Сирень, черёмуха и белый голубок. Глава 9

       На следующий день руководитель ООО «Колосок» Антонина Борисовна, словно чувствуя вину за распоясавшегося быка, выделила Дарье автобус, немного денег, водителя и трёх парнишек.
       У морга народ был только со стороны ритуального зала. Там ожидали скорбную церемонию прощания с усопшим. От обилия венков, букетов, как искусственных, так и живых, рябило в глазах. У чёрного же входа, где обычно выдавали сельских граждан, никого не наблюдалось.
       – Странно, – мелькнула у вдовы шальная мысль, – неужели в городе чаще умирают? И тут же кольнуло: «Боже! Ведь Сашка-то...» Она тиснула  рядом с белой обшарпанной дверью кнопку звонка. Минуты две не открывали. Наконец из недр покойницкой выглянуло лицо. Но не совсем обычное. Вместо глаз у мужика висели фиолетовые мешки, а между одутловатыми щеками прилепился синюшный нос.
       – Здравствуйте, – стараясь побороть растерянность, пролепетала Дарья.
       – Здрасьте... – Безглазый, судя по положению головы, выжидательно смотрел на просительницу. Что было у него в очах: смущение ли, робость ли, наглость ли, а может какие иные чувства – прочесть пока не представлялось возможным.
       – Извините, пожалуйста... можно забрать Золотарёва Александра Ивановича?
       – Золотарёва? – рыгнул мужик запахом водки и чеснока. – Золотарёв ещё не готов. О, блин... – он взметнул вверх указательный палец, – никак в рифму вышло? – Эскулап удовлетворённо захихикал: – Точно в рифму. – Помолчав пару секунд, добавил: – Золотарёв скоро будет. И в лучшем виде. Подождите полчасика. Клиентов много – я один.
       Этими «получасиками» Дарья была закормлена до предела. Лицо без глаз, показываясь из-за двери, с каждым разом твердило всё неразборчивее и неразборчивее одну и ту же сакраментальную фразу: «Клиентов много – я один». В какой-то момент у женщины даже возникла мысль, что приехала она не за мёртвым мужем, а за дефицитным товаром.
       Водитель автобуса, дядя Веня, склонившись на руль, мирно подрёмывал. Пареньки-помощники, сидя на траве под громадным кустом акации, перекидывались в карты. При этом они с наслаждением потягивали из стеклянных бутылок без наклеек то ли пиво, то ли лимонад. И шофёр и парни недавно перекусили. Пареньки и ей предложили съездить в столовую, но у Дарьи не было аппетита. Она даже забыла, когда в последний раз обедала, завтракала и ужинала. И ещё она боялась, что, отлучившись хотя бы на секунду, пропустит тот миг, когда можно будет заполучить Сашку.
       – Ёлы-палы, Дарья? Ждёшь? – раздался рядом смущённо-нагловатый голос. Золотарёва оглянулась. Около неё стоял Васька. В мятых брючонках и кургузом пиджачишке, заросший бесцветной щетиной, он, не разжимая рта, улыбался. – Ну жди, жди, – неопределённо прогундосил мужик. – Сегодня у них, у мертвяков-то, мой племяш Петька за анатома. – Васькин рот мгновенно наполнился дребезжащим смешком. Казалось, что вместе с Васькой затряслась и грязная, застиранная до неопределённого цвета ситцевая кепчонка, посаженная зачем-то набекрень. 
       – Петька?.. – безразлично переспросила Дарья.
       – Ну да, Петька. Фельдшер. А кто ж ещё? Другой-то племяш, Стёпка, брат евонный... тоже, между прочим, фельдшер, только скотский, коровушек пасёт.
       – ...пасёт?
       – Ну да. Пасёт. Пока не определился на работу. – Васька жалобно вздохнул: – А я всё в разъездах. Клыки вот лечу... Дюже болят. Три врачиха уже вырвала. Ещё два нужно драть.
       – Два?! – удивилась Золотарёва, припоминая, что у человека вообще-то четыре клыка.
       – Ещё два, – охотно поддакнул мужик. – К утрему велено прибыть. Так что у братухи заночую, у Петькиного и Стёпкиного батьки. Племяш в восемь смену сдаст, вместе домой и потопаем.
       – Значит, твой племянник... фельдшер...
       Васька осклабился безгубым ртом:
       – Ну да. Фельдшер. А где ты нынче врачей-то надыбаешь? Какой дурак будет за такие деньги в протухших нутрях ковыряться. – Пастух наклонился и начал вдавливать ногой в землю малюсенький камешек. Добавил уже серьёзно: – Ежли нужно, помогу. Сей момент заберёшь товар... то есть мужа.
       – Суда-то на вас, дармоедов, нету... Везде беспредел.
       – Тише, тётка! – обернувшись, уже наигранно-весело гаркнул Васька высокой худенькой женщине, входящей в широкий проём металлических ворот.
       – А вы на меня не кричите, – сердито произнесла та. – Я правду говорю. Продали душеньку поганому дьяволу, теперь как хотите, так и вольничаете.
