Сирень, черёмуха и белый голубок. Глава 6

       Утром, сказав дочери, что едет к папе, Дарья с первым же автобусом отправилась в город. Никого из попутчиков брать она не желала. Бедняжке не хотелось, чтобы кто-то оказался невольным свидетелем её томительного состояния, вызывающего в самые неподходящие моменты тягучие кручинные слёзы. Она почему-то стеснялась этих слёз. Стеснялась даже теперь, когда изболевшаяся за ночь душа требовала хотя бы непродолжительной маломальской разрядки.
       Нет, пожалуй, сегодня её попутчицей смогла бы стать единственная подруга, Нинка Жданова. Ведь рядом с Нинкой любая, даже самая гнетущая, скорбь самым таинственным образом превращалась в менее снедаемую сердце глубокую печаль. Но подруга сейчас находилась далеко. Лишь завтра утром Жданова планировала вернуться из Питера, где она вот уже третью неделю гостит у родственников.
        Дарья подошла к остановке. Народу почти не было. Чуть поодаль от неё, придерживая рукой сумку-тележку, стояла пожилая женщина. Наверное, одна из дачниц. Её Золотарёва не знала. Да на скамейке, под бетонным козырьком, сидел средних лет мужчина, очевидно, рыболов. Тут же на скамье лежала удочка, упрятанная в чехол. Рыбак тоже оказался незнакомым. И ничего удивительного в этом не было. Городские жители в последнее время всё чаще и чаще начали скупать дома в деревне. Здесь кормят и огороды, и лес, и озеро. Недельку-другую, если прижмёт нужда, можно протянуть и без зарплаты – на подножном корме.
       Размышления Дарьи прервал звук разворачивающегося пазика. Золотарёва зашла в салон и протянула шофёру деньги. «Билет нужен?» – смущённо спросил водитель, взяв купюры. «Нет», – уже привыкшая к таким вопросам, ответила женщина. Парнишка выжал сцепление, дал газу, и машина, громыхнув видавшими виды боками, тронулась с места...
       В травматологии – и это ей сразу бросилось в глаза – почему-то начался переполох. Краем уха Дарья уловила, как старшая медсестра прошептала щупленькой санитарке: «Всё... до последней тряпки... Потеряли – ищите».
       Затем медработница вежливо предложила Золотарёвой пройти в кабинет завотделением.
       – Можете присесть... вот сюда. Тут поудобнее. Кресло всё-таки мягче, чем стул... Водички? Желаете открыть окно? – сразу же от порога обескуражил Дарью спешный ворох отрывистых фраз.
       Дарья смущённо покачала головой. Медсестра подошла к шкафу и стала что-то искать в папках.
       Спустя минуту в дверь настороженно протиснулся лысенький дедок. Его красноватый слегка приплюснутый нос украшали огромные очки в дорогой оправе. На белый халат, словно массивная цепь у нового русского, свешивался поблёскивающий никелем фонендоскоп.
       Не поздоровавшись, эскулап привстал на цыпочки и начал перешёптываться с коллегой. Затем старичок выудил из недр стола, заваленного бумагами, какие-то журналы и, бросив нагловато-смущённый взгляд в сторону всё ещё стоящей посреди кабинета гостьи, с деланной учтивостью положил их на столик перед креслом:
       – Вот... можете почитать... на досуге. Надеюсь, в сих изданиях есть много полезной для вас информации. Вы, судя по всему, сельская жительница, не так ли?   
       – Сельская, – немного оробела Дарья.
       Коротышка нервозно сунул розоватые, как у младенца, огромные, несоразмерные с его ростом, ладони в карманы халата. Затем, что-то буркнув под нос и при этом неловко передёрнув плечами, нырнул в коридор. Следом за ним, держа папку под мышкой, вышла и медсестра.
       Золотарёва села в кресло. Кресло оказалось на удивление мягким и удобным. Дарья на какое-то время даже позабыла о Сашке. Сторонние мысли тут же ненавязчиво стали заполнять её мозг. «Удивительное дело, – думалось ей, – ни грубости тебе, ни полного безразличия... Не то что в гинекологии».   
       С теми, кто приходил в больницу прерывать беременность, особо не церемонились. Миром уже вовсю правило последнее десятилетие двадцатого века, а  выскабливания здесь всё ещё производились варварским методом: без наркоза. На недоуменные вопросы пациенток врачи устало отвечали: «А если матку проколем и не почувствуете? Что ж, из-за вас нам в тюрьму садиться?» В тюрьму, очевидно, никто не хотел, поэтому на тех, кого изрядно донимала боль, покрикивали. А иногда (слава богу, это случалось редко) легонько поколачивали. Шлёпали облачённой в резиновую перчатку ладонью по оголённым попам. Вроде бы и ничего особенного, но такое поведение медперсонала до глубины души возмущало женщин.
