Сирень, черёмуха и белый голубок. Глава 4

       Прогулялся ветерок по округе на славу. Словно хмельной молодец в бесшабашной удали своей побуйствовал. Около школы выворотил с корнем несколько древних лип, с пяти домов стащил кровельный материал, у зоотехника Коровина разметал в радиусе тридцати метров дощатый двухэтажный сарай, а за околицей умудрился сокрушить деревянную опору линии электропередач. 
       Местные власти призвали население сегодня и приступить к устранению беспорядков. Сбор назначили в четыре пополудни. И как обычно – у продмага.
       Когда Дарья с мужем свернули с большака* на площадь, народу там было уже полнёхонько. Они протиснулись в центр толпы, туда, где ощущалось наибольшее оживление и раздавались всплески неудержимого смеха. Причиной же веселья служила такая картина. Пастух Василий, восседая на огромной бочке из-под сельди, красноречиво растолковывал собравшимся, что, дескать, досталось на орехи только их деревне. Другие же сёла ветрюга не тронул. Умчался, подлый гад, через Ерошкин лес на соседнюю область. На увещевания односельчан приглядывать за коровами Василий резко взмахивал рукой, словно пытался отогнать назойливых мух. Вскоре он уже читал согражданам лекцию об ураганах в Америке. «Тамошние люди, – мигал Василий поросячьими глазками, – поганцы этакие, ишь до чего додумались... обозвали эту напасть торнадом. А чё... – он в задумчивости снял кепчонку и поскрёб замызганной пятернёй затылок, – может, наименованье-то и в соответствии... Вот ткнётся такой торнад-торпед в твою, к примеру, избу – тока щепки полетят». 
       – Это от нас «тока щепки полетят», если пасти скотину не будешь, – под очередной взрыв хохота беззлобно выкрикнул кто-то из толпы.
       – Да-да, Василий, шёл бы ты к стаду, – не особо вникая в болтовню пастуха, произнёс и Золотарёв. – Вспомни, как в прошлый раз одна из твоих красавиц у Замошкиных рогом калитку сковырнула. Ну и что получилось?
       – Чё? – вылупился на него изжелта-красными белками Васька.
       – Пришлось твоей Агате урожай капусты людям отдавать. Вот чё.
       – Так это в прошлый раз... – неожиданно засмущался подвыпивший пастух, – а сегодня далеко угнаны. В полкилометре отсюда, – он тюкнул пальцем в ржавый обруч бочки и как ни в чём не бывало принялся за новую байку.
       Хитрый мужичонка давно сообразил, что в нынешние времена на его должность вряд ли найдутся охотники. Во-первых, кому понравится каждый день, даже по воскресеньям, вставать ни свет ни заря, собирать и совхозных и личных бурёнок и куковать с ними на пастбище чуть ли не до вечерней зорьки. Во-вторых, не всякий сможет работать под открытым небом, причём в любую погоду: дождь, слякоть, холод, зной. В-третьих, только самоистязатель, по-теперешнему мазотихрист*, будет добровольно выносить нападки мух, слепней, оводов. А чего стоят одни мошки, которые так и норовят забиться во все дырки на теле.
       Но самое-то главное – эти лишения ему приходилось терпеть за смешную плату. Да и ту постоянно задерживали. Вот и прощало начальство Ваське его не в меру болтливый язык и вольготно гуляющее по деревне стадо...
       Вскоре подоспела и бригадир Ирина Власьевна. Со знанием дела она ловко распределила обязанности. Да так, что ворчливых сегодня не оказалось.       
       Сашка работал под горкой, невдалеке от ручья, за которым бродили коровы. Он складывал наломанные ураганом сучья и ветки в кучи и жалостливо поглядывал на стадо, прикидывая, сколько же вечером Дарья надоит молока от их Белки. «Гнал бы на Хорёв хутор. Рядом ведь... Эх, придётся сегодня нашей кормилице двойную норму клевера задавать». – В сердцах он попытался зашвырнуть огромный сук тополя на верх большущей пирамиды, но не рассчитал. Сук скатился наземь. Сашка чертыхнулся, но поднимать его не стал.
