Лила. IV. Снова Лила

  Часть четвертая

Снова Лила

I

 Она бежала по краю обрыва к одиноко стоящей телефонной будке. В руках была зажата бумажка с цифрами: номер телефона. “Мне нужно позвонить”, - крикнула она на бегу старухе-торговке, расстелившей на земле дорожки белых сари. “Я тебе погадаю, постой”, - шепнула вслед торговка. “Некогда мне”, - отмахнулась Лила. “Мне нужно позвонить, - извиняющимся голосом сказала она старику-аскету. “Постой, что-то скажу”, - попробовал остановить ее старик. “Некогда мне”, - бросила Лила. Она распахнула дверь будки, судорожно набрала номер. Раздались гудки. “Алло”, - послышался голос. Какой родной голос! “Бабушка, бабушка, это я, твоя Лила!” – “Лила! Милая! Как ты живешь, моя деточка? Тебя никто не обижает, моя лапочка?” - Лила заплакала. - “Бабушка, приезжай ко мне! Или забери меня отсюда!” – “Нельзя, деточка”. – И снова раздались гудки. Лила набрала тот же номер. – “Полиция. Слушаю  вас”. – “Простите, с кем я говорю?” – “Лейтенант Ума Данекар” - “Ума, Ума, это я, Лила! Ума, забери меня отсюда!” – “Фамилия? Адрес?” – “Ума, Ума, ты что, не узнаешь меня?” – “За вами приедут. Собирайтесь с вещами”. – Гудки. Трясущимися руками Лила разворачивает бумажку и видит другой номер, накарябанный на обороте мелкими цифрами. – “Алло!” - “Я говорю с господином Шарадом Дешпанде?” – “Нет, Вы говорите с его секретарем. Господина Дешпанде нет в офисе”. – “А когда он вернется?” – “После совещания у него партия в гольф, мисс. После чего он приглашен на обед в британское консульство”. – “Как же с ним связаться, сэр?” - “Боюсь, что сегодня никак, мисс. Что ему передать?” – “Передайте, пожалуйста, что звонила Лила” - “Всего доброго, мисс”. – Гудки. В полном отчаянии Лила вешает трубку и, понурившись, бредет назад вдоль обрыва. Внезапно ее словно осеняет спасительная мысль. Она кидается к обрыву и летит. Как птица. И мягко падает на благоухающий луг. Травы обступают ее со всех сторон, обнимают, щекочут ее лицо. Высоко в небе парит орел. Почти невидимой точкой.

