Сирень, черёмуха и белый голубок. Глава 3

               
       Пятница двенадцатого оставила в жизни Дарьи небывало чёрную отметину...
       К часу должен был подойти Сашка, и супруга загодя, уже в десять, начала готовить окрошку.
       Знойным июльским днём холодная окрошечка – первое дело. Да ещё с горячей картошечкой вприкуску. Объеденье – слов нет. Сейчас для стряпанья такого бесхитростного, но очень полезного кушанья благодать: в огороде лучок, ранний картофель, огурчики, укропчик. Особенно хороша окрошка с густой деревенской сметаной. А её, сметанки-то, в холодильнике Золотарёвых вдосталь. От коровушки Белки она, Дарья, получает круглый год (кроме двух весенних месяцев, когда их кормилица находится в запуске) порядочно молока. 
       О сенокосе, вытягивающем из плоти тугие ноющие жилы, хозяйка сейчас не вспоминала. Где-то далеко от сознания Дарьи были также слепни и оводы, которые вместе с колючей сенной трухой набивались под рубаху и превращали и без того потное разгорячённое тело в ошпаренный кусок мяса. Сарай был уже забит под завязку. Да и около сарая красовался внушительных размеров стог. Несколько навильников пришлось даже отправить на чердак хлева – сеновал.
       Захотелось пить. Дарья отворила дверь в коридор. Привычно нащупав маленький четырёхугольник выключателя, зажгла свет. С наслаждением зачерпнула ковшом из небольшой деревянной кадушки густого пузырящегося кваса. Утолив жажду, снова вернулась к столу и, положив на разделочную доску пупырчатый огурчик, принялась мелко крошить его.
       Квас женщина делала сама. Из подсушенных или поджаренных хлебных корок. Если хлеба не хватало, в дело шли сухие яблоки, ревень, черёмуха.
       Надо сказать, отменный  у неё получался квасок. Душистый, пенящийся. Узнав о славном Дарьином продукте, не раз забегали к ней спешащие на полевые работы мужики и бабы. Все мечтали отхлебнуть из начищенного до блеска эмалированного ковшика хотя бы глоточек. Двенадцатилитровое ведро пустело скорёхонько. На смену ему тут же выставлялась деревянная кадушка. Правда, потом женщины усовестились и стали приносить кто что мог: хлеб, варенье, песок, дрожжи. И Дарья по-прежнему продолжала снабжать всех напитком.
       Особенно же в её семье любили квас из черёмуховых ягод. Его Дарью научила делать мама, а маму – её мама. Квас готовился просто. Сначала килограмм свежих плодов женщина промывала в холодной воде, потом укладывала ягоды в эмалированное ведро и засыпала двумя стаканами песка. Накрыв ведро крышкой, выдерживала при комнатной температуре примерно часов двенадцать. Затем всё перемешивала, заливала шестью литрами тёплой воды. Добавив щепотку дрожжей (граммов примерно двадцать) и ещё два стакана сахара, оставляла опять на двенадцать часов. Но уже для брожения. Наконец, квас процеживала сквозь марлю, держала два дня в кухне на буфете, а затем предлагала желающим.
       Постепенно к изготовлению столь необходимого для лета напитка подключились и «старшие Дарьины подруги» – бабушка Устя и бабушка Аглая. Так что этого ароматного пенящегося добра хватало на всех. Но в последние годы деревенский люд перестал забегать на «ковшичек к Золотарёвым». Полевые работы в коллективном хозяйстве исподволь сошли на нет – и уже никто не торопился мимо Сашкиной и Дарьиной усадьбы на некогда тянущиеся до самого горизонта угодья, где росли картофель, турнепс, лён...
       Больше года тому назад Золотарёва стала как бы сродни помощницам-бабушкам: ушла на самовольную пенсию. Правда, без пенсиона. Возраст ещё не тот. Всего-то тридцать пять годков в мае разменяла.