        Трава же на пастбище бурёнушками была действительно вылизана до корней. Лишь кое-где на кочках ещё топорщились неаппетитные кустики. Наиболее привередливые коровёнки, брезгливо морща носы, вовсе не притрагивались к еде. Они знали, что дома хозяева накормят их от пуза. Другие же, которым в родном хлеву ничего не светило, захватывали шершавыми языками отвратительную пищу и, давясь, заталкивали в желудок. Часть коровушек, склонных к бродяжничеству, шустрой сороконожкой семенила в сторону деревни на огороды нерадивых хозяев.
       Дарья у продмага собирала бутылки, пакеты и пакетики, которыми была щедро усыпана земля. «Ящик же мусорный рядом. И как только рука поднимается кидать всё это под ноги, – ворчала она, методично отправляя в пеньковый* мешок разный хлам. – Вон Машка и то каждый раз спрашивает, куда ей положить мусоринки из кармана».
       Неожиданно она услышала вскрик. Сначала решила: померещилось. Но звук повторился и в другой раз, и в третий... Затем он перешёл в отчаянный призыв о помощи.
       О боже! Кричал её Сашка. О чём – она сразу не сообразила. Бросив поклажу, женщина ринулась под горку.
       То, что она увидела, окончательно парализовало её волю. Громадный бык с утробным рёвом катал по земле мужа. Сашка безбожно матерился и закрывал голову руками. Под ноги животине то и дело попадал Сашкин плащ.
       Эту плотную одежонку с капюшоном Дарья, несмотря на мужнины протесты, предусмотрительно прихватила из дома. В позапрошлом году Сашку укусил клещ. Золотарёв в лёгкой форме переболел менингитом. После этого женщина одевала супруга, когда тот ездил в лес, по-иному, – утверждая, что жар костей не ломит. Сегодня муж также работал с ветками, на которых любят гнездиться клещи. И старенький плащик, купленный ею на барахолке в городе, оказался вовсе даже не лишним...
       Мощный шквал адреналина едва не разорвал на части её слабое женское сердце. Леденящий ужас тут же опрокинул женщину навзничь.
       Придя в себя, Дарья встала, опираясь руками о камень. В густом полупрозрачном мареве, которое теперь неотступно колыхалось перед её глазами, она рассмотрела, как бык, чудно вывернув шею, пырнул Сашку рожищем. Затем, приподняв на лбу, шмякнул оземь. Сашка замолк.
       Теперь дико закричала она...
       Открыв глаза, женщина удивилась: на значительном расстоянии от быка, угрожая «паразиту» вилами, беснуются мужики. Вспомнив всё, Дарья нашла в себе силы и ещё раз взглянула на поле боя. Ничего утешительного там по-прежнему не было: бык, нимало не реагируя на призывы к его совести, катал Сашку по траве.
       Но тут храброе мужичье войско замерло. Дарья опешила: от скотного двора к ним стремительно катилась маленькая женщина. Золотарёва узнала в ней Глафиру. Вместо прежней плиссированной юбки на Глафире теперь красовалась другая, без складок, что делало доярку похожей на кочашок капусты.
       Уставшая от адского труда без выходных, неработающего мужа-алкоголика, вечно голодных ребятишек, эта женщина была достойна самой искренней жалости. Молоко, которое Глафира тихонько от начальства таскала домой в недрах капустно-сенной одёжки, ребятне приелось до тошноты, картошка на неудобренной почве в их огороде не росла, крошечную зарплату не выплачивали по нескольку месяцев – вот лишь некоторые из тех многочисленных бед, которые заставляли несчастную от безысходности ночами ревмя реветь в подушку. А утром её воспалённый мозг сверлили одни и те же мысли: «Где взять денег? Чем накормить малышей?» Просить помощи у кого-либо она стеснялась, но и от помощи, если предлагали, отказывалась, так как понимала: сейчас многие живут разве что чуть получше её.
       Но не о голоде, который давно уже прописался в её семье, думала Глафира. Большое жалостливое сердце женщины разрывалось от страха за Сашку. Ведь погибнет почём зря молодой мужик. И каково придётся его жене и дочкам? Ведь двойняшкам-то недавно всего-навсего три годика стукнуло. Тем более, что Дашка-то (чёртова интеллигенция!) нигде не работает и впредь, видимо, работать не собирается.
       Конечно, было страшно и за себя. А ну как ребятня останется без матери? Чего-чего, а участи сиротин горемычных своим детям Глафира не желала.