- Танита, Танита! Проснись! Проснись же!
Лила открыла глаза. Возле ее постели на коленях стояла Сума. Глаза ее были заплаканы.
- Проснись, милая. Скорей приведи себя в порядок. Приехал Виджай. Сейчас разговаривает с моей старшей сестрой и с Рамадеви. В любую минуту может ворваться сюда. Страшно сердит. Просто ужасно.
Пока она торопливым шепотом говорила все это, Лила успела надеть кофточку и теперь заматывала себя  в сари.
- А ты все знаешь, что ли, Сума?
- Милая моя, - Сума заплакала. – Я мало что знаю. Говорят, что у тебя любовник. Я не верю. Даже если так, я тебя понимаю. Но они съесть тебя готовы, ужас какой-то. А Виджай! Он такое несет!
- Спасибо, что предупредила меня, Сума. А теперь вытри слезы и ступай. Я теперь вроде неприкасаемой. Не надо со мной общаться. Сейчас меня пинками отправят на задний двор и прикажут отныне спать возле уборной. – Усмехнувшись, сказала Лила, заканчивая прическу.
- Не шути так, милая!
- Ну что ж, я готова встретиться со своим мужем.
Сума с некоторым испугом посмотрела на Лилу. Сильные женщины всегда вызывали у нее восхищение, смешанное со страхом.
- Может, я  их предупрежу, что ты сейчас выйдешь?
- Да  нет, пойдем. Я не боюсь.
Подходя к гостиной, Лила услышала голос Виджая.
Виджай визжал, визжал, визжал:
- Вы, вы, вы все! Как вы можете защищать эту сучку? Она моя жена и подохнет как моя жена, паскуда, если даже придется задушить ее своими руками. Это МОЯ жена! У вас что, память отшибло?
Сума побледнела.
- Ты что побелела, как снег в Гималаях? – прошептала Лила. – Это же не о тебе, а обо мне говорит твой племянничек…
Они вошли в комнату и поклонились. Лила подняла глаза на Виджая. За пять лет он сильно изменился. Вместо стройного юноши перед ней сидел обрюзгший, рано постаревший человек с двойным подбородком и красными опухшими глазами. Доведись встретить его на улице, Лила ни за что не признала бы своего мужа. Свекровь напряженно сидела на краешке кресла, а свекор – на диване. Лила давно не видела свекра и отдельно поклонилась ему. Потом обернулась к мужу:
- Как доехали, господин Кулькарни?
- Ты еще смеешь спрашивать, дрянь? Делаешь вид, что ничего не случилось?
- Ого! – Лила сверкнула глазами. – Это вместо приветствия, что ли?
- На колени! – Завопил Виджай. Несмотря на объемистые формы, у него был пронзительный, высокий голос, почти женский. – Падай на колени! Стопы мои целуй! Землю лижи, по которой я ступаю! Дрянь!
Видно было, что он в истерике, и остановиться не может. Наивно было бы предполагать, что с ним возможен спокойный, обстоятельный разговор. Сума тихонько плакала. Свекровь кусала пальцы. Свекор перебирал четки и что-то тихо шептал. После возвращения из паломничества он выглядел очень заторможенным. Джиджи сидела на полу комнаты в углу, закрыв лицо руками. При каждом новом вопле Виджая ее плечи вздрагивали.
- На колени, я сказал!
Лила не шелохнулась.
- Ах, вот ты как! Не слушаться меня! Да я твой муж, ты еще помнишь об этом, сука?
И внезапно услышал тихое, но твердое:
- Да, я еще помню об этом.
- “Еще” помнишь! Что значит “еще”?
- Это значит, что если вы будете орать на меня, я могу об этом забыть.
- Ах, ты, дрянь! – Снова взвился Виджай. – То братцев своих ко мне подсылаешь, то на улицу выходишь, как распоследняя шлюха, в ярком сари и вся обвешенная побрякушками! Забыла, что мужняя жена, забыыыыла!!!!! А теперь еще и шантажируешь меня!
- Вы ошибаетесь. Я никого к вам не подсылала.
- Как это не подсылала! Еще как подсылала! То мамашу мою, нашла, тоже мне, защитницу, а то братьев  своих старших. Сразу двоих. Бандитов. У-у-у, разбойники, ракшасово отродье… Чуть не убили меня! Хорошо, жена полицию вызвала, увели их.
Увидев растерянное лицо жены, он понял, что она впервые слышит об этом.
- В тюрьму, в тюрьму увели твоих братцев, да, да! А что ты думала? Нападать на порядочного человека, на примерного гражданина! По старшему-то твоему давно тюрьма плачет. И, судя по всему, ему решетка не внове. Может, и сейчас еще валяется на соломе в какой-нибудь вонючей камере.
Лила торжествующе сжала кулаки. О, счастье! Ее братья нашли друг друга. Вместе разыскали Виджая да еще и хотели его побить. Они отомстили за нее, отомстили, отомстили!
- Что это ты ухмыляешься?
- Рада за своих братьев. Хорошие у меня братья.
Вдруг раздалось громкое всхлипывание. Пряча лицо, Джиджи выбежала из комнаты.
- Что это с ней? – Повернулся Виджай к матери. – Вот плакса! Сама меня вызвала и сама же переживает теперь за эту сучку?
- Виджай! Перестань говорить о своей супруге в таких выражениях. Ее вина не столь велика, как тебе кажется.
- Ах, ее вина не велика! Замужняя женщина строит глазки, пишет письма и бегает на свидания с любовником, и это не великая вина? Матушка, не смешите меня!
- Танита не изменяла тебе.
- Не верю!
- Ты должен поверить. Танита была увлечена, но не изменяла тебе.
- Не верю! Я знаю ее. Она горячая баба. Я знаю это как ее муж. Горячая, понимаете? И чтобы такая любила мужчину и не спала с ним! Не верю. Да и потом, разве клясться в любви к другому – не измена?
- Меньшая измена, сынок, чем завести двоих детей от другой и жить с ней много лет.
- А вот это вас не касается, матушка. Мужчине, знаете ли, можно, и всегда можно было, одну туфлю снять, а другую надеть. Но я что-то не припомню, чтобы подобное дозволялось бабам.
- Виджай, не говори так о своей супруге.
- Шлюха она подзаборная, а не супруга моя! – Виджая опять понесло. – Какое ее собачье дело, есть у меня вторая семья или нет! Это мое дело, хочу, заведу двух жен, а захочу, и трех. Я – могу. Но она – не может. Она – никто. Она принадлежит мне. Только мне. Ты понимаешь, сука? Ты – моя!!!
Лилу затрясло. Слишком долго она сдерживалась. Но Виджай переступил уже все мыслимые и немыслимые границы.
- Нет! – Крикнула она. – Я не ваша. Я хотела быть вашей, но вы бросили меня, как ненужную вещь. Вы говорите, что я горячая. Это косвенное признание того, что вы  помните, как я любила вас, как я хотела быть вам верной, преданной, настоящей индийской женой. Меня так воспитали: быть верной, преданной женой, а значит, достойной женщиной. И я не мыслила себе иного пути. Но вы предали меня, господин Кулькарни! Это вы оттолкнули меня, вы сами отвергли мою любовь. И вы не смеете осуждать меня. Не смеете!
- Я не смею?! – взревел Виджай как раненый буйвол. – Я не смею?! - Он схватил ее за плечи и начал трясти. - Кто научил тебя таким словам, как “косвенное признание”, мерзавка? Такур треклятый?!! Такур, ракшасово отродье?!!
Он принялся бить ее по лицу, нанося удары наотмашь. При этом левой рукой он держал ее, чтобы она не упала, а правой бил, и голова ее моталась их стороны в сторону. Ее светлое сари обагрилось кровью.
- Дрянь! Дрянь! – Кричал Виджай. – И с кем, главное, с кем! С Такуром! Ненавижу вас обоих! Дрянь! У-у-у…
Внезапно он отпустил ее, и она рухнула на пол. Госпожа Кулькарни припала к ней, отирая кровь.
- Через мой труп ты приблизишься к ней, сын! – Крикнула она, задыхаясь от рыданий. – Только через мой труп!
- Нужна она мне теперь! Паскуда!
Он хотел пнуть лежащую жену, но, увидев перед собой мать, остановился. Схватившись за голову руками, побежал к дивану и упал на него. Его отец испуганно вскочил, словно боясь, что гнев разбушевавшегося сына падет и на него.
Лила была в сознании. Она попыталась встать, но госпожа Кулькарни удержала ее.
- Посиди, девочка, - зашептала она. – Не  зли его. Даже если ты права, нельзя ему сейчас перечить. Он сам не свой. Не ведает, что творит.
Она попросила Суму принести мокрое полотенце, и когда та исполнила ее просьбу, стала прикладывать влажную ткань к распухшему лицу невестки.
Шатающейся походкой Виджай прошел к маленькому шкафчику у стены и достал оттуда бутылку виски. Налил себе стакан до краев и тут же выпил его залпом. Сума с ужасом смотрела на него. Вдруг Виджай засмеялся. Захохотал, хлопая себя по жирным ляжкам.
- А она ведь ничего у меня, да? Женушка-то. Аппетитная такая… Глазища – во! И сверкают! Сиськи - во! Прошу прощения  у милых дам… Ха-ха-ха…
Неизвестно, во что бы вылилась эта истерика, но тут внезапно появился… дядя Вишванатан собственной персоной. Очевидно, Джиджи вызвала его по телефону, поняв, как далеко зашла спровоцированная ею сцена. Увидев свою племянницу на полу, в луже крови, дядя Виши поднял ее на руки и понес к выходу.
- Ну, сватья дорогие, спасибо. Спасибо, что не насмерть забили нашу девочку. Увезу ее от вас. Будет время, одумаетесь, звоните, приезжайте, будем разговаривать. А оставить ее у вас не могу.
Он решительно направился к своей машине. Никто не сделал попытки остановить его. Джиджи отворила ему калитку и заперла ее, когда машина отъехала. Когда Джиджи вернулась в гостиную, отца и матери уже не было. Сума подтирала забрызганный  кровью пол. Виджай сидел на диване с закрытыми глазами. Стакан виски подрагивал в его руке. Что творилось в сердце брата? Какие мысли крутились в его голове? Джиджи не решилась спросить. Стала помогать Суме. Потом та ушла полоскать кровавые тряпки.
- Где вам постелить, брат? – Спросила Джиджи.
- На похоронных носилках, - ответил Виджай неожиданно трезвым голосом.




