не говорите так, прошу Вас. Вы всегда поступали правильно. Я никогда не посмею ни в чем упрекнуть Вас…
Лила сдерживалась изо всех сил, чтобы не разрыдаться. Отец вновь заговорил, медленно, с трудом произнося слова:
- Лила. Пусть будет у тебя много детей. Живи долго, счастливо. Дочка… Будь счастлива… Благословляю тебя.
И добавил несколько слов на санскрите, которые она не поняла. Подождав несколько минут, Танита тихо покинула комнату умирающего.


На следующий день приехал Мадхав. Его ждали с раннего утра, из чего можно было сделать вывод,  что за ним послали специально. Скорее всего, отправили телеграмму. А это значит, что самое худшее ожидалось со дня на день.
Еще больше повзрослевший с их последней встречи, серьезный и печальный Мадхав сказал Лиле:
- Мне нужно с тобой поговорить, сестренка. Улучишь свободную минутку, дай мне знать.
Занятая хлопотами по хозяйству, Танита встревожилась. Было в его словах что-то необычное. Конечно, брату с сестрой есть о чем поговорить после долгой разлуки, но все же… Очевидно, разговор предстоял о чем-то очень серьезном.  Покончив с делами на кухне, Танита направилась в комнату братьев, где с книжкой в руках сидел на полу Мадхав.
- Присядь, Лила.
Танита послушно села рядом.
- Слушаю вас.
- У меня важная новость. Но рассказать могу только тебе. Я нашел Шарада.
- Ах! Нашего старшего брата!
- Вернее, это он меня нашел. Видимо, до него дошло какими-то путями, через общих знакомых, что я ищу его. В общем, две недели назад поздно вечером – очень поздно, когда я уже ложился спать, - он заявился ко мне в общежитие. Я еще удивился: как же его пропустили? Ведь у нас довольно строгий пропускной режим, и после девяти вечера посетителей не пускают. Но потом я понял, что для него такие препятствия – ерунда. Он и через дымоход пролезет, и в любую щель просочится.
Танита слушала напряженно, не перебивая.
- Я едва узнал его, может быть потому, что в комнате было темно, горел лишь ночник над моим изголовьем. Я ведь на ночь обычно долго читаю. Я даже испугался сначала, когда дверь бесшумно открылась, и в комнату кто-то вошел. Высокая, темная фигура. Потом он назвал мое имя, и я узнал его голос. Я соскочил с постели и хотел припасть к его стопам, но он остановил меня. “Сядем, - сказал он мне. – И побеседуем”. Мы сели: я на свою кровать (у нас там в общежитии койки европейского типа), а он – на единственный стул.
- А ваши соседи по комнате?
- Видишь ли, с этого курса я живу один в комнате. Это совсем маленькая каморка. Кроме кровати и стула, в ней помещается еще маленький письменный стол и настенный шкафчик. Так вот, мы сели, и я спросил разрешения зажечь свет. Мне показалось, что он медлит с ответом. Но потом разрешил, прибавив, что ему хочется взглянуть на меня, рассмотреть при белом свете.
- Но и вы разглядели его?
- Да уж, разглядел. На нем были брюки… Как бы тебе описать? Не европейские даже, а американские, может быть, ты видела в кино. Синие, цвета индиго. Называются “джинсами”. Так вот, он был в джинсах и в трикотажной рубашке с короткими рукавами и с надписью на груди.
- И что там было написано?
- MAKE LOVE NOT WAR, что означает: “Твори любовь, а не войну”. Это лозунг хиппи.
- Что такое “хиппи”?
- Так называют молодых людей в Европе и Америке, которые уходят из дому, создают свои общества-коммуны, где живут одной большой семьей, помогая друг другу. Считается, что они ненавидят все буржуазное, выступают за связь с природой, за свободную любовь и все такое. Хиппи обожают все индийское, они даже основали свою колонию у нас в Гоа. Хотя, кажется, больше всего их привлекает не сама Индия, а наркотики, которые у нас легче достать.
- А что такое “свободная любовь”?
- Любовь вне брака, вот что это означает. И, конечно, еще то, что любить можно не кого-то одного всю жизнь, а многих, многих, многих…
- Стыд какой!
- Представь себе, наш старший брат разделяет их идеалы. Хотя я и не сразу решился расспросить его об этом. Он очень изменился. Кажется, он много вращался среди иностранцев и, вообще, испытал много такого, что не только тебе, но и мне невозможно даже вообразить . Он даже перевел разговор на английский, объяснив это тем, что ему, якобы, неловко слышать от меня вежливое “выканье”, которого в английском просто не существует. Ведь английский, Лила, не различает “ты” и “Вы”.
- Ужасно. И нет какого-нибудь способа подчеркнуть уважение?
- Ты можешь назвать человека “сэром”, то есть господином. Но Шарад предпочел, чтобы мы были на равных. Он великолепно говорит по-английски. Такое впечатление, что весь год только на этом языке и говорил.
- Хорошо, хорошо. Но что же он все-таки успел вам рассказать?
- Понимаешь, он намекнул, что переживает не лучшие времена. Что “добыча средств существования” - дело нелегкое. Что за эти два или три года с ним “всякое бывало”. Он не рассказывал ничего конкретного, но сказал, что “пару раз” сидел в тюрьме, правда, его быстро отпускали. Последний раз – выпустили под залог. На мой вопрос, кто внес залог, он не ответил.