       Но страхи Глафиры, не успевая как следует зародиться, тут же глушились приступами неудержимой ярости. Вот почему она с матерными криками и ринулась на противника.
       Бык – либо он увлёкся жертвой, либо не узнал хозяйку, у которой курировал группу коров, – поначалу никак не отозвался на вопли женщины. И только когда Глафира вплотную приблизилась к нему, он, отложив на потом забаву, удосужился вальяжно наклонить башку и даже «шутливо» направил один рожище в сторону доярки.
       Но Глафира была не лыком шита, а прочными суровыми нитками, к тому же просмоленными в добротном российском варе. Улучив момент, она цепко ухватилась мозолистыми ручонками за кольцо, вдетое в ноздри быка, и резко дёрнула вниз.
       Монстр, взревев от боли, тряхнул головой – и Глафира, словно флаг на флагштоке, вознеслась на два метра вверх. Но невыносимые страдания всё же заставили животное опустить мужественную тореадоршу на землю.
       Дарья несколько раз вскрикнула. Но голос её постепенно затих, тело обмякло…
       Открыла глаза, когда чуткий нос уловил запах нашатыря. Это Иван Валентинович, сосед их, высокий седой старик из бывших военных фельдшеров, водил около её лица ваткой. Женщина несколько раз чихнула. Затем, опираясь на чью-то руку, встала.
       Неподалёку стоял трактор. Четверо парней, среди них был и хозяин рычащего агрегата Лёшка Замёткин, осторожно поднимали на телегу мужа. Лица у Сашки не было. На сложенном вчетверо плаще, заменяющем подушку, в окровавленных бинтах слабо шевелил бровями... кусок тёмно-багрового мяса.
       Протяжно взвыв, Дарья кинулась к носилкам. 
       Парни, не сговариваясь, опустили брезент на землю. Золотарёв с трудом разомкнул веки и сделал жуткую попытку улыбнуться. Растрескавшиеся тёмно-лиловые губы заботливо выдавили:
       – Со мной не надо... Машенька, Настюша и Полечка... дома... одни. – Видя полуобморочное состояние жены, слегка дёрнул полузаплывшим глазом: – Всё будет хорошо... 
       Наконец, носилки были поданы наверх. Замёткин подставил лесенку. Теперь по ней на верхотуру должен был взобраться восьмидесятипятилетний фельдшер. Сопровождение раненого, по словам самого же Ивана Валентиновича, входило в его служебные обязанности. Старик, ухватившись за боковины шаткого приспособления, выпростал из-под халата ногу и опустил её на первую ступеньку.
       Неожиданно он побледнел и схватился за сердце. Мужики тут же бережно усадили его на чью-то куртку. Старик неверной рукой достал из кармана рубашки маленькую бутылочку. Приняв таблетку, он закрыл глаза и прислонился спиной к колесу трактора.
       Прошло несколько минут. Ивану Валентиновичу не легчало. С трудом  встав на ноги, он тихо подозвал одного из парней. Ему Иван Валентинович вручил Сашкину карту, оформленную тут же, на поле. «Это документы, – сказал он. – Передай их, Коля, врачу скорой помощи, которая вас встретит. – Помолчав секунду, добавил: – А я, видно, отъездился. Быстрей бы кого на замену прислали».
       Кивнув, парень орлом взлетел на телегу. Лёшка закрыл борта и также поспешно нырнул в кабину. «Беларусь», выбросив из трубы почти незагазованное тепло, плавно взял с места...
       – А где папа? – спросила дочь, как только Дарья открыла калитку.
       Золотарёва, шатаясь, опустилась на скамейку. Испуганная Машка метнулась в дом. Вернувшись, она протянула матери стакан воды. Отпив глоток, женщина не стала лукавить и рассказала дочери всё. Машка спокойно восприняла случившееся. Очевидно, в этом возрасте дети ещё не умеют правильно реагировать на такие вот события. Тем более, если эти события происходят не на их глазах.
____________________________
Прим.: *большак – центральная дорога;
*мазотихрист – лексема от «мазохист» и «антихрист»; здесь – Васькин неологизм;
*лозина – разновидность ивы;
*пеньковый – сделанный из пеньки; пенька – суровая, очень прочная ткань, получаемая из волокон льна, джута, кенафа, канатника, конопли и других грубостебельных растений.