II

После эпизода в книжном магазине Ашок провел три дня в полном отчаянии, не имея ровно никакой возможности узнать о том, что происходит в доме Лилы и жива ли она вообще. Страшные мысли лезли ему в голову. Да, он обещал Лиле “что-нибудь придумать”. Но что реально мог он придумать? Разве что пойти самому в тот дом, где страдала теперь Лила, сидя под домашним арестом. Прийти и заявить о своей любви. Именно о любви, ибо не было у него никаких иных аргументов. У него не было ни освященных традицией прав мужа, ни даже прав родственника или соседа, забредшего “в гости”. Его могли просто не пустить на порог. Но выхода не оставалось. В смятенных чувствах молодой человек отправился на ту улицу, где жила Лила.
Прибыв на место, он не сразу решился позвонить (от ворот к дому была протянута веревка с колокольчиком) и довольно долго топтался на противоположной стороне улицы. Вдруг ворота раскрылись, и на улицу вышел мальчик лет пятнадцати. Ашок понял, что это брат Виджая. Мальчик зашагал по улице, и Ашок догнал его.
- Извините, вы брат Виджая Кулькарни? – Обратился он по-английски.
- Да, сэр, - удивился мальчик.
- Меня зовут Ашок Такур. Вы слышали мое имя?
- Ну, слышал, – пробурчал мальчик.
- Мне нужно поговорить с кем-то из ваших родителей. Они дома?
- Да, дома. Но при чем тут родители? Вам, кажется, нужно поговорить не с ними, а с моим братом.
- Как? Он здесь?
- Он приехал два дня назад.
- Так, может быть, вы проводите меня к нему?
- Вообще-то я спешу. Но, так и быть, пойдемте.
- Благодарю вас.
Оставив Ашока в гостиной, Пучу помчался   предупредить Виджая и мать, а, вернее, мать и Виджая. Госпожа Кулькарни все эти дни не вставала с постели, и ее состояние внушало опасения всем домашним. Что касается Виджая, то, похоже, он беспробудно пил, не выходя из своей комнаты, и ни с кем не хотел общаться.
- Матушка, там пришел этот, ну, как его, в общем…
- Да кто же, Пучу?
- Ну этот, Танитин учитель…
- О, Господи! – Госпожа Кулькарни приподнялась на постели. – Какой храбрец, однако!
- Я попросил его посидеть в гостиной. Позвать Виджая?
- Опасно, Пучу. Может, мне к нему выйти? Он не агрессивно настроен?
- В смысле?
- Ну, не сердит, не зол?
- Да нет, тихий, вежливый. Типичный учитель.
- Пожалуй, выйду сама. А к Виджаю все же загляни, посмотри, как он. Если  спокоен, то скажи ему, так-то, мол, и так, мать просит выйти в гостиную.
- Понял, матушка.
Ашоку пришлось ждать минут пятнадцать, прежде чем госпожа Кулькарни вышла к нему.
- Намастэ!
Они поздоровались по-индийски. Жестом она предложила ему присесть.
- Вы, наверное, ходите видеть Виджая, господин Такур?
- Нет, госпожа. Я хочу видеть Лилу.
- Таниту, вы имеете в виду? Ее нет, она у своих родных. Дядя забрал ее. Но Виджая вам увидеть придется. Ведь надо что-то делать.
- Да, я готов поговорить с ним. Прямо сейчас.
- Не храбритесь! Мой сын очень бурно переживает происходящее. Сейчас Пучу позовет его. А пока расскажите, как вы докатились до жизни такой? Ведь вы – племянник моей подруги Рекхи, не так ли?
- Да, госпожа Кулькарни, - подтвердил Ашок. -  Моя тетушка живет в Бомбее.
- Что ж, я это знала. Я виделась с Вашей тетей недавно и даже гостила у нее несколько дней. Она вас очень хвалила.  Называла вас талантливым мальчиком. Рассказывала, как навещали ее в Бомбее. Рекха мечтала (а может быть, и теперь еще мечтает), чтобы мы породнились, господин Ашок. Хотела, чтобы моя старшая дочка вышла за вас замуж.
- Я знаю, - кивнул Ашок. - Мне говорила об этом мама.
- Вот ведь как получилось, - вздохнула  госпожа Кулькарни. – Хотела назвать вас сыном, а получилось, что вы стали врагом нашей семьи.
- Даже так?
- А как вы думали, молодой человек? Честь замужней женщины – это честь ее мужа и всей ее семьи.
- Позвольте объясниться, госпожа Кулькарни. – Ашок набрался духу. - Во-первых, я хотел жениться на Лиле еще до того, как она вышла замуж. И люблю ее с того самого времени. Много-много лет. – Заметив ее удивление, он кивнул: - Да, да, много лет уже. Для меня не существует другой девушки. Простите меня, но это же относится и к вашей дочери.
- Оставим в покое мою дочь, она девушка решительная, современная, пусть делает выбор сама. Я ее неволить не буду. Итак?
- Я люблю Лилу много лет, с тех пор, как она появилась в Солапуре.
- А она, что же она? Все эти годы поддерживала с вами связь?
- Нет, нет, прошу вас, не вешайте на нее лишних грехов. С тех пор, как Лила вышла замуж, я не тревожил ее покоя, обходил ее дом стороной. Я понимал святость брачных уз и никогда бы не решился посягнуть на нее. Но потом кто-то из одноклассников сказал мне, что видел Виджая в Бомбее. И что у Виджая там другая семья. Мне сказали, что он бросил Лилу.
- Вот как! Это похоже на правду. Новость была оглушительной и для всех нас. Танита тяжело переживала расставание с мужем. Это была одна из причин, по которой мы разрешили ей посещать эти злосчастные курсы.
- Дальнейшее вам известно, госпожа. На курсах мы встретились. Совершенно случайно. Представьте себе мое удивление и мою радость, когда я увидел ее имя в списке слушательниц.
- И решили соблазнить ее.
- Нет, это было не так. Ничего я не решал. Немыслимо было даже намекнуть ей об этом. В присутствии всего класса. Все произошло само собой. В какой-то момент я понял, что тоже ей небезразличен. Потом мы объяснились.
- И что же она?
- Отказала мне. Она заявила мне, госпожа,  что по-прежнему считает себя замужней женщиной и обязана исполнять свой долг.
- Умница!
- Вам и в самом деле не в чем упрекнуть ее.
- А как же письма и тайные свидания?
- Две встречи в книжном магазине, госпожа Кулькарни, и обе в присутствии вашей дочери.
- Да-да, я знаю.
- Что вы знаете, матушка? – Раздался вдруг  голос Виджая, и он вошел в комнату. Ашок встал со своего места. – Что этот учителишка успел наплести? Прикинулся невинной овечкой? А ты как посмел сюда заявиться? – Двинулся он на своего соперника.
- Привет, Виджу! – Насколько возможно спокойно отреагировал Ашок.
- Я для тебя “господин Кулькарни”, Заучка, а никакой не “Виджу”, понял! Ты мне никто, понял, никто? Не друг и не брат, чтобы по имени называть.
- Понял, Кулькарни. Буду называть тебя по  фамилии. Привет!
- Вот придурок! Ты что, не понял, что я сейчас тебя поколочу. И имею на это полное право!
- А вот в этом я не уверен, Кулькарни!
Теперь они стояли лицом к лицу, сжимая кулаки. Госпожа Кулькарни кожей почувствовала, как по комнате пошли волны исходящей от них ненависти. Они были примерно одного роста, но Виджай казался более мощным за счет своей громоздкой комплекции.
- Посмотрите на него, матушка. Все, что он вам тут плетет про свою якобы любовь к моей жене – законной жене, между прочим! – все это полная чушь. Прикрытие! Дымовая завеса! Чихал он на мою жену, равно как и на ее доброе имя. А вот меня выставить дураком, надо мной посмеяться – вот это его истинная цель! Вот чего он добивался, гад!
Виджай заскрипел зубами, словно желая показать, что хотел бы перегрызть врагу горло, но, сдерживаемый присутствием матери, отошел в сторону. Да, он был вынужден соблюдать приличия. Виджай подошел к своему заветному шкафчику и налил себе виски. Мать покачала головой. Ашок следил за ним тяжелым взглядом.
- Позвольте представить, матушка: Такур, мой злейший враг. У нас в классе никто его терпеть не мог. Заучка, любимчик всех учителей, правильный мальчик из хорошей семьи. Вечно его нам в пример ставили. Тьфу! Сколько раз мы ему темную устраивали с пацанами, чтоб не высовывался, не лез со своими задачками решенными. Так он же, наглец, еще лучше начинал учиться. То с поэмой какой-нибудь вылезет на сцену, то сочинение пошлет на конкурс, и тут являются толпой во главе директором: награждают этого хмыря. Это все, чтобы нас, своих одноклассников, выставить полным дерьмом. Чистюля. Что молчишь, гад?
- Любопытная версия, Кулькарни, - улыбнулся Ашок. - Очень любопытная.
- Смотри-ка, опять улыбается. Он всегда таким был, матушка. Мы его бьем,  колотим, ногами пинаем, а он улыбается разбитым ртом. Мне даже снилась его улыбка эта. Прошлой ночью снилась. Ты что, не понимал, что ли, Заучка, за что тебя бьем, за что шпыняем?
- За то, что непохож на тебя и твоих прихвостней, Кулькарни, чего же тут не понять?
- Ладно, это дело прошлое. Давай о настоящем потолкуем. Ну, отомстил ты мне, смешал с грязью. Выставил идиотом перед соседями, сволочью перед родней. А теперь-то что явился? Значит, опять ничего не понял? Убери свои поганые лапы от моей жены, Заучка. Со своей женой я сам разберусь.
- Жена-то твоя ушла от тебя, мне сказали. Разве она не переехала к своим родственникам?
- Что значит “ушла”? Отдыхает она, у дядюшки своего. Ей эта история тоже нелегко далась. Откуда ей было знать, с каким расчетливым “мстителем” связалась, бедняжка…
- Что ты несешь, Кулькарни? Сам-то хоть веришь своим досужим домыслам?
- Все, хватит! Убирайся отсюда, пока цел! – Виджай плеснул в лицо Ашоку остатками виски. Ашок отер лицо рукавом. Глаза его сверкнули нешуточным гневом. – Все, все, не ярись, больше не буду! Я тебя предупредил. Моя жена – это моя жена. Еще одно твое телодвижение в этом направлении – и я иду к директору твоего колледжа. Тогда тебе кранты. Твоя карьера полетит под откос, Заучка. Выгонят тебя с волчьим билетом. Ты в Индии, забыл? Так что иди ты куда подальше, Заучка, и не попадайся мне на глаза.
Нет, не хотелось Ашоку, чтобы последнее слово осталось за его соперником, и он, выслушав обращенные к нему угрозы, произнес:
- Я не забыл, что я в Индии, Виджу. Но это современная Индия. По нашему законодательству, в Индии все имеют право на развод. Средневековье кончилось, а с ним – и бесправие женщин.
- Рассмешил! Законам нашей религии – много веков, а то и тысячелетий. Для этих законов нет разницы – средневековье на дворе или самая что ни на есть современность. Этим законам нет дела до телевидения, парламента, космических кораблей и прочей современной дребедени. Понял, Заучка? Или ты у нас атеист?
- Скорее, агностик, Виджу.  Но это к делу не относится. Самое главное, что ты должен усвоить: я не отступлю. Я добьюсь вашего развода, чего бы это мне ни стоило.
- И карьеры, отличник?
- Карьера – такая мелочь по сравнению с тем, о чем идет речь…
- И ты сможешь жить с разведенной, зная, что она принадлежала другому?
- Я просто мечтаю об этом.
- Значит, война?
- Война.
- Значит, я завтра к директору колледжа?
- Угу. А я к адвокату. Да хоть к нашему с тобой однокашнику, Видьядхару.
- Ах, как же это я забыл. Еще один мой враг закадычный. Ну, этот лекарь пропишет, что больному угодно! Все! Мы поняли друг друга. Но только помни: я развода не дам! Не дам, понял? – На этих словах Виджай развернулся, допил последний глоток, с шумом поставил стакан и, ни на кого не глядя, вышел из комнаты.
- Всего доброго, госпожа Кулькарни. Рад был познакомиться.
- До свидания, господин Такур. Простите, коли что не так.
- Все так. И вы простите меня.

