Кружева для ангела, часть 16 - Возвращение

Часть 16. «ВОЗВРАЩЕНИЕ»

Он выскочил в поле, растеряно оглядываясь по сторонам – куда она могла пойти?! «Господи! – взмолился он, рухнув на колени. – Помоги!»
Вот вьется в поле среди травы едва заметная тропинка. Он бежал по ней, чувствуя, как выпрыгивает из груди сердце. А если она пошла не сюда?!

«Господи! Останови ее! Помоги мне, господи! – било в мозгу отбойным молотком отчаяние, наращивая звучание до пронзительного звона.

Что это белеет среди травы? Лепестки ромашки – так гадают «любит – не любит». Любит! Господи, скажи ей, что он любит ее!!..

Вот снова такие же белые слезы среди примятой ее ногами травы, как вторая попытка остаться в этом мире.

Порванная ее пальцами трава по бокам тропинки издыхает двумя могильными холмиками. Она не хочет уходить, она хочет остаться, зацепиться за эту жизнь… в последний раз…

И все!

Лежит, сжавшись от боли, резинка, снятая с ее волос – как проба крыльев, расправляемых перед полетом…

Маленькие рыжие мокасины… ее больше ничего не держит в этом мире… Она может улетать!
- Ленка! – кричит, задыхаясь, он.
И только шелест травы «ш-ш-ш» ему в ответ, похожий на змейку, спрятавшуюся в ней.

Он бежал так, словно кто-то звал, отчаянно звал его.

И, наверно, бог услышал его!
Взбежав на пригорок, за которым расстилалось озеро, он увидел ее! Она стояла спиной к нему в темной воде, которая обнимала ее колени, укачивая, завораживая, уговаривая забыться в прохладных волнах.
- Ванечка!! – оседая в воду, отчаянно, из последних сил, крикнула она, словно прося у него прощения за то, что неведомая сила забирала ее.

И крик этот взорвал барабанные перепонки, сердце, душу.

Он выхватил ее из воды, прижал к себе, исступленно целуя лицо, закрытые глаза.
- Ленка… Ленка! Девочка моя! Ленка, не уходи! Не бросай меня! Пожалуйста!!
Он вырвал ее у воды, и шел теперь с ней на руках к берегу, где стоял, тяжело дыша Данилов, белый, как белые слезы ромашек, оставленные ею на тропинке.
Иван рухнул на мокрый песок с ней на руках.
- Ленка!! – закричал отчаянно, вырывая себе легкие. – Не бросай меня, Ленка!..
Прижал ее к себе, покачивая, как маленького неосторожного ребенка.
- Девочка моя… солнышко мое рыжее, пожалуйста, не уходи… не бросай меня, девочка моя, любимая моя, – шептал он, склонившись к самому ее лицу.
Он плакал, не стесняясь своих слез. Что ему этот мир без нее? Без нее ему ничего не нужно!
Он припал ухом к ее груди, уловил – нет! – почувствовал, как тихонько бьется ее сердце, поднял на руки, прижал к себе и нес, боясь перевести дыхание.
- Дай! – встал перед ним Данилов. – Ты ей нужен живой!
Данилов взял ее на руки и поразился, как холодны ее губы. Он нес ее бережно, словно боясь разбудить.

Так они и шли вдвоем, неся ее поочередно. И было это поле нескончаемым.
Им навстречу выбежали Борис и Наташа.
- Жива?!
- Жива, без сознания, доктора надо, – тихо сказал Иван.
- В доме доктор, давай скорее!
Иван положил ее на кровать. Доктор, пожилая женщина, оглядела всех и сказала:
- Все мужики вон! А ты что? – Иван по-прежнему стоял рядом, тяжело дыша.
- Я – муж!
- Муж, объелся груш, что ж не уберег? Тоже вон!
Наташу мелко трясло, в испуганных глазах слезы.