- А вы не спросили его, чем он, собственно занимается, где работает?
- Я-то спросил, да он не ответил. Засмеялся. Сказал, что сфера применения его талантов очень широка. Он все время выражается так витиевато. Что-нибудь преступное, я думаю. Спекуляция. Контрабанда. Или наркотики. А, может, что и похуже. Мало ли “сфер для приложения талантов”!
- Какой ужас! Но, может быть, извините меня за такое предположение, вы ошибаетесь, и наш старший брат вовсе не преступник?
- Кем бы он ни был, он наш брат. Так я и сказал ему. “Что бы ты ни сделал, мы с тобой. Но не требуй от меня, чтобы я помогал тебе”. Он засмеялся и сказал: “Не бойся. Я же тебя ни во что не впутываю. Учись. Будешь клерком, белым воротничком. Должны же родители порадоваться”. Тут я и рассказал ему о болезни отца. И знаешь, что он ответил?
- Что? – прошептала Танита.
- Он обещал приехать на днях. Я ему и про тебя сказал, что тебя отпустят попрощаться с отцом.
- Он про меня расспрашивал?
- Про тебя больше, чем про кого другого. Обещал морду набить твоему муженьку.
- Что вы такое говорите! И как он смеет? И за что?
- А тебе самой не ясно? И кто, как не мы, старшие братья, должны заступаться за тебя?
- Муж – мой хозяин, мой бог. И для меня это непреложно, поймите! Не шутите с этим, прошу вас! Ведь в случае выбора между братом и мужем я должна буду предпочесть мужа.
- “Должна будешь” предпочесть или предпочтешь сама, по зову сердца?
- Не мучайте меня, братец.  Мне и так нелегко.
- Об этом-то и речь! – Мадхав взял Таниту за руку. – Не обижайся, Лила. Мы все тебя любим. Мы должны держаться заодно, как бы не разметала нас судьба. Теперь уже не те времена, что раньше. Помни об этом. Теперь женщину защищает даже суд. А уж в Бомбее… Ты не представляешь себе, насколько непохож Бомбей на Солапур, на любой маленький городок в Махараштре. Это совершенно иной мир, это уже почти не Индия. И в то же время Индия. Но абсолютно другая. Как мне хотелось бы показать тебе Бомбей. Твой муженек не обещал перевезти тебя туда?
- Он против этого. Ссылается на свою бедность и дороговизну жизни в большом городе.
- Но так ли он беден, как прикидывается?
- Я ему верю. – Танита поджала губки, и Мадхав понял, что несколько переборщил.
- Ладно, ладно, - примирительным тоном проговорил он. – Забудь. Никто твоего благоверного пока пальцем не тронет. Хотя я видел его пару раз в нашем колледже. Один раз он притащился на вечер с танцами перед Новым Годом. Сделал вид, что не узнал меня. А, может, и вправду не узнал. Пил виски.
- Мадхав, прошу вас!
- Молчу, молчу.
- Все, я пойду, пора готовить ужин. Пока я здесь, хочу, чтобы мама совсем не занималась домашним хозяйством.
- А она, бедная, говорила мне, что забрала тебя из дома свекра, чтобы ты здесь отдохнула! – Улыбнулся Мадхав. – Так вы и будете друг у дружки помойное ведро отбирать?
- Нет, братец. Если я увижу мать с помойным ведром в руках, я умру от стыда. Да и не нужен мне отдых. Мне нужна только любовь. Ваша любовь.
- Мы любим тебя, Лила, это правда. Но хватит ли тебе нашей любви?

Через три дня после этого разговора Махадев Дешпанде скончался.


X


- Ваш отец был религиозным человеком, дети, - сказал дядя Виши, обращаясь к собравшимся в гостиной детям Махадева. Лила, Уша и Кешав плакали. Мадхав крепился, но в глазах его тоже стояли слезы. – И потому все ритуалы должны быть соблюдены. Мой покойный брат очень сожалел, что из-за болезни не смог совершить паломничество в Бенарес и очиститься перед смертью. Но мы сделаем все, чтобы его пепел был развеян над священными водами Ганга.
- Что требуется от нас, дядя? – Глуховатым голосом произнес Мадхав.
- Главным образом, от тебя, Мадхав. Только ты имеешь право сопровождать тело отца к месту сожжения. Девочки будут оплакивать своего отца дома, вместе с матерью и другими женщинами.
- Я готов, дядя.
Они прошли в комнату Махадева, где уже были приготовлены носилки. Омовение покойного было совершено еще рано утром, почти сразу после того, как, проснувшись на заре на своем коврике у постели умирающего, супруга господина Дешпанде обнаружила, что муж навсегда покинул ее, и, сорвав с шеи мангалсутру, огласила криками весь дом. Теперь тело усопшего было завернуто в белый шелк, и его жена, брат и дети могли в последний раз взглянуть в худое, но прекрасное лицо, на котором теперь лежал отпечаток величественного спокойствия. В одночасье состарившаяся вдова была одета в простое белое сари, на ней не было ни одного украшения. Увидев рыдающую мать в таком одеянии, Танита впервые осознала до конца, что отца больше нет, а мать ее овдовела.