Помедлив секунду, словно желая добавить что-то еще, Ашок покинул дом Кулькарни и отправился прямиком к своему приятелю-адвокату.



III

Адвокат объяснил ему, что в случае отказа одного из супругов на развод процесс может длиться годами и стоить неимоверных денег.
- У тебя есть деньги? – Деловито осведомился он.
- Немного есть.
- Речь идет о десятках тысяч рупий, мой друг. Если ты не готов на такие жертвы, ищи другой путь.
- Но какой? Полагаюсь всецело на твой совет.
- Мы должны как-то воздействовать на Кулькарни. Найти его слабую струнку.
- Нет, Рахул. Я не хочу его шантажировать. Мы отстаиваем благородные принципы, а потому не приемлем преступных методов.
- Э, друг, какова его фальшивая рупия, такова и твоя щербатая пайса! Ты победишь, даже если проиграешь, Ашок. А он проиграет всегда. О чем ты беспокоишься, друг?



В раздумьях бродил Ашок по городу, по книжным лавкам, столь дорогим его сердцу, по той улице, по которой уходила от него любимая. Постоял на перекрестке на том самом месте, где обнялись они в последний раз, и где обещал он вызволить ее из неволи. Он ходил по городу долго, пока не пошел дождь, и вернулся домой в самых смятенных чувствах. Конечно, мелькнула у него мысль навестить Лилу в доме дяди Виши и посоветоваться с ним (он почему-то был уверен, что родня Лилы – на его стороне), но, поскольку адреса он не знал, делать было нечего. У себя дома он тут же лег, потому что был поздний час, и хотя боялся, что не заснет, погрузился в сон мгновенно: столь измученной и усталой была в тот день его душа.
Проспав несколько часов без сновидений, на рассвете он встал и отправился к своим родителям в надежде поговорить с ними о своем деле. Каково же было его удивление, когда отец и мать встретили его такими возгласами:
- Сынок! Как хорошо, что ты сам пришел, а то мы уже хотели посылать за тобой соседского мальчишку! Что-то случилось! Тебя вызывает директор колледжа, и немедленно. Он буквально рвет и мечет. Звонил сюда еще вчера вечером, и еще раз сегодня с утра. Что случилось, сын? Ты в чем-то провинился?
- Да, матушка, да, отец. Я виноват, кругом виноват. И больше всего – перед вами, потому что мое образование было вашей целью, вы отдали этому столько сил. Скорее всего, меня ждет увольнение. А директор просто хочет лично сообщить мне об этом.
- Но что ты натворил, сынок?
- Ничего страшного, матушка. Не злодей я и не грабитель. Меня увольняют потому, что я влюбился в свою ученицу. Я виноват только в том, что люблю. И пришел сюда для того, чтобы поговорить об этом. Но меня, я вижу, опередили.
Ашок кратко обрисовал ситуацию. Он не стал упоминать о том, что его избранницей стала та самая Лила, которую знать не захотели его родители, наслушавшись в свое время беспочвенных слухов. Но был вынужден сказать о том, что влюбился в замужнюю женщину, и шум поднял не кто иной, как законный муж. Родители были в шоке.
- Как ты мог связаться с замужней, сын? Это более, чем грех, - возмущался отец. - Я понимаю, что по возрасту тебе давно пора жениться, плоть, так сказать, просит свое, да и нам с матерью хочется еще понянчить внучат, но неужели ты не мог найти себе девицы? Пусть ты отвергаешь всех, кого предлагаем мы, но ведь ты мог найти себе жену и сам. Сейчас многие так делают. Ох-ох, что бы сказал твой прадедушка, мир его праху! Это все Бомбей, это все этот ужасный город… Не надо было уезжать из Пенджаба, прадедушка был прав!
- Ах, Ашок, Ашок, что же ты наделал, сынок! – Сокрушалась мать. - Какой позор на наши головы! А я-то радовалась, что ты получил такую хорошую работу, перспективную, соседкам даже хвасталась… Ох, я дуреха!  Они, может, смеялись у меня за спиной...