       Но пастух, пропустив мимо ушей последние её слова, тут же ухватился клещами за первую реплику.
       – Беспредел, – хитро сощурился Василий, – а по-нонешному бардак – дело, оказывается, путнее. Для кой-кого он, бардак-то, – тут Васька выразительно прищёлкнул пальцами и осклабился гнилыми жёлтыми зубами, – золотое донце, гражданка. Вот, предположим, ежли ты будешь хозяином... то есть хозяйкой положения, то и для тебя бес-пре-дел, – это слово пастух произнёс по слогам, – станет золотым дном. А порядок... – мужик хмыкнул: – А что такое порядок? – Он снова поднял красные белки глаз на собеседницу, словно ожидая от неё ответа. Но, не дождавшись, тут же продолжил: – Короче, порядком сыт не будешь... Порядок, тётка, должён быть в душах. Вот, к примеру, у тебя там... – Васька тюкнул волосистым кулачком свою впалую грудь, – существует порядок? 
       – Тьфу, дьяволина! – в сердцах бросила женщина. Она, стараясь не сорваться на крик, с трудом слушала Васькину болтовню.
       – Вот то-то, гражданочка, – продолжал разглагольствовать Васька, – разберись-ка ты сначала со своей душой. Разложи-ка там всё по полочкам. Авось, под старым-то тряпьём и найдёшь свои греховодные дела. – Мужик смешливо хрюкнул, но, взглянув на Дарью, конфузливо опустил поросячьи очи долу и поплёлся к выходу на улицу.
       – Да киньте вы этим уродам. Пусть подавятся. А иначе не то что до вечера, до утра прокукуете, – с горечью посоветовала женщина.
       Дарья признала в ней ту самую дачницу, которую около полутора месяцев назад так нехорошо обругала Глафира.
       – Ой, здравствуйте...  Спасибо... – немного опешила она.
       Женщина осторожно тронула Золотарёву за рукав:
       – Извините, пожалуйста. Шла мимо... Нервы не выдержали. Вот точно такая же история произошла месяц назад с моей подругой. Она у них сына забирала. Пока не заплатила, семь часов пришлось отстоять.
       – А вы всё-таки уехали? Из-за карточек? – смутилась Дарья.
       Собеседница поправила чуть сползшую с плеча сумочку:
       – Нет, всё хорошо. Талоны получила. Через неделю буду в деревне.
       – Понравилось у нас?
       – Красиво. Где ещё можно увидеть столько озёр в непосредственной близости от села.
       – Наверное, только в Петрове, – забыв на миг про Сашку, с нескрываемой гордостью сказала Дарья. – И заметьте, на берегах двух из них находятся памятники федерального значения: старинная водокачка и барская усадьба. Когда окончательно устроитесь, у вас будет возможность рассмотреть всё это попристальнее.
       – Должна устроиться. Сегодня краску для пола достала.
       Дарья чуть улыбнулась:
       – Поздравляю.
       – Наверное, нам нужно познакомиться, – спохватилась женщина. – Я знаю, что вы Даша. А меня Натальей Ивановной кличут. Можно просто Наталья. И... примите, Даша, мои соболезнования.
        Маленькая слеза, словно капелька росы по холодному стеклу, прокатилась по щеке вдовы. Дарья смахнула её тыльной стороной ладони:
       – Спасибо...
       По-детски шмыгнув носом, Золотарёва опять позвонила в дверь. 
       Из-за двери выглянул Петька. Вдова молча протянула ему деньги. Покряхтывая и переминаясь с ноги на ногу, парень медлил. Она достала ещё купюру. Эскулап сгрёб пошлину толстопалой с обгрызенными ногтями лапой и кивком головы пригласил Дарью в приёмную. Сам же, пошатываясь, но стараясь держаться точно намеченного курса, удалился в одну из боковых дверей, выкрашенную почему-то в пугающий ядовито-красный цвет.
       Не прошло и минуты, как он выкатил гроб. Лицо покойного было наглухо закрыто саваном. В ногах у мужа лежали... ботинки.
       – У ботиночек-то ваших вон какие каблуки, поэтому и не уместился клиент в обувке, – опередил любопытство Дарьи анатом. – Чё квартирку-то маленькую заказали? 
       Золотарёва не поняла:
       – Как маленькую? На целых пятнадцать сантиметров больше. Дочь линейкой измеряла.
       – Ну значит, вытянулся мужик. Бывает, – поспешил утешить растерявшуюся посетительницу служитель Аида. Он сощурил чуть проклюнувшиеся глаза, отчего те совсем закрылись, и глубокомысленно заметил: – Горб расправят и вытянутся.
       – Да не было у него горба, – изумилась Дарья.
       Парень ухмыльнулся:
       – Откуда вы знаете? Сейчас почти у всех горбы.
       Дарья неподдельно ахнула:
       – Да вы что?
       А вот и то... – Петька поскрёб пятернёй лохматую макушку. – Ведь не многие догадываются, как можно жить припеваючи и не горбатиться при этом.
       – А разве такое возможно? – удивилась Дарья.