Перед домом Дешпанде был разбит небольшой палисадник, где круглый год цвели благоухающие цветы. Особенно роскошным был куст жасмина. Танита и Уша нарвали цветов и украсили ими носилки. Дядя Вишванатан поторапливал их: ведь, согласно индуистской вере, умерший человек оскверняется сам и оскверняет всех, кто находится рядом с ним, и поэтому одним из требований ритуала является как можно более скорое перенесение тела к месту сожжения. Переносить тело должны сыновья и ближайшие родственники, каких у Дешпанде в Солапуре не было. И никого из посторонних нельзя было пригласить для этого, чтобы не осквернять посторонних. Лишний раз высказав сожаление, что старший сын покойного не подает о себе вестей, дядя Виши обратился в Мадхаву:
- Похоже, сынок, нам с тобой придется нести носилки вдвоем.
- Я готов. Я в Вашем полном распоряжении, дядя.
- Но я тоже могу нести носилки, дядя Виши! – Почти вскричал тринадцатилетний Кешав, но тут же понизил голос. – Вы забыли обо мне.
- Но ты же еще мал!
- Я справлюсь, дядя. Это мой сыновний долг. – В голосе мальчика слышалась интонация, только что подслушанная им у Мадхава.
- Хорошо, малыш. Но во двор вынесем тело мы  вдвоем с твоим старшим братом. А пока пойди, посмотри, пришел ли жрец?
Кешав поспешил выполнять поручение. Под манговым деревом сидели пожилой брахман низкой касты и старик Шивапрасад, пребывавший в состоянии крайней удрученности. Было видно, что горе семьи Дешпанде он считает и своим личным горем. Жрец что-то тихо говорил Шивапрасаду.  Сложив руки и поклонившись почтенным брахманам,  Кешав спросил у них, можно ли выносить тело.
- Разумеется. Если, конечно, вдова уже завершила ритуал прощания, а дочери украсили носилки цветами.
В руках Шивапрасада была бутыль со священной водой из Ганга, которую он принес с собой из совершенного в прошлом году паломничества. ПО знаку Кешава, дядя  Виши и Мадхав понесли носилки во двор. Убитая горем вдова хотела было последовать за ними, но не выдержала напряжения и рухнула на руки жены своего деверя. Танита и Уша, обнявшись, чтобы поддержать друг дружку, пошли проводить отца. Они знали, что дальше ворот им нельзя будет сопровождать носилки. 
Жрец прочел подобающие мантры и осыпал усопшего листьями священного дерева тулси. Приняв из рук Шивапрасада бутыль, окропил покойного водой из Ганга. Краткий обряд был завершен. Дядя Виши, Мадхав, Кешав и Шивапрасад, одетые, как и положено находящимся в трауре, лишь в белые дхоти, подняли носилки на плечи и понесли их к месту сожжения. Впереди шел жрец, громко выкликая слова заклинания, и носильщики вполголоса повторяли их за ним. Танита и Уша стояли во дворе до тех пор, пока до них доносился голос жреца, и еще несколько минут после. Обе были подавлены.
- Когда умерла бабушка, я была еще очень мала, - сказала Уша жалобным тоном. – Тогда я не совсем понимала, что значит смерть. Я не смогла заставить себя подойти к бабушке, проститься с ней. Я чувствовала страх перед ее телом. А теперь все по-другому. Понимаешь?
- Понимаю. Пойдем к маме. Ей сейчас гораздо тяжелее, чем нам.


Они вошли в комнату. Мать лежала, распростершись на голом полу, и что-то шептала. Глаза ее были закрыты.
- Оставим ее, - прошептала тетя. – Пусть поплачет одна.


Не успели они удалиться, как послышались шаги.
- Кто это? Мы никого не ждали. Может, пришедший не знает, что у нас траур?  – Удивленно предположила тетя.
- Мы ждали Шарада, - сказала Танита.


Это был Шарад. Причем не в каких-то там “джинсах”, а в обыкновенных индийских штанах-паджама и рубахе-безрукавке. Его длинные волосы были перехвачены на затылке резинкой. Увидев заплаканные лица сестер, сложивших в изумленном приветствии руки, он почти крикнул:
- Я не успел?
- Наш отец умер сегодня ночью. Он заснул, а утром не проснулся. Тело уже унесли, – срывающимся голосом рассказала Танита.
- Давно?
- Нет, не очень давно. Может быть, Вы и успеете, брат.
- Я побегу. Только переоденусь . Лила, скажешь матери, что я приду к ней, никуда не денусь. Но сейчас для меня главное – успеть к погребальному костру.
Он забежал в дом и через полминуты выскочил в одном дхоти.
- Лила, куда мне бежать? Я ведь не знаю этого города. Далеко отсюда место погребения?
- Насколько я знаю, довольно далеко, брат. По этой улице до самого конца, а оттуда налево до берега реки. Вы сами увидите, наверное.
- Хорошо. Я побежал. После поговорим.
И исчез также молниеносно, как появился.
- Тетя, как Вы думаете, стоит говорить сейчас маме о появлении старшего брата?