Когда полтора часа назад Данилов ворвался в дом, Наташа с Борисом сидели на кухне, разговаривая с Катериной.
- Кать, да как же ты могла!
- А что такого?
- Да ты с Иваном полдня обнималась на глазах у всех, только что на шею ему не вешалась.
- Подумаешь, принцесса заморская! Я, может, ей отомстить хотела.
- За что?! – ахнула Наташа.
- За все! Да мой Данилов всю жизнь ее любит!
- Дура ты, Катька! – вдруг тихо сказал Борис. – Я тоже ее люблю, и что?
- Да мне Иван все эти два часа в беседке на ухо только о своей Ленке и говорил, а я этот бред горячечный слушала. И что не стоИт у него на меня тоже выслушала. Ага, что, съели? То-то! Не только ей мне нервы трепать, пусть тоже помучается, сука, как я мучилась всю жизнь!

Обернувшись, она замерла, покраснела. В дверях стоял Данилов, тяжело дыша, глаза его были страшны. Он молча подошел, ударил ее по щеке. Обернувшись к Наташе с Борисом, сказал:
- Ленка пропала.
- Как?! – они вскочили.
- Там калитка в поле открыта, тропинка на озеро ведет.
- Боже! – Наташа побелела.
- Если Иван не успеет... – и, отвернувшись, только махнул рукой.

- Что, отомстила? – тихо спросила Наташа, не глядя на Катерину.
Та, зажав рот, с ужасом обводила их глазами.
- Борь, где хочешь, найди врача или фельдшера, здесь медпункт есть где-то.
- Серега, может, на машине до озера доехать?
- Не пройдет там машина, ухабы одни да кочки. Давай, ты за доктором, а я за Иваном следом.
И выскочив из дома, он понесся по тропинке, ведущей к озеру. На взгорке увидел, как страшно кричит Лена: «Ванечка!!», оседает в воду, а Иван успевает ее подхватить и тоже кричит, как безумный.


- Ну что, доктор? – спросила Наташа, прижав руки к груди.
- Что у вас произошло? Пили?
- Пили, но она почти не пила вина. Они… с мужем… поссорились.
- Понятно. Похоже, нервный срыв у нее плюс солнце плюс охлаждение. Хорошенький коктейль! Я ей укол сделала. В себя придет, не трогайте ее. Спать, наверно, будет долго. А вообще-то, ей бы хорошего психиатра… Если помнить происшедшего не будет, ничего не говорите. Что сказать, сами придумаете. Ну, хотя б про тепловой удар соврите, что ли. Да, и недельку ей отдохнуть бы. А лучше две.
- Конечно!
- Ну, где там этот муж? Щас я ему вставлю! – и она, тяжело вздохнув, вышла на веранду. Увидев троих бледных мужиков, поманила пальцем Ивана, что-то тихо и гневно ему сказала, оттолкнула руку Бориса с зажатой тысячной купюрой, вышла, качая головой: «Что же вы, мужики, с нами делаете?!»

Они обступили Наташу, она передала им слова доктора.
- Ты к ней иди, Ваня, она пока в себя не пришла, все тебя звала. Да, и вот еще, скажем ей, что она на солнце задремала, и у нее тепловой удар был. И чтоб ей никто про все это слова не пикнул, если сама не вспомнит. Докторша сказала, она как бы не в себе была какое-то время, так что, может, обойдется. А ты, Сереж, Катьке эти слова передай, я ее видеть не могу… после всего этого, – и Наташа пошла в беседку.