       – Что возможно? – раздвинул в добродушной улыбке белесовато-красные губы фельдшер.
       – Не горбатиться? – Золотарёва вспомнила, в каких муках добывали они с Сашкой каждую копейку. Женщина посмотрела на свои ладони, сплошь изрезанные тёмно-серыми трещинками. Руки и сейчас ещё зудели, хотя утром были щедро смазаны кремом. Правда, дешёвеньким. Ногти же до маникюрного размера у неё никогда не отрастали, так как постоянно стачивались от непрерывной работы. И чтобы во время стирки они не царапали бельё, Дарья подправляла их пилочкой...
       – Возможно, – прервал размышления вдовы Петька. – Главное, – он усмехнулся и постучал растопыренными пальцами по своей голове, – чтобы котелок варил. – Взяв мужнину обувку, парень впился в неё узенькими щёлочками глаз: – А ботиночки-то ничего. Дорогие, небось?
       – Дорогие, – подтвердила Дарья, припомнив, что они действительно не из дешёвых. Узконосые, на модном каблуке, высокого качества, ботинки были куплены ею у московского дачника. Мужчина в прошлом году повредил лодыжку и всё лето провёл в гипсе. Обувку же ей отдал за полцены.
       – Положи на место... – Петька, всё ещё удерживая в руках добычу, отпрянул  от гроба. В дверях стояла Наталья.
       – Ему-то они зачем? – обиженно промямлил парень. – На тот свет и босиком примут. А у меня видите... – он комично выставил вперёд ногу, обтянутую старыми джинсами. Под брючиной, окаймлённой бахромой, оказался кроссовок, из которого жалобно выглядывал большой палец с грязным ногтем.   
       – Пропьёт, – повернулась женщина к Золотарёвой.
       Глядя прямо «в глаза» растерявшемуся анатому, она ухватилась за обувь. Ботинки тут же перекочевали в руки дачницы.
       Сгорбившись, Петька нырнул за красную дверь.
       Наталья передала обувку вдове:
       – Возьмите, пригодятся. Нынче нельзя вещами раскидываться. Продадите, всё копейку выручите.
       Дарья медлила.
       – Берите, берите... – На светло-голубые глаза дачницы навернулись слёзы. – Прошу прощения, не удержалась. Знаете ли, у меня несколько лет назад сын... во Владивостоке застрелился... морской офицер.
       – Застрелился?! – Леденящий холод тут же свёл Дарьины плечи в ознобе. Она передёрнула ими, чтобы согреться.
       – Да... Чтобы жена смогла оформить пенсию по утере кормильца. Ведь троих деток поднимать надо.
        – Какой ужас... Соболезную... 
        Последнее слово Золотарёвой почему-то всегда давалось с трудом. Ей думалось, что напоминая родственникам об их горе, она тем самым наносит им дополнительную боль. А оказывается, нет. Сегодня точно такое же слово ей, искренне сочувствуя, подарила эта женщина. И с души словно скатился один из тех громадных камней, которые усугубляют и без того неподъёмную ношу страданий.
       – Спасибо Вам, Дашенька... – положила на плечо вдове худенькую руку Наталья Ивановна. – Действительно, ужас. Войны нет, а погиб... от проклятой пули. – Она вздохнула: – Да и в кого из нас пули-то нынче не метят? Голод, равнодушие, безработица, коррупция, безнаказанность и ещё много чего – разве это не пули? Пули, родненькая, пули. Не хуже свинцовых расправляются с людьми.
       Со стороны ритуального зала, из раскрытых дверей его, полилась печальная музыка. Бередящие сердце звуки искусно сплетали полную безысходности и скорби мелодию прощания с земной жизнью. Казалось, этим разрывающим душу аккордам не будет конца. Но, усиливаясь и заполняя собою всё пространство, звуки исподволь начали перерастать в величественный гимн, прославляющий торжество новой жизни, в которой происходит воссоединение с Богом и наконец-таки обретается истинная свобода. А с нею, свободой, – утверждала музыка, – навечно даруются умиротворение и покой.
       Дарья заплакала. Заплакала и Наталья Ивановна.
       К женщинам неслышно подошли Петька и Васька. Пастух, не церемонясь, локтем ткнул племяша в бок. Тот конфузливо протянул вдове деньги. Дарья, утирая платком слёзы, взяла купюры и положила их в сумочку. Не проронив ни слова, оба родственника скрылись в приёмной морга...
       Под звуки траурной мелодии петровские пареньки с помощью водителя занесли в нутро автобуса страшный груз. Бережно поставили на спинки сидений.
       Попрощавшись с собеседницей, Дарья забралась в салон и подошла к мужу. С душевным трепетом приподняла саван и... остолбенелая, разжала пальцы. Ткань мягкими складками упала на обрамлённое густыми светлыми волосами лицо покойного. Вернее, на то, что осталось... от лица.
       Её качнуло. Но в этот раз обошлось без обморока.
       Она тут же попросила намертво заколотить гроб. Ей хотелось сохранить в памяти образ прежнего, живого, Сашки.