- Я сама ей скажу. Новое волнение, и какое! А вы идите к себе. Есть сегодня нельзя, пить старайтесь поменьше. Но истерики не закатывайте. Лучше сидите тихонько у себя в комнате. Можете и поплакать, это не возбраняется. Идите, девочки.



Прошло несколько дней совершения погребального обряда, и все эти дни Шарад жил с ними. Напрасно Танита ждала, что он поговорит с нею. Казалось, в тесном домишке они должны были бы то и дело сталкиваться, но этого не происходило. Танита, Уша и Кешав спали в одной комнате, Шарад и Мадхав стелили себе на полу в гостиной и, вероятно, допоздна разговаривали, потому что вставали, когда солнце уже давно было в зените. Боясь их потревожить, Танита не заглядывала в гостиную и не смела их будить. Когда же старшие братья обнаруживали свое пробуждение (как правило, это Мадхав заглядывал на кухню и просил приготовить чаю, то Лила начинала хлопотать над подносами и не успевала ни о чем спросить, как Мадхав, взяв подносы, тут же поспешно выпихивал ее из комнаты и плотно закрывал дверь.
- Словно заговор какой готовят! – Возмущалась Танита.
После чая, однако, Мадхав оставался с книжкой в гостиной, а вот Шарад перебирался в комнату матери, где, примостившись у ее ног, вел печально-задушевные беседы уже с ней, иногда до позднего вечера. Из дому никто из них не выходил. Так что общаться Таните приходилось, главным образом, с Ушей и Кеши, которые по причине траура были освобождены от занятий в школе. Но нет худа без добра! – Кешав сам поинтересовался, не забыла ли она алфавит.
- Почти забыла! – Сокрушенно ответила Танита,  виновато взглянув на своего юного учителя. – Некогда мне было в доме свекрови заниматься ученьем.
- Так давай вспомним, пока ты здесь, и пока я в школу не хожу. Не так тоскливо будет.
- Разве в траур не должно быть тоскливо?
- Прости, я не то имел в виду.
- Хорошо, тащи книжку.
И их занятия возобновились. Танита удивилась свойству памяти извлекать из неведомых глубин мозга, казалось, навсегда утраченное, совсем забытое знание. За один урок она вспомнила все, что знала прежде. На следующий день они пошли вперед.
- Я обещаю тебе, Кеши, - воскликнула она однажды, окрыленная собственным успехом (только что ей удалось самостоятельно прочесть длинное стихотворение Тукарама), что никогда теперь не расстанусь с книгой. Пусть полчаса, но каждый день, буду читать.
- Вот и отлично! – Обрадовался брат и сказал: - Ты очень способная. Куда способнее вот этой тупицы, - он махнул рукой в сторону Уши, с которой в последнее время часто ссорился (в такие дни  они просто изводили друг друга подначками и насмешками).
Сидевшая тут же в уголке за вышиванием Уша и бровью не повела. По успеваемости она и в самом деле плелась в самом конце класса, и явно предпочитала шитье чтению.
И вдруг однажды, за день до конца траура, знаменующегося церемонией поминовения, после которой оскверненный смертью дом очищается, и родственники покойного могут, наконец, принимать участие в богослужении и посещать храм, Шарад собственной персоной появился в “детской”, смутив всех присутствующих. Читавшая вслух какой-то рассказ Танита осеклась на полуслове, Кешав покраснел, а Уша уколола палец иголкой.
- Читай, читай дальше. Что же ты остановилась? Я послушаю. Не знал, что ты так хорошо читаешь.
От волнения Танита принялась читать хуже, чем могла бы. Она вспомнила похожую ситуацию на смотринах, и рассердилась на себя. В конце концов, Шарад ей брат, а не посторонний дядька. Более уверенным голосом, довела она чтение до конца.
- Отлично! – Поставил ей оценку инспектор Шарад. – Просто умница! И все это, так сказать, в домашних условиях? Под руководством этого юного гуру?
Кешав покраснел еще больше.
- Но ты не будешь возражать, братишка, если я заберу твою ученицу на пару слов в свою комнату?
Кешав кивнул. Танита встала и оправила сари.
Они вошли в гостиную, где их поджидал Мадхав.
- Что так долго? – спросил он.
- Представляешь, Лила читала детям вслух. Мне не хотелось прерывать.
- Ну и как?
- Здорово! Столько перемен за пару лет! Однако, перейдем к делу. Присядь, сестренка.
Лила опустилась на одну из грубых циновок, которыми, по случаю траура, был застелен пол.
- Завтра кончается траур. Здесь с утра будут жрец, дядя Виши, а вечером и другие родственники. Возможно, даже твоя свекровь приедет на поминки. Как у тебя с ней, кстати?
- Что у меня с ней?
- Отношения.
- Нормально.
- Не обижает она тебя?
- Нет, не обижает.
- Вот и славно. Но дело не в этом. Послушай меня, девочка.
Танита тревожно вгляделась в его красивое лицо с тонкими чертами, изящно очерченным носом, густыми, изгибающимися подобно луку, бровями.
- Ты знаешь, что как старший сын, обряд должен совершить я. И я его совершу. Но после этого я должен незамедлительно исчезнуть.
- Почему?
- Когда-нибудь я объясню тебе. Но пока рано. За мной охотятся. Как только с дома спадет скверна, охотники явятся сюда за мной.