Ашок поступил мудро, оставив родителей бушевать и плакать, а сам направился в колледж. Правильно говорят, что утро вечера мудренее. Несмотря на проливной дождь, с утра он чувствовал прилив сил, и предстоящий разговор с директором не страшил его. Школьный двор был пуст, но не из-за дождя, а по причине каникул. Оставив в холле зонт, Ашок поднялся в кабинет директора. Пожилая секретарша остановила его.
- Я знаю, что господин директор вас вызвал, господин Такур, но сейчас он занят. У него… люди. Я доложу.
По тому, как она замялась, Ашок понял, что эти самые люди –  ни кто иной, как сам Виджай. “Он что ли здесь днюет и ночует? Хочет самолично убедиться, как меня отсюда выпрут? Насладиться моим унижением? Эх, Виджу, Виджу, ничего-то ты не понял…”
- Вас просят войти, господин Такур.
Да, он не ошибся. Его взгляд сразу упал на Виджая, небрежно развалившегося в кресле. Но, к его удивлению, в кабинете было полно народу. Множество преподавателей и преподавательниц, с некоторыми из которых Ашок даже не успел познакомиться за первый год работы в колледже, хотя и встречал в коридорах или в школьном саду на переменах. Большинство из них работали не на подготовительных курсах, а со студентами колледжа. Их присутствие означало, что директор решил провести публичное разбирательство. Что ж, в логике ему не откажешь. Он беспокоится о том, чтобы подобное не повторилось, а для этого как раз и нужна вот такая общественная экзекуция.
Директор, пожилой брахман в сюртуке, узких брючках и белой нерувианской пилотке, встретил его стоя. Ашок поздоровался по-индийски. Кое-кто из преподавателей ответил на его приветствие, но сам директор, Виджай и несколько других преподавателей, в том числе почти все женщины, демонстративно не поздоровались. Лишь молодая преподавательница английского, которую Виджай, шутя, называл своей “сменщицей”, тихо кивнула ему:
- Good morning.
Дальнейший разговор шел преимущественно на маратхи. (Ашок отлично владел маратхи, хотя дома у них говорили на хинди или даже на прадедушкином пенджаби, превратившемся в нечто вроде домашнего арго. Ашок был стандартным индийским полиглотом).
- Ну что ж, господин Такур, наконец-то вы соизволили явиться. По вашей милости, часть господ преподавателей была отозвана из отпуска. Но ваше дело не терпит отлагательства до начала учебного года, Такур.
- Я слушаю вас, господин директор.
- Вы знаете, почему мы вас сюда пригласили? - прищурился директор.
- Да, сэр.
- Очень хорошо. Присутствующие тоже в курсе. Так что мы избежим повторения состава вашего преступления и послушаем, что вы можете сказать в свое оправдание, Такур. Как лицо, жестоким образом нарушившее профессиональную этику, вы будете уволены. Вряд ли это подлежит сомнению. Но мы готовы вас послушать. Вам слово.
- Благодарю вас, сэр.
Ашок медленно обвел аудиторию взглядом. Его поразило, какими внимательными были лица. Лишь две пожилые преподавательницы, сидевшие рядом с поджатыми губками, выглядели предубежденно враждебными. А раз так, у него был шанс. Не лезть на рожон, не хлопать дверью, а попытаться объяснить. Не звери же они, а люди. Преподаватели высшей школы. Люди с высшим образованием. Профессионалы. Интеллектуалы. Что ж, попробуем!
- Мое преступление, господа, заключается в том, что шесть лет назад я полюбил девушку. Я был тогда впечатлительным юношей и верил в то, что великая любовь может растопить лед Гималаев и оживить мертвого. Даже в нашей консервативной стране. Я хотел жениться на этой девушке, потому что был воспитан в убеждении "каждому дается одна любовь и один брак" и "если благородный парень полюбил благородную девушку, он должен на ней жениться". Того же хотели мои родители. Но судьба распорядилась иначе. Моя девушка была просватана за другого.
Он взглянул на Виджая. Кажется, поза его вечного врага стала менее расслабленной. Занервничал? Знал ли Виджай, что Ашок не вчера познакомился с Лилой?
Ашок продолжал:
- Горе мое было велико, но я смирился. Я уважаю законы и, в том числе, законы нашей религии. Мысленно я пожелал счастья своей любимой, с которой, впрочем, был даже незнаком. Я уехал в Бомбей продолжать учебу. И был уверен, что она счастлива, что давно стала матерью, что муж не чает в ней души. Потому что в моих глазах она была сущим ангелом – кроткая, добрая, искренняя девушка, верующая, способная на настоящую любовь и преданность. Вы скажете, что это был образ, который я сам себе нарисовал. Но это и в самом деле было так. Впоследствии я убедился, что интуиция не подвела меня. И моя мать, и моя тетушка, имевшие хождение в тот дом, подтвердили, что господин Виджай Кулькарни взял в жены сущего ангела.
Взгляды присутствующих устремились на Виджая. Тот густо покраснел. Не опохмелившись с утра, Виджай выглядел весьма потрепанным и еще более распухшим.
- Этот господин больше года не удосуживался приехать в дом своего отца, где жила невесткой его молодая жена, чтобы провести обряд гарбхадана, а это значит, что целый год она считалась ритуально нечистой, и к ней относились как к служанке из низкой касты. Наконец, стараниями его покойного деда, пандит-джи Кулькарни, бывшего директора нашей школы, господина Виджая удалось все же уговорить приехать и совершить гарбхадан. На следующий день он уехал, чтобы вернуться только через пять лет. Все эти годы он не давал о себе знать, хотя от других людей было известно, что он жив и здоров и после окончания колледжа получил неплохую работу. Но что несчастная жена, о которой он совершенно забыл! Он не писал ни отцу, ни матери! И, начав работать в Бомбее, не прислал им за много лет ни одной пайсы!
По комнате пробежал ропот. То ли людей шокировало неожиданно вскрывшееся бедственное положение семейства Кулькарни, то ли, действительно, такое несемейное поведение Виджая. Семья и род имеют огромное значение для индийцев, и если неуважение к жене хоть и не часто, но встречается, что есть, то есть, то неуважение к родителям - нечто из ярда вон выходящее. Было видно, что мнения разделились. Кое-кто недоверчиво качал головой, другие же смотрели на Виджая с явным неодобрением. Это наблюдение приободрило Ашока:
- Мне нет нужды говорить вам о том, что жена господина Виджая хранила ему верность все эти годы. А как еще мог бы вести себя сущий ангел? Она терпела не только одиночество, с которым еще можно смириться, но и бездетность, самую тяжкую  участь, какая только может выпасть женщине. Ибо она, как и многие другие наши соотечественницы, была воспитана в старых традициях и в представлениях о том, что замужество и материнство - единственный путь самореализации женщины (последнюю фразу он произнес полностью по-английски).Представьте себя на ее месте, на месте ее родителей или родителей господина Виджая. Это господин Виджай бросил ее, обрек ее на бездетность. Он просто не любит ее. Это, может быть, вписывается в рамки традиционности, но к человечности не имеет никакого отношения!
Ашок видел, что присутствующие очень взволнованы. Казалось, его слова проникают в самую глубь их сознания. Профессор физики потирал лоб. Профессор литературы цокал языком и качал головой. Директор крутил в пальцах ручку. Голос Ашока уже звенел, как у оратора на большой трибуне:
- Она была надломлена, но нашла в себе силы жить дальше. Так получилось, что в детстве, которое она провела в деревне, она не имела возможности учиться. А она очень талантливая, у нее удивительные способности к языкам, а также к литературе. Это я говорю вам не как влюбленный молодой человек, а как учитель. Ее учитель. Так вот, она хотела учиться. И нашла в этом понимание со стороны домашних, и, прежде всего, со стороны своей свекрови, госпожи Кулькарни. Так она попала на эти курсы, заработав на их оплату нелегким трудом белошвейки. Когда я пришел учителем английского в их группу, то был рад увидеть ее в столь новом и отрадном качестве. Я был счастлив ее успехами, ее блестящими ответами на уроках. Я гордился ею. И при этом изо всех сил старался не выдать своего чувства, не нарушить мира в ее душе. И не нарушить профессиональную этику. Будьте покойны, об этом я тоже думал. Я думал об этом и ночью, и днем....- Он помолчал и тихо добавил: -  Это было мучительно.
В комнате стояла тишина. Директор пару раз кашлянул, словно прочищая горло. Ашок заговорил медленно, потому что переходил к самой трудной части своей объяснительной речи:
- До встречи на курсах она не знала меня. И я не был ее любовником, как, может быть, рисует вам ситуацию этот господин. Через какое-то время - точнее говоря, месяца через три после начала курсов - я заметил -  а сердце влюбленного очень чувствительно к таким делам, господа, - через некоторое время я заметил, что ее волнует мое присутствие, что она сама неравнодушна ко мне. Во мне мгновенно всколыхнулась надежда. В то время я уже знал от общих знакомых (а я должен сказать, что мы с господином Виджаем – одноклассники), что господин Виджай Кулькарни женат, причем законно женат, господа, и у него в Бомбее семья, в которой растут двое детишек. Мне неизвестно, знает ли вторая жена господина Виджая о существовании первой.
- Как! – раздались возгласы возмущения. – НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
- Увы, это правда. И в этом убедилась почтенная матушка господина Виджая, когда ездила разыскивать его в Бомбей.  Так вот, я подумал, узнав о том, что господин Виджай – двоеженец: разве справедливо, что его первая жена несчастна, обижена судьбой, лишена счастья материнства? Нет, это несправедливо. Надо найти выход. И я его нашел.
- Что же вы предлагаете, господин Такур? – спросил директор скорее в качестве председателя собрания, чем от себя лично. Было очевидно, что его раздирают противоречивые чувства. С одной стороны, он по-прежнему был уверен в том, что Ашок Такур совершил этическое преступление, с другой – признавал, что в его словах имеется рациональное зерно.
Но Ашока не волновала рациональность. На него нахлынула такая волна чувств, что он уже не мог остановиться.
- Женщина должна быть свободна, господа! Она должна иметь право на выбор, право на счастье! В нашем случае это – право на развод. Я не верю, что кто-то из судей может с чистой совестью обречь эту женщину на пожизненную муку и оставить ее с бросившим, нет, с предавшим  ее супругом-двоеженцем, в то время как в его руках, в его власти сделать ее счастливой, подарив ей радость супружества и материнства. Подлинного супружества, господа!
- Так вы хотите жениться на ней, сэр? – изумился директор.
- Разумеется, господин директор! Разумеется!
Волнение присутствующих уже трудно было остановить. Ашоку пришлось напрячь голосовые связки:
- Да! Да! Я хочу жениться на ней, как только будет получен развод. А чему вы удивляетесь? Тому, что я не вижу в этом позора? Неужели вам легче представить ее в роли моей любовницы или содержанки? Поймите же, господа! Я люблю ее всей душой, всем сердцем, каждой своею жилкой, каждой клеткой своего тела. Никто никогда не смог бы полюбить ее так, как люблю ее я. Только я смогу своей нежностью и лаской залечить раны ее сердца, нанесенные равнодушным, безжалостным мужем. Я люблю ее, и пусть это будет моим оправданием!
Произнося этот монолог, Ашок был прекрасен: его щеки пылали, а глаза блестели влажным чувственным  блеском. Едва  послышались слова “Пусть это будет моим оправданием”, как раздались аплодисменты. Несколько преподавателей, в основном младшего возраста, аплодировали стоя. Директору это не очень понравилось. После безуспешной попытки жестами прекратить овацию, он задал сакраментальный вопрос:
- Вы кончили, господин Такур?
Все рассмеялись. Ирония директора несколько разрядила обстановку.
- Извините, господин директор. Но на этом импровизированном суде у меня нет защитника, так что мне приходится самому себя защищать.
- Что ж, сэр, вы делаете это довольно успешно. Итак, если я вас правильно понял, вы обещаете жениться на госпоже Виджай Кулькарни после того, как она получит развод…
- Но она его не получит! – Завизжал Виджай, вскакивая с места. -  Никогда! Ни за что!!! Если бы она уходила к другому – к любому другому, но только не к этому, я бы отпустил ее. А к этому – никогда!
- Возможно, дело повернется так, что у вас не останется выбора, господин Кулькарни, - снисходительно заметил директор.
В это время профессор физики церемонно жал руку господину Ашоку Такуру.
               
