Supergirl. Часть 2. Глава 8. Вступление

Я, native born. Я и ныне живущие там москвичи. Какой я и какие они, и какими я их воспринимал в 1999 году. Считая себя Генрихом Наваррским, сказавшим, что «Париж стоит Мекки»-такой же для меня тогда была Москва. Москва, в которую я должен был вернуться вопреки всему. Проживший где-то на задворках империи я должен был вернуться в тот город, где мне дали жизнь-чтобы встретить уже взрослых людей и понять какие они-не по хрестоматийным описаниям Гиляровского-не по какому-то мозаичному фольклору про «гимназисток румяных» и «московская барыня, слишком много..» нет, не прав Шевчук-в своих пространных описаниях про московскую барыню он ничего не угадал-поиграл в «морской бой» словами своей песни-и ни разу не задел корабль того, кто же такая москвичка-сказал бы, что требовательная, сказал бы, знающая чего она хочет, даже прагматичная, больше бы приблизился к истине. Я подумал-что о мужчине думает и воспринимает его с сугубо функциональной точки зрения-я думаю, что я более точен. Мужчина для женщины, как и женщина- для мужчины-это стихия. В Москве, скорее, одни для других-просто «функция», «здоровье-пропуск (нужные люди из телефонного справочника)», а разговоры и прочая мишура-это такое наполнение-ничего серьезного и связного, даже за обсуждением новостей или фильмов-всегда прицельный вопрос и расчет. Масочные жесты и улыбки.

И ты, как Куллерво, которому в хлеб положили камень, и отправили пасти скот, и ты возвратишься уже со своей ядовитой злобой, чтобы взорвать этот мир, ты придешь в него, чтобы жечь города и села, твои родные, но теперь это уже не имеет значения, потому что тебя задели так горько и так по-живому-что ты можешь вытащить этот ядовитый гвоздь и стрелу из себя-но отверстие от острия не заживет в тебе никогда. Ты идешь мстить, взяв cебе в союзники самого лютого, самого клятого врага, муртазаков, генуэзскую наемную пехоту, ты будешь вырезать тех, кто дорос до оси телеги-начисто выжигая перед собой все, мстя за свою нелюбовь, проливая реки крови, не в силах насытить эту свою утробу, как ГГ в фильме «Изо»-бескомпромиссный убиватель всех попавшихся на пути –и след кровавый стелется..да по сырой..траве».. как не  от раненого Щорса, а от пролитой тобой липкой крови встреченных тобой на пути, которые не рассредоточились, не разбежались.. И внутри тебя все какие- то глисты, или кольчатые черви, все не дают тебе возможности утолить все то, что находится внутри тебя, страшное –ужасное, тяжелое, невыносимое бремя, от которого не возможно не спастись, не забыться, с которым ты навеки повязан-мы с Тамарой ходим парой-не разлей вода- «вместе пили и ..бли-вместе стройте корабли» как Понтий Пилат с  губящей Иудейского царя мигренью, как Моцарт с бокалом яда, как Айседора с шейным  платком, как Анакреон с виноградной косточкой, как Жан-Эрден Аллиер  с великом, как Хемингуэй, не могущий подписать «дежурное» поздравление к праздничной открытке, и страдая от этого, поглаживающий холодок любимого  карабина, с уверенностью-что они бесконечно неразлучны. Отомстить за свою нелюбовь, без правил, без сожаления, no remorse, no rules, как порция не розданной пищи –как какая- то банковская ячейка, вклад до востребования, место до востребования-что- то припасенное на потом-не сделанное вовремя-просроченная книга, не сданная тобой в библиотеку, когда уже коллекторы идут по твоим стопам, наступая в твои следы, то, чему суждено еще долго вызревать в тебе, обрастая тиной, паутиной, соками и мясом-то, что ты еще должен насытить своими чувствами и взвешиванием на мерных весах твоего одновременного терпения и недержания –ожидая, что кто-то из них двоих все же одолеет-или победит по очкам, получив технический нокаут. Я и они. Они и я. Я-ГГ. Я- Куллерво с горящими глазами?

Наверное, вся эта встреча с особым и новым миром людей  другого порядка и других категорий-не подсильного плечу и художественному чутью, владению словом Шевчука и Гиляровского, произошла благодаря нашему перемещению из подмосковного летнего лагеря. Как мы ждали этого долгожданного переезда на зимние квартиры- как одно слово «зимние квартиры» вызвало предвкушение чего- то таинственного и строгого, как будто нас ждали штатские, у которых мы будем останавливаться на постой-расквартировываться. Такое слово еще – как «нумера»-с налетом комильфо, гусарства и пижонства. Я ожидал увидеть просторные гимнастические залы, как в фильме «Гардемарины, вперед!»- где мы будем фехтовать, и студии, в которых мы, подобные сверстникам Ломоносова будем в буклях на прусский манер осваивать какие- то свитки и папирусы- «вот стою -держу весло… вспоминайте иногда  вашего студента» все латынь- и все эти академические знания и предметы, которые я уже по нескольку разу успел пройти - сначала в техникуме,  потом в универистете -так что эти все знания закреплялись во мне настолько, что эти все предметы мной принимались уже по- свойски и я особо не волновался за их усвоение-они мне уже давались без излишних усилий, как мальчик Алеша в сказке про «черную курицу». И я стал задумываться о моем позиционировании среди москвичей и от этого «позиционирования» все равно был какой-то солоноватый привкус во рту, как от разбитой губы-смесь зависти лимитчика, досады за неверный выбор родителей, куча комплексов неполноценности и желание изменить мир, на своей ненависти к самому себе –как на самой благодатной почве и самом неисчерпаемом топливе.

Как в новогоднюю ночь 2000 года –посмеявшись в лицо Ельцину-поздравившему народ  с новым годом и новой эрой, новым веком, мы с Вовкой в военных шапках поехали с его родителями в гости к их друзьям. И тут мы с Вовкой стояли, блестели огни новогодней елки, и я хотел какой- то инициации, какого- то нового уровня, какого-то продвижения-какой-то новой ступени-новый год- я должен почувствовать его с каким-то переходом- и в шутку девушка хозяев квартиры меня посвящала в рыцаря, и клала мне на плечо какой-то пластмассовый игрушечный меч, а я преклонил колено, и она улыбалась мне в лицо своим лицом, и зардевшаяся, с раскрасневшимися щеками в полутьме, но тогда все было заметно, и ее младший брат что- то прыгал вокруг нас, и Вовка тоже молол какую- то чушь, и для нас это была игра какая-то, какое-то дурачество, и ни о каких свиданиях, и ни о сватовстве я не думал, но что- то меня побуждало в этом новогоднем угаре податься в рыцари Ее величества-и я жаждал этого посвящения-понарошку, невзаправду, плацебо-но как внутреннего пассионарного толчка, чтобы сдвинуться с места-«волшебного пендаля»-чтобы заняться собой и стать self-made из пастушка Куллерво-Наваррского…