- Полиция?
- Если бы полиция! Тогда я бы не волновался! Что могут сделать полицейские? Арестовать, причем весьма вежливо, если я не окажу сопротивления. Заковать меня в цепи и препроводить в тюрьму. Максимум!
- То есть Вы опасаетесь, что может быть и хуже?
- Я опасаюсь, как ты выражаешься, осквернить лишь очищающийся от скверны дом своим собственным трупом. Да, это так. Пока мои преследователи боятся приближаться сюда, хотя я и ожидал от них пренебрежения традицией и наплевательством на религиозные чувства. Но завтра они могут неожиданно выскочить из засады, и тогда я ни за что не отвечаю.
- Я сделаю все, что Вы скажете, чтобы спасти Вас. Вы же знаете, я легко отдам за Вас жизнь, и сочту за счастье. – Глаза Таниты наполнились слезами. – Скажите, что требуется от меня?
Шарад взял ее за руку.
- Только не жертва, моя дорогая Лила, только не жертва. Ты мне нужна живой, цыпленочек. Я повешусь сам, если ты пострадаешь из-за меня. Но слушай. Мой план таков. Как только обряд будет совершен, и мне можно будет стричься и бриться, я удалюсь, якобы в уборную, а ты меня наголо обреешь. После этого я переоденусь в рясу буддийского монаха, которую захватил с собой, и выйду через задний двор. Все это необходимо будет сделать как можно быстрее. А Мадхав будет отвлекать людей в гостиной. Я думаю, что те, кто за мной охотиться, как раз и будут среди гостей, которые потянутся за жертвенным поминальным угощением. Ну, как тебе мой план?
- Вообще-то у нас тут не так много буддийских монахов… Но иногда можно встретить… А как же дальше? Вы и дальше будете странствовать в этом облике?
- Ты попала в самую точку! Именно так. В этом облике. Хочу, так сказать, удалиться в долгое, долгое паломничество.
- А ты не боишься, что сами буддисты уличат тебя? – Встрял в их беседу Мадхав.
- Я буду держаться подальше от их сообществ. На самом деле, я просто залягу на дно на какое-то время. Останусь жив – найду тебя в Бомбее, Мадхав.
- Мы будем молиться за Вас, - тихо сказала Лила.
- Все будет хорошо! – Засмеялся старший брат. – Я носом чую. Ну  что, договорились? Agreed, цыпленочек?
Танита кивнула.


На следующий день все прошло как по маслу. Пока жрец, его помощник, дядя Виши и старый Шивапрасад вкушали жертвенные, то есть жертвуемые душе покойного для ее освобождения и перенесения в мир иной, рисовые шарики, а Мадхав встречал у ворот первых гостей, Танита весьма ловко, хоть и с непривычки, обрила Шараду голову (оцарапав всего в двух местах) и сбрила ему усы. Ей показалось, что так он стал еще красивее: столь совершенный по форме череп явила ее взору бритва. Когда же он накинул на себя кашайю - коричневую рясу буддийского монаха, обнажавшую его худое и смуглое левое плечо, то у нее не осталось сомнений в том, что маскарад удался, ибо теперь узнать в этом монахе Шарада не представлялось возможным. Они вышли на задний двор, посередине которого высилось, раскинув ветви и выставив напоказ корни, могучее дерево. Двор плавно переходил в пыльную улицу. Тяжелые, мрачные тучи заволокли небо. С западной стороны дул жаркий ветер. Мощный ливень с минуты на минуту должен был опрокинуться на умирающую от жажды землю. Улица была пустынна.
- С Мадхавом я уже простился, - сказал Шарад, вешая на спину суму странника. – Детей поцелуй за меня. А у матушки я вымолю прощение по возвращении. Не горюй, моя добрая Лила! Я живучий!
Он посмотрел на Таниту внимательным, полным нежности и грусти взглядом. Потом махнул рукой:
- Good bye, цыпленочек!


И быстро зашагал в противоположную от центра города сторону. Когда он скрылся из глаз, свернув в ближайший переулок, Танита вернулась в дом, поспешно убрала оставшиеся на полу после стрижки волосы, вылила грязную мыльную воду. Тут ее позвали. Она заглянула в гостиную. Там было полно незнакомых мужчин, совсем не похожих на соседей.
- Где Шарад? – Спросил дядя Виши. – Гости хотят выразить соболезнование старшему сыну покойного.
- Пойду посмотрю, - сказала Танита и, взглянув в глаза Мадхаву, улыбнулась.