Иван тихонько подошел к Лене, ее ресницы дрожали, по щекам из глаз скатывались слезы.
- Ванечка, – прошептала она, хотела прижаться к нему, но сил не было.
- Тихо, тихо, не волнуйся, мое рыжее солнышко, – он сел рядом, поцеловал ее руку. – Господи, девочка моя, как ты меня напугала!
- Ванечка… мне сон страшный приснился.
- Какой же? – он все целовал тихонько ее руку.
- Что ты меня больше не любишь… А мне без тебя этот мир не нужен…
Он соскользнул на пол, гладил ее слабую руку, целовал губы, задыхаясь от счастья, что господь не забрал ее у него.
- Глупенькая, да я больше жизни тебя люблю, девочка моя! Мне никто, кроме тебя, не нужен! Слышишь, любимая моя?
- Слышу, Ванечка… только ты… не бросай меня. Я не смогу жить без тебя…
И он чуть не завыл от ее слов, столько в них было отчаянной боли.
- Да разве я смогу?! Ленка, да я умру без тебя!
Он целовал ее руки, волосы, глаза, губы, сейчас уже теплые.
- Господи! – молился он, как умел. – Спасибо тебе, что ты не дал ей уйти… от меня!
Она уже тихо спала, а он боялся сомкнуть глаза.

Вскоре пришел Данилов, взял его за руку.
- Иди, поспи, тебе завтра машину вести, – сказал он шепотом, – а меня потом Борис сменит.
- Не уйду! – Иван выдернул руку.
- Вань, тебе силы нужны… для нее… Наташа тебе на веранде постелила.
Иван, еще раз склонившись над Леной, послушал ее дыхание и вышел из комнаты.

Данилов сел на стул возле кровати, долго смотрел, как она спит, поправил прядь соскользнувших на ее лицо волос и горько вздохнул. «Ванечка», – прошептала она во сне, и он сжал зубами ладонь, чтобы не закричать от отчаянной боли – она даже в забытьи звала того, кого любила больше жизни. Но он сейчас был счастлив тем, что мог сидеть рядом с ней и смотреть на нее, что она не оставила его одного там, на берегу озера.


Когда после ухода доктора он нашел Катерину, та тихо плакала, закрыв лицо руками. Сев рядом с ней в траву, передал слова докторши. Катя заплакала еще горше.
- Да не реви… Натворила ты, Катька, дел! Если бы с Ленкой что-либо случилось, я бы тебя своими руками задушил.
- А обо мне ты подумал? – тихо вдруг спросила Катерина, поднимая к нему заплаканное лицо. – Когда Ваньке меня отдавал, подумал? А я ж люблю тебя, слышишь, Сережа, люблю, как безумная… А ты… все сердце ей отдал, а я-то как, Сереж? А ты подумай, каково мне было, когда ты со мной спал, а звал ее! Каждую ночь ты звал ее… Да я, может, была готова убить ее только за то, что ты на нее… так смотришь! Это Борис, вон, переспал с ней и успокоился, а ты, я ж чувствую, еще больше прикипел к ней. И то, что вы в постели, может, и не окажетесь уже больше, ничего для тебя не изменит! Скажешь, не так? Так!
- Так, Кать, так! И тебя я любил… и ее люблю, только по-другому, сам не знаю, как объяснить. Но то, что ты сегодня вот так… подло… Она же не виновата, что я люблю ее… И всегда любил. И ты, когда замуж за меня шла, знала об этом. Разве не так? И я знаю, что она никогда не будет со мной рядом, что она Ваньку любит – вот в беспамятстве была, а только его и звала. Но любить ее от этого меньше не буду, даже, если жизнь мне больше никогда не подарит ни одной ночи с ней.
- Значит, ты хочешь уйти от меня? – замерла Катерина.
- Не знаю… Пока я хочу побыть один… А там… посмотрим.
Он поднялся и ушел в дом.


