Ты сыграй, ты сыграй мне, хороший...

                Перед концертом моего друга - божественного пианиста! –
                на крыше тель-авивского небоскрёба жаркой июльской ночью...


Ты сыграй, ты сыграй мне, хороший,
жаркой ночью под небом высоким!
Небоскрёб тель-авивскою спесью
нас с тобою на крышу привёл!
Снегом лет твой висок припорошен...
(Здесь бы Гершвин был кстати... Синкопой
негритянской он был бы уместен.
И Джон Леннон бы здесь подошёл...)

Ты сыграй мне, кудрявый, как годы
изменили привычки и лица, -
и походка не стала стройнее,
и улыбка споткнулась у губ...
(Здесь шопеновским вёснам и водам
по октавам бурлить и кружиться,
сделав сердце немного добрее...
Мир не так безнадёжен и груб!)

Мы с тобой пресеклись повсеместно
добрым словом и тихой рукою...
Нежной нотою в верхних регистрах
ты звучишь в моём сердце всегда!
(Здесь фантазии Баха уместны, -
чтоб беда обошла стороною,
чтоб экспрессией страстной и быстрой
встрепенуть прожитые года!)

Здесь, на крыше, под небом бессонным,
тенор к близкой звезде устремится!
Этих звуков божественных трата
допустима сегодня, родной!
(Танец Бартока, песнь Мендельсона,
очарованных зрителей лица...)
Ты сыграй мне , мой друг, как когда-то,
в эту ночь с тель-авивской жарой...