XI

Прошло уже полгода с тех пор, как Танита вернулась в дом свекра (точнее уж, свекрови, потому что свекор пока не возвращался, и по отдельным намекам Танита понимала, что он по-прежнему в тюрьме, куда попал из-за карточных долгов, что подтверждалось и периодическими отлучками свекрови из дому: очевидно, она ходила на свидания с мужем). Волнительные события уже улеглись в ее памяти, и жизнь давно вошла в привычную, обыденную колею. Свекра не было, но и муж не объявлялся. Как было известно со слов свекрови, сын не писал даже ей. Старшая золовка, Джиджи, уехала в колледж в Пуну. Апарна училась не слишком упорно, но занятия не пропускала. Пучу увлекался больше спортом, чем книгами. Его взяли вратарем в школьную команду по хоккею на траве, и благодаря этому он сильно похудел. Танита не верила, что причиной его похудания стало регулярное недоедание, но и сама она с печалью наблюдала, как истончились ее собственные руки и некрасиво торчат острые локти, как опали ее круглые, упругие щеки и исхудали еще недавно такие пышные бедра. Но, в общем, она не слишком обращала внимания на себя. Накормить стариков и детей было ее главной заботой, и она успешно справлялась с этой задачей, подобно героине старинной легенды, способной приготовить сытный обед из нескольких зернышек риса. Она варила самые разнообразные каши, острые овощные подливки, рисовые отвары, пекла пресные, но такие вкусные с жару лепешки. Но масла, сливок и сахара в доме уже почти не водилось. Бабушка  предложила продать одно из своих старинных золотых украшений, но свекровь с благодарностью, смешанной с благородным негодованием отвергла эту жертву, ибо нет ничего ужаснее, чем продавать свадебные украшения.
- Ах, матушка, к чему такие жертвы,  - сказала она. – Конечно, наступили трудные времена. Но, вспомните, нам еще выдавать замуж двух дочерей. Лучше подарите эти серьги, ожерелья и браслеты на свадьбу нашим дорогим девочкам.
- Но, кажется, ни та, ни другая не собираются замуж до окончания учебы. А за учебу, между прочим, тоже придется платить.
- Я думала об этом. Нет иного выхода, кроме как продать дом. Но без разрешения супруга я не смею приглашать агента по недвижимости и оценивать дом.
- У тебя есть другой выход. Мы все можем перебраться в левое крыло дома,  а правое ты можешь сдать под жилье, под школу для девочек, под какую-нибудь мастерскую. Это и проще, и  выгоднее, на мой взгляд.
- Ах, матушка, какая мудрая мысль! Я непременно обдумаю Ваше предложение. Ведь наш дом и впрямь почти пустует, а в будущем году уедет и младшая дочь…
- Обдумай, обдумай, дочка. Ведь и мы с моим драгоценным супругом не загостимся на земле, а тебе еще детей учить и женить. Вот как.
В тягостных раздумьях о печальном настоящем и неотвратимо подступающем будущем тянулись дни, похожие один на другой. Как-то раз, попросив у свекрови нужную, причем очень скромную, сумму денег, невестка отправилась на базар. Стоял сухой, безветренный зимний день в конце месяца маргширша . Танита была в коричневой кофточке-чоли и темном, с вишневыми разводами и почти черной узорчатой каймой, сари. Дополняло ее наряд легкое, кофейного цвета покрывало, совсем не лишнее в прохладную зимнюю погоду.
Пройдя по овощным рядам, где бедно одетые торговцы, сидя на корточках перед разложенными на газетах разноцветными грудами и кучками, во весь голос нахваливали свой  не первой свежести товар, она совершила все необходимые покупки, немного поторговавшись и выгадав несколько лишних пайс. Танита собиралась уже направиться домой, как вдруг ее внимание привлек смех, доносившийся из птичьего ряда. Она взглянула и увидела небольшую толпу, собравшуюся у клетки с говорящим попугаем. Взъерошенная птица громко выкрикивала имена известных политических деятелей, всего пять или шесть имен, и была научена на вопрос: “Кто это?”  отвечать: “Он дурак”. Толпа потешалась над глупой птицей. Танита, хоть и замедлила шаг, но близко не подошла. Однако, и краткого замешательства было достаточно, чтобы она поймала на себе внимательный взгляд. Душа ушла в пятки: она узнала человека, который смотрел на нее со стороны птичьего ряда. Это был ее первый жених, Гангадхар Десаи. За два года он еще больше похудел и теперь был похож на безумного старика.
Танита решительно поправила покрывала и зашагала к выходу. Но было поздно: Гангадхар устремился за ней.
- Это судьба! – услышала она жаркий шепот сзади. Он схватил ее за руку выше локтя:  - Остановись же! Поговори со мной.
- Отстаньте от меня, а не то я подниму крик. Я позову полицейского.
- Никто тебе не поверит, душечка. Я скажу, что это ты меня завлекала. И не в первый раз. И весь город вспомнит, что не в первый раз. А начальник  полиции – мой одноклассник. То-то, дорогая! От судьбы не уйдешь. А твоя судьба – я. Не в первый раз я тут высматриваю, как ты пересчитываешь свои медяки. Даром что брахманка, а ходишь в дерюжке.
Танита стиснула кулаки. Мучитель не отпускал ее.
- Ты полная дура, Лила, или как там тебя теперь зовут. Надо научить эту глупую птицу кричать на весь базар: “Лила дура”. И то тебе будет мало. Надо быть полной дурой, чтобы отвергнуть самого Гангадхара Десаи и предпочесть этого юнца Кулькарни! И дядька твой, что занимался свадьбой, - полный кретин!
- Как Вы смеете! - задохнулась от гнева Танита.