Закусив губу, Катерина застыла, так и сидела, пока не упала роса. Она, действительно, подначивала Ивана, он все говорил и говорил про Ленку, просил у Кати прощения за то, что не сможет встречаться с ней. Тогда она торжествовала, глядя, как бесится Ленка, и Ивана специально за домом подкараулила… Но разве ж она знала, что это все так закончится?! Ну, помучается подруга, как сама Катерина мучилась, ну поругается с Иваном, потом помирится – велика ли беда! Пусть побудет в шкуре женщины, чей муж, как привороженный, влюблен в подругу. Но такой развязки она никак не хотела! Сама до смерти перепугалась, когда Ленку принесли без сознания в дом! Она как сейчас видит – два мужика с сумасшедшими глазами, тяжело дыша, несут по очереди рыжеволосую женщину, и руки той безжизненно свисают… и лицо у нее бледное. Тогда ей так хотелось отмотать назад часы на одиннадцать утра, когда она усаживает Ивана возле себя за столом, а Иван, потеряв счет времени, все говорит и говорит о Ленке, просит за это у Кати прощения, и она его все подначивает и подначивает, удерживая возле себя. Он говорит  восхищенно, и она по его штанам видит, что в нем просыпается желание любви с Ленкой, и такая обида в ней взыграла, хоть святых выноси. И дикие от боли Ленкины глаза снова стоят перед ней. А когда за домом Катерина подкараулила Ивана, она сама поцеловала его, положила его руку себе на грудь, провела его рукой по своей голой ноге, он покраснел, опустил голову:
- Кать, ты… прости меня, пожалуйста, за все… если сможешь, прости, но… я не могу с тобой…
- Что, – ехидно улыбнувшись, спросила Катерина, – не стоИт на меня?
- Прости, Катя.
- А раньше стоял, помнишь? Да не раз!
- Извини! – он поцеловал ее в лоб и ушел.
И ей тогда хотелось убить Ленку!
Она снова вспомнила Ленкин взгляд, когда та смотрела на Ванечку, обнимающего подругу, не понимая, что происходит, и ее боль блаженством наливала тогда Катино сердце. Она злорадствовала, мстила, как могла. Пусть примитивно. Пусть! Но и этого ей хватало. Вон она, ведьма зеленоглазая, мечется, как птица с обрезанными крыльями.

Закрыв лицо руками, Катерина снова заплакала.



В три часа ночи тихо, как приведение, появился Борис, прошептал:
- Серега, иди спать, я посижу.
Сердце его оборвалось, когда он увидел, как друзья несут через огромное поле Ленку, и бросился им навстречу.
Он обежал всю деревню, нашел усталую пожилую докторшу, пьющую чай.
- Когда отыщете вашу дамочку, тогда и приходи, – та недовольно дернула головой.
- Пожалуйста, я заплачу, – он встал перед ней на колени. – Я вас умоляю!
Было в его глазах такое безумие, что она сдалась, взяла свой чемоданчик:
- Показывайте, куда идти.
Потом долго сидела дома у Даниловых.

Он сейчас всматривался в лицо Лены. Она спала, дыша ровно и тихо. «Девочка моя милая, как же ты меня напугала!» – слез уже не было, только соль на губах. «Господи, спасибо тебе, что ты не дал ей уйти от нас!» – он поднял голову к потолку, потом посмотрел на Лену. И так, почти не шевелясь, просидел до утра, пока в приоткрытую дверь его не поманил Иван. Они вчетвером стояли на веранде.
- Значит, делаем так: ты, Борис, на заднем сидении будешь Ленку держать, Серега, ты поедешь за нами следом, дома мне поможешь.
- А Катя? – тихо вдруг спросила Наташа.
Все посмотрели на Данилова.
- Я ее у ближайшего метро высажу.
- С Леной я могу посидеть, – сказал Борис.
- Нет, Борь, ты мне на работе нужен, присмотришь там, пока я… Лену не выхожу.
- Хорошо, сейчас мы быстренько приберемся тут, и поедем, – Борис, взяв Наташу за руку, вывел ее из дома.
Минут за пятнадцать все убрали, тарелки сложили в таз – не до этого.
- Вань, продукты забери, – сказала Наташа, я в корзину положила, тебе не до магазина сегодня будет.
- Борь, в багажник положи, мы с Серегой пошли машины заводить.
Борис на заднем сидении прижал к себе Лену, которая все также спала, и сидел не шевелясь. Наташа то и дело оборачивалась на них, и, отвернувшись, вытирала слезы. Катерина ехала с Даниловым. Она всю дорогу молчала на заднем сидении, потом тихо попросила:
- Высади меня у ближайшего метро, – и отвернулась, глядя в окно.
Данилов ничего не ответил, только нахмурился. У какой-то станции метро притормозил, и Катерина выскользнула из машины.