       Перед тем, как прочно осесть дома, работала Дарья почтальоном. Носила не только обязательные в таких случаях газеты и журналы. По просьбе жителей ей приходилось доставлять в неближние деревни лекарства, моющие средства, хлеб с макаронами и даже резиновые сапоги и галоши. В населённые пункты, где коротали бесприютный век свой две-три избёнки, автолавки не ходили. Райпо экономило на бензине. Вот и отмеряла за день неугомонная почтальонша не один десяток километров, таща на себе тяжёлую кладь и отвоёвывая таким образом право крохотных деревушек на элементарное существование. Ноги-то ведь неспроста исполосованы кручёными венами. Когда распухли голеностопы, обратилась к врачам. Те посоветовали сменить работу. Дело это, конечно, нехитрое. Только где найдёшь её, другую-то должность? И она продолжала усердно «почтальонствовать», пока однажды не слегла на целый месяц. Аптекарские мази, домашние примочки и отвары из трав немного приостановили болезнь, и Дарья снова накинула на плечо казённую лямку. Но одна из её знакомых, работница пенсионного фонда, как-то разъяснила ей: в пятьдесят пять с такой зарплатой она всё равно получит мизер, равный социальной пенсии. Посовещавшись с Сашкой, супруга решила подать на расчёт и основательно заняться домашним хозяйством.
       Работы хватало. Корова, телёнок, пять овец, поросёнок, десять куриц во главе с петухом, четыре гусыни и два гусака – всё, что они развели после «осёдлости» Дарьи, требовало многочасового ухода. С кормами же зачастую приходилось туго. Узнавали, что и где можно достать подешевле. Мчались туда, выстаивали длинные очереди, закупали, грузили на старенький тракторишко и везли домой. От нужды семью спасали также огород и поле. В огороде выращивались центнеры кормовой свёклы для живности – и в разумных пределах овощи для себя. В поле же на двадцати сотках колосились рожь и овёс – не нужно покупать втридорога зерно для птицы.
       Если честно, на совхозных угодьях было распахано не двадцать соток, а в два раза больше. Но к Золотарёвым со стороны ООО «Колоски» претензий не поступало. Все так делали. Ведь у каждого крестьянина где-то должен был находиться выделенный государством личный куш в шесть гектаров. Но в условиях неразберихи в стране никто: ни чиновник, ни подчинённый – не знал, как правильно оформить документы на получение законной собственности. А если бы с документами и случился полный порядок, – откуда же сельхозпредприятию было выкроить для частника пригодный к земледелию лоскут. Почти вся землица, взлелеянная не одной тысячей мозолистых рук, щедро политая в ратные времена своей и чужой кровью и густо орошённая едким потом в межвоенное затишье, сейчас лесом затянулась. Где некогда ходила глянцеватой рябью красавица-рожь, колыхалась тугими волнами богатырша-пшеница, стоял густой стеной силач-ячмень, теперь женщины в березнячках да осинничках грибы-белянки собирают. 
       Вздохнув, Дарья принялась чистить сваренные вкрутую гусиные яйца.
       За делами она не заметила, как в кухне потемнело. Подойдя к окну и выглянув наружу, счастливо улыбнулась: «Слава Богу, никак Господь смилостивился. Сколько дождевых туч прислал. Ведь с мая мучаемся с поливом».
       Она бросила взгляд в сторону погоста, и радость невольной струйкой тут же начала медленно вытекать из её возликовавшей было души. За металлической оградой  тревожно шумели тополя. Огромные серебристые стволы выглядели пугающе на фоне сгустившегося, особенно вдали, тёмно-лилового неба. Сирень же у подножия гигантов пока настороженно молчала.
       Неожиданно женщина вздрогнула. Нож выскользнул из рук и с глухим стуком  ударился об пол. Но поднимать его Золотарёва не стала. Сейчас было не до того. Прямо на глазах у Дарьи, в тягучем кладбищенском воздухе, над макушками сиреневых кустов, ясно обозначились и застыли полупрозрачные белесоватые тени. «Туман?» – мелькнуло в голове. Но тени, словно услышав её, тут же, не торопясь, стали принимать форму нешироких лент. Ленты же в свою очередь мгновенно образовали тугой жгут, который принялся неистово колотить землю. 