- Смею, смею. Потому что разговаривать надо было не с моей мамашей и не с дядькой моим, а со мной. Со мной! А меня тогда не было в городе. Уезжал я. По делам. И мамаша втихаря решила мне жену подыскать. И, главное, подыскала! И рыбка плыла уже без моего ведома в мои руки! Так надо же мамаше тебя так невзлюбить, красавица моя, и уже слаженное дело так глупо разладить. Все за моей спиной. Можешь себе представить, как я психовал, когда узнал об этом. О том, что тебя подарили, касаточку, преподнесли на золотом блюдечке этим придуркам Кулькарни. Ну не дурак ли твой дядюшка, как справедливо выражается этот попугай!
Танита пыталась вырвать руку, но он держал цепко. Они почти бежали по улице.
- А ты совсем исхудала, душечка. И подурнела, подурнела, насколько я мог заметить. Если бы не шлялась в свое время по автобусам, теперь со слугами бы жила, на перинах и подушках целый день лежала, молоком да медом да сластями питалась бы, забыла бы, что такое чечевичная похлебка… Ну-ну, не дуйся, не так уж и подурнела. Такую красоту так быстро не собьешь! Как бы ни старались твои благодетели, семейство Кулькарни. Я ведь учился у этого старика в свое время, хорошо знаю старого пердуна.
Танита опять закричала:
- Не смейте!
- Отчего же не сметь? Мало есть в этом городе людей, более влиятельных, чем я.
- Это не правда. Были бы Вы богаты, не ездили бы автобусом, не шатались бы по базару.
- А я и не шатаюсь. Видишь, вон там, впереди, автомобиль? Сейчас мы туда сядем…
Танита закричала. Несколько человек обернулись. Была бы она женщиной низшего сословия, может быть, они бы и кинулись ей на помощь. Но, увидев брахманскую пару в таком странном виде, подумали, скорее всего, что муж поколотил сварливую жену, или какая другая вышла ссора. Никому и в голову бы не пришло, что брахман к брахманке на улице пристает.
- Не ори, дура, а договоримся по-хорошему. Поедешь со мной – озолочу. И всю твою семейку из дерьма вытащу. Заступиться за тебя не кому. Муж-придурок тебя бросил, это мне хорошо известно, как впрочем, и всем в этом городе. Свекор твой  - развратный тип, еще пять лет проторчит в тюрьме. Если, конечно, залог не заплатить, а это уж от тебя зависит, милочка. Старик вот-вот отдаст концы и отправится вслед за твоим папашкой. Как видишь, я в курсе всех твоих дел. Ах да, есть еще братцы, конечно. Один юнец желторотый, ученая крыса, такой и пикнуть не посмеет. А другой – не знаю, каков он, может, он и герой, да нет его тут. А-у! А когда брат далеко, сосед оказывается близко. Так-то оно так, моя соловушка. Ну что, едем?
- Нет. Никогда. Ни за что!
- А это мы посмотрим, душечка. Куда тебе, мышка, тягаться с таким котом, как я?
Танита рванула руку и побежала. Конечно, если бы он бросился догонять,  то легко догнал бы ее, несмотря на то, что она носила сари на маратхский манер, просунув конец между ног, но он не побежал. Видимо, считал, что полдела сделано, и припугнул он ее достаточно.
Однако, Танита была не напугана, а разозлена. “Почему он считает меня такой? Грязной, бесчестной. Ведь он прекрасно знает, что я ни в чем не виновата и чиста в помыслах. Ни одним движением, ни одним взглядом не выразила я ни разу желания, за которое заслуживала бы попрека и кары. Почему он позволяет себе так со мной обращаться? Почему берет на себя такое бесчестье? Что-то здесь не так…”.
Однако, идя на рынок в следующий раз, она не преминула взять с собой Апарну, недовольную тем, что ее отрывают от какого-то телесериала, но побоявшуюся ослушаться матери, которая одобрила идею этой совместной прогулки. То ли Десаи побоялся подойти, испугавшись присутствия Апарны, то ли его вообще не было в тот момент на улице и на рынке, но поход на базар прошел без приключений. Поэтому в следующий раз Танита смело отправилась одна, уже почти не думая об опасности, которая может ее подстерегать.
Но на этот раз Десаи ждал ее. Возможно, он знал ее повседневное расписание, знал приблизительно часы, когда она выходит из дому, чтобы купить крупы, овощей и пряностей. Как обычно, он возник откуда-то сбоку, в самый неожиданный момент.
- Да, моя лапочка, - сказал он наигранно-печально. – Да, это опять я. И никуда тебе от меня не деться. Брошенка и сирота, что тебе делать? Как говорится, товар распродан, а лавка осталась. А мы не гордые, можем и на свой двор перенесть. Не злись, не злись, Лила. Я свою судьбу у астролога вызнал. Вспомни, что дядя тебе говорил? Что мой гороскоп для тебя самый лучший. Самый лучший из всех, поняла?  А уж астрологу не верить – значит ни во что не верить, дорогая. Нам с тобой по одной дорожке катиться! Таково, стало быть, предначертанье!
На этот раз он не хватал ее за руку и не пугал стоящим наготове автомобилем. На этот раз он избрал другую тактику: тактику меда и патоки.