Иван остановился возле своего подъезда, отдал ключи от квартиры Данилову и рванул на стоянку. Вытащил из багажника корзинку с едой и почти бегом направился домой. Дверь была не заперта.

Данилов уже уложил Лену на кровать в спальне и сейчас сидел рядом, глядя на нее.
- Вань, я ее раздел, уж извини, платье все в песке было, нашел ночнушку, надел, – тихо сказал он.
- Спасибо, Серега…
Долгое время оба сидели молча, не зная, что делать, пока Иван не сказал:
- Знаешь что, пошли-ка перекусим, чем Натаха собрала, желудок сводит.
Оставив дверь в спальню открытой, сели в гостиной, молча пожевали бутерброды, не чувствуя вкуса.
- Слышь, Серега, спасибо тебе, – тихо сказал Иван.
- Брось! Тебя Катька на ля-ля развела, а ты повелся, как пацан восторженный.
- Да я как про Ленку стал говорить, про время забыл, а она все спрашивала и спрашивала. Эх, да что теперь-то!.. Знаешь, если Ленка… ну… если что… я жить без нее не буду… не смогу!
- В одну могилу ляжем, Вань… Да брось! Не может такого быть, чтоб господь забрал у нас такого… светлого человечка… Не может, Вань!
И они сидели потом молча, не глядя друг на друга, пока солнце не стало клониться к западу.
- Ну что, ты, наверно, прогонишь меня? – тихо спросил Данилов.
- Если останешься, буду рад, Серега.

Лена проснулась утром, удивленно обвела глазами комнату, ничего не понимая, взглянула на двух мужчин: один спал, сидя на полу и опершись спиной о кровать с ее стороны, второй лежал рядом поверх одеяла.
- Ванечка, – прошептала она, коснувшись рукой волос того, что сидел на полу.
- Что, мое рыжее солнышко? – Иван проснулся от легкого движения ее руки.
- Мне бы… в туалет, – смущенно прошептала она. – Только сил подняться нет, и ноги совсем не слушаются.
- Я отнесу, не волнуйся, – он осторожно поднял ее, прижал к себе, поцеловал в губы.
Потом вернулся с ней на руках обратно, опустил на кровать.
- Кушать хочешь? Нет? А чай?.. Сейчас сделаю, – он снова поцеловал ее теплые сухие губы и вышел.
- Ой, Ванечка, вам же поесть надо, я сейчас… – она попыталась подняться, но сил не было, и она заплакала.
- Ленка, да ты что! – повернулся к ней Данилов. – И думать о плохом не смей! Все будет хорошо, рыжая моя!
Он погладил ее спутанные волосы, она, все еще бледная, улыбнулась ему смущенно.
- Спасибо тебе, Сережа! – прошептала чуть слышно.
- Господи, да за что ты благодаришь меня?! – глаза его блеснули. – Ты только поправляйся быстрее! Слышишь? С кем же я на совещаниях ругаться-то буду, а?
Пришел с подносом Иван, поил ее с ложечки, а Данилов сидел, зажав сердце в кулак, чтобы не зареветь от счастья, что она жива.


Они так вдвоем и выхаживали ее целую неделю, оставаясь дома у Ивана по очереди, пока Лена не стала сама вставать, сначала до туалета и ванной, потом – до кухни. Она постепенно приходила в себя и возвращалась к жизни, стала улыбаться, лицо ее порозовело.