       Живой легендой гинекологии считалась Тучкова. Если пациентка, лёжа на кресле, морщилась и, боже упаси, охала, узурпаторша с нескрываемым злорадством шипела, что два пальца у неё не толще, чем... и при этом хлопала женщину по ягодицам. Поговаривали даже, что во время абортов монстр-врач преднамеренно причиняла несчастным дополнительную боль. Дарья в такие откровения не верила. Какая тут может быть ещё дополнительная боль, когда и без того скребут по живому. Явно, лишнего наговаривают на человека. На Тучкову сыпались жалобы. Даже от коллег. Однако начальство не желало увольнять столь опытного специалиста. А специалистом она действительно была отменным. Запущенные больные и сложные операции всегда поручались ей. И безнадёжных пациентов она излечивала, и хирургические вмешательства у неё проходили почти без осложнений. Может, начальство в этом щекотливом вопросе было и право: безвыходные ситуации всегда требуют из двух зол выбирать лучшее.
        Но не все были такими бессердечными, как Тучкова. В женской консультации пациенток принимала гинеколог, в которой больные души не чаяли. Они любовно называли её «мама Львовна». «Мама Львовна» помнила всех, или почти всех, когда-либо побывавших у неё в кабинете. «И как только её неутомимого сердца хватает на такую прорву страждущих получить здоровье?» – думалось Дарье. Со всеми Леакадия Львовна была ровна и приветлива. Ни словом, ни взглядом, ни тем более поступком она ни разу не обидела ни одну из женщин.
       Два года назад Дарья обратилась к ней по поводу фибромиомы. Фибромиома была внушительных размеров, но операцию по независящим от Леакадии Львовны причинам откладывали на неопределённое время. Дарья понимала, что эта доброкачественная опухоль лихо ввернула палки в колёса их давнишней с мужем мечте родить сына. И ещё Золотарёва слышала, что фибромиома может перейти в рак. Дарья была в отчаянии. Леакадия Львовна утешала её, как могла. «В рак опухоль переходит в редких случаях и только тогда, когда растёт. Сейчас же она у вас прежних размеров», – мягко пыталась внушить она пациентке. И ещё «мама Львовна» ласково говорила, что очередь на операцию до неё, Дарьи, дойдёт, а если не дойдёт, то они обязательно отыщут необходимые лекарства. Но... бездушное время, махнув рукой на Дарьины страхи, стремительно шло вперёд, упрямая очередь не подходила, нужные лекарства промышленность выпускать не торопилась. И тогда лечащий врач посоветовала убитой горем женщине обратиться к знахарке и даже сама предложила адрес... 
       В задумчивости Золотарёва взяла верхний журнал. Им оказался ежемесячник «Приусадебное хозяйство». Она обожала это издание и в советские времена постоянно его выписывала. Дарья пролистала несколько страниц – и тут назойливая мысль «Сашки больше нет» опять кольнула её в сердце. Крупные слёзы упали на фотографию пышно цветущей черёмухи, запечатлённой в чьём-то саду.
       Чтобы взять себя в руки, она подошла к окну, которое выходило в небольшой квадратный дворик, залитый асфальтом. Кое-где асфальт был приподнят и раздроблен на кусочки. В таких местах из-под обломков пробивались к свету бледные ростки черёмухи. Очевидно, отпрыски старого дерева, растущего за сплошной бетонной оградой. «Жажда жизни...» – с умилением подумала Дарья. Она уже хотела было отойти от окошка, но тут взгляд её приковали иные предметы.
       С левой стороны, у забора, на широких плахах, разместились доверху набитые мусором три контейнера. Часть хлама не влезла в них и «живописными» островками красовалась внизу. И по контейнерам, и по земле с криками сновали вороны, галки и голуби. Кое-кто из пернатых, не надеясь на честность сородичей, с полным клювом отлетал прочь. Расправившись с добычей где-нибудь в укромном местечке: на крыше ли сарая, около забора ли, а то и на дереве – птица возвращалась.
       А всего в паре шагов от ближайшего к окну мусорного ящика, не обращая внимания на пирующих собратьев, сидели, прижавшись друг к другу, два белых голубка. Один голубок уютненько спрятал клювик в перьях другого. И так славненько им было вместе, так хорошо, что глаза Дарьи тут же наполнились слезами и она не заметила, как еле слышно запела:
                Ах ты, белый голубок,*
                Серенькая грудка,
                Скорбных дней моих звонок,
                Радости минутка.
               