- Ты же девочка страстная, горячая. Я хорошо помню, как играла твоя попочка под моей рукой там в автобусе, как вся кожа горела, как трепетали ресницы. Тебе нравилось, Лила, вспомни! Ты вся так и заходилась от страсти. У моей мамаши на это дело глаз наметанный. Сколько таких молодух ей приходилось видеть, ты и представить себе не можешь. Она тихую мышку от тигрицы всегда отличала. А у тебя повадки тигрицы, Лила. Это меня и возбуждает. Притягивает к тебе, понимаешь. Что может понять в женщине этот птенец  Кулькарни? Он и взять-то тебя не сумел, наверно, как следует, хоть его родичи и постарались разнести повсюду весть о состоявшемся гарбхадане. А даже если и взял один раз, то оценить не смог. Потому что придурок. Полный. Понимаешь? Мужчина, бросающий такую женщину, как ты, иных слов не заслуживает. Можешь сколько угодно протестовать, а я своего мнения не переменю.
- Да кто Вы такой, чтобы судить обо мне и о моем супруге? Оставьте меня в покое, идите своей дорогой!
- Э, нет, милая, у нас с тобой дорога одна. И лучше, если ты поймешь это раньше. Целее будешь.
Он исчез так же внезапно, как появился. Смешался с толпой. Придя домой, Танита совершила омовение и долго молилась, пытаясь смыть с себя скверну. Ей казалось, что своими словами злодей так запятнал ее, что ей вовек уже не очиститься.
 Прошло несколько недель. То и дело Десаи приставал к ней на улице, то угрозами, то уговорами пытаясь склонить ее к сожительству. Танита потеряла покой и сон. Она считала, что доброе имя ее запятнано безвозвратно. По ночам ей было особенно плохо. И что самое ужасное, гадкие слова Десаи приникали в ее душу, разъедали ее, как ржавчина. Она ловила себя на том, что иногда думает о муже плохо, мысленно попрекает его в том, что он бросил ее и не может защитить ее честь. Ни отца, ни мужа. Сирота и брошенка. Брошенка и сирота. Некому защитить. Один путь – самоубийство. Нет в жизни счастья, нет радости, нет иного исхода. Повеситься, утопиться, перестать принимать пищу. Она не могла заставить себя выйти из комнаты, лежала, отвернувшись к стене, целыми часами без сна. И хотя здравый рассудок подсказывал ей, что Десаи бессилен и, задумай он нечто поистине ужасное, давно бы нашел способ осуществить свой коварный план, и что, судя по всему, он готов ограничиться этими неисчерпаемыми потоками грязи, доставляющими ему какое-то извращенное удовольствие, она не желала пятнать себя грязью этих речей и таящимся в гнусных словах бесчестьем.
Своим полубезумным приставанием Десаи разбудил в ее душе какие-то неведомые ей потаенные струны. И она почувствовала боль. И чем дальше текла ее жизнь, тем мучительнее становилось существование.
Неизвестно, чем кончилось бы дело, попыткой ли самоубийства, воплем о помощи в виде письма Мадхаву, а, может быть, и бегством под крышу родного дома, но свекровь, давно заметившая ее состояние и связывавшая его однозначно лишь с отсутствием вестей от Виджая,  обратила внимание на то, что именно с улицы, из походов на рынок за продуктами, возвращается невестка в особо подавленном состоянии. Недолго колеблясь, она вышла проследить за Танитой. И, волею случая, оказалась свидетельницей одного из самых гнусных представлений Гангадхара Десаи. Она увидела своими глазами, как этот тип громко окликнул ее невестку и, когда та ускорила шаг, прикрыв лицо покрывалом, догнал ее и схватил руку. Она видела, как Танита вырвала руку, как побежала по улице. Она услышала громкие, оскорбительные слова, обрушенные негодяем на голову ее затравленной невестки.
- Ах, ты гордую из себя строишь! Порядочную! Брошенка, брошенка! Пустое чрево! Посмотрите на эту бесстыжую, от которой сбежал даже муж! - И Гангадхар начал показывать на Таниту пальцем, останавливая прохожих и привлекая их внимание. Прохожие качали головами. Несколько старух плюнули вслед убегающей Таните. А безумец продолжал вопить: - Пристает к благородным, а корчит из себя недотрогу Разборчивая больно! Брошенка!
Ужас обуял свекровь Таниты. Хватаясь за сердце, поспешила она домой. Но, конечно, не смогла догнать невестку, года не те. Когда переступила порог дома и заглянула на кухню, невестки не было видно. У стены лежал сиротливо мешок с только что купленными овощами. Свекровь кинулась в комнату невестки. Танита была там. Она сидела у стены и тихо скулила, уставившись в одну точку.
- Деточка! Прости!!! Я не знала! Что же ты не сказала мне, деточка?


Увидев свекровь у своих ног, Танита обомлела и вскочила на ноги. Обняв свекровь за плечи, помогла ей встать.
- Я случайно увидела, услышала на улице, - лепетала пожилая женщина. - Какая гнусность! Какая подлость! Кто этот человек? Ты его знаешь? Он безумец!
- Да, он безумец, - тихо прошептала Танита.
- Давно он тебя преследует? Наверно, давно, судя по тому, как ты переменилась в последние месяцы. Давно?
- Давно.
- Так что же ты молчала! Я бы не разрешила тебе ходить на рынок, и этот подлец отстал бы от тебя…
- Да кто бы, кроме меня, ходил, матушка?
- Это наша вина, дочка, и исправлять ее нам.

Танита печально посмотрела в окно.