А в субботу днем, когда Иван ушел в магазин, Лена, присев на диван рядом с Даниловым, сказала ему:
- Сереж, ты б вернулся к Кате… Подожди руками махать… Я помню, что на прошлых выходных было у вас на даче… не все, правда… последнее, что помню – я у калитки в поле стояла… Нет, помню, что в воду падаю и понимаю, что сейчас захлебнусь… Я на Катю зла не держу, ты ей так и передай… Просто она любит тебя, Сережа, как я Ванечку люблю, до потери сознания… И все это… от любви к тебе… Ты… пойми ее… и прости, как я простила.
- Эх, Ленка, Ленка! – покачал он головой. – Да за что мне только господь счастье такое дал – любить тебя?
- Какое ж это счастье, мы ж никогда не будем вместе… как муж и жена?
- А счастье, Лен, тоже разным бывает. Вот ты на меня смотришь, а я счастлив, ты улыбаешься, и мне плакать от радости хочется! Видеть тебя, и больше мне ничего не надо!
- Совсем ничего? – она вдруг посмотрела на него и нежно улыбнулась, и он смутился, поцеловал ее ладонь.
- Почти ничего… А по поводу Катерины… не знаю, Лен… я попробую.
- Попробуй, Сережа. Я так хочу, чтоб вы с ней были счастливы!
- Эх, Ленка, жаль, что тебя семья на троих не устраивает! – и он горько махнул рукой.
Когда из магазина вернулся Иван, Данилов стал собираться.
- Ты куда? – удивился Иван, стоя в коридоре
- Домой…
- Ленка просила с Катериной помириться?
- Да. Попробую с Катькой заново начать… Не знаю, не уверен, что получится…  словно умерло что-то… Я вот Ленке про семью на троих рассказывал… – и глубоко вздохнул. – Да ладно, не бери в голову, я пошутил… наверное… Только извини за прямоту, но… если когда-нибудь Ленка вдруг… меня приласкает… я… не смогу устоять. Ладно, пошел я!
Они обнялись, похлопав друг друга по спине, и Иван закрыл за ним дверь.



Когда Данилов вошел домой, Катерина сидела на диване в гостиной, обнимая подушку.
- Здравствуй, Катя.
- Здравствуй, – ее голос тих, глаза пусты. – За вещами?
- Да нет, Кать, – он сел рядом, взял ее за руку, долго молчал, и молчание это казалось бесконечным. – Давай попробуем… начать сначала.
Она вздрогнула, посмотрела на него, сморгнула набежавшие слезы.
- Ленка попросила?
- Ленка, – с нежностью ответил он. – Вы ж с ней подруги… так считает она…


В воскресенье около полудня в дверь позвонили. Иван был в душе, и Лена открыла сама. Когда он вышел из ванной, вздрогнул и тихо ушел на кухню, кусая губы.
В коридоре, крепко обнявшись и плача, стояли Лена и Катерина.


В понедельник Лена вышла на работу. Она еще чувствовала слабость, но постепенно дела захватили ее, придавая новых сил. Данилов настоял, и теперь при ней всегда была служебная машина, водитель Дима утром встречал ее возле подъезда, а после работы отвозил домой.

Иван запретил ей таскать продукты из магазина:
- Ты лучше зелье свое готовь, а с морковками я как-нибудь сам разберусь.
- Ну как же так, Ванечка? Мне неловко!
- А мне ловко. Я, может, хочу, чтобы ты поскорее сил набралась, – и она услышала в его голосе забытую уже за это время нотку просыпающегося желания.
- Вань… – она села рядом с ним на диван.
- М?
- Мне так хорошо с тобой, – тихо сказала она, прижимаясь к нему, проводя рукой по его бедру.
- Мне тоже, рыжее мое солнышко, – он прикрыл глаза, наслаждаясь ее теплом, почувствовал, как дрогнула ее рука на его колене, и тонкие пальцы сжались, посмотрел в глаза и увидел в них то, что так долго – тысячу лет – мечтал увидеть – они искрились, пока еще тихонько, смущенным желанием его любви.