IV

Через неделю состоялся суд, рассмотревший дело о разводе. За эти дни общественное мнение было так возбуждено, что зал суда оказался битком набит народом. Всем хотелось знать, в чью пользу решат судьи. Защита Виджая строилась на том, что двоеженство, в принципе, не так уж незнакомо индуизму, и в древности было очень даже распространено, а потому не может рассматриваться как преступление. Защита Лилы апеллировала к неоднократно упомянутым аргументам. Они, эти аргументы, были очень популярны среди читателей обеих солапурских газет, как более консервативной, так и более прогрессивной. Последняя слово в слово перепевала речи Ашока в защиту прав женщин, а первая уделяла основное внимание силе материнских инстинктов Лилы, которые столь жестоко были попраны Виджаем. Женщины обсуждали предстоящий развод на кухнях и в гостиных, мужчины – в конторах, магазинах и прочих общественных местах. Гудели солапурские базарчики, и даже моторикши считали своим долгом перекинуться парой слов по этому поводу со своими седоками. Почти все участники памятного совещания у директора колледжа сочли своим долгом выступить в прессе. Профессор физики назвал Лилу  “солнечным лучом в царстве невежества”, а учительница-“сменщица” провозгласила Ашока “героем нашего времени”.
На суде Лила и Ашок наконец увиделись. Оба сидели в первом ряду: она, с дядей Виши и Мадхавом, - справа, а он со своими родителями – слева. Она появилась позже, чем он, и поэтому впоследствии по городу разлетелся рассказ о том, как солапурская Джульетта (хотя вряд ли ее можно было сравнить с Джульеттой) плыла по проходу, как пава, а солапурский Ромео кинулся ей навстречу, но был остановлен крепкими руками полицейских. Оба были взволнованны так, точно происходил не суд, исход которого не был заранее известен, а свадьба, открывающая врата новой жизни. С тех пор, как Мадхав сообщил Лиле о том, что судебное заседание состоится всего через два дня после подачи ею искового заявления, она жила в ожидании этого события и готовилась к нему как к необычному торжеству. Надо сказать, что за день до суда Мадхав по собственной инициативе посетил Ашока и беседовал с ним несколько часов. Расстались они друзьями, и даже обнялись на прощание. Не имея времени сочинить Лиле пространное письмо, Ашок передал с Мадхавом лишь коротенькую записку:
MAKE LOVE NOT WAR
Лила положила драгоценную бумажку за пазуху. Она кружилась по комнате, смеялась и пела:
MAKE LOVE MAKE LOVE NOT WA-A-AR!
Теперь, в своем любимом горчично-золотистом сари, аккуратно причесанная, украшенная всеми атрибутами замужней дамы, она выглядела очень привлекательно. Синяк на скуле был тщательно замазан: Лила не хотела навлекать на Виджая лишних обвинений. Большинство присутствующих, впервые увидев воочию героиню всеобщих пересудов, были приятно поражены ее красотой и тем особым достоинством, с которым она держалась. При ее появлении раздались аплодисменты. Судье пришлось призывать к тишине. Ашока и Лилу, которые не сводили друг с друга глаз, посадили врозь. Мадхав взял Лилу за руку:
- Спокойно, сестра. Правда на нашей стороне. Осталось потерпеть совсем немного.
Суд был коротким. Адвокат Видьядхар камня на камне не оставил от аргументов Виджая. Да, в прошлые века случалось, что не только мусульманин, но и индус брал вторую жену. И это было законно, и не осуждалось никем, поскольку не нарушало прав первой жены. Но наш случай – совершенно иной. Преданная, верная, любящая женщина, в здравом уме и без физических изъянов была брошена на произвол судьбы, без средств существования, и так далее, и тому подобное. Виджай еще пытался сопротивляться, огрызался, бранился. Но то был не его день. Вызвали свидетеля, подтвердившего наличие бомбейской семьи. А тот возьми да и скажи, что Виджай и вторую жену поколачивает, выставил полным злодеем. “Нет!” – хотелось кричать Виджаю. Но сегодня был не его день.
Нетвердой рукой подписал он согласие на развод и покинул помещение, повторяя про себя: «Да, я не Амитабх Баччан». Это было его любимое самооправдание с тех пор, как этот актер – высокий, стройный и уверенно победительный – снялся в серии боевиков в типаже «сердитого молодого человека», которого почему-то всегда звали Виджаем. Виджай Кулькарни был и молодым, и сердитым, и боевики предпочитал мелодрамам, и кулаком махать не стеснялся… Но: не Амитабх Баччан! Чего-то ему не хватало. Или жена застряла в мелодраматической эпохе?
Виджай уходил из суда пешком, и даже бродячие собаки сторонились его.
Никого из его родственников в зале суда не было: никто из них не захотел стать предметом посмешища.
Под громкие овации зала брак между Виджаем Кулькарни и его женой, в девичестве Лилой Дешпанде, был объявлен расторгнутым. Судья попросил тишины. Все замолчали. Лила встала и сняла с себя браслеты и кольца. А потом медленно развязала мангалсутру и, сняв, отдала ее жене дяди Виши. Тут Мадхав подал Лиле руку и повел ее в левую половину зала, к Ашоку. И вот, наконец, влюбленные упали друг другу в объятия. “Как в кино”, - прошептал Ашок на ухо своей возлюбленной ее любимую присказку. “Ты хочешь сказать, что мне это снится?” – ответила она.
Присутствовавшие в зале любительницы мелодрам плакали от счастья, мягкосердечные любители боевиков тоже утирали скупую слезу. Ашок и Лила склонились к стопам его родителей, прося их благословения. И тем не оставалось ничего, как благословить – под аханья зрительного зала. Держась за руки, новоявленные жених и невеста вышли из здания суда на площадь. Толпа, еще несколько дней назад готовая их растерзать, приветствовала их громкими криками и осыпала зернышками риса и лепестками цветов. Кто-то надел на них благоухающие гирлянды цветов. Что за день сегодня: день суда или день свадьбы?
Это был просто их день. Они сели с Мадхавом в машину дяди Виши и поехали кататься.
MAKE LOVE NOT WA-A-A-R  - пели хором лилину песню.
- Сколько мы не виделись, моя девочка? – спрашивал он ее.
- Целую вечность, милый. Почти двенадцать дней.
- Ты скучала по мне?
- Ни капельки!
- Может, видела меня во сне?
- Ни разочку!
- Но ты выйдешь за меня?
- Подумаю! А-ха-ха! - поддразнила его Лила
- А-ха-ха! - откликнулся счастливый Ашок. - А куда мы, собственно, едем?
- В Бомбей! В Бомбей! Слышите, дядя Виши? Едем в Бомбей! - захлопала Лила в ладоши.
- Слышу, слышу, - говорил дядя Виши. – Не глухой. Только никаких вам Бомбеев не будет, пока не проведем свадьбу, как положено. Так что отвезу-ка я сейчас нашего будущего зятя домой, а тебя к матушке. Пусть готовят тебя к свадьбе. Опять же, астрологи что скажут… Определим день… Ты ведь не против, Ашок?
- Все что вы прикажете, господин Дешпанде.
- Зови меня «дядей», сынок!
- Скажите, дядя Виши, а у меня есть шанс жениться на этой девушке до нового года?
- Только если расходы пополам, мой мальчик. Ведь после такого спектакля нам придется приглашать на свадьбу весь город!
Ашок радостно рассмеялся:
- С одним условием, дядя Виши! Отвезите нас, пожалуйста, за город! Согласно сценарию, влюбленным еще полагается, взявшись за руки, побегать по лугам и полям под закадровую любовную песню. Без этого как-то не то, как считаете?
- А петь кто будет, Мукеш? Мухаммад Рафи? Манна Дей? А может, я сам?
- Петь будет душа!


V


От такой любви рождаются дети. Не прошло и года, как у Лилы и Ашока родился сын Раджендра, которого в семье называли Раджу. Что касается самой Лилы, то Ашок настоял на том, чтобы она сохранила свое девичье имя.
- Когда-то ты сменила имя, Лилия , веря в счастливую судьбу. И чуть было не пропала. Давай не искушать судьбу еще раз. К тому же я так люблю твое нежное имя, моя милая Лила.
Лиладеви Такур с блеском окончила подготовительные курсы и получила сертификат, дающий ей право на поступление в колледж. Нет нужды говорить о том, что Ашок не только не был уволен с работы, да еще и с волчьим билетом, но и получил самые лучшие характеристики, когда пришел увольняться сам.
- Прошу вас отпустить меня, господин директор. У Лилы литературный талант, и я очень хочу, чтобы она продолжила образование в одном из филологических колледжей Бомбейского университета.
- Нам будем страшно жаль расстаться с вами, молодой человек. Вы подавали большие надежды. Впрочем, большому кораблю – большое плавание. Возможно, наш провинциальный колледж – совсем не ваш масштаб, друг мой.
- Благодарю вас за теплые слова и внимание, сэр. Вы очень мудрый человек, и год назад все мы убедились в этом. Надеюсь, для вас не секрет, что все ваши студенты считают вас самым передовым директором Махараштры.
Директор рассмеялся.
- Я не передовой. Я просто очень люблю сентиментальное кино. А в детстве любил сказки. Вот и все объяснение. Ну, удачи тебе, сынок!