                Верю, милый, ты воскрес
                Там, в пречистом рае,
                И низринулся с небес,
                По семье скучая.

                Не пустило в дом стекло,
                И, сложивши крылья,
                Дышишь жарко, тяжело,
                Грустный от бессилья.

                Верю, милый, ты воскрес
                Там, в пречистом рае,
                И низринулся с небес,
                По семье скучая.

                Принесу тебе сейчас
                Крошек и водицы.
                Знаю, должен ты от нас
                В небо воротиться.

                Верю, милый, ты воскрес
                Там, в пречистом рае,
                И низринулся с небес,
                По семье скучая.
   
       Закончив петь, женщина отошла от окошка и снова опустилась в кресло. Из задумчивого состояния её вывели осторожные шажки по коридору. Около двери они замерли. Дарья насторожилась. Дверь тихонько приоткрылась – и в кабинет робко заглянул Колька, внук бабушки Аглаи. Кольку неделю назад укусил клещ. Да не куда-нибудь, а прямо в висок. И дело-то, вроде бы, пустячное. Ну скажите на милость, кого в деревне не кусали клещи. Вытащил – и бегай дальше. Но у Кольки сильно раздуло щеку, и фельдшер Иван Валентинович сразу же дал направление в больницу. В больнице гнойник вскрыли, и теперь на месте операционного вмешательства крестообразно белелись две полоски широкого лейкопластыря.
       – Тётя Даша, ты приехала зарезанного мужа забрать? – спросил Колька, переминаясь с ноги на ногу.
       – Почему зарезанного? – У Дарьи перехватило дыхание. – Его бык забодал.
       – Бык забодал, а врачи доконали, – со знанием дела ответил парнишка. – Он испуганно посмотрел сначала в одну, потом в другую сторону коридора.
       Тело тут же влипло в спинку ставшего вмиг горячим кресла. Дарья бессмысленным остекленевшим взглядом уставилась в бесхитростное лицо мальчика. Наконец ей удалось выдохнуть:
      – А тебе кто сказал?
      – Так всем известно, – фыркнув носёнком, ответил паренёк. Затем дрожащим голоском пояснил: – У нашего хирурга, Бориса Галактионовича... да ты, тёть Даш, его видела... он только что в кабинет заходил... в общем, у него был день рождения. Здесь, в больнице, и праздновали. А тут дядьку Сашу привезли. И резал его не Борис Галактионович, а практикант. Короче, чего-то практикант внутрях оставил незашитое. В реанимации, говорят, кровь из носу пошла. Пока везли опять в операционную, дядька Саша-то на каталке и помер. Только ты, тёть Даш, никому не говори, что я сообщил. А то...
       – Этого не может быть? – с трудом разжав губы, прошелестела Дарья.
       Колька, пошмыгивая носом, стоял, не зная что предпринять. Затем, по-взрослому вздохнув, благоразумно предпочёл скрыться за дверью.
       В щель просунулась другая, но уже туго забинтованная голова. И эта голова, тоже оглядевшись по сторонам, таинственно зашептала:
       – Дык мы с Волохой-то, практикантом этим, в одном классе учились. Он после школы пошёл в институт, а я в ПТУ. Волоха мне всё и выдал под большим секретом... Переживает он сильно. Говорит, что сегодня ночью даже приснился ваш муж. У Волохи аж мурашки величиной с горох высыпали. А покойник-то стал манить его пальцем. Волоха как заорёт: «Вы же мёртвый!» Но тут что-то сильно загрохотало, Ваш муж улыбнулся и скрылся в каком-то тумане... Только Вовка тут не при чём. Разве можно было нашему завотделением, Борису Галактионычу, поручать такое сложное дело практиканту?
       – Нельзя, – ничего не поняв из объяснений парня, задрожала как в лихорадке Дарья.
       – Правильно, нельзя. Он сам, Борис Галактионыч, может быть, и делал бы операцию... точно делал бы... если бы вы ему... – парень замялся.
       – Что... ему? – с усилием проглотив ком горячего воздуха, выдохнула женщина.
       – Если бы вы ему на лапу... то есть на руку... нет, на лапу, – совсем растерялся паренёк, – положили.
       Дарья закрыла глаза. Сердце бешено колотилось где-то уже на уровне горла. Подкатила давящая мозг тошнота, застучало в висках. Золотарёва, наверное, сильно побледнела, потому что парень метнулся к стоящему на столике графину с водой.   
       Трясущимися руками он протянул ей стакан. Дарья попыталась сделать глоток, но зубы, словно испуганные птицы, забились о края стекла, и часть содержимого вылилась на чёрное в цветочек ситцевое платье. 
       – Что это за явление Христа народу? – Около двери стояла недавняя Дарьина собеседница. В руках она держала два целлофановых пакета.
       – Женщине плохо, потому и зашёл, – не совсем вежливо ответил парень.
       – Иди, иди, – улыбнувшись, медсестра легонько вытолкала его за дверь. Затем раскрыла окно. Свежий воздух немного привёл Дарью в чувство.
       – Посмотрите, пожалуйста, всё ли здесь, и распишитесь в получении.
       Дарья, не заглядывая в пакеты, словно во сне подписала какую-то бумажку.
       – А муж... – начала было она.
       – А те... мужа на следующий день заберёте. После вскрытия.
       – Во сколько?
       – Придёте к моргу с утра, и вам скажут.
       – Но... сегодня уже третьи сутки. А ведь положено хоронить...
       – Извините, как вас зовут? – ласково спросила женщина.
       – Даша.
       – Дашенька, милая... Понимаю, как вам сейчас тяжело. Держитесь. И примите мои соболезнования, – медсестра взяла Дарьину руку и сочувственно пожала ладошку. Немного погодя спросила: – вам есть на чём добраться до дома?
       – Да... На автобусе, – кивнула Дарья.
       – Ну и славненько. В противном случае мой муж довёз бы. Правда, у нас давняя машинюшка, ещё советская, но бегает сносно.
       – Спасибо, – Золотарёва сквозь непросохшие слёзы с благодарностью посмотрела в светящееся теплотой и участием лицо пожилой женщины.
       – Вы не беспокойтесь, денег он с вас не взял бы, – не совсем поняла Дарьин взгляд медсестра. – Добрый он у меня. Много душевных людей попадалось ему на пути, вот добротой-то и заразили.
       – Спасибо. Спасибо вам большое, – всхлипнула вдова.
       – Да не за что... Возьмите, пожалуйста, – собеседница вложила Дарье в руку чистый носовой платок. Затем, слегка улыбнувшись, сказала: – А сейчас... и никаких отговорок... будем чай пить.
______________________________________________
Прим.: *«Ах ты, сизый голубок...» – стихотворение автора повести.