Он поцеловал ее, сначала чуть касаясь губ, словно знакомясь с ними заново, оторвался от них, заглянул в смеющиеся глаза. Она обняла его, потянула к себе, и он целовал и целовал ее, сходя с ума от счастья, что она рядом, что ее сердце принадлежит ему одному. Дрогнули руки на его спине, ее губы стали жадными, и он снова услышал этот сладкий, этот колдовской долгожданный шепот:
- Ванечка… иди ко мне…
И, застонав в своем желании, он коснулся ее грудей губами, покатал языком эти сладкие вишенки сосков, сначала один, потом другой, умирая от блаженства наслаждения ее телом, ее теплом, ее любовью. Она уже ждала его, звала, хотела, и отдавалась так, что рушились небеса в его сердце. Она отдавалась ему, а он снова не мог насладиться ею, и только слушал, как стонет она под ним, двигаясь ему навстречу все быстрее, проникая в его душу, сплетая его любовь со своею.

Они словно были долгое время в разлуке, и сейчас не могли расстаться. И она уснула на его плече, а он только прерывисто вздыхал, боясь выпустить ее из рук хотя бы на одно мгновение, заставляя себя не подумать о том, что бы было, если б он тогда не нашел ее на озере… если б он не успел!

Она прошептала во сне «Ванечка…», и он почувствовал, как защемило сердце. Он знал, что любит ее, но не думал, что любит ее так безумно!



И словно ничего не было.
Такие же смеющиеся глаза Лены, ее рыжие волосы, нежные руки и теплые губы – Данилов не мог отвести от нее взгляда, она смущалась, опуская ресницы. Они снова пьют чай в его кабинете после совещания. И он так счастлив, что стесняется этого, краснеет, отводит глаза, потом касается ее руки и понимает, что в его жизни не может быть другой такой женщины.

Они о чем-то говорят, и он наслаждается ее голосом, проникающим в душу, снова смотрит на нее долгим взглядом, до сих пор не веря, что она могла тогда оставить его одного там, на берегу озера.
- Да ты не слушаешь меня, Сережа? – она, улыбаясь, заглядывает в глаза, и он расплывается, как шарик мороженого под жаркими лучами июльского солнца.
- Слушаю, я с удовольствием слушаю тебя, ты даже не представляешь, с каким удовольствием я тебя слушаю! – он так красноречиво смотрит на нее, что она опять смущается.
- Ну вот, ты опять о чем-то своем!
- Неправда!
- Правда! Вот о чем ты сейчас думал?
- О тебе!
- Вот видишь! – она с улыбкой качает головой.
- Вижу!
- Что ты видишь?
- Тебя вижу, твои глаза, улыбку… – он погладил руку, и сердце ее вдруг трепетно забилось.
- Сережка, так нельзя! – она покраснела и отвела взгляд.
- Ну и пусть!
- Тогда я пошла.
- Я тебя не отпущу! – он вскакивает, присаживается возле нее на корточки, склоняя голову ей на колени, и она так ласково, так нежно гладит его волосы, что он замирает, поднимает лицо, смотрит на нее снизу вверх и блаженно улыбается.
- Ты сейчас на сытого кота похож, – тихо смеется она.
- Ну не совсем сытого… – говорит он и понимает, что это звучит двусмысленно.
- Ладно, мне, в самом деле, пора, дел накопилось много, – они поднимаются вместе, и, не сдержавшись, он обнимает ее, прижимая к себе.

Она снова смотрит на него, встает на цыпочки и целует в губы долгим, нежным, бережным поцелуем. И он опять замирает, понимая, что это не зов желания… это что-то другое… такое светлое… что щемит сердце. Но этот поцелуй так приятен! И он отпускает руки, чтобы она могла уйти.

Иногда поцелуй гораздо важнее всего остального, даже его желания. Он еще долго чувствует на своих губах вкус ее губ, боясь их облизнуть, и все-таки облизывает с наслаждением. Потом садится на стул, где сидела она, гладит стол, на котором лежали ее руки, пьет из ее чашки, где еще чуть-чуть осталось зеленого чая с жасмином. И понимает, что она его любит… Конечно, не так, как Ваньку, но она, действительно, любит его. Такой же странной любовью, которой любит ее он. И сердце радостно бьется, словно напившись спасительной влаги. И он знает, что пьют они с Леной из одного родника любви… такой странной, необъяснимой любви.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...