Вечером накануне отъезда в доме родителей Ашока собралась на проводы вся многочисленная родня. Тетушки, дядюшки, кузены и кузины, сестры и братья. Были тут и Уша с молодым мужем, и многочисленное потомство дяди Вишванатана, и юный студент Кешав, а также Ума Данекар со своим сыном. Лила обносила гостей пирожками, конфетами, ароматными сдобными лепешками и все время прислушивалась, не звонят ли у дверей.
- Ты ждешь кого-то еще? – Спросил внимательный муж.
- Да. Вчера вечером я встречалась с Джиджи. Она очень взволновалась, узнав, что мы уезжаем. Мне кажется, она хотела прийти, попрощаться. Может быть, с Сумой.
И Джиджи пришла. С цветами и подарками. С Сумой и ее детьми. С Апарной и Пучу. А также со своей мамой, госпожой Кулькарни.
После отъезда Виджая, получив свободу передвижения по городу, Лила в первый же день навестила свою бывшую свекровь. От того визита у нее остались весьма тягостные воспоминания. Госпожа Кулькарни беспрерывно плакала.
- Поверь, я не знала, что ты так страдаешь, Танита, - говорила она. – Я думала, ты смирилась, как смиряются все. Сколько вокруг бездетных и несчастных, забитых и убогих, попираемых мужьями и притесняемых свекровями! И все терпят. Разве я плохо относилась к тебе, девочка?
И Лила не знала, что ответить.
- Я вас очень люблю, матушка, - говорила она, сама заливаясь слезами. – Вы всегда были ко мне добры. Разве в этом дело?
- Ты не виновата. Но нам пришлось пройти через такое унижение. С этим трудно примириться.
- Простите, простите меня.
Потом она еще несколько раз навещала госпожу Кулькарни, в последний раз – по печальному поводу, с соболезнованиями по поводу кончины бабушки, вдовы дедушки-пандита. Увидев округлившийся живот своей невестки, госпожа Кулькарни покачала головой:
- Наверное, ты была права, Танита, наверное, ради ребенка стоило пойти на это… Хотя, кажется, дело было не только в ребенке.
И вот бывшая свекровь Лилы переступила порог дома ее нынешней свекрови. В этот волнующий момент все замерли, ожидая, как поведет себя Лила. А та подошла к госпоже Кулькарни и совершенно естественным образом поклонилась ей в ноги. Все облегченно вздохнули. Тут же раздались приветствия, сопровождавшиеся смехом и радостными возгласами. Уша и Апарна, Пучу и Кешу сбились в веселую кучку: за то время, что они не встречались такой компанией, у них накопилось множество новостей. Муж Уши и сын Умы тоже влились в веселый молодежный коллектив. А тетка Ашока Рекха, модно одетая светлолицая бомбейская дама, с чувством обняла госпожу Кулькарни:
- Как я рада, что ты здесь, с нами. Я всегда говорила, что ты мудрая женщина, моя дорогая.
- Дело не в этом, Рекха. Просто когда-то – лет пять назад - я полюбила эту девочку как свою дочь.
- Я тебя понимаю.
- А теперь покажи мне малыша. Раз она – моя дочь, то это дитя – мой внучек. А? Как ты считаешь?
- Наконец, я узнаю твою старую добрую иронию, дорогая. Не значит ли это, что ты, наконец, оправилась после всех этих потрясений?
- У меня есть и другие дети, Рекха. Ради них стоит жить.
- И вообще: жить стоит.


Поезд весело бежал на запад, среди плоских холмов и бескрайных просяных полей Махараштры. С грохотом преодолел мост через Бхиму, постоял двадцать минут в Дхонде и, огибая холмы, устремился к Пуне. На поворотах в его оконных стеклах отражалось вечернее солнце, тихо скатывающееся за темнеющие впереди горы. Молодая чета с ребенком, занимавшая целое купе в первом классе, любовалась закатом и друг другом. Муж и жена были совершенно счастливы. Лила кормила двухмесячного сына. Розовощекий малыш энергично сосал, упираясь кулачком в ее пышную, наполненную молоком грудь. Молока было так много, что он даже захлебывался, и Лиле приходилось отнимать его от груди, чтобы дать ему передышку. Отдышавшись, Раджу начинал забавно крутить головой, шевелить пухлыми губками и даже смешно морщить лобик, угрожая разразиться плачем, если мамочка немедленно не продолжит кормление. И когда Лила опять прикладывал его к груди, принимался за дело с такой жадностью, словно она сутки его не кормила.
Когда поезд вышел из Пуны, было уже темно. “Чух-чух”, пыхтел паровоз, “тук-тук”, стучали колеса по старой колониальной узкоколейке. Малыш Раджу сладко спал, разметав пеленки: очевидно, он был очень доволен жизнью. Начался подъем на перевал Боргат. Поезд замедлил ход. За окном была уже такая темь, что невозможно было разглядеть, как далеко вниз уходит ущелье. В купе тоже было темно.
Влюбленные жарко и самозабвенно целовались. После шумной, насыщенной общением и бедной уединением жизни в большом доме, и особенно после вчерашнего бурного вечера с гостями, им было так сладостно остаться наедине друг с другом. Ашок гладил распущенные волосы, запрокидывал голову, смотрел в мерцающие в полумраке глаза, похожие на темные звезды.


В Бомбее Лила легко поступила в колледж, а Ашок нашел работу в университете. Они сняли двухкомнатную квартиру, а для Раджу нашли няню, которая подменяла молодую мать по утрам, пока та была на занятиях. Раджу начал говорить, а его родители – писать. Ашок начал писать диссертацию, а Лила – роман “из женской жизни”, в котором отразилось и кое-что из ее собственной жизни. А потом госпожа Кулькарни, недавно похоронившая мужа, приехала погостить к ним в Бомбей, да так и осталась.
- Не хочется мне докучать Джиджи. Она теперь всем заправляет, у нее это куда лучше получается, чем у меня.
Она очень гордилась тем, что Раджу гораздо чаще говорит слово “бабушка”, чем “мама” или “папа”. И готовила вкусную пищу “студентам, преподавателям и Ганеше”. Богу-слону Ганеше, по воле которого были, наконец, преодолены все препятствия и сбылись все надежды.
Одна из надежд сбылась вот так:
Поздно вечером раздался звонок в дверь. (Почему поздно вечером? Почему всегда так таинственно, так неожиданно?) Одним словом, Лила почти не удивилась, когда в комнату вошел ее брат Шарад. Такой же красивый, как всегда, но с засеребрившимися висками, грустным взглядом и тонким шрамиком на левой щеке.
- За вами опять погоня? – пошутила Лила, с любовью глядя на брата.
Они так редко виделись, но связь между ними оставалось неразрывной.
- Нет, цыпленок, я в неурочный час, потому что только что с поезда. Можно, переночую у вас?
Болтая втроем о том о сем, они засиделись за полночь. Рассказали свою историю и послушали его байки. Лила сокрушалась, что не может их запомнить. Жизнь Шарада – вот настоящий роман, вот настоящие приключения! «Не то что моя жизнь – бабьи сопли». А на рассвете Шарад ушел. Лила еще спала, а Ашок встал, чтобы проводить до дверей. Расстались они большими друзьями. Проснувшись, Лила увидела на подушке красивое ожерелье из полудрагоценных  камней. Поплакав над ожерельем, еще хранившим память о тепле его рук, Лила думала: “Что такое наш приход и наш уход в этой жизни?”.


Прошло несколько лет. Как-то дождливым днем неопрятный, больной, опухший от беспробудного питья Виджай сидел у себя в комнате и чистил орехи. Он складывал скорлупу на газетный лист, расстеленный перед ним на столе. Вдруг взгляд его упал на какую-то строчку. Что-то привлекло его взгляд. Фамилия? Имя? В заметке говорилось:
"Подведены итоги конкурса на лучший писательский дебют в нашем штате. С большим отрывом первое место занял роман молодой писательницы Лиладеви Такур, посвященный вечной проблеме несовпадения нравственности, чувства и долга. Завтра в 17 часов в зале… состоится награждение победительницы. Вход свободный".

“Как они ошибаются! - думал Виджай, - Вход свободный! Мне, например, туда ходу нет. А, может, пойти?”. В его глазах что-то мелькнуло. Или сверкнуло. Он еще раз взглянул на газету.
Газета оказалась за позапрошлый месяц.
- Нет, я не Амитабх Баччан, - усмехнулся Виджай и встал, чтобы налить себе виски. – А ведь я любил ее! Но эта публика разве поймет?

THE END