       От страха женщина закрыла глаза. Когда же открыла их и, пересилив ужас, снова взглянула в сторону погоста, никакого жгута она там не увидела. Под встревоженными тополями опасливо перешёптывались кусты сирени да на небольшой высоте в сторону бани мчалась какая-то птица. Дарья толком её даже и не рассмотрела. Но ей показалось, что это был голубь. Видно, и бедную пичугу испугала надвигающаяся буря.
       «Боже мой! Чего только не привидится», – начала успокаиваться Золотарёва и уже почти без боязни окинула намётанным взглядом огород.
       Вскоре ей стало опять не по себе. Минуту спустя она обнаружила причину вернувшегося своего тревожного состояния: у дощатого навеса в ожидании чего-то нехорошего судорожно перебирала ветвями испуганная черёмуха. 
       Прибежала Машка. Девочка только сейчас закончила полоть у бабушки Усти редиску. Захлопнув створки рам, двенадцатилетняя егоза основательно намыла руки и ринулась помогать матери.
       – Машенька, – обратилась Дарья к дочери, – забери сегодня из садика в четыре Настю и Ксюшу.
       – Что за спешка? – подражая отцу, осведомилась Машка.
       – Вечером батареи собираются красить. Попросили пораньше прийти за детками.
       – Хорошо. 
       Дарья, вспомнив о чём-то важном, открыла ключиком одну из дверок старинного буфета и достала пузырёк с мутноватой жидкостью.
       – Мама, ты опять? – всполошилась дочь.
       – Всё, миленькая... скоро не буду. Совсем немного осталось, – поспешила утешить её смущённая Дарья.
       Девочка, по-взрослому вздохнув, принялась яростно крошить зелёный лук.
       Прошло минут пятнадцать, а за окном уже творилось невообразимое. Ветер, словно от неизбывной тоски, дико выл и в бессильной ярости кидался на стёкла. У Дарьи и без того немного кружилась голова, а тут ещё в какой-то миг возникло ощущение, что рамы начали пузырём прогибаться внутрь и их вот-вот вырвет натиском сумасшедшей стихии.
       Она с ужасом глянула в сторону кладбища. Вершины тополей там уже бешено крутило из стороны в сторону. Дарье показалось, что это седые волхвы, сотрясая мудрыми головами, в экстазе молятся богам о ниспослании великодушной милости.
       Злосчастную же сирень нещадно швыряло о железные прутья решётки.
       И на черёмуху в их огороде сейчас нельзя было смотреть без содрогания. Чья-то невидимая рука безжалостно клонила горемычную долу. Растрёпанные косы бедняжки страшно трепал обезумевший ветер. 
       Где-то на улице оглушительно загрохотало. Охнув, мама с дочкой, как по команде, рухнули с табуреток на пол и прикрыли головы руками. Громыхнуло ещё раз. И ещё... Золотарёва набралась храбрости и, перебежав в спальню, отдёрнула оконную занавеску. С крыши фельдшера Епифанова Ивана Валентиновича слетело несколько кусков шифера. Серые осколки густо усыпали дорогу.
       – Надо сказать папке, чтобы залатал дыры, – повернулась Дарья к подошедшей дочери. Машка, взглянув на оголившиеся стропилины, согласно кивнула.
       Наконец ветер присмирел. Зато посыпал крупный град, который, немного погодя, перешёл в непроглядный ливень.
       Минут через тридцать непогода устала злопыхать на мир божий и в знак примирения выкатила на выстиранную скатерть неба остуженное солнышко.
       Дарья вновь распахнула окно. Она услышала, как тихонько скрипнула калитка.
       Это пришёл на обед муж.